Тревога

      Ирука оказывается задумчив в последнее время, и Какаши с обеспокоенностью замечает его некую отрешённость, как он порою смотрит прямо перед собой, но уверяет, что всё хорошо. Уходя в издательство, альфа всё боится, что Ирука снова куда-то уйдёт, вдруг попадёт в передрягу со своей непостоянной течкой.       Ирука рассказал, что тогда встретился со своим бывшим и поговорил и что недомолвки оказались быстро разрешены, и потому так задержался. На самом деле, хорошо, что это так, пусть и Какаши оказывается резко против компании Райдо. Просто потому что альфы не должны бросать своих омег только из-за их проблем со здоровьем. Это низко и подло, а Ирука слишком добрый и прощает всё быстро.       Но Какаши не имеет права запрещать омеге что-либо и задумчиво смотрит как Ирука робко улыбается Райдо, когда они пересекаются с последним в магазине. — Какаши-сан, ты ревнуешь? — спрашивает Ирука после того как они разошлись у выхода. Невозможно не заметить каким взглядом смерил Какаши Райдо, а последний ловко делал вид, что не заметил. — Да, — признаётся альфа.       Какаши смотрит на тихий смех и залипает на смущённое лицо. Ирука более открытый, чем раньше, улыбается чаще и высказывает свои желания касательно того, куда хочет пойти или что поесть, если они проводят время вместе. У Какаши завал в связи с подготовкой выпуска первого тома своего нового романа, поэтому не может уделять больше времени, как того хотелось бы. — Я пойду, — Какаши стоит около входной двери не в силах даже сделать шаг из дома.       Ирука мягко касается щеки альфы.       Они стали ближе — это факт, а желание оставаться подольше рядом невыносимо, особенно когда за окнами — холодная погода и промозглый ветер. Омега поправляет шарф на Какаши и поднимается на цыпочки, чтобы мягко коснуться щеки. Альфа же прижимается носом к волосам и вдыхает приятный запах яблок не в силах насытиться. Затем неловко мажет губами тёплый лоб и выходит из дома.       Ирука лишь смотрит на дверь и проходит обратно в квартиру. Он много думал о том, что Норайо-сан слишком беспокоится о том, что у них появились узы. По информации от Какаши и Хаширамы, Хатаке Норайо был весьма жёстким, и Ирука не понимает как можно быть таким к родному человеку, пусть и сам прошёл не через самое приятное. Ирука старается не думать об этом много, ведь прошлое всегда должно оставаться прошлым, но иногда сердце тяготит чувство обиды из-за того, что он вот так вот оказался выброшен. Несправедливо. Нечестно. Но жизнь учит тому, что это нормально и что к такому нужно привыкнуть.       Натянутые отношения Какаши и Норайо были заметны тогда, когда Ирука лежал в бессилии. Омегу печалит, что родной человек, тот, которого он знает с детства, относится с таким пренебрежением, желает одиночества собственному внуку. Это неправильно и жестоко. Ирука достаёт из кармана штанов потрёпанную визитку Хатаке Норайо.       Всё же, этот дом навевает не самые приятные чувства. Пусто, одиноко, серо, к тому же разбушевавшаяся погода крайне удручает атмосферу. Ирука зарывает волнения куда подальше, рискованно и страшно — явиться вот так вот в доме Какаши, но не поговорить с дедушкой он не может. — Ну так что тебя привело сюда? — Норайо восседает за низким столиком, в его руке трубка, а взгляд остро впивается в бледное и напуганное лицо омеги. — Хатаке-сан, я хотел больше узнать о вас и Какаши-сане… — начинает Ирука, сжимая, то разжимая кулаки от волнения. — Я заметил, что ваши отношения крайне натянуты и не хотел, чтобы они усугублялись из-за меня. — Я упорно верю в то, что ты сбежишь. Рано или поздно, — старик стряхивает трубку, выслушав речь.       Ирука решает взглянуть на него и замечает внимательный взгляд глубоких тёмных глаз, направленных на него. Глаза Какаши и Норайо похожи разрезом, разве что у Хатаке-старшего вокруг видны глубокие морщины, они, к тому же, гораздо холоднее, словно дуновения северного ветра. — Я же ведь уже говорил… — мрачнеет Ирука. — Я помню, — прерывает Норайо, глядя в нахмуренное личико, омега пытается храбриться и сжимает в тонких руках ткань одежды. — Я расскажу тебе свою историю, из-за которой я боюсь твоего появления и привязанности Какаши. Она неприятная, — мужчина пододвигает омеге чарку и наливает туда чай. — Выпей, на улице сегодня непогода       Ирука знает, что за холодностью Хатаке скрывается нечто большее и горячечное, нечто, похожее на любовь, привязанность, которую он пытается скрыть. Для такого мужчины, как Хатаке Норайо, бывшего военного, человека, повидавшего жизнь, показывать привязанность кажется чем-то необычным, может быть, непривычным. По крайней мере так думает Ирука.       Омега отпивает из чарки напиток, вкуснее ничего не удавалось испробовать. Нотки зелёного чая освежающие, чуть горьковатый привкус добавляет изюминку, а послевкусие оседает на языке в душе, которые согревают руки и тело в разбушевавшуюся погоду. — Мой единственный сын, Хатаке Сакумо, был рождён от мужчины-омеги, что имел в себе сильные гены, но сорок лет назад он скончался. Тогда Сакумо было пять лет и с тех пор мы были одни до того, как он не привёл… — тут он хмурится, задумывается, а затем отмирает. — Миру. Рассказывал ли тебе Какаши о том, что случилось с ними? — Я знаю только то, что Сакумо-сан он убил себя после смерти жены. — Так и произошло, что тот, кто родил моего сына, был самым важным человеком для меня, — говорит мужчина.       Ирука замечает в блеснувших глазах намёк на теплоту, сменяющуюся болью, а затем холодностью. Норайо вновь возвращает к себе маску отчуждённого человека — холодного и недосягаемого. — Тогда были тяжёлые времена, я был занятым, участвовал в Корейской войне, прошёл тяжёлые испытания, заполучил признание сослуживцев и поднимался по карьерной лестнице. Может быть, я слишком был увлечён и не заметил как хворает мой муж. Он ничего не говорил, скрывал до последнего о своей болезни, а я ничего не замечал. Когда зимой восьмидесятых он покинул нас, мне казалось, что всё потеряно. Это самое поганое чувство. Весь мир теряет краски, в душе скребут кошки, а пугающее, нечто тёмное внутри поглощает, уничтожает, не даёт нормально жить, лишает сна. Я не пил, не ел, работал не покладая рук, за Сакумо приглядывала моя сестра и благодаря ей мой сын получил хорошее воспитание. Все последствия моей жестокой борьбы с самим собой чётко засели в моей голове и на моём теле.       Норайо снимает с себя слои верхней одежды, развязывает узлы на хаори и открывает вид на крепкое тело, прошедшее множество испытаний. Ирука замечает глубокие, уродливые шрамы, ранения от пуль, загрубевшая кожа испорчена ужасами войн и множеством шрамов. Некоторые рубцы длинные, словно водили ножом, некоторые аккуратные, будто после операций. Вместе с этим можно заметить крепкие мышцы, которые могли бы сделать из Норайо сильного противника в рукопашном бою. — Этот шрам, — он указывает глубокие порезы на правом боку. — Я нанёс себе после похорон мужа. Истекал кровью не в силах противиться осознанию потери.       Ирука в шоке закрывает рот рукой, не представляя через что пришлось пройти Норайо. — Я на личном примере показываю, почему привязанность разрушает нас. Вот почему не желаю, чтобы Какаши испытывал это настолько беспечно. — А Сакумо-сан… Неужели он не мог воспротивиться? Почему так жестоко? — Ирука чувствует, как его сердце сжимается от несправедливости. Неужели природа так жестока к семье Хатаке, что даже искренняя любовь превращается в сущие испытания, которые можно выдержать только силой воли? — Сакумо… — печально улыбается Норайо, скрывая свою боль. — То был промозглый вечер, Какаши первый обнаружил тело. Не буду вдаваться в подробности, что я увидел, но его смерть оставила тоску в душе. Смерть матери, а затем и отца… Это оставило на нём неизгладимый след, мне никогда прежде не доводилось видеть его таким отрешённым. Какаши был мал, он только перешёл в среднюю школу и ни с кем там не общался, ввязывался в драки, становился всё более неконтролируемым.       Норайо никогда не забудет тот пронизывающий взгляд, полный ненависти то ли к нему, то ли к Сакумо. Пугало больше всего то, что он не плакал, лишь сжимал на тяжёлых похоронах руки и смотрел, впивался взглядом в фотографию Сакумо. — От отчаяния, ненависти к мёртвому отцу Какаши ни с кем не общался. Я, как дедушка, как близкий человек, совершенно не мог ничего поделать. Чувство беспомощности вновь настигло меня, словно я вновь оказался в прошлом… — пожилой мужчина устало трёт переносицу, очевидно, ему несколько тяжело об этом говорить, но с упорством продолжает. — Я понимаю, Хатаке-сан! — горячо выговаривает Ирука. — Когда человек меняется на глазах, все попытки понять, сделать что-нибудь, чтобы облегчить боль становятся бесполезны.       Норайо хмыкает в ответ и застёгивает одежду обратно. — Тебе хватило смелости вновь встретиться со мной, это похвально.       Ирука млеет от того, как на губах Норайо появляется лёгкая улыбка. Морщины на лице разглаживаются, очевидно, это его сильно позабавило. По крайней мере, после душераздирающего рассказа Ирука ощущает, что Какаши, а прошлое постепенно складывается по полкам. — В любом случае, видя твою уверенность, я больше не собираюсь винить тебя или его в том, что вы испытываете друг к другу любовь. С моей стороны это было бы слишком жестоко, но пойми меня, я не желаю Какаши погружаться в то, что я испытал на собственной шкуре. Моя история может показаться скучной или какой-то выдуманной и преувеличенной, но я говорю правду. — Я верю, я понимаю, — говорит Ирука. — Я и сам был к нему жесток из-за собственной неуверенности, но теперь хочу сберечь все эти чувства и защитить Какаши. Вы его родной человек, Хатаке-сан, разве ваши разногласия нельзя решить? — Ты слишком сильно волнуешься о том, что не исправить, — отвечает Норайо, оказываясь удивлённым неожиданной откровенностью омеги. Его глаза на миг выражают удивление, а затем вновь возвращают свою прежнюю холодность. — Много воды утекло, так что сейчас сложно забыть обо всём и общаться как ни в чём не бывало.       Норайо смотрит на то, как омега опускает взгляд и выглядит по крайней мере расстроенной словами. Так волноваться о том, что к тебе не относится — это странно и необычно. Мужчина наливает ещё чая, когда чарка оказывается опустошена. — Нас связывает кровь, может быть, какие-то общие воспоминания, но немногие из них я бы назвал хорошими. Должно быть ты знаешь, что я был к нему жесток, но это только ради того, что бы он не думал беспечно о своей жизни. Особенно меня разозлило то, что он пишет какие-то книжонки! — Норайо хмурится, будто переносясь туда.       Какаши стоял перед ним, словно нашкодивший кот, не мог ничего ответить на то, как дедушка говорил о том, что ему нужно прекратить заниматься такими бесполезными вещами, нужно продвигаться по службе и готовиться к поступлению в Токийский университет.       Какаши, конечно же, воспротивился, в старшей школе он уже отправил свою книгу в издательство и получил признание. В любом случае часть доходов от тиража уходила ему, и он попросту покинул родное гнездо на третьем году обучения в старшей школе. Стал жить у Обито, поступил туда, куда хотел и приходил невероятно редко лишь для того, чтобы возжечь благовония напротив отца и матери, затем уходил, даже не предупредив. — Из меня не самый хороший отец и тем более дедушка. Может прозвучать как оправдание, но после смерти мужа я был загнан в угол. Моё мировосприятие изменилось, Сакумо называл меня жестоким, как и Мира, и я охотно с этим соглашался, так и есть. Это правда. — Но ведь ещё не поздно попробовать, Хатаке-сан! Я уверен, вы можете понять Какаши лучше, чем я, ведь вы его родной человек и… — Не нужно, — останавливает Норайо. — Такому мальчишке, как ты, не стоит лезть в наши отношения. Я понимаю твои опасения, но предоставь это мне.       Ирука кивает, судя по всему, Хатаке-сан что-то хочет предпринять, а потому не решается настаивать на дальнейшем разговоре. Пусть и «мальчишка» прозвучало в некоторой степени обидно, но Ирука, в самом деле, годится в правнуки для старшего Хатаке, так что легко воспринимает слова.       Ирука ощущает тяжесть на сердце, услышав столь откровенный рассказ. Хатаке-сан теперь же воспринимается совершенно с другой стороны, ведь это человек совершенно одинокий. Муж, затем собственный сын почили, а родной внук совершенно холоден. За жёстким человеком, служившему родине, влюбившемуся неотвратимо, потерявшему самое ценное, скрывается мягкий человек, который пытается спрятать свои слабости и не поддаться в разрушающие чувства вновь.       Это одиночество.       Ирука понимает Норайо, ведь сам долгое время сторонился людей. В школе вряд ли мог назвать кого-то другом, быть одному было проще всего, пусть и порою накатывала жестокая тоска, с которой было трудно справляться. Ненужный. Странный. Брошенный Мёртвый внутри. — А ты? — спрашивает Норайо и поднимает руку, когда в комнату заходит женщина.       На специальном деревянном подносе находятся сладости. Аи-сан — невысокая женщина с худыми, морщинистыми руками, на её губах всегда видна лёгкая улыбка, а ласковый взгляд направлен на Ируку. Омеге же она кажется очень доброй и заботливой, Какаши рассказывал немного о том, как Аи-сан присматривала за ним и живёт неподалёку. Длинные седые волосы аккуратно убраны и закреплены заколкой, серое длинное домашнее платье не скрывает худости беты, а тихий шаркающий звук шагов почти даже и не слышен.       Разноцветные данго стоят пирамидкой на тарелке, в заварном чайнике находится ещё один чай, и Аи-сан аккуратно кладёт на стол. Затем она чуть кланяется и тихо скрывается за сёдзи в длинном тёмном коридоре. — Я-я? — Ирука отмирает, оказываясь застигнутым врасплох странным вопросом. — Что с твоим отцом? Не пойми меня неправильно, мне нужно было знать какую омегу выбрал Какаши, поэтому знаю, что ты покинул дом.       Ирука, в целом ожидал подобного, скрывать что-либо не имеет смысла, да и не хочет. — С ним меня больше ничего не связывает, — мотает головой Ирука. — Дом… я не покидал, это мягко сказано.       Норайо наблюдает улыбку на губах, смотрит, как он отпивает чай и жуёт затем сладость. — Всё уже в прошлом, поэтому сейчас я вполне счастлив.       Норайо оттряхивает трубку, кладёт её в специальный тканевый футляр, завязывающейся на небольшую верёвку, задумывается о чём-то глубоко, отчего лицо ещё больше покрывается морщинами, а серые, тёмные и холодные глаза смотрят отрешённо куда-то на коричневый дубовый стол.       И так стремительно протекают минуты в тишине, прерываемой лишь воем ветра, капли дождя слышатся шелестом листьев снаружи. Погода всё не унимается, утихая, то набирая обороты вновь. Каждый из двух людей задумывается о чём-то своём, Ирука резко просыпается от задумчивости и смотрит на время, приближающееся уже к восьми вечера. — Я должен идти, простите, что потревожил, — омега низко кланяется. — Напротив, ты скрасил моё одиночество. Давно мне не доводилось разговаривать с молодёжью.       Ирука скромно улыбается. Норайо-сан не кажется теперь ледяной стеной, а прежде пугающая атмосфера уже не жжёт холодностью и отчуждённостью. — Езжай на моём автомобиле, мой водитель тебя довезёт, — Норайо достаёт телефон, чтобы сделать звонок.       Ирука снова откланивается и тихо закрывает за собой сёдзи.       Домой он добирается быстро, а старик за рулём успел рассказать про то, как возил маленького господина Какаши в школу и что давно его не видел. Он представился как старик Тэучи и успел даже показать фотографию на телефоне. Ирука умилился маленькому Какаши, что сидел в ванной и, судя по всему, купался. Старик Тэучи большую часть жизни предан семье Хатаке, а Норайо-сан крайне добрый и щедрый, пусть и порою вгоняет в ужас, когда находится в не самом добром расположении духа, в основном после встречи с Какаши. — Вы уж приглядите за молодым господином, — упрашивает мужчина, смотря глубоко посаженными карими глазами на омегу. — Хорошо, — улыбается Ирука.       Дома он быстро готовит ужин, а Какаши приходит ровно к моменту, когда плита оказывается выключена. Ирука с улыбкой встречает альфу, что рассказывает про то, какие кампании по выпуску книги утомительные и жестокие. Затем он мягко целует в щёку, благодарит за прекраснейший ужин и скрывается за дверью в своём кабинете. Ирука моет посуду и садится за учебники, чтобы углубиться в знания о детской психологии.       Однако текст совершенно не укладывается в голове. Все мысли занимает тот тяжёлый рассказ Норайо, вгоняющий в тоску и печаль. Он вспоминает добрую улыбку и некоторую тоску, прозвучавшей в словах перед тем, как покинуть, одинокую и мощную фигуру Хатаке Норайо. Насколько тяжело ему находиться в том огромном поместье в одиночестве, где некогда было тепло? Какие ужасы он испытал после смерти мужа? После того, как увидел хладеющий труп собственного сына? Ирука мотает головой во всех подробностях представляя лежащее тело. В воспоминаниях мигом появляются образы матери — повешенной, всё ещё тёплой. Некогда красивое лицо было закрыто за густыми волосами, а красные, выпученные глаза, казалось, смотрели на на него, но Ирука моргал часто-часто, чтобы разглядеть.       Омега закрывает глаза, пытаясь справиться с печалью накативших воспоминаний и тихо выдыхает. Мигом голова пронзает боль, и Ирука ложится на диван, ставшим его пристанищем с самого переезда. Изредка Какаши лежит с ним и щекочет дыханием во сне. — М-м-м, — стонет Ирука от мигрени и укутывается в плед, к тому же, погода, кажется, вновь набирает свои обороты, будто стремясь снести бетонные высотки.       Он закрывает глаза и погружается в беспокойный сон.       Какаши устало выходит из комнаты, голова совершенно не варит и пуста. Он смотрит на заснувшего Ируку, волосы которого отрасли ещё с момента их знакомства и раскиданы водопадом по подушке, брови нахмурены, ладонь сжимает покрывало, а дыхание прерывистое, будто во снах видится что-то неприятное. Альфа мигом приближается, чтобы коснуться руки и остаётся до тех пор, пока напряжённое лицо не расслабляется, мягко целует щёку, затем лоб, ложится рядом, прижимает к себе близко-близко. — Я тебя люблю… — Какаши улыбается и закрывает глаза.