кровью писанные законы растут артериальным кустом.

фитнес-браслет секундно моргает уведомлением, что остаётся грешно незамеченным: эймон с головой в работе, завален документами, запросами и такой же дискотекой уведомлений на рабочем телефоне. все отсортировано по стопкам: по правую руку дела, срок рассмотрения которых не превышает месяц, слева долгосрочные иски, которые тянуться могут годами. за срочное платят больше, остальное дарит чувство стабильности и, как итог, эмоциональное равновесие: у эймона финансовая грамотность и душевное спокойствие держится на возможности планировать свое будущее до мелочей и секунд. гора ежедневников, платная подписка на планеры уже на личном телефоне, секретарь для подстраховки, заказанный, уже печатный, календарь и "умные часы". в такие моменты, когда рабочий день по графику тянется семнадцатый час, часы становятся единственной интеллектуальной единицей в этих скромных четырёх стенах. эймон вздыхает и наваливается лицом на ладони, трёт глаза и засыпает на несколько секунд. этого достаточно. он мог бы больше, лучше и дольше, но отец учил видеть границы возможностей ситуативно — эймон умел прыгать выше головы, когда это было необходимо. кажется, необходимость в этом стояла всегда острым вопросом. эймон перекидывает пиджак через плечо и толкает бедром дверь, оставляет ключи загадочно шататься на крючке по инерции и на той же инерции шагает к выходу. первое, что он ж делает, выбравшись на свежий воздух, проверяет сообщения. два от госсена десять минут назад. "жду." эймон ведёт бровью и поднимает глаза на парковку; приходится всмотреться, сощуриться и выгладить взором сожранные ночью номера машин. вот оно. в самом углу парковки, забитый в крайнее место социума, эймон никогда бы не оставил там машину, и никогда не двигал бы кресло так близко к рулю. госсен уже успел перелезть — не видно было чтобы он обходил из двери в дверь, — и вылистать весь тикток в ноль, кажется, там уже не осталось трендов, которые он бы не видел и не знал. госсен не отвлекается от телефона даже когда боковым зрением замечает драматисный поклон лбом на руль, даже когда эймон вздыхает так громко, что становится неуютно — вздыхает он слишком часто, чтобы это стоило внимания. не то, чтобы он в принципе стоил внимания. госсен знает, что он пустышка до мозга костей, но вопреки сему читать его не получается, и он весь, в целом, совершенно непонятный. и когда в глаза ему смотришь, хочется спрятаться. но он тянется, минуты через три, чтобы за ухом носом клюнуть, прижаться к коже горячей и выдохнуть весь воздух из лёгких до последнего. — паршиво выглядишь, будто тебя переехало туда-обратно раз двадцать. кофе нет, я его выпил, пока ждал твою задницу. — надеюсь, тебе было вкусно. госсен кривит лицо — даже не разозлился, не отчитал. — и съел твой пончик. — с чем? — с лимоном. эймон поворачивает голову и смотрит точь-в-точь серийные убийцы в документальных фильмах. госсен не боится, только улыбку насмешливую тянет и кивает пару раз, отчитываясь запоздало о том, что вкусно действительно было, даже очень, ещё крошки тут где-то обязательно валяются, нужно только опустить взгляд. ключ поворачивается слишком громко, эймон откидывается назад и виском успевает задеть чужую макушку — показывает, что соскучился. выворачивает руль и давит в пол, круто разворачиваясь и выезжая на проезжую. до квартиры ехать ровно семь минут, он знает это лучше собственного имени, но если вжать педаль сильнее и сделать вид, что ты больше не юрист, и штраф за превышение в чертах будет просто омерзительной кляксой на репутации фирмы, то четыре минуты хватит с головой. с головой это когда успевает ещё повернуться к требовательному госсену и принять недовольные ругательства в губы, можно сказать, проглотить агрессию — не свою, психолог такой фуршет не одобрил бы, — и перетерпеть наглое кусачество. у госсена не зубы — орудия пыток, такими только пытать после лампы в глаза, чтобы плохой/хороший полицейский не казалось более клише. госсен не целуется, высасывает капли жизненных сил и ресурсы, тянется ладонями к шее, давит пальцами на скулы и подтягиваяется на пассажирском ближе, вжимается в подлокотник боком, и заполняет собой все пространство вокруг. госсен везде. госсен вместо кислорода, под кожей, во рту — его так много, что эймон начинает задыхаться, и это явно не из-за того, что его вылизывают тщательно, пресекая всякую попытку вдохнуть даже через нос. мысли о том, что это жилой комплекс не возникает, благо, эймон успел выключить фары — в кромешной едва ли кто сумеет разглядеть голодного вандала на переднем сидении, пытающегося постигнуть азы каннибализма. эймон с такой же пылкостью ответить не в состоянии, и это, кажется, совсем не проблема, его неспособность восполняется в двойном размере, эймон чувствует крошечный прилив сил и навалившееся на плечи тепло. госсен тёплый, не из-за печки в машине, не из-за выпитого кофе и не из-за того, что он в принципе всегда горячий, нет, — он тот, который способен согревать. несмотря на то, что характер у него гадкий, и сам он иногда сущий кошмар, и уколоть может больно, в основном умышленно, это не делало его плохим в глазах брата, не делало "не таким", не делало "неправильным". — тише, давай хотя бы домой зайдём. — у эймона голос ломается, и шёпот получается ломанный и излишне интимный, и госсен упивается этим, сцеловывает до последнего звука и кусается — авансом, вылезая следом из машины и моментально выуживая драгоценную абсолютно ни разу не вонючую электронную сигарету. эймон кидает взгляд на заднее, проверяет бардачок и ставит машину на сигнализацию, игнорируя зловонные ароматы со стороны брата. воняет так, что домой зайти хочется в обход. от госсена несёт чем-то ещё, непонятным и совсем тонким, и у эймона, как у человека с очень острым обонянием, все это мешается в одну сплошную головную боль. разбираться в нотах нет сил и времени: фигура с сигаретой прыгает на носках, видимо, согреваясь и сбегая от контраста с прогретой машиной, смешно бьёт носком кроссовка о пятку и нетерпеливо стреляет взглядом на брата, словно у него в кармане нет ключей от двери, от машины, от сейфа и дома за чертой города, в котором эймон не бывает от слова вовсе из соображений сохранности нервов. дома, в тепле и тусклой зелёной подсветке эймон кажется особенно бледным, эта исключительная аристократичность подчеркивается мурлычащим под нос братом, который предельно торжественно грохочет роскошной тарелкой клубники в шоколаде на стол и упирается рядом локтями, выжидая дегустации и физической благодарности. эймон терпеть не может шоколад. у эймона с рождения аллергия на клубнику. эймон только улыбается ломано и даже не заходит вглубь кухни, меняя маршрут сразу в ванную комнату. — Обязательно попробую чуть позже. эймон знает, что через полчаса от великолепной подачи останется только перепачканная пустая тарелка на столе. у него от кипятка голова кружится только сильнее, перед глазами мерзко плывет и сам он — плывет, в комнату, залезает горячечным силуэтом под одеяло, клеится в две руки госсену под бок и подтягивается ближе. слепит только экран телефона, в который тот поспешно уткнулся. госсену почему-то очень чешется вставить очередное бессмысленное слово. он поворачивает к эймону экран и показывает какой-то безвкусный ночной клуб и сияет ярче дисплея. — нужно туда сходить еще раз. тебе же понравилось в прошлый раз? ты, кажется, высосал три маргариты. — сходим. госсен не звал его в клубы. эймон терпеть не может дешевый алкоголь.