«Я люблю тебя», — хочется ответить. Ëмко, ясно и понятно. Но он этого не говорит, поднимает только выразительно бровь, задерживая печенье в напитке. Оно расплывается, частично утонув в чае, и Рахим чувствует себя точно так же — уныло и слегка безнадёжно. Дарена его пантомимы не впечатляют.

Она почти испарилась из этого дома, оставив Арису с открытыми глазами и покрасневшими щеками глядеть вслед, а еë бабушку — понимающе улыбаться. И Касуми совсем-совсем не поймëт завтра, почему Ариса так смотрит на неë. Но одно Касуми поймëт точно: она нашла свой звëздный ритм.

Когда Вильгельмина обращала свой задумчивый взгляд в пустоту на стене, погружаясь под вечер в глубину раздумий, Гриша ловил себя на мысли, что лицо еë едва уловимо менялось, и только огонëк радужки переливался бойкими искрами, как обычно. Было в нëм, огоньке этом, какое-то таинственное очарование, заставлявшее не отводить взгляда, а только смотреть, поддаваясь всë сильнее и утопая, как в морской пучине, всë глубже.

А потом он смотрел на Ставрополь, и, казалось, картинка в его голове складывалась куда быстрее. Под тëплым светом лампы он болтал и болтал, и Викины глаза — глаза его заветного счастья — светились озорными смешинками и, тем не менее, неподдельным вниманием. Светились куда ярче не то что старого, почти забытого фонаря — ярче самого Солнца, главного светоча на земле.

Мэй очень нравилась нежная, чуть усталая улыбка Тай Ли, появлявшаяся на еë блестящем лице под вечер. Она была до ужаса довольна собой, другими людьми и просто днëм. «Была до счастливого покалывания внутри родной», — ловила себя на мысли Мэй, глядя на прямую загорелую спину, обращëнную к ней. Она сидела, болтая ногами в подостывшей воде, которая слабыми и несильными волнами спотыкалась о песок, уже не стараясь его захватить и присвоить себе. Тогда Мэй подсаживалась, вновь подставляя своë плечо.