Theatrum Europaeum, невошедшая кварта

Дела у императора пошли получше, как и у Валленштайна – после битвы у Белой горы его назначили военным комендантом Праги и даже дали право, вместе с князем Лихтенштейном, чеканить монету. Тогда они и зажили, ведь следили за их деятельностью из Вены, откровенно говоря, плохо, чем Альбрехт и Карл вовсю пользовались – копили деньги и земли. А Альбрехт отдельно пользовался тем, что все пиздюля, в случае чего, доставались Карлу. Фердинанд милостиво на "дела" Валленштайна закрывал глаза. Правда, после жалоб всё же заставил вернуть в казну честно украденные двести тысяч талеров, но Альбрехт не слишком расстроился – его капиталы уже насчитывали почти двадцать миллионов. А после того, как показал Бетлену Габору кузькину мать и вообще заставил его сидеть на месте ровно, то благодарный Фердинанд наконец дал Валленштайну титул герцога Фридланд. Альбрехт титул с благодарностью принял (и простил императору долг). Но не всё коту масленица – ближе к двадцать пятому году деньги у императора уже снова закончились, а враги были забороты ещё не все. И тут Альбрехт понял, настал его час. И он будет дураком, если не воспользуется шансом. – Ваше величество, у меня есть предложение! – Валленштайн подскочил с места. Все собравшиеся в зале сразу посмотрели на него. – Я вас слушаю, герцог, – Фердинанд устало потёр переносицу и, как и остальные, обратил на Валленштайна внимание. Впрочем, тот от этого нисколько не смутился. – Я могу собрать для вас армию в двадцать тысяч человек, – на голубом глазу выдал Альбрехт, – Вам нужно лишь дать мне необходимые полномочия, а о цене мы договоримся... Собрание сразу превратилось в потревоженный курятник – в основном все сокрушались "кто этого придурочного сюда пустил" и "он точно сошёл с ума". Ударом кулака по столу император прекратил этот гвалт. – Какова ваша цена, герцог? Альбрехт не успел ответить, как его перебил герцог Максимилиан с вполне логичным вопросом. Но в рожу баварцу прописать всё равно захотелось. – А на какие шиши вы собрались набрать армию в двадцать тысяч? Знаете, даже у Католической лиги вряд ли найдутся сходу деньги на вербовку такого количества людей... Валленштайн глубоко вдохнул и выдохнул в попытке успокоиться – если он сейчас пошлёт баварского герцога нахуй, то его тоже пошлют, а император даже слушать не будет. – Впрочем, вы правы, двадцать тысяч никуда не годится... – выдержав театральную паузу, Альбрехт продолжил, – Двадцать тысяч себя не прокормят. А вот пятьдесят не просто прокормят, а ещё и принесут в казну средства! Надо лишь им позволить кормиться за счёт контрибуций с захваченных земель. Да потом как-нибудь возместить расходы – это моя цена, ваше величество! Император чуть склонился в сторону и в задумчивости подпёр голову ладонью. Но на лице уже было крупными буквами написано, что он согласен. – Мой дорогой Альбрехт, вы наш спаситель! Фердинанд Валленштайна чуть не обнял на радостях, но такой вольности всё же себе не позволил, лишь положил руки герцогу на плечи. А потом льдисто-голубые глаза императора как-то нехорошо блеснули, отчего Альбрехту стало неуютно. Совсем неуютно. Но к тому, что Фердинанд ловко закинет его себе на левое плечо (то, что чуть ниже из-за сколиоза), Альбрехт был совсем не готов. И потому не выругался. – Что вы творите?! – выдохнул Валленштайн. Так его в последний раз таскали лет двадцать назад, а монархи и вовсе почти не трогали, так что он не представлял, что делать и как реагировать. – Несу вас в Гофкригсрат, что же ещё? – усмехнулся император. И бросил, повернувшись к остальным, которые просто молча охреневали от императорской дури, – Всё, собрание окончено, можете быть свободны. Одно, впрочем, было во всём этом приятное – покорёженная офигеванием и гневом рожа Максимилиана Баварского, которую Альбрехт лицезрел, пока император не вышел в коридор. А со стариной Коллальто, президентом Гофкригсрата, они быстро обкашляли все нужные вопросы. И вместе убедили Фердинанда, что звание генералиссимуса будет Валленштайну впору – надо же как-то поставить оборзевшего баварского герцога и его Лигу на место. Так что уже через неделю новоиспечённый генералиссимус собирал свой штаб и притирался с баварским фельдмаршалом Тилли. Под лёгкое матерное завывание Максимилиана, которого прокинули как фанеру над Мюнхеном.