Smoke

      У Тэна ногти выкрашены в чёрный, короткий ёжик тёмных волос на затылке и тяжёлые, со сбитыми носками, берцы в любую погоду.       У Тэна за плечом чехол с гитарой и пара лет не самого престижного художественно-музыкального училища из которого его каждый семестр грозятся выдворить за перманентный отказ следовать правилам и привычку курить свои крепкие без фильтра в открытую настежь форточку между третим и четвертым этажами главного здания.       Между третим и четвёртым, который и не этаж вовсе, а слитное, захламлённое помещение под самой крышей, почти заброшенное и используется как склад всего, что уже не нужно, но ещё может понадобиться. Как истёртый, уже давно не презентабельный диван из приёмной декана, списанные музыкальные инструменты и десятки коробок с бесконечным инвентарём театралов, о котором вспоминают только в канун новогодних праздников или когда приезжает ректор из областного филиала.       Как истёртый, уже давно не презентабельный диван, на котором Тэн, со своими тёмным ёжиком коротких волос и размазаной под глазами несвежей подводкой, беззастенчиво седлает бёдра Тэёна и целует сразу требовательно, мокро.       Тэён не помнит каждый их раз, но с кристальной чёткостью помнит самый первый: Тэн сидит на подоконнике, зачехлённая гитара подпирает стену рядом, грубая подошва берцы отбивает размеренный ритм о батарею под окном, подражая игре клавишников, фальшивые ноты которых можно услышать даже на лестничной клетке.       В его избитых струнами, по-эстетичному тонких пальцах тлеет совсем не эстетичная, слегка помятая сигарета. Воздух между ними горчит сожжённым табаком и неозвученным тэёновым упрёком, который он, как староста, должен высказать вместе с очередным замечанием.       Но Тэн вдруг ему улыбается, тянет привлекательные губы в лукавой улыбке, потягивается, словно пригревшийся на солнышке кот. Его декоративно заляпанные в краске джинсы широкие и чудом держатся на худых покатых бёдрах, едва прикрывающая пупок чёрная майка в облипку буквально заставляет взгляд зацепиться за откровенно выставленную напоказ бронзовую полоску гладкой кожи внизу живота.       И Тэён, да, должен сделать замечание и сообщить о нарушении в деканат; вместо этого хватает раскрывшимся на полуслове ртом густой горький дым, и позволяет чужим пальцам с выкрашенными в чёрный ногтями, сцапать себя за запястье и утащить вверх по лестнице.       Туда, где старый, истёртый диван и пыльные коробки. Где свет только из маленького круглого окна с грязным, тусклым стеклом под потолком. Где воздух застоянный, пахнет высохшей на испорченных картинах краской, старыми вещами и сладковатой медью струн на давно не использованных инструментах.       Где рот Тэна, такой же горький, как и его сигареты, безошибочно находит сначала его губы, а затем под заднцией вдруг пружинит диван, и Тэн уже торопливо спускается вниз, цепляя горячим дыханием и жгучими касаниями все участки кожи, что попадаются по пути.       Тэн не жалеет пуговицы на его, Тэёна, рубашке, но оставляет на его шее галстук. Тянет за него, наматывая на кулак, когда требует наклониться. Когда, вцепившись свободной рукой в длинные пряди на макушке, снова целует: глубоко и грязно, шумно дышит ему в рот, а после бесстыдно сплёвывает в свою ладонь и накрывает ею его, Тэёна, член.       Дрочит так же, как и целует, — быстро, без особых заигрываний и возможности хоть как-то подстроиться. Дрочит, липко размазывая выступившую каплю смазки и собственную слюну по стволу. Сжимает пальцы под возбуждённой, чувствительной головкой и улыбается ему. Точно так же как там, на подоконнике. Глаза разве что сейчас влажные, сумасшедшие.       Тэён кончает постыдно быстро. Ему хватает всего лишь тесной ладони, слегка царапающей, с загрубевшими от игры на гитаре подушечками пальцев. Ему хватает тёмного, изучающего взгляда, что не отпускает его ни на секунду до самого конца. Голых чужих рук с чернильными рисунками тату и задранной до подбородка майки, потому что Тэн позволяет ему кончить себе на живот и только удовлетворённо выдыхает, когда чувствует на коже первые, ещё тёплые капли спермы.       Чужие губы снова находят его рот. Не дают продышаться. Не позволяют начать думать. Горечь выкуренной Тэном до этого сигареты больше не кажется Тэёну такой уж противной.       — Захочешь повторить, — непринуждённо улыбается ему Тэн, поднимаясь с колен, — ты знаешь, где меня найти, отличник.       Его ладонь опускается на тэёнову щёку в лёгком похлопывании, но задерживается. Большой палец мягко оглаживает слегка покрасневшую скулу. Улыбка на секунду становится почти ласковой.       — Можешь сообщить в деканат, — говорит в итоге, дёргает головой, словно отмахивается от нежелательных, навязчивых мыслей.       Приглаживает пятернёй короткую, торчащую в стороны чёлку, бесстыдно тащит ладонь за широкий пояс джинсов, чтобы поправить неудобно лежащий, эрегированный член. Ему для этого не приходится даже расстёгивать тугую металлическую пуговицу.       Задумчивый взгляд задерживается на всё ещё не привёвшем себя в порядок Тэёне. Усмешка появляется на его красивом лице.       — Я сделал это не для того, чтобы ты прикрывал мою задницу, — добавляет.       Ответа не дожидается. Так же как и ответной услуги.       Бодрые шаги в тяжёлых ботинках эхом раздаются на лестничной клетке.

***

      У Тэна ногти выкрашены в чёрный, короткий ёжик волос и размазанная подводка под глазами.       У Тэна чехол с гитарой за плечом, привычка курить свои крепкие без фильтра и беззастенчиво седлать бёдра Тэёна, целовать сразу мокро и требовательно на истёртом, давно не презентабельном диване в запылённом полумраке комнаты на четвёртом этаже.       У Тэёна привычка — Тэн.