ЯМА (Мюзикл по одноименной повести Куприна в 2-х действиях)

Студенческая комната Лихонина. Простецкая обстановка. Полосатые обои (спроецированные на стену). Предметы мебели – стоящая слева кровать, ближе к правой части – стол, пара стульев – имеют колесики и привязаны прочными тросиками, уходящими влево, так что при желании их можно быстро укатить в левую кулису, потянув за эти тросики. Некоторые предметы нарисованы на стене (спроецированы на нее) – этажерка с книгами, простейший умывальник, часы. При открытии занавеса Люба и Лихонин стоят точно на прежнем месте, только крепко обнявшись. Впрочем, они тут же отскакивают друг от друга, и Лихонин пафосно произносит: «И в дом мой смело и свободно хозяйкой полною войди!», обводя рукою всю обстановку, в сторону кровати. Люба кивает, подходит к кровати, садится на нее и начинает расстегивать платье. Лихонин поспешно и в ужасе заставляет ее застегнуться, повторяя, что ничего такого между ними не будет и быть не может, они будут как брат с сестрой. Он вытаскивает откуда-то (из-под кровати, из любой кулисы) матрас с подушкой и демонстративно раскладывает их в правой части сцены, подальше от кровати. За сценой раздаются громкие голоса, можно разобрать слова – «Дома, дома! Да где ему еще быть» и тп. Из левой и правой кулис одновременно вваливаются Соловьев (длинный тощий тип в очках) и другие студенты, их около десятка. Каждый несет толстую книгу или даже связку книг. Лихонин представляет Любу словами «наш новый товарищ», просит всех друзей принять в ней участие и помогать на первых порах. Все пожимают ей руку, отчего она пугается и конфузится, вскакивает, они несколько заталкивают ее на середине комнаты, теснятся вокруг нее. Самое главное, чем вы можете помочь, говорит Лихонин, это – помощь с ее образованием. Человек лишь тогда становится свободным, когда у него есть знания, тогда он сам понимает свое место в мире и сам решает свою судьбу. Пока ты чистый лист, но скоро все изменится. Мы будем учить тебя, Люба! Студенты поют забавные куплеты о разных науках (что-то вроде скоростного говорения профессора в БВ при обнаружении библиотеки) – перечисляют ученых, изобретения, теоремы и тд. При этом поочередно они водружают свои книги к Любиным ногам – пугаясь, она присаживается на корточки, закрывает голову руками, в результате очень скоро шаткие башни из книг совершенно скрывают ее от зрителей, как крепостные стены. При водружении книг (с нарочитым стуком и хлопаньем) от них летят тучи пыли, и завершается номер громогласным Любиным «апчхи!», от которого все башни вокруг нее осыпаются на пол. Она встает в полный рост. Студенты разбирают свои книги и расходятся в обе кулисы. Остаются только Люба, Лихонин и Соловьев. Лихонин и Соловьев обсуждают, как начнут учение Любы – Соловьев возьмет на себя обучение грамоте и математике, Лихонин «философию и диалектику» - «мы осилим с тобою «Капитал», Люба!» Рассуждая о том, что потом можно будет купить Любе швейную машину или она научится делать бумажные цветы – «это просто!» - и будет сама себе зарабатывать на жизнь, Соловьев и Лихонин уходят в правую кулису. Люба остается одна и поет грустный наивный романс о любви. О том, как сердце ее готово любить, и она уже любит того, кто ее спас, но он почему-то отвергает ее любовь. Наверное, презирает, что она «из падших». Но она докажет ему, что она не такая, как другие, она станет лучше, она станет такой, как он хочет, выучит эту вашу диалектику, философию, научится делать бумажные цветы – и тогда он ее по-настоящему полюбит и не оттолкнет. Она грустно бродит по сцене, приносит из-за кулис веник, немного прибирается, потом скидывает платье, умывается перед умывальником, берет с кровати одеяло, заворачивается в него и ложится на приготовленный Лихониным матрас в правой стороне. Медленно гаснет свет. Свет чуть разгорается, чтобы осветить входящего справа Лихонина. Башмаки он несет в руках и ступает на цыпочках, чтобы не разбудить Любу. Он раздевается, осторожно ставит ботинки на пол – и пытается лечь все на тот же матрас, где наталкивается на спящую Любу. Оба вскрикивают, она вскакивает. Лихонин еще раз объясняет ей насчет «брата с сестрой», указывает на кровать, она послушно уходит, оставляя ему одеяло, он ложится и машинально им накрывается. В тишине и полумраке громко стучат часы. Спустя полминуты Люба встает и на цыпочках идет к матрасу Лихонина. Чуть помешкав, опять ложится рядом. Он вздрагивает, садится и смотрит на нее. Она принимается его быстро и страстно целовать в лицо, в шею, но он немного отстраняется и качает головой, снова ложится. Она тоже ложится. Через некоторое время мы видим, что поднимается его рука, и он обнимает Любу. Свет гаснет. Свет на сцене снова разгорается. Новый день. Матраса нет, обе подушки и одеяло лежат на кровати. Люба одета в гораздо более скромное неброское платье, сидит за столом, по-ученически сложив руки. Входит Соловьев. Он начинает урок – сначала математики, и обнаруживает, что Люба бегло считает, но очень диким способом, загибая пальцы то так то эдак, суммируя числа пятерками и тройками, и тд. «Невиданный доселе метод», ужасается Соловьев, а впрочем, говорит он, если вам так проще, отчего бы и нет. Переходят к грамоте. Становится понятно, что это урок уже не первый – они начинают азбуку не с начала и доходят до какой-то экзотической буквы, которая Любе никак не дается, например, до буквы «ять». Следует песенка в духе «Кто не знает буквы ять», напичканная мнемоникой. Вообще общий вайб урока – «the rain in Spain», если вы понимаете, о чем я ) Люба делает успехи, Соловьев радуется самым крохотным ее удачам, подсказывает и подбадривает. Они много смеются, у них явно уже есть какие-то свои только им двоим понятные шуточки, мемчики и тд. Под песенку, повторяя ее припев, они дурачатся, вскакивают из-за стола, танцуют друг с другом какой-то смешной глупый танец. Внезапно входит Лихонин, и все веселье прекращается, обрываясь в минуту. Оба сконфужены, умолкают, Соловьев неловко откланивается. Начинается урок Лихонина. Он – это становится сразу ясно – зануда. Он реально читает Любе «Капитал» вслух, а потом – в музыкальном дуэте - задает ей всякие задачки типа «А на сколько прирастет прибавочный продукт, ежели стоимость основных средств увеличится на треть», на что Люба невпопад отвечает «Как я люблю вот так рядом с тобою просто сидеть и на тебя смотреть», и тд. В конце концов она тянется его поцеловать, Лихонин приходит в ярость, отталкивает ее, кричит, что она тупица, и что если ей что неясно, надо вызубрить наизусть, Люба с плачем убегает (в левую кулису). Лихонин остается один. Он задумчиво ходит по сцене, достает из-за пазухи письмо – становится ясно, что еще в этом письме, а не только в Любиных неуспехах, причина его раздражительности. Он зачитывает его часть – ему пишет мать, что в их городе освободилось место помощника адвоката, что вот в этом году он кончает курс, и родные очень ждут, что он приедет. Лихонин поет арию «Камень на шее» - о том, какую обузу он на себя взвалил, как ему надоели ласки этой глупой девицы, которая ничего не хочет знать кроме как ждать его с назойливыми поцелуями, поговорить с ней не о чем, а главное, непонятно, что с ней делать дальше – не везти же такую к родным и тем более не жениться же на ней? Она как камень на шее, топит его, может погубить всю его будущность, лишить его открывающейся впереди карьеры. Как был прав Владимир Алексеевич! Ничего из этого хорошего не вышло, и ее не спас, и себя погубил. Допев, он рассуждает, что было бы нечестно бросить ее одну сейчас. Но… вот, кажется, она нравится Соловьеву? Ишь с каким энтузиазмом тот ее учит! Взять, войти на их урок в неподходящий момент, да и устроить им сцену ревности – не будешь выглядеть мерзавцем, но и камень с шеи скинешь! Решает так и поступить, убегает со сцены. Ненадолго гаснет свет, загорается снова – Люба сидит у стола и делает бумажный цветок. Соловьев стоит чуть ближе к рампе и, оглядываясь на нее, поет грустную лирическую арию «Сломанный цветок» - про то, как прекрасны пышные розы в букете, и как стойки и крепки многие полевые и лесные цветы, и все им нипочем, а ему милее бумажный цветок на сломанном стебле – бумажный цветок, который, вот парадокс, боится воды, ведь любому цветку она только на пользу, а этому несчастному бумажному цветку нет. Закончив работу, Люба подходит к нему и спрашивает, нравится ли ему получившийся у нее цветок. «Очень», - отвечает Соловьев, и тогда она привстав на цыпочки вдевает цветок ему в петлицу. Это невольное полуобъятие как раз застигает ворвавшийся Лихонин. Он устраивает безобразную сцену, мб и не поет, а мб тут вообще что-то вроде арии «Неблагодарность» из «Карениной» - какую змею он пригрел на груди, и что девицу можно вывезти из борделя, а бордель из девицы никогда, что она клялась ему в верности и нежных чувствах, а сама! сама!.. Он разворачивается и убегает снова в левую кулису. Соловьев бежит за ним, крича «Вася! Вася! Постой! Что ты делаешь!» - бумажный цветок при этом выпадает у него из петлицы и лежит на полу. Люба, дрожа от ужаса, подходит, поднимает этот цветок, сначала прижимает к груди, а потом начинает свирепо рвать на части, усыпая ими весь пол, бросает остатки, разворачивается и бежит в сторону правой кулисы – но это бег на месте, эффект бега создает то, что мебель начинает на своих тросиках более-менее синхронно уезжать в левую кулису, проекции предметов на стене тоже «едут», вместе с полосатыми обоями, а вместо них оказывается кирпичная стена, и вот Люба бежит уже вдоль сплошной стены, потом останавливается, падает ничком посреди сцены, там, куда приходится отверстие «сцены-обложки», и с сильным грохотом на нее падает эта кирпичная стена, так, что через секунду она оказывается лежащей на полу посреди все того же борделя с его яркой плюшевой мебелью. С криком «Любаша!» к ней сбегаются девушки, первая – Женька. Затемнение. Девушки в борделе как в начале первого действия, сидят на своих местах с рукоделием, картами и пр. Люба тоже здесь, в прежнем наряде проститутки, очень грустная. Женька раздает всем «на память» свои украшения, они спрашивают – что она, помирать собралась? Да, просто отвечает Женька и рассказывает всем, что какой-то посетитель заразил ее сифилисом. И она решила, что назло всем лечиться не будет, а лучше заразит как можно больше этих гадов. Вы, мол, девушки, не бойтесь, я этих клиентов, если снова явятся, до вас не допущу, я вас поберегу. А за всех вас отомщу, и за тебя, Люба, отомщу этим кобелям. Что она уже многих заразила, и никого не пощадит, будь хоть мальчишка, хоть старый генерал. Из правой кулисы входят посетители, проходят сначала к колоколу, звонят в него, потом выбирают себе девушек – всех, кроме Женьки. Последним входит кадет Коленька. Это совсем юный мальчик, лет 16, видно, что он в таком месте впервые, и ему ужасно страшно и неловко. Он поет свою арию в духе Керубино, о том, что он считает истинно мужскими делами, нелепую и наивную – ну вот, выпить стакан вина. Нет, одним махом полбутылки! Нет, бутылку! И – ах да, ходить в бордель. Или вот – ничего не бояться. Ни драки, ни экзамена, ни дуэли. Ни – пойти в разведку ночью с фонарем в кромешной тьме (достает электрический фонарик, светит в зал) Ни – ах да, девушек в борделе. Или – сорить деньгами! Легко и смело потратить… рубль! Нет – три! Нет – целых пять рублей (достает из кармана деньги, считает – у него только четыре) Причем потратить где? – ах да, в борделе. Девушки, на минутку оставив своих кавалеров, подходят к нему по очереди – потрепать по подбородку, взлохматить волосы, ущипнуть за щеку. Он краснеет и конфузится еще больше. «Оставьте его, он мой!» - к нему подходит Женька, машет всем остальным девушкам – «кыш!» - они убегают кто куда со своими кавалерами, Женька и Коленька остаются одни. Она тянет его на ближайшую козетку, начинает ласкать и раздевать, происходит самая откровенная сцена всего спектакля, такая прям на грани – но когда он хочет Женьку поцеловать, она вдруг отстраняется и спрашивает, не боится ли он сифилиса. «Боюсь, конечно», - отвечает Коленька, - «но я ни к кому больше никогда не пойду, к одной тебе, ты мне больше всех нравишься, а ты бы ведь меня предупредила, если что?» - «Предупредила бы…» - многозначительно отвечает Женька, на сцену выбегают остальные девушки и кавалеры с нарочно завязанными лицами, будто у них провалились носы, и поют Коленьке страшилку о том, как ужасен сифилис, как опасно ходить в бордель, как маленький мальчик, не спросившись у мамы, попал в такое жуткое место, и не хочет ли он выглядеть как все они, и что лучше – остаться с носом или остаться без носа? и тп. Они кружат и пихают полураздетого Коленьку, и наконец убегают, толкнув его к Женьке. «У меня сифилис», - говорит она ему. Выхватывает из его кармана фонарик и светит себе в рот, чтобы он убедился. Коленька отшатывается, почти убегает, но потом возвращается к Женьке, несмело гладит ее по руке, говорит… «бедная… может быть, еще получится вылечиться? На вот… на доктора… у меня есть… я если надо, еще достану…» - вытаскивает свои четыре рубля, сует Женьке в руки, подхватывает детали своей одежды и убегает в правую кулису. Женька закрывает лицо руками, деньги падают на пол. Затемнение. Освещается правая ложа. В ней за самоваром сидит журналист Владимир Алексеевич. К нему заглядывает половой – «к вам дама-с», при этом половой делает неопределенный жест рукой, который можно трактовать совсем не в пользу дамы. Входит Женька, скромно и неброско одетая, в шляпке с вуалькой. Владимир Алексеевич встает при ее появлении, но она делает ему знак сесть. Откидывает вуаль и говорит, что он – ее единственный друг, и ей надо посоветоваться с ним. Поет арию которую мы условно назовем «Испытание состраданием» и рассказывает, что она в юности жила радостью, потом – надеждой, потом, когда надежда умерла – злостью, и вот теперь, получив в свои руки страшное оружие, болезнь, решила жить местью, и месть давала ей силы жить. И вдруг она сломалась на этом мальчишке, ощутила жалость – и значит ли это, что жизнь ее кончена, потому что жить больше незачем? Он отвечает на это мутно, что в жизни много смыслов, и кто знает, не откроется ли еще один, когда закрылся предыдущий. Потом спрашивает, чем еще он может ей помочь – а то он завтра уезжает с бурлаками, нанялся в артель. Может, нужно денег? Она мотает головой. Денег не нужно, а вот если бы он ответил ей на один вопрос: есть ли бог? Есть ли рай и ад, о которых толкуют попы? Владимир Алексеевич долго смотрит на Женьку и говорит: не хочу тебе врать – я не знаю. Женька благодарит его и уходит вглубь ложи. Свет в ложе гаснет. Освещается сцена. На ней все тот же интерьер борделя, ширма, перед ней Доктор, а перед ним очередь из девушек – на сей раз опять в одном белье. Доктор поет свою арию, зачитывая при этом из книги настоящие имена девушек. Он – некий аналог доктора из «Тени», такой пытающийся на своем месте уменьшить творящееся зло как может. Его ария называется «Доктор Гааз» - он поет о том, что хотя бы о здоровье девушек он позаботится. И если девушка скажет, что у нее что-то болит, а на самом деле врет, просто ей не нравится клиент, он поможет ей и соврет хозяйке, что она вправду нездорова, и тд. И от нежелательной беременности подскажет как защититься. То есть «если нам не под силу снять кандалы, хоть придумаем подкандальники». Выкликая между куплетами девушек, он велит им пройти за ширму. Проходит где-то половина. Он кричит: «Анастасия!» «Анастасия Николаевна!» - никто не откликается. «Это Женька! Это Женька!» - галдят девушки. Следует суматоха – где она, где она, кто видел? Все бегут к двери слева от окна и начинают в нее стучать и кричать. Никто не отзывается. «У кого ключ?» - только у самой Женьки и был. Кричат – «послать за околоточным!» Входит из правой кулисы Околоточный, и начинает дергать дверь изо всех сил на себя. От каждого его рывка вертикальная стенка немного складывается вниз, так что когда наконец дверь удается распахнуть, стенка с полом составляет градусов 60-70. Из распахнувшейся двери выпадает тело повесившейся Женьки и качается в косом проеме над полом, черное в лучах яркого света, вырвавшегося из-за двери. Затемнение. Освещается левая ложа. В кабинете шикарного ресторана сидит одна Ровинская, без свиты. На столе пусто. Официант входит и быстро шепчет ей что-то. Ровинская поднимает бровь: «Да говорите толком, какая девушка?» - «Так надо понимать, того-с… С Ямской! Просила сказать-с... да вот, позвольте, я тут записал с ее слов-с.» - подает Ровинской карточку. Ровинская читает: «Помните ли вы свое обещание помочь, если будет в том нужда? Помните ли девушку, плакавшую у ваших ног над вашим романсом? Ей уже ничем не помочь, но вы можете помочь почтить ее память.» - «Проси!» Входит Любка в черном платье и шляпке с вуалью. Приподнимает вуаль. Рассказывает Ровинской, как умерла Женька, просит похлопотать – «знаю, у вас есть знакомства среди лучших адвокатов!» - чтоб ее похоронить по-христиански. Ровинская кивает – сделаю, что могу. Пока они разговаривают, на сцене появляется свет. Вертикальная стена снова выровнялась, дверь закрыта. В центре (на отверстии в «лежачей» стенке) стоит довольно простой гроб. Под печальную музыку все девушки проходят мимо него слева направо, некоторые останавливаются чтобы его погладить рукой. Когда уходит последняя, нижняя стенка «перелистывает страницу» - интерьер борделя откидывается назад, как в конце первого действия, и гроб оказывается в довольно зеленом уголке кладбища. Приходит поп с кадилом, все девушки (у каждой в руке цветы) и все кавалеры. Кавалеры в данном случае просто зеваки – они становятся относительно гроба «в оппозиции» к девушкам и поют про недопустимость христианского погребения самоубийц и про сомнительность соседства честных людей на кладбище с проституткой, на что девушки отвечают, что она была не грешница, а мученица, и не сама умерла, а ее как христианку на арене Колизея сожрал языческий лев – имя которому похоть, ее задушила змея, которая называется подлость, ее отравили ядом, имя которому – равнодушие человеческое, и тп. В конце мужчины присоединяются, и они поют одно и то же хором. Священник пропевает небольшой кусочек заупокойной молитвы, машет кадилом – и гроб начинает опускаться под сцену. Когда он исчезает совсем, девушки проходят мимо гроба и бросают на его место цветы. Кавалеры тоже бросают цветы (девушки успели с ними поделиться), и все уходят вместе с попом. Остается стоять одинокая Любка с бумажным самодельным цветком в руке. Она говорит – я думала, Женька, что ты шипастая роза, а ты оказалась как и я, как мы все – сломанный бумажный цветок. Она кладет свой цветок и готовится уйти, но тут из правой кулисы с криком «Люба!» выбегает Соловьев. «Не уходите, Люба! Пожалуйста! Я так долго искал вас повсюду!» «Что вам от меня нужно?» - «Ничего. Собственно говоря, ничего. Я только хотел узнать, не забыли ли вы грамоту.» Люба некоторое время молчит, отвернувшись. Соловьев терпеливо ждет. «Нет, я помню, - медленно говорит она. – Я помню… букву ять…» - играет мелодия их песенки про буквы, только в большем миноре, и Соловьев начинает ее тихо напевать, и Любин голос вскоре к нему присоединяется. Мелодия заканчивается. «Люба!» - тихо зовет Соловьев. Она оборачивается к нему.

Занавес.