В объятиях северной вьюги

С наступлением зимы приходила тьма и холод, вместе с ними и мороз, что пробирал до самых костей, и тайны хранящиеся в ночи среди высоких снежных бугров и хвойных лесов. Нежные к заморозкам тваринки уходили в спячку до наступления весны, а кто-то продолжал дальнейшую активность, меняя свою шерстку на белоснежный цвет и сливаясь с зимним пейзажем. И каждый раз, когда Эймонд выходил из своей хижины в лес, он наблюдал за природой, за красотой ее величия. Наблюдал за тем, как хищная лисица прыгала мордой в снег, пытаясь поймать мелкую животворнинку. И ухмылялся каждый раз, когда ей не везло, а та словно чувствуя его взгляд, поворачивалась к нему и смотрела будто в душу, читая подобно открытой книге. Он никогда не думал, что животные умеют так же, как и люди, одним лишь взглядом будоражить душу и пробираться к ней, стоит только дверь открыть им. Или эта лисица была вовсе не тем, чем Эймонду казалось? Оборотень? Не сойдет ли он с ума, если согласится с собой? Немного рискованно так подставлять себя же. Одному в глуши со скуки всякое может чудиться. Подстрелив зайца и наколов дров для печи, он возвращался к себе в хижину, оглядываясь робко в лес напротив, словно бы на него кто-то смотрел. Стало не по себе. *** Вечер был спокойным, за окнами выл ветер, а дом наполнялся ароматом приготовленного мяса вперемешку со специями и черным только что заваренным чаем. Жаль только, что не было лимона, было бы куда интереснее, даже кусочек сахара не красил вкус иссушенных листьев. Эймонд сделал глоток из металлической кружки, поглядывая в запотевшее окно. Уже темнело, а значит совсем скоро можно было идти на боковую. Но сон был где-то далеко от него — можно скоротать время за чтением книги, которую он вот-вот прочитает до последней корки. Он любил увлекать себя чтением различных историй, описанные старыми и новыми писателями; разные эпохи — а проблемы все одни и те же. Пока он поедал приготовленное мясо, то слышал моментами странные скребущиеся звуки в дверь. Словно бы та самая лисица пробиралась к нему в дом, возможно погреться на ночь. Когда он только начал прислушиваться — все стихло — словно бы и не было ничего. Неужто разум стал с ним играть в игры? Совсем с ума выжил. Долго вне цивилизации оставаться нельзя. Стоило ему отвести взгляд от входной двери, бросая его обратно в тарелку, и он видит в запотевшем окне темное пятно. И сердце его ушло в пятки, а душа покинула тело почти что мигом, но он успокоил себя, когда вгляделся в то, кто так нагло смотрел на него за стеклом. Лисица. Глядела она на него так, будто бы понимала, что от него хочет. Но он ее нет. — Что же это за тварина такая? — Эймонд впервые за день произнес свои же мысли вслух, даже испугался собственного голоса, столько непривычно почему-то было его слышать. — Глаза человечьи, а морда лисы… Нехорошее дело. От этого взора хитрых, диковинных глаз, ему стало донельзя неловко, что было неуютно в собственном теле, в собственной же хижине. Щас бы сидру хряпнуть, да на бок лечь и спать. В этой тишине слышно было только вьюгу, да как дерево трещит в языках горящего пламени. А диковинка из-за окна, так и смотрела на него, будто ждала, что он подскочит, задернет шторы и сядет спокойно дальше есть из тарелки. Но планы у Эймонда были другие. Махнул он на дело это рукой и продолжил дальше так сидеть и жевать мясо, закусывая черным ломтем хлеба, да чаем запивать, не подымая больше своих глаз на животинку. *** Сон снился Эймонду странный. Гнался вперед, да только не ясно от чего иль от кого, кто знает, кто подскажет, да сон ведь это, тут никого не встретишь, или… Парнишка. Стоит вдали от него впереди. Стоит и не дергается с места, а ведь Эймонд не дурак, налетит и кубарем покатятся вместе, синяки да шишки соберут себе все и будут сидеть, зеленкой мазать раны, да йодом прижигать. Как бабка его в детстве учила. Смотрит пронзительно, как та лисица за окном морозным. — Эймонд. Голос нежный, мягкий и зовет откуда-то не ясно. — Эймонд. Чудеса, аль крыша едет с одиночества? Никого вокруг теперь нет, парнишка стоял ведь вдали, да исчез. И где ж голосу-то взять? Эймонд резко остановился, снова прислушался. — Эймонд, иди ко мне. Обернулся назад и увидел ЕГО. Сердце снова в пятки, а душа в свободу, и на груди тяжесть. Глаза его небесные спросонья липкие, тяжелые, все перед носом размыто, но четко в глухом свете видится незнакомый силуэт и улыбка на чужом лице. — Ты здесь… Резко вскочил он на кровати, чуть не роняя незнакомца с себя прям на деревянный пол из ели, отсиживая к стенке ближе, и пялясь взглядом растерянным, сонным на чужого. — Ты кто? — Ну как же? — парнишка улыбнулся, — Забыл чью морду видал в окне? А во сне кого ты видел? На место все стало после первого вопроса. Парень был красивый. Лицо приятное, красивое, нос кончиком вздернут, глаза яркие, губы пухлые да мягкие, целовать приятно было бы, да только парней он не целует. По девкам сам он. — А делаешь ты-то здесь чего? — За тобой пришел. Ничего непонятно. — Как смерть, что ль? — А ты быстро понимаешь, Эймонд, — и на губах его вновь улыбка эта милая, — Ты не дошел до хижины. Остался мерзнуть вечным сном в снегу. На сердце тяжко стало от его слов, даже как-то слишком живо для мертвого. А может это все ж сон? Голова совсем творит, раз сны такие снятся. Сошел с ума, пиши пропало. А как обратно разум-то вернуть? — Не веришь? — большие яркие глаза смотрели на него, сверкая то ли от света, хотя то глухо было вовсе, то ли как-то по своему, — Не ты первый, не ты последний. Был бы жив, думаешь я здесь сидел бы с тобой на покоцанном ложе? Не-е-ет… И кому ни скажешь — не поверят. Да как теперь только говорить-то устами мертвого? — И что теперь? Эймонд снова поглядел на его и ждал своего ответа. — Мы пойдем домой.