Слово Дзержинскому. ВЧК на битуме

«…Пистолет направлен на меня. Его взгляд разрывает и пожирает мой силуэт в темноте, но я все также спокойно стою и смотрю ему в лицо. Он волнуется. Его некогда сильные руки слегка подрагивают в такт сердцебиению, а вечно спокойное лицо … плачет?» *** 1902 год. Середина мая. В рабочем, ранее поселке, а теперь уже и небольшом городке, Качуг, в Иркутской области, не ждано-не гадано познакомились два молодых человека, чьи судьбы еще не раз будут пересекаться за всю их жизнь. Оба они боролись против прежнего государственного устройства, против царской власти и оба мечтали, чтобы в скором времени наконец все стало явью. Доказательство тому, что все, что происходит сейчас с ними, с их единомышленниками — было не зря. Меньше всего хотелось сейчас смерти. Умереть и не узнать, добьется ли страна и народ каких-либо перемен — больно и грустно. И добьется ли вообще. — Лев Бронштейн, — поправив очки на носу, улыбнулся молодой человек, оглядывая визави. Человек напротив был ненамного выше Лейба, ненамного старше, но интуитивно увереннее в себе, по крайней мере, так считал сам Лев Давидович. Одежда, на удивление, была опрятная и чистая, чем он сам тоже мог похвастаться. Ничего «сверх» кроме часов с дисплеем не наблюдалось, то и понятно. Всегда при себе и много места не занимает. Глаза его были доброжелательные, но при плохом освещении их цвет и вовсе различить было нельзя. Дым от сигареты плескался в пространстве помещения, от чего становилось дурно. Слишком уж ядреный этот запах. — Дзержинский Феликс. Рад знакомству, — собеседник протянул одну руку, второй стряхнул пепел с сигареты, которую курил. Руки соприкоснулись между собой в рукопожатии, и тут же Бронштейн предложил выйти на улицу. Уже там, за дверью, в тени спящего солнца чувствовался какой-никакой покой. Огни домов по ту сторону реки, за небольшим островков, навивали какую-то надежду. Они не одни. Не одни пребывают тут временно в ссылке из-за собственных «правильных» идей и не одни смогут победить нынешний строй. Чувствовал ли Феликс тоже самое? О чем он думал в минуты их молчания сейчас? Дзержинский, докурив сигарету и выкинув окурок в небольшую мусорку рядом с выходом, посмотрел на Льва. Тот, все так же летал в мыслях о чем-то «значимом и великом»… Оба не знали, о чем начать диалог. — Ну так? — прервав тишину, вдруг не выдержал Феликс Эдмундович. — Может пройдемся куда-то и так поговорим? А то. — он замолчал, встретившись взглядом с Бронштейном, не в силах подобрать слова, которые будут схожи с мыслями. — Да. Я буду только за. Не расскажешь, как попал сюда? — спустившись с лестницы, параллельно смотря на собеседника, сказал Лев. — Если так хочешь.Не смею отказать. Несколько следующих часов молодые люди провели на улице за разговорами. То на берегу реки Лены, подле теплой воды, то в беседке, за деревянным столиком, а иногда просто сидя на зеленой траве, не обращая внимание на окружающий мир. Так бы и дальше продолжалось, пока первые лучи солнца не показались из-за холмов, что означало уже раннее утро. Дисплей часов на руке показал около пяти утра, отчего стало тоскливо. — Я думаю, уже следует разойтись. Время-то.. — Если мы встретимся завтра еще, то я согласен, — поставив Феликса перед фактом, Лев Давидович лукаво улыбнулся, взирая в глаза нового знакомого, что смутило Дзержинского. — Хорошо. Увидимся. На следующий день, в районе вечера, Дзержинский сидел возле берега реки на обычном раскладном туристическом кресле, читая книгу, которую он прихватил из дома, где сейчас проживал. Солнце медленно клонилось набок, дул теплый ветер и где-то неподалеку щебетали птички. В общем и целом — приятная обстановка. Не хватает лишь... Чьи-то теплые руки неожиданно коснулись лица Феликса, закрывая глаза ладонями. Это было как что-то детское, ностальгическое по-ранним годам. Руки скользнули ниже, упали на плечи Дзержинского. Тут же, чуть выше уха послышался вопрос: «И как, интересно?». Это ввело на полминуты в ступор. Он даже забыл, что читал что-то ранее, что держал открытую книгу в руках сейчас. Резко повернув голову в сторону знакомого голоса, встретился с лицом Льва, которое было чуть выше, но все же слишком близко. Он улыбался. Хитро глядел прямо в глаза оппонента, вероятно пытаясь узнать о том, что сейчас внутри Феликса, а тот старался не показывать даже волнения, хотя его выдавало частое, но тихое дыхание. –Так интересно или нет? — наконец спросил Лев Давидович, не в силах продолжать этот немой разговор, попытавшись тем самым вывести товарища из ступора. — Да. Прости я задумался,— пытался оправдаться Феликс, переведя взгляд на книгу, закрыв её. — Вполне не плохо. Бронштейн наслаждался растерянностью молодого человека, был рад, что смог добится этого сейчас и..Глаза его оказались светлыми. Серо-зелеными, с яркими золотистыми узорами по середине. Вчера он разглядеть их не мог так четко, как сейчас. — Расслабься. Пойдем лучше прогуляемся. — наконец убрав руки с плечь Феликса, сказал Лев. Темно уже. Ночь. Танец огня красит все в радиусе паре метров. Широкий берег Лены и только они вдвоем. Опять сидят допоздна за разговорами. Но в этот раз Дзержинский предложил прочесть свою поэму на родном, польском языке. Лев же не смог отказаться от такого предложения. Поэма была слаба и не то, чтобы написана на каком-то высоком уровне. Другое. Другое сейчас восхищала молодого революционера. Лицо и голос рассказчика были прекрасны. Да. Именно так. Спокойное, умиротворенное лицо, освещаемое теплым светом яркого огня завораживало. Голос, такой мягкий и приятный, тихо повествовал каждую строчку, каждую букву, что Бронштейн не мог отвести восхищенный взгляд от человека. На вопрос, понравилась ли Льву поэма, дурацкая улыбка появилась на лице его. «Очень. Очень превосходно.» — и не важно, что поэма не удалась, нет. Важно то, что с ним он чувствует себя хорошо. По крайней мере пока они вместе. Пока могут видеться. Это было как нож в спину. Даже не единожды. Боль в несколько раз больше не давала спокойно дышать. Что он будет делать без него?.. *** Прошло всего пару дней. Они с Феликсом не виделись с того вечера. Это вызывало какие-то странные чувства внутри. Но думать об этом не приходилось. Урицкий, с которым он познакомился тоже не так давно, находился рядом, и как бы невзначай, пытался будто отвлечь молодого революционера от чего-то. Предлагал все какие-то темы для обсуждения, звал на чай и тому подобное. Но делал это он чересчур навязчиво. А Дзержинского он так найти и не смог. Встретились они десятого июня. Знакомый Бронштейна был слишком уж задумчивый и отстраненный. Даже во время диалога будто находился совершенно в другой реальности. Это настораживало. — В каком городе ты бы хотел жить больше всего? — вдруг, ни с того ни с сего спросил Дзержинский Бронштейна. — Я даже не задумывался об этом. Главное — чтобы было все для жизни. И-и, где-то на нашей необъятной Родине-матушке. А к чему вопрос? — что его собеседник интересуется чем-то в данный момент было как нельзя хорошо, но все-таки. — Просто стало интересно. Надеюсь, светлое будущее ты проведешь так, как ты хочешь и с кем хочешь. Так и хотелось сказать: «Если ты будешь рядом — это уже «светлое будущее».», но он не мог. По крайней мере сейчас. Лев не считал нужным говорить эти слова сейчас вслух, о чем через пару дней пожалел. Тринадцатого июня, утром, узнав о побеге Феликса с эсером Михаилом Сладкопевцевым, с кем сам Лев Давидович лично знаком не был, мир резко потускнел. Найдя у себя на столе записку, написанную рукой самого Дзержинского, стало так невыносимо и тоскливо на душе, что хотелось вскрыть себя и вызволить ноющее сердце. Душевная тяжесть съедала, ломала изнутри, но лицо не выражало никаких эмоций в те моменты. Сама записочка, написанная на белом небольшом листке бумаги, красивыми прописными буквами, содержала слова извинения за несказанный ранее план побега и то, что в скором времени они все равно смогут встретиться, но уже при других обстоятельствах. Ни номера телефона, ни чего-то еще, кроме росписи Феликса Эдмундовича не было, но даже так, спустя несколько десятков прочтения этой бумажки, на душе полегчало. Правда. Они же смогут встретиться, но чуть позже. Будут работать вместе во благо общества и смогут устроить хорошее будущее для страны. Но это пока лишь в мечтаньях. Перед тем, как спрятать записку во внутренний карман костюма, Лев, сам не знамо для чего, преподнес бумажку к своим губам, медленно поцеловав её, в знак прощения молодого человека. Уже осенью Лев тоже смог сбежать с наскучившей уже Сибири, но не без помощи руководителей РСДРП. Местные марксисты передали ему подлинный бланк паспорта, куда он вписал фамилию «Троцкий». Дзержинский же после своего побега поехал сначало к двоюродной сестре в Литву на поезде, а еще через время, заехал в гости к своей сестре Альдоне, где гостит неделю-две, после чего уезжает в Германию. Той же осенью, когда и бежал Бронштейн с Сибири, Феликс в австрийской Польше, в Закопане, занимается лечением туберкулеза в санатории для студентов. Оформлен он был под поддельными документами на имя «Юзефа Доманского». В то же время, после покупки нового простенького смартфона регистрируется по поддельной сим карте в мессенджере, в попытках найти номер своего «тюремного» товарища, с кем толком не попрощался. Следовало ожидать, что это будет бесполезно, но попытать удачу следовало. В голове прослеживался план. Сложный и непонятный план поиска. Найдя номер своего давнего знакомого Бориса Гольдмана, который к тому времени должен был быть на свободе, да и сам профиль показывал, что был Горев-Гольдман в сети не так давно. Феликс знал, что Борис, ранее состоявший в политической организации «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», а сейчас и в РСДРП, был близко знаком с Лениным, который в социал-демократических кругах был вроде как популярен. Он то и мог быть знаком с Бронштейном. Пока этот вариант был на вид самый реалистичный. Ответ, на удивление, пришел быстро. Горев Б. : «Феликс, правда ты? Как жизнь-то? По поводу «Бронштейна» — не слышал. Узнаю у Ильича сейчас.))» Феликс улыбнулся, хоть информации о нужном ему человеке было пока 0. Доманский: «Вроде все еще я. Все оставляет желать лучшего. Сам хоть как устроился? Как узнаешь что-то — сразу ответь. Это очень важно.» Горев Б: «У меня все вроде хорошо. Отвечу по возможности.» Горев-Гольдман сразу же связался с Владимиром Лениным, чтобы узнать о предположительно новом кадре. «"Лев Давидович?" Есть такой.» — ответил Владимир на вопрос Гольдмана. Уже вечером номер телефона Льва оказался у Феликса. Он все не знал как решиться написать ему. Будто это что-то сокровенное — первое сообщение. Как начало чего-то нового, как-то, что может закончится не начавшись. «Здравствуй, Лев. Я узнал, что ты сейчас на свободе. Как устроился? Надеюсь, я не огорчил тебя своим молчанием насчет побега. Все равно бы через время меня бы отправили еще дальше, в Вилюйск.» — написав это сообщение, немного трясущимися, Бог знает отчего, руками, отправил его. Откинув телефон в сторону на кровати, закрыл лицо руками. Страшно. Руки в кистях цепенеют. Прочитает ли он вообще? Пока он думал, на телефон пришло уведомление. Медленно взяв телефон, включил экран и увидел новое сообщение от него. «Здравствуй. Все хорошо. Рад, что ты написал. Я не сержусь или около того.» — Лев Давидович, получивший СМС несколькими минутами ранее, долго не знал, что ответить собеседнику. Он был очень-очень счастлив, что этот человек нашел и написал ему. Сейчас вновь хотелось быть рядом с ним. Сидеть у костра на берегу реки или на опушке леса, говорить с ним, касаться его… ЛД: «У тебя как дела? Сам-то где сейчас? Может смогли бы увидеться?» — это было сейчас как второе дыхание, небольшая надежда, которая рухнула с концом следующего сообщения от Феликса. Доманский: «Хотелось бы увидеться, но сейчас я на лечении от туберкулеза. Поэтому никак не получится. По крайней мере, в ближайшем будущем.» Досадно. Дыхание перехватывало, как только Лев вспоминал его голос, с какой интонацией он говорил бы это, какой бы был взгляд. «Если что — пиши. Для тебя я всегда буду свободен.» — написал Бронштейн, убрав телефон в карман брюк. Как жаль, что он не знал в тот момент, что они находятся в одной стране, но в совершенно разных городах. Многонациональная Австро-Венгрия скрывала их друг от друга за триста пятьдесят километров. Одного она прятала в западной своей столице — Вене, а другого на юге австрийской Польши в лечебном центре подле гор Татры. Узнав он об этом в тот момент — ничего не стало бы преградой для их встречи. Даже злосчастная болезнь Дзержинского.