Нравилось

Иногда кричащая музыка и ночной шум города надоедали, и у Вити появлялась жизненная необходимость спокойно пройтись по парку в относительной тишине. Было неимоверно приятно ощущать в конце дня лëгкую тяжесть после долгой ходьбы. Тогда он брал в охапку Дарена, не обращая внимания на всего его якобы резонные аргументы против (какая к чëрту разница, что он в коем-то веке «решил основательно подойти к работе»?), и тащил за собой в сторону солнечного Дендрария. В такие дни неизменно дул лëгкий ветерок, эхом доносились светлые воспоминания, и, кажется, жить становилось тоже легче. Конечно, Сочи любил видеть очереди туристов куда-нибудь на канатку, открыто наслаждался летней игрой в волейбол и обязательно сам посещал все точки притяжения в городе. Но порою вспоминалась былая тишина, так что он вновь и вновь возвращался к пруду с черепашками у Зимнего театра и болтал ногами, наслаждаясь свежестью природы. Вите нравилось крепко сжимать горячую ладонь Краснодара, проводя загорелыми пальцами по его костяшкам, и неторопливо вести за собой домой, попутно рассказывая какие-то байки из жизни. Дарен, правда, вздыхал и глаза закатывал, ведь «нечего ему на цены в «Пятëрочке» жаловаться, когда и яйца сварить не можешь, не взорвав предварительно кухню». Витя почти не обижался: потом Дарен всë равно встретит его у себя, опëршись о дверной проëм, с снисходительной улыбкой и тëплой тарелкой кубанского борща, уже стоящей на кухне. Нравилось ему и греметь ключами у порога, пытаясь одновременно попасть в замок нужной железкой и не прервать тягучего касания чужих губ, отдающего черешнями и нежностью. Переваливаться за дверь, заплетаться в ногах и всë-таки отстраняться, со стуком ударившись о вешалку плечом, снося еë и всю одежду заодно. Но больше всего Вите нравился сам Дарен. Нравилось разговаривать за чашкой чая, сразу же убрав из неë ложку: так медленнее остывает; разглядывать искорки в чистых глазах, вспоминая морскую гладь, играющую с берегом в догонялки. Вело от пьянящего возбуждения, закрадывавшегося под кору полушарий, когда пальцы прикасались к его животу, оглаживали рëбра и заманчиво вели ниже. Щекоткой пробегали мысли, оставляя за собой кашу из несвязных слов и напряжëнных нервных окончаний, готовых разорваться на волокна от любого движения. Тогда Сочи тонул в мгновении, прижимался ближе, зарываясь пальцами в чернь волос. Оттягивал их, заставляя открыть чувствительную кожу, и оставлял поцелуи на шее хаотичным образом, без алгоритма, с одной-единственной целью — показать своë чувство. Вите нравилось ленивым утром прятаться в Краснодаровом плече, скрываясь от солнечных лучей, которые безжалостно врывались в окно в ранний час, оповещая о начале нового дня. Нравилось усталым вечером раскрывать руки для тëплых объятий, заваливаясь на кровать единым с Дареном пластом приятной тягости. Нравилось, нравилось, нравилось! — и так ещë хоть сотню раз без умолку. Но зачем рассказывать, объяснять, если можно любовно погладить спину, подойдя сзади, или завалиться головою на колени, как бы прося ласковых касаний? Сочи включает свет в гостиной, падая на диван, и скрипит голосом похлеще самого старого разваливающегося стула. Дарен падает следом, чем утоляет его желание раствориться в блаженной неге. В такие нежные дни на душе цвели не розы и не тюльпаны — целая Тисо-самшитовая роща улыбалась приветливо. Оставалось только улечься на чужое тело, раскинув конечности в разные стороны, пока деревья за открытым окном шуршат зелëными листьями, предвещая лето. Банка спасительного фисташкового мороженого, заботливо принесëнная Краснодаром, манит своим блеском под воздействием солнца. Витя улыбается добродушно и приподнимается на локтях, впиваясь в Дареновы губы с настоящим усердием. Он знает наверняка, какой вкус будет слизывать с них этим вечером.