Пистолет в кружевном фартучке

Это приключилось в 1963-м году, когда наш бедовый одноклассник влюбился в мою подругу. Мы учились в выпускном классе, и я была старостой, председателем дружины пионеров. На мне лежала обязанность помогать ребятам с учебой, поддерживать приятную атмосферу в коллективе и не оставаться в стороне, если кто-то конфликтует. Все ровесники смотрели на меня как на советскую Фемиду — богиню правосудия, которая нарочно переродилась в районе Ховрино, чтобы прийти в школу №838 и навести должный порядок. Может показаться, что я занимала завидную позицию. Я — лидер, пример для подражания, надежда всех и вся… Но однажды это первенство вышло мне боком. Я ощутила его истинный, горький вкус, и навсегда отреклась от статуса и привилегий. Так что же произошло? В тот далекий 1963-й год Витька, мой одноклассник, был без ума от нашей Аллочки. И как он только ни пробовал ее покорить! Он и цветы ей носил, и на гитаре ей играл, и всячески рассмешить пытался…  Но Аллочка оставалась непреклонной. Она общалась с ним, как со всеми: приветливо, любезно, но довольно-таки равнодушно. А Витька-то мечтал о большем! Он желал, чтобы она смотрела на него с восхищением — и только на него одного!.. Но, как говорится, насильно мил не будешь… Витька никак не мог смириться с ее безразличием. Однажды он пришел на уроки весь укутанный шарфом. На дворе был май-месяц, и такой аксессуар сразу привлек внимание. Аллочка спросила Витьку, неужто ему холодно. В ответ на это Витька драматично снял шарф и выпятил фиолетовый след от петли. Заявил, что пытался повеситься — и причиной тому стала несчастная любовь.  Аллочка тогда опешила, нахмурила брови и убежала. А Витька обратился ко мне. Сказал, мол, я над ней силы не имею, а ты — староста, повлияй на Аллочку как-нибудь, не то застрелюсь прямо у нее на глазах.  Я впала в ступор. И расхохоталась. Не поверила. То ли потому, что была юная, неопытная и считала, что такое самоубийство просто немыслимо, невозможно в такой ситуации. То ли просто решила, что Витька — дурак, который любит устраивать спектакли, и пистолет он нигде не найдет.  О, как же зря я в нем сомневалась… Прошла неделя. Все это время я ловила на себе случайные взгляды Витьки. Он смотрел на меня несчастными, почти щенячьими глазами, в которых читалась слепая вера в мое содействие. Но я не давала никаких поводов на меня надеяться. И в конце концов Витька с этим смирился. И как-то подозрительно затих… А в пятницу, накануне праздничных выходных, Витька впервые пришел в школу красивый, выглаженный, напомаженный. Он верно отвечал на всех уроках. Со всеми одноклассниками, даже с самой Аллочкой, общался ласково и спокойно. Мы даже удивлялись: не могли узнать Витьку. Громкий и неугомонный рубаха-парень, который за словом в карман не полезет и об учебе вспоминает только по моему принуждению в конце четверти, вдруг взял… и образумился? Странно это было. Но я все скинула на то, что Витька взял себя в руки и решил показать себя Аллочке с новой, благородной стороны. Весьма похвально! Я подумала, наконец все хорошо закончится без моего участия! Но не тут-то было… Уроки близились к завершению. Все одноклассники уже зевали за партами и мечтали о заслуженном отдыхе. Кто-то думал о домашнем обеде, кто-то — о  прогулке. Каждый был в предвкушении приятного вечера. И я в том числе.  Прозвенел звонок на последнюю перемену. Я отправилась на школьный двор подышать воздухом и обдумать планы на оставшийся день. Но не успела я сойти с крыльца, как почувствовала, что кто-то схватил меня за руку. Я обернулась. Позади стоял Витька — бледный, взволнованный. Ничего не объясняя, он быстро увел меня за угол — туда, где никого не было. — Рая! — лихорадочно сказал он мне. — Только на тебя могу рассчитывать! Меня вызывают к директору… Прошу, выручи! Я не хочу, чтобы меня спалили… В общем, на!  Он вытащил из кармана пиджака черный пистолет и всучил мне в руки. — Только осторожно: он уже заряженный!— предупредил он и, как призрак, тотчас же исчез. Я в ужасе — ничего не сказать! У меня в руках настоящее оружие! Один неверный жест — и выстрелит в кого-то! От греха подальше я засунула пистолет в карман своего белого школьного фартука. И до самого звонка осталась стоять в том же месте, почти не дыша. Что это все вообще значит? Для чего Витька хотел применить пистолет? Для убийства? Самоубийства? А может, этот пистолет сейчас подстрелит меня?! Или учительницу? Откуда, черт побери, Витька его взял?! Почему всучил мне?.. Сердце отбивало бешеный ритм, в ушах нарастал гул, конечности немели… Тут ребята весело побежали на последний, избавительный урок, освобождающий от волнений учебного дня. Я же, в свою очередь, принялась медленно красться вдоль стеночки, боясь совершить лишнее движение. И уже тогда понимала, что этот урок станет самым тяжелым в моей жизни… Я дошла до кабинета. Уселась за партой. Замерла. Но мысли в голове жужжали, как рой рассвирепевших шершней. «Что делать, что делать, что делать?» — каждую секунду я чувствовала, как они жестоко меня жалят. «Я преступница, я пособница, я убийца». Мне хотелось встать, выдать Витьку: сказать всем, что в моем кармане оружие, и принадлежит оно не мне! Но законы товарищества кое-как меня сдерживали. Выставлять друга — это все равно что Родину предавать. Хотя что если этот друг сам Родину предает?.. Наконец прозвенел звонок. Все вокруг засуетились, загалдели. А я даже не повела бровью. Смотря в одну точку, я тихо наказала парням поскорее уйти, не поднимать стулья. А сама осталась в кабинете. Как бы для того, чтобы завершить дела и подежурить. На самом деле я дожидалась Витьку. И Витька наскоро явился. Хмурной, обиженный, помятый. Такой, каким он был всегда. На лице у него было написано, что директор сказал ему что-то очень нехорошее… Но меня это не интересовало. Вопросы школьного управления волновали тогда меньше всего… Я думала только о том, как избавиться от пистолета. И Витька угадал мое желание: — Дай обратно, — не церемонясь сказал он.  И я послушалась. Словно в тумане, не задавая лишних вопросов, ничуть не задумываясь о последствиях, я вытащила из белого фартучка пистолет и дрожащей рукой протянула его Витьке. Витька его грубо его хватанул и убежал домой. Я же осталась сидеть в классе. Пыталась прийти в чувство и осознать произошедшее. После майских праздников нам сообщили, что Витька застрелился. Я — в истерику. Вот как!!! Во-от как!!!  Выбегаю в коридор, бью кулаками пол, кричу: «Это я, это я виновата! Это я его убила!». Меня все вокруг успокаивают, говорят, чтоб я не брала на совесть чужой грех. Мол, каждый в школе знает, какой Витька был неуравновешенный, а я-то староста, пример для подражания, мне нечего на себя пенять… Хорош пример для подражания! Бессердечная, трусливая! Отдала другу смертельную игрушку — лишь бы отделаться! Но даже не в этом состояла вершина моей подлости… Самое страшное заключалось в другом… Пока я ревела и слушала успокаивающие речи, я хотела признаться, но так не призналась, что перед смертью Витьки держала его пистолет в своем кружевном кармашке. Я боялась — до жути боялась — что меня осудят. За то, что я не отобрала оружие, не провела Витьке воспитательную беседу, не попыталась его поддержать и успокоить в конце концов… а любезно преподнесла пистолет почти что на блюдечке: «Стреляйся, дорогой друг. Стреляйся». Вот потому я промолчала. Предательски промолчала…  Без этой детали мой плач воспринимали как что-то рыцарское. Все говорили между собой: вот это староста — стыдит себя за горе товарища! Вот это самоуничижение! Вот это чувство ответственности! Настоящая гордость школы!.. И хотя это была пустая лесть, мне нравилось ей верить. Я с удовольствием внимала все слащавым речам, искала в них себе оправдание и опору. Только потом я осознала свою непростительную низость: Витьке я, видите ли, верить отказалась, а перед дешевой похвалой — со всеми потрохами сдалась!.. От всей этой ситуации, и от себя в первую очередь, мне стало мерзко. Я несколько дней провела взаперти — изолировав себя от других, пока и им не помогла совершить что-то непоправимое… Я сама хотела застрелиться. Думала, будь у меня способность видеть будущее, в тот злополучный день я бы не отдала Витьке пистолет, а себе бы в голову пулю спустила... Но нет. Вместо этого со мною навсегда осталась продырявленная пистолетом совесть — припрятанная от чужих глаз разве что кружевным фартучком… Вскоре я без колебаний сняла пионерский галстук, вышла из дружины и отказалась от статуса старосты. О комсомоле я и слышать ничего не желала. Я решила: если в мировое сообщество лидеров входят такие люди, как я, то весь их круг — дуло пистолета, приставленное к виску нашей планеты. А грех за ее погибель я брать не готова. Может, хотя бы своим уходом я сумею ее спасти.