Сила творчества

Астермитовые лампы теплым светом озаряли коридор. Оливье уже с минуту разглядывал отброшенные ими тени, медитируя перед дверью в лабораторию Миры — и так и не решался постучаться. Сверху спустили новые требования к отчетам, и с Мирой нужно было согласовать нововведения, чтобы не было проблем с несовпадениями в документах. Оливье хотел сделать это сам: учитывая отношение Миры — да и большинства паладинов, начиная с Роланда с его нелюбовью к бумагам и заканчивая Астольфо, вместо которого отчетами просто занимался Марко — ко всей бюрократии, ему было бы спокойнее проконтролировать это самостоятельно. Но… Но была чертова плата за вход, которую Мира придумывала под настроение, а хорошая выпивка у Оливье, как назло, закончилась, и не факт, что на этот раз удалось бы отвертеться с «Я пришлю тебе потом». Оливье тяжело вздохнул, собираясь с духом: отступать было некуда, он должен был это сделать. В конце концов, подумал Оливье, паладин ли он или кто? Неужели он, встречаясь в бою лицом к лицу с чудовищами, способными положить десяток человек за раз, спасует перед какой-то ученой? «Которая, на секунду, главный инженер, не первый год разрабатывает индивидуальное оружие под каждого паладина и, вероятно, куда более незаменима в Ордене, чем ты», — немедленно услужливо подсказал внутренний голос — почему-то с интонациями Гано, что вызвало отдельную волну раздражения. Оливье тряхнул головой, мысленно послал их обоих — и голос, и Гано — к черту и наконец постучал. Через несколько секунд за дверью послышались шаги, затем тихо скрипнули петли — и в то же время в коридоре послышался чей-то топот. — Ох, Оливье, это ты, — Мира, как и почти всегда, выглядела заспанной и крайне неопрятной. Она лениво почесала затылок, затем зевнула во весь рот, даже не подумав прикрыться. — Чего тебе? Я только собиралась вздремнуть. — Наконец-то нашла! — грянул за спиной бодрый голос. Оливье обернулся. К нему, размахивая какими-то бумагами в руке, широким шагом шла Брадаманта. — Ты не поверишь, что тут у меня! — ее лицо сияло вдохновением, страшнее которого могло быть только вдохновение Роланда. Непослушные рыжие волосы были собраны в высокий хвост и в свете астермитовых ламп горели огнем и медью, на правой скуле белел старый шрам. Старше Оливье и Роланда почти на десяток лет, Брадаманта занимала место рыцаря Лазурита дольше любого во всей истории Ордена — но, по мнению Оливье, это совершенно не помогло ей развить хоть немного сдержанности и ответственности, которыми должен был отличаться настоящий паладин. — Мне сказали, что ты здесь! — ростом — да и в ширину плеч — почти с Роланда, она походила на его старшую сестру от другой матери. — Я нашла это затолканным между шкафчиками с аэгис в арсенале. Видимо, кто-то пытался торопливо спрятать. Уверена, ты оценишь! Оливье замер. Интуиция, которой он привык доверять, вопила о том, что на листках в руках у Брадаманты не было ничего хорошего. Но он был окружен с двух сторон, коридор был слишком узким, чтобы суметь проскользнуть и сбежать в казармы своего отряда, а в голову, как назло, не лезло ни одной подходящей отговорки. — Привет, Мира! — Брадаманта солнечно улыбнулась и остановилась рядом, окончательно отсекая пути к отступлению. — Мы зайдем? Ты тоже присоединяйся! Такое интересное чтиво! Не дожидаясь ответа, протянула руку, приподняла Мире подбородок и наклонилась, долго и глубоко целуя — Оливье едва успел отвернуться и прикрыть глаза ладонью. Честное слово, что Роланд, что Брадаманта потакали выходкам Миры так часто и так легко, что Оливье иногда казалось: он не в Ордене при церкви служит, а в каком-то цирке или борделе. — Так, с платой за вход разобрались, так что нечего тут стоять! — будто все, что случилось, было совершенно нормальным, бодро скомандовала Брадаманта и первой переступила порог. Они устроились в библиотеке, за длинным краем стола: Оливье по центру, Мира справа, Брадаманта — слева и немного сбоку. — Я уже это читала, — объяснила она на вопросительный взгляд Миры. — Не хочу сильно мешать. После чего вытащила из-под плаща плоскую металлическую фляжку с узором из декоративных переплетений какой-то лозы на боках и крепко к ней приложилась. — Не хочешь? — протянула, игнорируя совершенно ошалевший взгляд Оливье. — Поверь, под выпивку оно пойдет лучше. — Нет, спасибо, — заставил себя выдавить Оливье и перевел взгляд на листки, которые ему любезно выдали в руки. Требования к отчетам, безнадежно забытые, валялись поодаль. Почерк он не узнавал — значит, это был не кто-то из паладинов или их заместителей. Скорее всего, рядовой охотник, зачем-то засевший в арсенале, что-то долго — и вдохновенно, судя по размашистым росчеркам в больших K, N и P — строчивший. А потом, очевидно, опасаясь, что его застукают, попытавшийся скрыть результаты своего творческого порыва. Неудачно, раз Брадаманта смогла их отыскать. Оливье наискось пробежал глазами первые несколько абзацев: какие-то длинные описания катакомб, холода в них, одиночества и еще чего-то такого, — автор явно пытался подражать Дюма-старшему, но таланта катастрофически не хватало, и в результате текст оброс бессмысленными кучерявостями. «Дневник, что ли?» — успел подумать Оливье — и тут взгляд зацепился за собственное имя в тексте. Оливье вчитался более внимательно. «Боль, которая поселилась в его груди, не давала ему спать ночью: когда землю накрывал бархатный полог тьмы, она разгоралась внутри адским пламенем и, казалось, сжигала тело дотла. Оливье стонал, сминая пропитанные потом простыни трясущимися руками, однако ничто не могло подарить ему утешение и спокойствие. Каждая ночь проходила в страшных муках, день же приносил то, что раздирало душу хуже, чем когти вампира — человеческую плоть: встречи». Оливье поднял шокированный взгляд на Брадаманту. — Ты читай, читай, — похлопала его по плечу та и снова приложилась к своей фляжке. — Это только начало. Оливье вернулся к тексту. «Единственный человек мог бы освободить его от бесконечных страданий, более страшных, чем мучения грешников на последнем круге Ада, и вознести на Райские левады. Тот, кто был солнцем Ордена. Тот, кто считался самым сильным, честным и чистым из всех паладинов — Роланд. О да, прекрасный паладин Обсидиана истязался запретными чувствами к своему лучшему другу — а тот, казалось, этого не замечал, улыбаясь всем одинаково, даря свою милость и любовь каждому из охотников. Хотя один взгляд мог бы наконец погасить пламя в груди Третьего паладина. Бог свидетель: каждую ночь Оливье мечтал о том, как Роланд пришел бы в его келью. Как захлопнул бы дверь, как сбросил бы плащ вниз — а потом подошел бы, и его сильные, покрытые бесчисленными шрамами руки опустились бы на плечи Оливье, заставляя того лечь. Крупная ладонь провела бы по груди, одну за другой расстегивая пуговицы сначала сутаны, затем рубашки, обнажая фарфорово-белую кожу — и Роланд наклонился бы, покрывая ее горячими поцелуями, оставляя греховно-красные следы. Другую же руку он запустил бы в черные, как вороново крыло, волосы Оливье, сжал бы шелковистые пряди — и тогда, о да, тогда они наконец-то смогли бы слиться в запрещенном церковью, однако таком желанном союзе». Оливье поперхнулся. Мира, которая все это время тоже читала, склонившись через его плечо, беспардонно захохотала прямо над ухом. — Так вот какие отношения вас связывают, — в ее голосе было столько неприкрытой насмешки, что не будь она девушкой, Оливье точно двинул бы ей в челюсть. — А я все думала, чего ты так от моих поцелуев шарахаешься. А вон оно как: ты у нас по могучим паладинам, а не по пышногрудым мадмуазелям. Оливье ее проигнорировал, зато снова повернулся к Брадаманте. — Что это к дьяволу такое, и где тот, кто это написал? — собственный голос резко охрип, сердце напряженно колотилось в груди. Брадаманта лишь пожала плечами. — Господом Богом клянусь, понятия не имею, — она сделала очередной глоток из своей фляжки. — Я попыталась расспросить, кто последний был в арсенале, но так ничего и не узнала. — Что, переживаешь, что кто-то стал свидетелем твоих тайных желаний? — зато Мира скалилась довольной ухмылкой и, похоже, даже не думала умолкать. Оливье ошпарил ее разъяренным взглядом. — Сделай милость, закрой свой рот, — если бы он мог, оторвал бы руки ненормальному графоману, который додумался настрочить подобное — но, к сожалению, Брадаманта никогда и никому не лгала, так что имя автора опуса действительно не знала даже она. — Ох, конечно, я не расскажу маленький секрет большого паладина, — принялась уже откровенно издеваться Мира. — Знай: я — могила! Эта тайна канет вместе со мной в небытие! — Не провоцируй меня организовать тебе его раньше назначенного, — зашипел Оливье, но продолжать не стал. Он снова вернулся к чтению, удобнее поправляя желтоватые листки в своей руке. Еще полторы страницы автор описывал страдания и ночные фантазии, щедро рассыпая по тексту «властные пальцы», «соблазнительные губы», «ловкий язык», где только не оказывавшийся, и бесчисленные «яшмовые мечи», которые обязательно должны были «до края наполнить ножны Оливье», даря «поистине райское, ни с чем не сравнимое наслаждение». Затем автор попытался переключиться на какой-то сюжет. Чувствуя, как начинает дергаться веко, Оливье читал, как он в неравном бою с Бестиями гордо закрыл Роланда собой, получив почти смертельную рану, как Роланд на руках его выносил из бойни и потом рыдал над ним в лазарете, признаваясь в любви чуть ли не на смертном одре. — Глупость какая-то, — авторитетно заявила Брадаманта, передавая Мире фляжку через голову Оливье. — Тут пишут, что тебя ранили в плечо — а драмы столько, будто печень проткнули, и ты доживаешь последние минуты. — Нет, ну подожди, — сразу заспорила с ней Мира. — Ему могли и подключичную артерию перебить, вдруг он там кровью истекает? — Но не написали, что истекает, да? Значит, обычное ранение, было бы чего страдать. Оливье пропустил мимо ушей их короткую перепалку и перелистнул очередную страницу. Тут, похоже, начинался новый раздел — и Оливье едва сдержался, чтобы не выругаться сложной многоэтажной конструкцией вслух. — А, точно, — Брадаманта отвлеклась от Миры и бросила взгляд на листки. — Тут же не только о тебе. «Двери тихо приоткрылась. Астольфо поднял взгляд — и горячий румянец расцвел на его нежном лице. — Роланд?.. — он не мог поверить своим глазам. Колени дрожали, и ему пришлось опереться рукой на перила кресла, чтобы удержать равновесие. — Что ты?.. — Я пришел к тебе, — зеленые глаза горели в свете астермитовых светильников колдовским огнем. — Не говори, что не ждал меня. — Но… — нет, это не могло быть правдой, просто не могло… Однако Роланд был здесь, рядом. Его сильная рука властно взяла Астольфо за подбородок, заставляя поднять голову — а потом нежных, как лепестки роз, уст коснулись обветренные губы. Горячий язык настойчиво и в то же время ласково вторгся внутрь, исследуя сантиметр за сантиметром, переплетаясь с языком Астольфо. О, как мучительно и одновременно сладко было это мгновение! Свободная рука Роланда обняла по-девичьи тонкий стан, крепко прижимая Астольфо к себе — и, наверное, только это не дало тому упасть. А Роланд все продолжал его целовать: страстно, глубоко, едва давая вдохнуть, покоряя все невинное естество Астольфо новому, неизведанному ранее порыву. И хотя Астольфо сейчас был в руках самого светлого из всех паладинов, он чувствовал себя Евой, которую плодом познания соблазнял Дьявол — и он, отвергая все, что имел до этого, радостно поддался этому губительному искушению». Мира не выдержала, согнулась пополам и разразилась хохотом, вытирая слезы, выступившие под очками. — Да… Так вот к… как… — подвывая от смеха, начала она. — Вот как… их отношения… выглядят для некоторых… Ева в руках Дьявола… Ох, не могу… Брадаманта перегнулась через Оливье и вытащила свою фляжку из ее трясущейся руки — видно, от греха подальше; с философским видом сделала очередной глоток. Сам же Оливье оцепенело смотрел на неровные строки с лихими росчерками букв и благодарил Бога, что графоманство нашла именно Брадаманта. Ей хотя бы хватило такта и ума не показывать это самому Астольфо. — Постой, я хочу знать, что было дальше! — Мира, все еще не способная окончательно отсмеяться, тяжело оперлась сначала на стол, затем прямо Оливье на плечо, пытаясь удержать равновесие. — Это даже веселее твоих ночных фантазий о яшмовом мече Роланда и убежище в твоих ножнах. — Заткнись, — огрызнулся Оливье, но Мире, похоже, было плевать: она сама вытащила уже прочтенный листок из его пальцев и отложила в сторону. Бесстыдная сцена, в которой точно не должен был участвовать пятнадцатилетний подросток, продолжалась и на следующей странице. «Бледные уста Астольфо покраснели и распухли от страстных поцелуев и сейчас напоминали бутоны роз. Ноги его не держали, он задыхался в слишком сильных объятиях Роланда — а тот и не думал останавливаться: он наклонился, горячие губы коснулись сначала края подбородка, затем шеи. А потом покрытая шрамами ладонь расстегнула верхнюю пуговицу охотничьей сутаны. — Нет! — Астольфо отшатнулся, упираясь тонкими, слабыми руками в могучую грудь Роланда. — Только не там! Не надо! — Почему? — Роланд выдохнул вопрос прямо ему в шею, и Астольфо почувствовал, как волной по спине вверх пробежали мурашки. — Потому что… — он тщетно пытался выпутаться из слишком властных объятий. — Там… Там м-метки, и… — И что? — крупные пальцы расстегнули следующую пуговицу. — Я исцелю каждую из них своими губами и языком. — Но… — Астольфо всхлипнул. Страшные воспоминания прошлого поднялись из глубин памяти, и из огромных глаз покатились горькие слезы. — Я оскверненный. Грязный. Запятнанный. Как я могу позволить себе быть рядом с таким, как ты? — Не думай ни о чем! — Роланд поймал его лицо в свои сильные ладони. Наклонился, целуя каждую слезу, стекающую по прекрасным щекам. — Для меня ты навеки останешься моим невинным ангелом! О, эти сладкие слова! Они исцеляли сердце и возвращали к жизни душу. Астольфо почувствовал, как последний бастион его решимости рушится, взятый почти без боя страстностью и напористостью Роланда. Теперь он был готов отдать Роланду все — и позволил ему подхватить себя на руки и отнести на скромное ложе. Он был готов дать этим сильным рукам и властным губам делать с его телом, что им вздумается. Астольфо закрыл глаза, чувствуя, как невыносимым жаром горит от каждого прикосновения Роланда обнаженная кожа, и… Проснулся. О, горе! Сон! Это был только сон! Он был в своей келье совсем один, и кровать была такой пустой и холодной. Астольфо закрыл лицо руками и горько зарыдал». Дверь скрипнула, и все невольно вздрогнули, отрываясь от текста. На пороге стоял Астольфо — живой, из плоти и крови. — Вы не видели Марко? — начал он — и запнулся. Окинул сборище за столом настороженным взглядом, глаза остановились точно на листках. — Нет, не видели, — максимально ровным и безразличным голосом, на который только был способен, ответил Оливье. — Что-нибудь случилось? Пламя светильников отражалось в зрачках Астольфо тревожными огоньками. — Ничего, — он напряженно нахмурился, явно пытаясь понять, что происходит. — Просто его ищу. — Я слышала, как Марко говорил, что собирается в выходной сходить закупиться пряжей: она у него почти закончилась, — внезапно подала голос Брадаманта. — Так что, скорее всего, сейчас ты его в катакомбах не найдешь, но к вечеру он вернется. Астольфо кивнул, однако разворачиваться и уходить не спешил. Настороженный взгляд то и дело возвращался к пачке листков в руках у Оливье. — Ты хотел еще что-нибудь? — Мира, судя по голосу, едва сдерживала широкую улыбку. Оливье изо всей силы наступил ей на ногу под столом. — Нет, ничего, — Астольфо еще раз обвел их всех подозрительным взглядом, но так и не нашел, за что зацепиться. Коротко кивнул в знак прощания и, не говоря больше ни слова, вышел. Только когда эхо его шагов стихло за дверью, Оливье смог наконец выдохнуть. — Того, кто додумается ляпнуть Астольфо об этой штуке, — он тряхнул пачкой листков, — я придушу лично. Только смертоубийства нам в Ордене не хватало. — Будет тебе, может, если бы мальчик прочел что-то подобное, нашел бы себе лучший способ снимать напряжение, чем крошить на кровавое месиво вампиров, — осклабилась Мира, но поймала разъяренный взгляд Оливье, примирительно подняла ладони и мысль больше развивать не стала. Дальнейшие абзацы, наполненные кучерявыми описаниями страданий Астольфо, Оливье просмотрел одним глазом: они не сильно отличались от «его собственных» страданий. Правда, на этот раз никакого сюжета в главе так и не появилось: видно, фантазия автора тратилась совсем на другое. Третья часть была посвящена Ожье, и Оливье с ужасом поймал себя на том, что почти этому не удивился. Оцепенело читал он абзац за абзацем: как после вечерней молитвы Ожье нашел его, одинокого, в подземной церкви у конфессионала. Как завел дружеский разговор, и Оливье, «растерзанный беспощадными когтями ревности, с жестоко истерзанным безответной любовью сердцем и в шаге от смерти духовной», принялся ему изливать душу и рыдать в плечо. Ожье утешал его, «сцеловывал чистые, словно хрусталь, слезы с фарфоровых щек паладина Обсидиана» — на этой фразе у Оливье мороз пробежал по коже — а затем пообещал помочь завоевать сердце Роланда. Оливье было понадеялся, что хоть тут обойдется безо всяких мечей и ножен, но его чаяньям не суждено было сбыться. «Когда же стройная фигура паладина Обсидиана исчезла за дверью, Ожье бессильно прислонился к конфессионалу. Невиданное пламя сжигало его нутро, и, мгновенние поколебавшись, он нырнул внутрь и торопливо расстегнул штаны. Возбужденная плоть обожгла его пальцы нечеловеческим жаром. Ожье изо всех сил сжал свой меч и закрыл глаза. Он представлял: прекрасный паладин Обсидиана, полностью нагий, словно Адам в Раю, в руках такого же нагого паладина Яшмы. Могучие, покрытые шрамами руки то гладят, то терзают фарфорово-белую кожу, и Третий изгибается и стонет, отдаваясь страстным ласкам Шестого. Широкие ладони Роланда разводят его ноги, его яшмовый меч уже готов — огромный, твердый, словно высеченный из камня, еще миг, и он пронзит естество Оливье. Два тела переплетаются в экстазе, и паладины сливаются в сладком греховном единстве. О, если бы только он мог стать свидетелем подобного, если бы только мог увидеть эту сладкую мечту вживую… Пальцы изо всех сил сжали напряженную до края плоть. Несколько порывистых движений — и Ожье выгнулся дугой, упираясь затылком в стенку конфессионала. Его стоны достигли сводов подземной церкви, и белое вино брызнуло из-под его пальцев прямо на черную, как ночь, ткань сутаны». Мира над плечом разразилась новой волной хохота. — Черт, а затейливо вышло! — она хлопнула Оливье рукой по спине. — Я думала, ему там тоже будет сниться что-то, как Астольфо, или он будет фантазировать, как ты — но о том, что кто-то может дрочить на вас с Роландом вживую, я не подумала! Ну что, льстит? Льстит, что ты настолько вожделен простыми охотниками? Признавайся! — Закрой рот, потому что я за себя не отвечаю, — яростно процедил Оливье. Он и так не был готов к тому, чтобы кто-то фантазировал о нем и Роланде — а тут в тексте-фантазии фантазировал один из персонажей… Как там это называлось? Рекурсия? Проклятая, не иначе как самим Дьяволом вдохновенная рекурсия — Оливье не мог поверить, что человек мог бы захотеть написать подобное. — О, дальше ревнючка и страдания, — прокомментировала Брадаманта новый лист и щедро подсунула свою бездонную фляжку прямо под нос Оливье. В ноздри ударил крепкий полынный запах, который один, казалось, мог свалить с ног. — Точно не хочешь выпить? Оливье только отмахнулся: сказать, что он был в шоке, значило ничего не сказать — в одной лишь последней главе были содомский грех, прелюбодеяние в мыслях, грех рукоблудства и страшное богохульство. Но все же он еще не пал настолько низко, чтобы искать утешение в алкоголе. Брадаманта пожала плечами — мол, как хочешь — и передала фляжку Мире. Через минуту Оливье искренне пожалел, что отказался: следующая глава начиналась со сцены ревности между ним и Астольфо. «В полумраке коридоров они были одни: прекрасный паладин Обсидиана, чьи волосы, казалось, не уступали по цвету самой Царице-Ночи, и гордый паладин Граната с пламенным взглядом. Между каменных стен повисла напряженная тишина, однако каждый из них знал, о чем хотел бы сказать другому. Роланд. Это имя небесным гимном звучало в обоих сердцах. Его улыбка сияла ярче солнца, взгляд изумрудных глаз околдовывал, и ни один не променял бы объятия сильных, покрытых шрамами рук на ласку даже всех женщин мира. Однако Роланд был один, и ту любовь, к которой каждый из них так стремился, не мог дарить обоим. И — о горе! — в последние дни Оливье казалось, что избранником Роланда стал юный Астольфо. Слишком светло Роланд ему улыбался на тренировках, слишком часто подсаживался рядом во время трапезы — а на днях должен был вообще отправиться с ним на общее задание. Только с ним, оставив Оливье в одиночестве среди холодных и пустых коридоров Ордена. О, как это было невыносимо: представлять, как где-то глубоко в лесу они делят одну палатку, как Астольфо тянется к Роланду, ища тепла — и как Роланд отвечает ему сильными объятиями, и они сливаются воедино, предаваясь губительной страсти до тех пор, пока рассвет не коснется верхушек деревьев. О, как бы Оливье мечтал сам оказаться на месте Астольфо. Чтобы это его обнимали сильные руки Роланда. Чтобы это он был прижат к земле весом крепкого, как сталь, покрытого шрамами тела. Чтобы это его ноги разводили в стороны, и яшмовый меч Роланда с силой, до самого конца входил в него. Чтобы это его, Оливье, стоны разносились в ночном воздухе — а Роланд жарко шептал в порыве страсти только его имя. О, тогда мучения, которые так сводили Оливье с ума день и ночь, наконец-то прекратились бы». Оливье услышал, как что-то треснуло — наверное, это было его терпение. Мало было убить. Того придурка, который додумался написать подобное, мало было убить. Затем воскресить — и убить снова. И руки оторвать и пустить на корм свиньям, чтобы не было не только желания — возможности взяться за перо и настрочить подобную дрянь. — Тихо, тихо, спокойно, — на окаменевшее запястье легла широкая, покрытая шрамами рука Брадаманты. — Я же говорила, что под выпивку пошло бы легче. Смотри, ты несколько листков порвал, читать теперь будет неудобно — а там дальше у вас веселая сцена. Честно говоря, Оливье предпочел бы не разбираться, что же там еще такое могло быть веселым, и прямо сейчас сжечь чертову писанину, но взгляд словно сам цеплялся за буквы. «Оливье сделал шаг вперед, заставляя Астольфо прижаться спиной к стене. В полумраке тот выглядел совсем хрупким. Длинные, похожие на стрелы ресницы очерчивали большие глаза, тонкий стан совсем напоминал девичий. Оливье поймал руку Астольфо, задрал вверх, заставляя показать ладонь. Неужели Роланду нравились эти нежные пальцы и мягкая, не обезображенная мозолями кожа? Неужели он искал в любовнике именно этого? Да, Оливье тоже был прекрасным, наверное, самым красивым из всех паладинов — однако он все же отличался мужественной красотой. В нем не было ничего женственного, и если сердце Роланда тянулось к подобному…» — Автор Астольфо-то вблизи видел? — Брадаманта отняла фляжку у Миры и снова сделала глоток. — Он же на тренировках пропадает, наверное, больше любого из нас, там все руки в мозолях, даже через перчатки должно чувствоваться. — Ты мне лучше скажи, у кого из охотников руки не в мозолях? — недовольно буркнула Мира, имея в виду что-то явно свое, перехватила фляжку и тоже приложилась. — Иногда и хочется нежности, но где тут дождешься. Оливье постарался сделать вид, что не услышал последнего: только еще Миры с ее развлечениями ему не хватало. Он пробежал несколько абзацев очередных страданий и почти пропустил начало диалога — а когда все же вчитался, ему захотелось дорвать остатки листков так, чтобы больше никто не смог их восстановить. «— Тебе действительно нужен именно Роланд? — Оливье сжал своими пальцами узкий подбородок, заставляя Астольфо задрать голову вверх. Тот обжег его пламенным взглядом. — Я люблю его так, как ты никогда бы не смог! — вскричал тонко и попытался вырваться, но пальцы Оливье держали слишком крепко. — А ты!.. Я видел, каким взглядом ты смотришь на Гано! Такой нечестивец, как ты, не заслуживает права стоять рядом с Роландом! Оливье задохнулся от гнева: как только посмел этот мальчишка сказать что-то подобное?! — Бред! — Оливье шагнул вперед, вжимая Астольфо в стену. — Это тебе все равно, кто будет рядом, и я это докажу! И, наклонившись, впился в податливые губы грубым поцелуем. Астольфо пойманной птицей забился в его руках, однако Оливье держал крепко. Он чувствовал, как сумасшедше колотится сердце Астольфо, как отрывисто бьется пульс на сжатом сильными пальцами, по-девичьи тонком запястье. Оливье целовал грубо, почти насильственно, беззастенчиво вторгшись языком в чужой рот, не давая перевести дыхание. Его колено вжималось в стену между ног Астольфо, руки не давали высвободиться, вырваться из навязанных объятий. Он докажет, билось в мозгу воспаленной мыслью. О да, он докажет, что мальчишке безразлично, с кем быть, лишь бы оказаться в сильных руках! Если кто-то мог заглядываться на Гано, то это сам Астольфо! В сердце же Оливье царила любовь только к одному прекрасному рыцарю!» — Драмы, конечно, просто страшные, — хмыкнула Брадаманта над плечом. — Будь такие страсти в Ордене на самом деле — нам бы настал конец безо всяких вампиров. — Зато весело, — заржала Мира, и Оливье до смерти захотелось ее придушить. «Чьи-то шаги замерли совсем рядом, и Оливье наконец оторвался от распухших, покусанных губ Астольфо. Медленно повернулся и почувствовал, как сердце срывается в бездну Тартара. — Ах, извините, я не хотел мешать… Нет, это не могло, просто не могло быть правдой! Оливье отпрянул от Астольфо, ноги сразу стали слабыми и так и норовили подкоситься. О нет, нет, нет, нет, нет! Только не это, только не… Только не Роланд. — Не знал, что у вас такие отношения… — прекрасный паладин Яшмы стоял напротив них, непривычно растерянный и тихий. В его глубоких зеленых глазах медленно проступало странное выражение, и Оливье готов был продать душу Дьяволу прямо здесь и сейчас, только бы повернуть время вспять. Только бы отменить непоправимое. — Простите. Я пойду, — Роланд отступил шаг назад, затем отвернулся — и бросился прочь. О горе, горе! Оливье бросился вслед за Роландом, однако тот скрылся за поворотом — как будто его никогда и не было в катакомбах. Оливье сделал шаг, затем второй — а потом рухнул на колени и зарыдал, и его полный нестерпимой боли и безумного отчаяния крик затопил воздух под безразличными холодными сводами подземных коридоров». Оливье медленно закрыл глаза. Руки дрожали, кончики пальцев похолодели. Ту мразь, которая это настрочила, нужно было поймать, засунуть ему в задницу его собственное оружие — о, как Оливье сейчас хотел бы, чтобы это был тяжелый топор вроде Морглеса Гано. А потом медленно, листок за листом, заставить сожрать всю эту дрянную графоманию, проворачивая оружие по кругу после каждой главы для лучшего усвоения. Над головой переговаривались Мира с Брадамантой, но их слова Оливье ловил только краем сознания. — Еще когда читала впервые, обратила внимание: Астольфо тут вечно насильно целуют, а вот Оливье, несмотря на все свои фантазии, куда больше страдает словами. — Мне теперь интересно, в какой главе появишься ты. И что будешь делать с Роландом. И станешь ли использовать для этого свое копье. — А, меня не будет. Тут только парни. Мне тоже было интересно, но до самого конца никто из девушек так и не появился: ни ты, ни я, ни та девчонка с веснушками из отряда Роланда. Даже медсестер в куске, где Оливье почти умирает в лазарете от ран, а Роланд ему признается, не прописали. Оливье глубоко вдохнул и шумно выдохнул. Он должен был с этим справиться. Он был паладином Обсидиана, одним из лучших в Ордене, пожалуй, самым ответственным из всех. Он смог бы, он, безусловно, смог бы… — …Нет, мы Роланда не видели. Зато у нас тут есть история о Роланде, написанная кем-то из охотников. Присоединяйтесь, впереди еще несколько глав! Оливье резко распахнул глаза, чувствуя, как сердце срывается и падает куда-то глубоко-глубоко вниз. В дверях стояли Жорж с Марией. — О капитане? — глаза Марии сияли таким искренним любопытством, что Оливье понял: так просто теперь от нее не отделаться. Он резко повернулся к Мире: — Какого дьявола?! — А что такое? — Мира нагло скалилась прямо ему в лицо. — Ты ведь не возражал. — Ты с ума сошла?! Хочешь, чтобы это увидели как можно больше людей?! — начал было Оливье, но Жорж с Марией уже подошли. Мира отодвинулась и призывно похлопала по скамейке между собой и Оливье, невинно улыбаясь Марии, Брадаманта уступила место Жоржу. — Я не буду!.. — начал было Оливье, но поймал взгляд Миры. — Я могу почитать сама, — протянула та медовым голосом. — Вслух. Хочешь? Воздух стал поперек горла: в том, что Мира действительно это сделает, Оливье не имел ни малейшей сомнения — и ей-Богу, лучше уж было так, как сейчас, чем слушать, как она будет театрально декламировать, смакуя каждое слово, и изображать «страстные стоны» и «горькие рыдания». Он через силу перевернул страницу. «Еще ни разу сияющий рыцарь Яшмы не оказывался в таком унизительном положении. Он был полностью обнажен, будто только что родился на свет. Его поставили на колени, словно для молитвы, однако ноги заставили расставить и привязали каждую к тяжелой дубовой скамье — крепко, не шевельнуться. Руки же сковали верным Дюрандалем — о горе, никогда еще его славный меч не был использован для такого низменного дела! Его грубо схватили за волосы и силком наклонили, заставив упереться лбом в холодный камень пола — и он стоял, беззащитный, с разведенными ногами, не способный даже прикрыть свое естество, и чужие руки грубо лапали его тело». Жорж слева закашлялся и отвернулся. Мария шокировано таращилась на листки. Мира снова захохотала: — Дюрандаль. Дюрандаль, Господи, они додумались сковать руки Дюрандалем! Да автор вообще его вблизи хоть раз видел?! Как он себе это представляет?! — Ну, зато можно хотя бы сказать, что он точно не из шестого отряда, раз такое пишет, — бросила Брадаманта и потянулась через Жоржа и Оливье, подсовывая Марии под нос свою фляжку. — Солдаты Роланда все же его в бою не раз видели. Оливье слышал их словно из-за толстой стены. Глаза упрямо, против воли цепляли слово за словом — и те, казалось, раскаленным железом въедались в мозг. «— Ну, как тебе твое новое положение? — прозвучал из-за спины низкий голос, и Роланд вздрогнул. Пресветлый паладин Яшмы, самый честный и благородный рыцарь всего Ордена, никогда не думал, что такое может случиться. Не ожидал такого подлого предательства — о нет, только не от старшего брата по Ордену, которому он доверял свои сокровенные мысли, к которому пришел исцелить разбитое сердце после того, как увидел страстный поцелуй Оливье с Астольфо! — Я всегда хотел тебя, — тяжелая, мозолистая рука Гано провела по его спине, затем спустилась ниже, беззастенчиво касаясь самых сокровенных мест. Широкие пальцы грубо сжали меч Роланда у самого его основания, и тот забился, пытаясь вырваться — напрасно, бесполезно, его сковали слишком крепко, он не мог даже пошевелиться, не мог защитить свою честь! — Остановись! — вскрикнул он в отчаянии. — Господь накажет тебя — однако еще не поздно вернуться назад! Отпусти меня, и вместе мы помолимся о искуплении твоих грехов! — О нет, — зловеще прорычал Гано. — Все стало слишком поздно еще тогда, когда я впервые увидел тебя! Когда был околдован твоей ангельской красотой, коварно соблазнен и сброшен в самые глубины Ада, до самого дна Коцита, в котором прозябает закованный в лед Сатана! Это и твой грех, и сейчас ты будешь его искупать! И Роланд почувствовал, как его самого сокровенного места коснулось что-то твердое — а затем Гано вторгся в него, резко, безжалостно, до самого конца. Прекрасный рыцарь Яшмы вскрикнул, горькие слезы покатились по его лицу — а тело, о, это коварное смертное тело внезапно отозвалось волной греховного удовольствия…» Жорж закашлялся снова, кажется, уже десятый раз за последние минуты, которые Оливье читал совершенно недопустимую с точки зрения любой морали сцену. Мария сидела, закрыв лицо руками, и ее уши пылали так, что, казалось, прикоснешься — и обожжешь пальцы. — …Без подготовки — и «греховное удовольствие», ага, — протянула Брадаманта. — Ставлю на что угодно, что автор девственник и ни с кем даже за ручку не держался. Мира окинула ее скептическим взглядом: — Поверь, такие сцены не ради реалистичности пишутся. Никто на это не обращает внимания. Оливье их не слушал. «Жгучие слезы катились и катились по благородному лицу Шестого паладина. Униженный, почти распластанный в бесстыдной позе, с греховно разведенными ногами — он еще никогда в своей жизни не испытывал таких мучений и стыда. И в то же время эти чувства будто будили внутри что-то тайное и темное, что он до того старательно скрывал и старался не замечать. Его тело отзывалось на грубые движения Гано предательским трепетом, сладкий яд наполнял вены, и какая-то часть ангелоподобного паладина Яшмы все сильнее и сильнее хотела умолять Гано не останавливаться, быть еще более жестоким, довести его до края, растерзать и скинуть в бездну греха. — Ты будешь биться в экстазе в моих руках, заполненный мной! — могучая мозолистая ладонь изо всех сил сжала естество Шестого паладина, и тот не сдержался: застонал в полный голос и пролился белым вином, окончательно признавая свое поражение. — О нет, не думай, что все закончится так просто! — острые ногти вонзились в бедра, еще больше разводя их, заставляя принять еще более бесстыдную позу. — Я сделаю так, что ты будешь стонать еще и еще, буду мучить тебя этой сладкой пыткой, пока ты окончательно не утонешь во грехе вместе со мной!» Дверь распахнулась с таким грохотом, что все в библиотеке подпрыгнули. — Оливье! — внутрь, сияя, как полуденное солнце, влетел Роланд. — Вот ты где! Слушай, слушай, у меня тут такая новость! Он остановился на полпути, заметив всех остальных, окинул долгим взглядом: невозмутимую Брадаманту, старательно отводящего взгляд Жоржа, все еще оцепенелую и красную, как мак, Марию, Миру с широкой ухмылкой. Склонил голову набок, удивленно моргнул. — А что вы здесь делаете? — прозвучало заинтересованно в звенящей тишине. Оливье глубоко вдохнул, пытаясь выровнять сердце, мгновенно сорвавшееся на бешеный галоп. — Стараемся разобраться с новыми стандартами для отчетов, — ответил как можно более обыденным тоном. — Присоединишься? Это был рискованный шаг: конечно, обычно Роланд терпеть не мог заниматься бумагами и еще в бытность заместителем Оливье всячески пытался их избегать. Но всегда оставался шанс, что именно сегодня Марс с Юпитером сошлись в созвездии Весов, и в Роланде проснулась любовь к бюрократии, которая в своей страсти могла бы посоперничать с любовью к Богу. И если бы Роланд согласился, а потом увидел, что именно они читали… Несколько секунд, за которые Оливье готов был поклясться, что поплатился парочкой седых волос, прошли в напряженной тишине, а затем… — Знаешь, я, наверное, пас… — Роланд по-смешному нахмурился, поднял глаза вверх. — Раз тут Мария с Жоржем, они смогут потом мне все рассказать. — Ну, как знаешь, — Оливье попытался добавить в голос как можно больше недовольства, а внутри все ликовало. Роланд, однако, не торопился разворачиваться: обвел библиотеку задумчивым взглядом, как раньше Астольфо. — И все же, так непривычно видеть вас всех вместе, да еще и не во время пьянки… — протянул неуверенно, внимательные глаза смотрели прямо на листки в руках Оливье. Точно. — Тебя тут, кстати, Астольфо искал, — словно вспомнив, выдал Оливье. Мира слева шевельнулась — буквально на йоту, но Оливье немедленно дотянулся под столом через Марию и снова наступил ей на ногу. — Кажется, что-то важное хотел. — В самом деле? — Роланд расцвел так, что, казалось, библиотеку залило ослепительным сиянием. — Тогда я должен его догнать! Давно он здесь был? — Минут пятнадцать-двадцать назад, — не забирая каблука с ноги Миры, отозвался Оливье. — Видимо, вы где-то разминулись по дороге, но очень далеко он отойти не мог. — Пойду поищу его! Хорошо, что ты сказал! — Роланд повернулся, махнул рукой на прощание и бодро удалился. — За что ты так с ними? — сочувственно спросила Брадаманта, когда все убедились, что Роланд исчез в глубине катакомб. Оливье до боли в пальцах сжал листки. — Пусть лучше сцепятся, погрызутся, устроят разборки на весь Орден — и забудут, что сюда вообще заходили, — процедил ледяным тоном. Он бросил взгляд на оставшиеся у него в руках листки — не меньше, чем он уже успел прочитать. Пробежал взглядом наискось первый — там было что-то о том, как они с Астольфо объединились ради освобождения Роланда из страшного плена, а еще начиналась какая-то оргия, которую возглавил сам Шарль — и решил, что с него хватит. — Тот, у кого окажется недостаточно мозгов, чтобы сказать Роланду об этом — труп, — сказал Оливье таким тоном, что возражать ему не стала даже Брадаманта. — Я понятно выразился? Если об этой проклятой писанине узнает Роланд, считайте, что будет знать весь Орден. Не приведи Господь это случится… Он не закончил, но пауза получилась настолько красноречивой, что никто не решился ее прервать. Оливье подождал минуту, выдохнул, расслабляя окаменевшие плечи. — Мария, Жорж, вы же искали своего капитана, — напомнил он. — Если пойдете за ним сейчас, возможно, еще успеете перехватить перед тем, как он найдет Астольфо и наговорит всякого. Жорж прокашлялся, пробормотал что-то неразборчивое, что можно было бы принять за благодарность, и торопливо встал. Похлопал Марию по плечу — та снова сидела, закрыв лицо руками, и едва смогла подняться. — Брадаманта, рассчитываю на твое благоразумие, — Оливье бросил тяжелый взгляд налево, не слушая, как за ними закрывается дверь. — Ты прекрасно понимаешь, какие могут быть последствия. — Зануда ты, — вздохнула та — совсем не злобно и даже как-то примирительно. — Да не волнуйся, мне есть чем заняться, кроме как разносить писанину какого-то рядового по Ордену. Тебе показать хотела, потому что знала, что ты оценишь. Оливье яростно уставился на нее — «оценит», серьезно?! — но Брадаманта даже бровью не повела, и он сдался. Обернулся к Мире. — О пресвятая Дева Мария, да сохраню я этот маленький секрет, — фыркнула та. — Лучше скажи, что с рукописью будешь делать? Станешь держать под подушкой и перечитывать особенно одинокими ночами? Оливье молча поднялся. Подошел к полкам, нашел там один из металлических подносов, на которых Мира иногда раскладывала мелкие детали. Поставил на стол. Затем свернул один из листков в тонкую трубку, сунул в керосиновую лампу. Вспыхнуло и заплясало бодрыми язычками пламя. Оливье бросил листок на поднос, затем медленно, методично, один за другим поджег от него все остальные. Засмотрелся, как огонь пожирает исчерченную чернилами бумагу, как тают под его испепеляющим шагом K, N и P с размашистыми росчерками. Единственное, о чем он сейчас искренне жалел — что собственную память не очистишь так просто.