Подошва кроссовок почти бесшумно встретилась с недавно высохшим после небольшого дождя бетоном. Или не бетоном... Небрежное шарканье пяток по поверхности не особо давало понять по звуку, что это за материал, да и в темноте такое разглядеть было сложнее. В любом случае, он не разбирается из чего делают крыши высоток и информация эта явно сейчас не нужна.
Нетерпеливые, хоть и не энергичные шаги, тихим шумом звучали вместе с более медленными и спокойными позади, что следовали лениво, но не без энтузиазма. Доберётся он на пару секунд позже, и что? Вид от этого никуда не денется.
Шуршание пакетов на ветру заставляло голодно слушать ещё и журчание живота после долгого дня.
– Давай быстрее! Я умираю с голоду! – недовольное топтание на месте должно было ускорить прибытие «курьера», да только вместо этого смогло лишь вызвать ухмыляющуюся и одновременно умиляющуюся улыбку на его лице. – Харе плестись как черепаха!
– Дожидаюсь, когда же тебя ветер сдует и ты как бумажный самолётик улетишь, – пара пакетов, со знакомым логотипом буквы «М», с аппетитный шуршанием были поставлены на достаточно широкое ограждение, разделяющее крышу и высоту полёта вниз, прямо на твёрдый асфальт дороги. – Знаешь, виииии, и прямо вниз, – кончики пальцев нарисовали в воздухе предположительную траекторию и направили воображаемый самолёт вслед за дуновением ветра.
– Я тебя скорее по рейсу «вии» отправлю! – добавить хотелось ещё что-то, но в голову лезли мысли лишь о еде, так что вместо недовольных пререканий пришлось переключить внимание на манящий пакет счастья рядом. – Понял? – рука уже во всю шарилась внутри, схватив первый попавшийся свёрток и вытаскивая чудом ещё тёплый бургер.
– Понял. Ясно и прекрасно понял.
Спорить как-то... Особо то и не хотелось. Настроение было не то — лёгкое и умиротворяющее. Хотелось лишь улыбнутся и опереться на ограждение, опуская взгляд вниз, туда, за его пределы. Смотреть на вечерний город, что постепенно уже яркими огнями отпугивал тьму ночи, так и норовившей поглотить мегаполис. Белые, жёлтые... Цвета переливались друг за другом, сливаясь в светящуюся смесь, которая кипела своей жизнью на не один километр.
– Чего не ешь? – голубой оттенок радужки совсем терялся в бликах, свете города, отражавшегося в незаметно-голубых глазах, что уже с интересом поглядывали на находившегося рядом. Рука плавно двинулась, подталкивая ближе второй пакет и одновременно привлекая шумом внимание. Прищуренный взгляд столь же внимательно наблюдал за чужой ухмылкой и желанными движениями в сторону подсунутой еды, которую, слава чаю, всё же заметил.
Взор всё ещё блуждает по улицам вниз, рассматривая машины, что будто игрушечные катались со стороны в сторону, заворачивали на поворотах, спешили куда-то, как и люди, что словно муравьи шли по тротуарам. Возможно домой, возможно на ночную смену на нелюбимую работу, возможно к возлюбленным, возможно к любовникам, возможно в аэропорт, а дальше и в другую страну... Жизни кипела. Где-то там, внизу. Здесь же слышно было лишь ветер и знакомый голос.
Ладонь потянулась к продвинутому пакета, доставая первое попавшееся под руку, вскоре вытаскивая картошку фри. Тихий вздох и еда уже покоится в обеих руках под ленивым взглядом, что рассматривал красный картон. Пальцы даже не думал о том, чтобы как положено вытащить понравившийся кусок картофеля и закинуть в рот. Лишь сжимали упаковку, то вдавливая материал, то ослабляя хватку. Если достаточно сильно надавить — останутся неприятные глазу вмятины. Но... В любом случае опустевшую коробку и так выбросят.
Взгляд поднимается, тянется в сторону, цепляясь за чужую шевелюру, мотающуюся на ветру, что сейчас, во мраке ночи, выглядела не так ярко, как обычно. Не было знакомого золотого отблеска, что ярче солнца отсвечивал в ясную погоду; мягкий пшеничный оттенок тоже стоило поискать в игре силуэтов и тусклых отражений, а свет, доходивший снизу, не особо справлялся с нормальным освещением.
– Красиво здесь.
Пожимая плечами, тот лишь лениво водит взглядом по яркой картине внизу. – Красиво-некрасиво, а я ужасно вымотался после нашей дружеской прогулки, – после долгого дня хотелось наконец-то отдохнуть от шума людей и спокойно побыть наедине... Если это можно было так сказать.
– О да, после дружеской прогулке в парке, в который мы пошли после дружеской посиделки в кафе. ... На День святого Валентина, – хотелось посмеяться, но сил хватило лишь на прежнюю улыбку.
– Из-за скидки для парочек! Не так уж сложно притворится ради бесплатного коктейля.
В темноте сложно было разглядеть румянец, покрывший не только щёки, но захватил и ушки, теперь контрастно горячие на фоне холодного воздуха. Да вот только понятно всё было и без того: как смущённо убежал чужой взгляд, отвернувшись куда-то в сторону, как поднялись плечи, делая вид что укрываются от новых порывов ветра, хоть на самом деле всего лишь хотелось скрыться от зелёных очей, и так видевших всё насквозь.
– Да и... Будто это что-то необычное! Мы давно
по-дружески живём вместе. Чтобы за счета меньше платить. И 14 февраля эти ваши, не моё всё!
Сжимая в руках свёрток, оставшийся после уже доеденного бургера, с нервной ноткой пришлось вздохнуть, игнорируя тот факт, что на него всё ещё пялятся. Рука потянулась в пакет, за своей картошкой, но рядом с желанной едой нащупала ещё одну картонку. Брови нахмурились, когда вытащеным оказалась бумажка, что на фоне света имела отчетливую форму сердца.
Неоднозначный взгляд сразу метнулся к стоявшему рядом, показывая некое... Недоверие.
– Это чё такое?
Когда тот пожал плечами сложно было разобрать улыбался он в насмешливом или предвкушающем тоне, но тень на дне этих глаз вводила в замешательство ещё больше своей загадочность.
Что ж. Пришлось вытащить телефон дабы при свете можно было разглядеть, оказывается, сделанную вручную валентинку с выведенной надписью
«Будешь моим Валентином?»
Хотелось возмутиться, но чужой голос заинтересовал.
– Переверни.
Цокнув языком, всё же он послушался, теперь разглядывая другую сторону сего творения.
«по-дружески»
– Святые макароны... – сложно было не пырскнуть от смеха, а он и не сдерживался: хохотал громко, до звонка в ушах – ты серьёзно!?
Честно, пришлось отойти от края, ибо ровно стоять от смеха было сложно, особенно учитывая, что уже было слышно и свист чайника рядом. Чудесно, оба понимали на сколько нелепо и смешно это выглядело.
И взгляд вновь падает на валентинку, с неразличимой в темноте надписью и слегка помявшуюся в руках. – А так, только если... – он шмякнул картонку прямо о чужую грудь, пустив смешок – ты меня «по-дружески» поцелуешь! Хах,
Валентин, – и вновь сдержать смех невозможно — уже хочется сложится в три погибели от нового порыва, да вот только из лёгких будто вдруг выдели воздух. Поясница встретилась с холодной каменной оградой и... Ему показалось или послышался тихий хруст? Да уж, старость не радость.
Хотя кто бы сейчас обращал внимание на такие мелочи. Внимание затмевали чужие губы, что так резко прижались к собственным. Лёгкое смятение и удивление красовались на лицо, но что-то слишком уж быстро исчезли, сменяясь усмешкой. Что ж, стоило этого ожидать. Сам ведь сказанул.
Руки, всё ещё сражённые усталостью, лениво забрались на чужие плечи, ненавязчиво цеплялись, норовя упасть обратно в любой момент, но в энтузиазме находили силы и дальше сжимать тёплую кофту под пальцами. Спереди чувствовался напор, как тело наваливалось сверху. Но нет, не грубо, не с настойчивой силой — скорее с азартной страстью, что намеревалась заманить в свои чертоги и вновь вступить в игру.
Вновь.
Резкие вдохи раздаются, когда внезапный поцелуй подходит к своему концу. Наконец-то можно вдохнуть полной грудью столь ценный воздух, хоть дыхание и перехватывает, когда губы мягкие оказываются на шее. Жмутся и горячо целуют, двигаются выше, добираясь до всё ещё красного ушка.
– Всё по-дружески, как ты любишь.
Сбитое дыхание позволяло выпускать томные, но тихие вздохи, которые горячим паром столь быстро терялись в холодном воздухе ночи, рассеиваясь где-то в темноте. Усмешка чуть больше растянулась на личике, но не позволяя себе полностью затмить наслаждение на лице. – Точно-точно.
А тот лишь ближе жмётся, с желанием полностью расцеловать аппетитную шею, напирает так, что в какой-то момент приходиться и руки от родного тела оторвать, оперевшись об ограждение, чтобы хоть немного себя контролировать. Внимание запоздало привлекает внезапное шуршание.
Взгляды нехотя устремляются в сторону нежеланного шума, скорее как рефлекс и недовольство от сбивающего звука, да вот только последнее что замечают — развалившуюся по поверхности картошку и пакет, что свалился с края и скрылся в полёте вниз. Оба переглянулись.
– Остаётся надеяться, что оно на голову кому-то не упадёт, – ручонки с плечь, контрастно с прежней вялостью, юрко хватаются за зелёный воротник и притягивают того для нового поцелуя.
***
Прижимаясь спиной к холодной двери хотелось проклинать все мыслительные процессы придурка напротив, что привело к тому, что сейчас обоим приходилось торчать у входа под лязг всех брелоков на ключах. Ну нафига их столько было цеплять!?
Парень раздражённой выдыхает, чувствуя, как злобно сжимаются пальцы на его талии, пока вторая рука выискивала нужных ключ в этой смеси непонятно чего. Тело, горячо прижимающееся спереди заставляло лишь больше злиться в данной ситуации, ведь терпение из-за такого уходило катастрофично быстро, а разрядки хотелось уже сейчас.
Но, о Святые Сырные Боги, судьба в коем то веке решила смиловаться и в дрожащих руках наконец-то оказался нужный ключ. Заветный звук открывающегося замка и спина уже прижимается не к двери, а бедному шкафу у входа, что явно был предназначен не для этого. Но вот вновь хотелось матерится, когда чужое внимание вновь заняли ключи ведь, ох какая жалость, нужно ещё и закрыть дверь за собой.
– Да к чёрту эту ёбаную дверь! Иди сюда! – руки покрепче хватаются за чужое предплечье, пытаясь притянуть того обратно, но в ответ слышит лишь несоглашающееся бурчание.
– Если не тебе, то хотя бы мне будет спокойнее с закрытой дверью, – как только вещица приворачиваетсяя в замочной скважине, то так и остаётся там, ибо более внимание на неё не выделяют: быстро возвращаются обратно к более важному делу. Губы наконец-то вновь примыкают к столь сладким напротив; руки тянутся к телу, пробираются под одежду и сжимают желанную плоть под пальцами. Лишь на секунду в смятении отлипают, когда тельце под ними торопливо стягивает тёплую одежду, дабы хоть как-то перенести тот жар, что накрывал обоих.
Жарко. Было ужасно жарко. Воздух вокруг казался раскаленным и совсем не справлялся со своей задачей хоть немного охладить разгорячённую кожу. Если это адское наказание за их похотливые грехи — они готовы заплатить. Даже за пылающие страстью поцелуи, что лишь больше разогревали желание, даже за обжигающие касания к телам, от которых казалось, что везде останутся ожоги.
Огонь не тушимым пожаром разгорался внутри, от сердца и по всему телу, доходил до кончиков пальцев, опускался ниже, к самым неприличным местам. Хотелось выть от отчаяния, а несдерживаемые вздохи вперемешку со стонами лились как бензин.
Ноги уже почти не держали и казалось, что вот-вот придётся встретиться с полом. Небрежно сброшенная обувь лишь путалась под ногами. Очередные неудобности, которые всем своим наличием подталкивали наконец-то перейти в более подходящее место.
Перейти, перенести, на руках чьих-то добраться... Не особо важно.
Главное, что наконец-то мягкая поверхность знакомо соприкасается со спиной и можно полностью расслабиться в объятиях постели. Забить хрен на одежду, которая уже валялась где-то на полу, и отдаться ощущениям, что окутывали с ног до головы и отключить любые, даже самые здравые мысли, и так пропадавшие, когда горячий шёпотом дразнил и без того красное ушко.
– Раздвинь ножки, по-дружески.
Хочется закатить глаза, но всё же просьбу выполняет. Быстро, почти без замедлений. Подпускает к себе поближе, а после и вовсе притягивает самостоятельно, так грубо и требовательно, чтобы перформанс пошёл как-то быстрее, активнее что ли, ибо уже не терпится. Прелюдии — это конечно интересно, но в данном случае желания слишком долго задерживаться нет совсем, хоть и лишь у одного.
И вот вновь поцелуи идут в дело. Начинают снова с шеи, мягко и чувственно, но быстро убегают ниже, переходя на грудь. Здесь губы задерживаются подольше: ведут дорожку в сторону, выпускают язык, оставляющий мокрый след, а после и зубы, прямо на молочной коже, запечатляя изысканный автографический рельеф.
Слышно напряжённый вздох откуда-то сверху, что всем своим видом то-ли подгонял, то-ли просто так неоднозначно реагировал на дразнения. Усмешка трогает губы, но не позволяет себе ни в коем случае приостанавливать процесс. Движения опускают ниже, вновь позволяя оставлять излюбленную дорожку поцелуев, а расцеловать то хочется всё! Жаль времени не хватит — придушат если "зря" его тратить. Но даже так, чего бы не насладиться моментом пока его всего не обматерили?
А ротик уже ловко добрался до бёдер и обсмаковывал место чуть выше старого укуса. Его алый рельеф контрастно привлекал внимание, буквально крича о том, сколько всего совсем не невинного творилось не только с этими ножками, но и со всем телом, что не в первый раз так раскрепощенно валялась на этой, прошедшей многое, кроватке. Язык всё бегает и бегает по коже, слизывая привкус и смакуя всё, что мог различить. Хотелось кусать, сожрать столь аппетитное блюдо прямо сейчас. Но нужно было держаться... Нужно оставить на потом, чтобы можно было в любой момент насладиться произведением искусства под ним. Чтобы голод тянул к деликатесу, смешиваясь с желанием, которое прибавляло нотку сладости к этому шедевру, но в то же время и само подталкивало не оставить ни кусочка после трапезы...
– О боги! Да ты трахнешь меня сегодня или нет!?
Что ж, изысканный ужин немного, совсем слегка сорван, но это не худший исход. Всё же широкая ухмылка расплывается на лице.
– "По-дружески"?
– Да.
Раз уж так просят...
Рука наконец-то тянутся к прикроватной тумбе, что неизменно хранила в себе знакомые атрибут. Блестящая упаковочка уже спокойно валяется где-то рядом с подушкой, а смазка достаточно быстро оказывается на пальцах, всё же через чур медлить тоже не хочется. Подушечки активно растирали субстанцию между собой и так же активно опустились ниже, обводя колечко мышц.
Сверху слышится резкий вдох и тихое шипение в ответ, на резкий холодок внизу. Блондинистые пряди распадаются по подушке золотистым ореолом растрёпано создавая иллюзия того, что сейчас голову откидывал настоящий ангел, а не шебушной юноша, что готов был полностью погрязнуть в греху. Отдаться похоти и податься всем грязным желаниям.
Какой бы неприятной не было растяжка, но столь не обнадёживающее начало после перерастало в буйство наслаждение. Он готов был терпеть. Готов был принимать в себя все фаланги и пальцы, лишь почувствовать то ощущение наполненности, что в дуэте с удовольствием, расходившихся по телу как электрический разряд после каждого толчка, выводило его на самые постыдные звуки. Оно стоило того.
Закусив губу тихо постанывать в предвкушении и выгибаться от каждого движения, что задевали самые чувствительные места. Сжимать в кулаках ткань подушки или же постели, норовя оторвать кусок железной хваткой. Ёрзать на месте от ощущений, что невозможно было так спокойно прочувствовать, не двигаясь при этом навстречу.
А это внезапное ощущение пустоты, что холодком не только навеивает на тело, но и отрезвляет разум, возвращая его на секунду из момента предвкушения в реальность. Какими бы неприятными не были эти секунды, они обнадёживают тем, что происходит после. Чувство наполненности, что понемногу разливается приятным и тянущим ощущением, вновь отвлекающий бедный мозг от всех мирских забот. Как понемногу "нечто" входит, раздвигает стенки и жадно принимающее в себя нутро, жаркое и так восхитительно сжимающееся вокруг.
Хочется кричать и биться в экстазе, когда член доходит до заветного пучка, что будто спусковой крючок действовало на тело, заставляя взвыть от волны удовольствия, что будто шоком прошибает каждый миллиметр. Обхватить чужую шею и крепко тянуть к себе. Ощущать жаркие поцелую на ключицах, шее, на щеках, уголках губ. На устах, что прижимались в ответ, впускали горячий язык, хозяйственно проходящий по ряду зубов и дёснах. Пытаться отдышаться, когда дыхание полностью сбито, пока грудь нездорово быстро вздымалась и опускалась при каждом вздохе. И воздуха будто не хватает, а его и так выбивают при каждом толчке. Хочется рыдать от шквала всего и сразу, что так резко обвалилось. Собственные стоны отбиваются от стен и звенят в ушах. По висках текут капельки пота и всего ужасно много. Реальность ломается, теряется на подкормке сознания, сужаясь не до тёмной комнаты, не до кровати, тихо поскрипывавшей от ярых движений — до шума, неразберихи не только в ушах, но и в ощущениях. И хочется кричать. Кричать от безысходности, но звук застряёт где-то в горле, прячась за стонами...
– Томми...
Широко распахнутые глаза сверлили взглядом холодный и тёмный потолок. На периферии виднелись пряди, слабо различимые отблеском света, слабо доносившегося из окна. Полу приоткрытые губы слабо подрагивали под такт никуда не девшимся стонам, но с ушей будто снялась пелена, пропав вместе с тихим звоном и теперь собственные звуки расслышать было намного легче.
Родной чужой голос словно слабый свет маяка в шторме указывал быть в буре, что накрывала судно нескончаемыми волнами. И... Чёрт. Хотелось расплакаться непонятно от чего. Руки покрепче тянули того к себе, пока личико не спряталось в изгибе тёплой шеи.
Правда слезливый настрой улетучился слишком быстро вместе с воспоминанием минутной слабости, когда широкая рука обхватила основания органа, про который что-то было позабыто. Чёрт, абсурдно однако.
И вновь откинув голову пришлось отдаться ощущениям. А был ли кто-то против? Конечно нет.
***
Размеренное дыхание в унисон с тихим сердцебиением по-своему убаюкивали и без того уставший не только разум, но и тело. Сон подбирался всё ближе, но пока что таился где-то в уголке комнаты, в тени ожидая часа, когда можно будет одарить двоих заслуженным отдыхом. Тепло объятий обволакивало собственным пледом, что грел лучше любого одеяла, а мягкие пряди, не так раздражительно как обычно, щекотали щёки.
– С Днём святого Валентина,
дружище...
– Когда-то я тебя точно придушу.
