Слово Дзержинскому. ВЧК на битуме

*** Спустя около полугода, ближе к лету, после лечения Дзержинского в еще одном заведении, но уже в Швейцарии, был избран членом Главного правления СДКПиЛ (Социал-демократия Королевства Польского и Литвы) на четвертом его съезде. Ездил по Европе, решал поручения партии, но с Троцким так и не смог увидеться. Неужели он заинтересовался кем-то другим? Общались они не часто. Иногда это были короткие сообщения с какими-то вопросами, которые порой вообще никак не пересекались темой. Да оно и не важно. Каждому из них явно было приятно общение друг с другом, но хотелось его, конечно, больше. Намного. «Может встретимся?» — писал кто-то из них, в ответ получая сообщение о занятости, важных делах и так далее. Это даже начало надоедать. Еще больше напрягало Феликса рассказы Льва о Наталье Седовой, с которой тот познакомился в конце 1902 года. Не было и недели, когда б Бронштейн не упоминал её. Хоть она тоже состояла в числе редакции «Искры», как тот же Ленин, но её фамилия четко бросалась в глаза, выделялась из всего множества символов в сообщениях. Если бы Наталья и Владимир Ильич соревновались в номинации «Больше раз упоминался в диалоге», то это борьба оказалась бы вечной. «Может все-таки получится?» — снова отказ. Последующий месяц Дзержинский не торопился отвечать Бронштейну, который ни в какую не хотел назначать встречу. Оно и понятно — Седова была близка с Львом, часто виделась с ним и, в конце концом он сообщил о их помолвке в июле. Внутри все коробило. Ничего между ними же не было. Почему он переживает на этот счет? Общение было натянутым. Троцкий всегда писал первым, пытался поддержать диалог, но Феликс, видя сообщения, целенаправленно не отвечал ему, игнорируя. Льву это не нравилось, но сделать с этим он ничего не мог, ведь Дзержинский просто игнорировал сообщения с предложением встретиться, хоть в том же Берлине, где Феликс был чаще, чем где либо. Брак его с Наташей был фиктивный, но Бронштейн забыл упомянуть об этом Дзержинскому. Такая глупая ошибка и просчет стоял ему многого. Вы спросите — «А как он мог забыть о самом главном?». А я отвечу — «Да хрен его знает.» Скорее всего, из-за нагрузки на работе все просто смешалось. Фальсификация мыслей прошла незаметно, так же как и общение молодых людей сошло на нет… В конце весны 1904 года Феликс приезжает к Юлие Гольдман, находившейся на лечении, с которой возобновил свои отношения. Встречался ли с ней, чтобы забыть другого человека — возможно, но как факт он сам это не воспринимал, думая, что чувства вспыхнули вновь, хотя все равно пытался найти в ней его черты… Юлия тяжело заболевает чахоткой. Её и без того бледная кожа, теперь цвета мела. Она не в силах встать с кровати, температура высокая и сама она на пределе. Лечение не помогает, врачи ставят неутешительные диагнозы и по итогу, в начале июня, женщина умирает, оставляя Феликса в подавленном состоянии. Его физическое и моральное состояние оставляет желать лучшего. После смерти возлюбленной, ему казалось, что смысла-то больше и нет. Физическая боль и тяжесть сменилась апатией, полностью накрывающая его, но все же, через силу, он возвращается в Польшу, продолжая заниматься партийной работой. Состояние медленно, но постепенно, улучшается. Это правда какое-то проклятие? Хоть он и не верил в подобную, по его мнению, чушь, все-таки это было «забавно». Решившись, он открыл мессенджер спустя долгое время. Феликс зашел в чат с Бронштейном, где было пару непрочитанных от него сообщений. Непонятно почему глаза начали слезиться. Внутри все сжалось. Руки будто охладели изнутри, потяжелели, но снаружи были все такие же горячие. Троцкий: «У тебя все хорошо? Мы…почти не общаемся. Я не нахожу места из-за этого… Может, я огорчил тебя чем-то? Прошу, ответь мне, по возможности.» — сообщение датировано вчерашним днем, стало как-то неловко после прочтения. «Виноват. И нет, ты ничем меня не расстроил. Сейчас период непростой. Не волнуйся за меня.» — ответил он, слегка улыбнувшись при отправке сообщения. Троцкий: «Как же тут не беспокоится.» Сразу же, будто ожидал СМС’ку от Феликса, ответил Лев Давидович, чем слегка напугал этим Доманского. «Ты не заходишь в онлайн по несколько дней, так еще, видимо, не хочешь со мной вести диалог…» Это ударило в самое сердце. Закрыв глаза рукой, явно уже не выдерживая. Эти слова — как манипуляция, выводящая на эмоции. Успокоившись, Феликс все-таки нашел силы ответить Льву. «Я не говорил, что не хочу. Просто думал, что тебе и так есть с кем поговорить. С той же Наташей. Вы же с ней очень близки.» — Троцкий: «Не ревнуешь случаем?» — Лев специально решил подразнить Феликса, даже не вспоминая о том, что он до сих пор не сказал о тонкостях своего брака. А Дзержинскому и ответить нечего было. Признавать он это не хотел, да и если это правда, то какой от этого прок. «Нет.» — коротко ответил старший, перед тем, как выйдя из мессенджера добавил, — «Я напишу тебе позже. Не скучай!» — Опять… — вздохнул Троцкий, сняв свои, коммунистические, купленные на английские деньги у еврейских ростовщиков, пенсне. —- Ничего-ничего… Скоро все наладиться. — успокаивал сам себя Лев, улыбаясь, вспоминал образ Феликса. Все до мелочей: его волосы, развивающиеся на легком ветерке, глаза, которые сейчас заменили бы всю зелень вокруг и бархатный приятный голос… Их встреча нужна была Льву уже как воздух, как недостающий орган в теле, как могучей стране великая столица. Просто нужен был… Его любимый и единственный Феликс… *** 9 января 1905 года, которое вошло в историю как «Кровавое воскресенье» поразило большое количество людей. Большое количество обычного народа было убито в тот день. Кровавый снег и горы трупов, застрелившие дороги долго будут многим приходить в кошмарных снах. Запах холодной свежести в перемешку с противным металлическим привкусом, от которого зубы начинают неистово ныть. Это событие стало толчком, первым шагом в будущей революции… Ни Троцкий, ни Доманский в тот момент не были в Российской империи и узнали об этом поистине кровавом событие из интернет-новостей, которые кишели фото, видео с разносортными вбросами информации по этому событию. Сотни. Тысячи постов о смертях, погромах и версиях причастен ли к этому царь или нет. Лев сразу хотел узнать как там его приятель, но писать не хотел. Это его не устраивало уже долгое время, но кое-как мирился с этим. Звонок… всего один звонок и на душе станет в сто раз легче, как после перерождения. Набрав номер Феликса, который он уже смог выучить наизусть, слушал длинные гудки, предвкушая телефонный разговор. Дзержинский же, когда увидел на экране входящий вызов, первые пару секунд не решался ответить. Нервная дрожь в руках сбивала, а сердце замирало с каждой вибрацией смартфона, но все-таки он ответил на вызов. — Алло? — голос Льва ввел в ступор на пару секунд. Ком подкатил к горлу. — Да? Здравствуй. — хриплым голосом, так как проснулся не так давно, сказал Дзержинский. — Рад тебя слышать! Столько времени прошло с нашего нормального диалога, что я даже отвык от твоего чудного голоса, — эти слова вогнали старшего в краску, — Хотел узнать как ты. Слышал новости о том, что произошло в столице сегодня? — Даа. Читал вот только что. И в целом я хорошо. С чего ты решил позвонить? — его голос был спокойный, но он сам слегка смущался, поправляя волосы, смотря при этом в пол. — Соскучился я по тебе! А то все никак встретится не можем столько времени, вот я и решил хоть как-то исправить ситуацию. Ты не рад? — последнюю фразу, в отличии от других слов до этого, он сказал грустно и спокойно, при этом выдохнув. — Что? Нет! Я…рад конечно. Не ожидал просто, вот и все, — занервничал Доманский, бросая взгляд по сторонам, будто его кто-то увидит в этот момент, — Я сам немного скучаю… — Прямо таки немного? — недовольно спросил Троцкий, резко замолчав, чтобы поставить собеседника в неловкое положение. — К чему эти вопросы? — отвечая вопросом на вопрос он пытался отсрочить неловкость этого диалога. — Феликс… — Лев замолчал, подбирая правильные слова для ответа, — Тебя все-таки что-то тяготит, но ты не хочешь рассказывать мне это. Почему? Повисло давящее молчание в трубке. — Все слишком странно. Особенно если говорить это по телефону. — да и что он должен сказать, если даже не совсем разобрался в мыслях и чувствах? Если только соврать, — Но я безусловно счастлив потому, что ты позвонил мне… Хоть и не совсем в удобное для меня время. — Я тебя отвлекаю? — Не то, что бы. Может расскажешь как ты? Как твоя супруга? — попытался перевести тему Феликс, но Лев не спешил отступать. — Не хочешь ответить сначала на мой вопрос? — интонация была твердая, но было слышно, как молодой революционер усмехнулся, будто издевался над Доманским, — Скажи, — он решил говорить первым, что бы хотя бы собеседник не сбросил звонок, — Это все из-за моей женитьбы? Переживаешь, что она сможет мне заменить тебя? — его интонация голоса вводила в гипноз. Улыбка не сходила с лица Бронштейна, ведь он догадывался, что попал в самое яблочко. — Ты же прекрасен, Феликс. Тебе разве никто этого не говорит? То, что сейчас нас разделяет пару тысяч километров, это не значит, что мы не сможем увидеться вовсе. А по поводу брака с Натальей… — Перестань, ну, перестань… — его лицо горело, но брови были напряжены. — зачем ты говоришь это? — Говорю, что думаю? Чтобы ты знал это. Знал, что я чувствую по отношению к тебе. Снова неловкое молчание в трубке. — Потом созвонимся. — послышались предательские гудки повешенной от напряжения трубки. Феликс, который закончил вызов, отложил телефон в сторону, экраном вниз. Пульс зашкаливал. Фрази Бронштейна были таки неоднозначные. Или он и хотел сказать так, чтобы запутать? Но Наталья… *** «Долой Царя!», «Долой самодержавие!» — именно с такими лозунгами на плакатах и голограммах выступала двадцатитысячная первомайская демонстрация в Варшаве, которую организовал Дзержинский. Участники пели революционные песни идя по улице, пока по разгону этого шествия власть не приняла жесткие меры. Во время этих событий Дзержинский сам помогал и оказывал помощь раненым, доставляя их в ближайшие больницы. Следующие несколько дней забастовки и стачки продолжались, распространяясь по городам, становясь все многочисленнее. Работы было много — рассылка пропагандистской литературы по городам, установление связи с РСДРП и контроль процессов. Все это начинает изматывать, но даже в такие периоды он думал о нем. От своих же мыслей становилось дурно. Осознавая, что Лев занятой, во всех смыслах, человек, Феликса не отпускали его слова. Наталья ощущалась как преграда, проблема, являвшаяся больше и значительнее, чем работа и расстояние. Проблема, от которой нужно было избавиться любым возможным путем. Да, возможно, это было неправильно, но если бы он только мог проверить Бронштейна на чувства, на их правдивость… И тут пришла идея. Сидя на кровати в своей временной комнатушке, которую он снял на время пребывания в Варшаве, Феликс, смотря в потолок, думал, что бы такое написать Льву, чтобы точно можно было узнать все и сразу. Всего одно сообщение и доказательство его искренних чувств. Доказательство того, что он правда нужен Троцкому и он не врал на этот счет. «Лев. Ты сейчас занят?» — отправил сообщение Феликс, и как только собирался убрать телефон, сразу получил ответ. Троцкий: «Не особо. Ты что-то хотел?» Он будто всегда выжидал время нового сообщения или же был на чеку. «Ты мне нравишься.» — сильно волнуясь и не решаясь пару минут отправлять это сообщения, Феликс, после отправки, застыл, смотря на «печатает…» от собеседника, не в силах выпустить телефон из рук. Это вводило в транс, бросало в жар и была мысль, что зря он все это затеял на самом-то деле. Троцкий: «Ты же не шутишь? Феликс, если ты серьезно, скажи мне свой адрес. Я приеду к тебе прямо сейчас.» Глаза сразу расширились в удивлении. Именно эту реакцию он хотел получить от него? Возможно. Но это было так удивительно, что даже, казалось, нереально. Отправив геолокацию, без каких-либо лишних слов, все так же ожидая реакцию Льва, Дзержинский медленными шагами наматывал круги по комнате. Волнительно. Троцкий: «Я скоро буду. Но если это правда, можешь повторить это еще раз, прошу.» «Я люблю тебя, Лев.»