★★★
Минхо уже какую ночь мучился. Сны и мысли безостановочно поедали его изнутри и снаружи. От одновременно цвёл и вял. Душевные истерзания комками летели в умы и глазницы, смешиваясь с небывалой тоской и счастьем. Он путался, а надо было что-то решать. Губа закусывается до крови, а веки жмурятся до жёлтых искр, позвоночник хрустит, а поясница ноет, шею будто обхватывает кто-то с двух сторон. Только бы не сжимали слишком сильно. Хотя, он, наверное, сам бы давно сжал эти нещадные невидимые ладошки, лишь бы больше не думать. Лишь бы только были силы. Они есть только на то, чтобы залесть в дальний угол под кроватью и достать оттуда залежавшееся зеркало. Резное и пыльное. Джисон бы сравнил его с этим миром. Йеджи дала его. Она о чём-то спешно перешёптывалась с Рюджин, мило хихикала, водила пальцами по краям стекла, а потом наисерьёзнейше передала зеркало Минхо в руки. Они больше не смеялись, а когда Ли логично поинтересовался для чего ему оно, то Йеджи, шепча, кивнула: — Души. Твои и чужие, только глянь. Минхо тогда подумал, что это очередной бред и несуразица, пока не почувствовал, как сильно его тянуло к нему прямо сейчас. Ли протирает пыльное стекло рукавом длинной кофты и смотрит в своё отражение. Просто он. Глаза чуть уставшие, губы поджаты, нос немного красный. Всего по чуть-чуть и совсем капельку. А Минхо то чувствует, что в нём больше. И выглядит он, наверняка, хуже. Хотя лицо всё ещё кажется по-странному идеальным. Ли в целом, пока живёт здесь, не замечает за собой какого-то непотребного вида. Всегда хорош и светел. Даже, если всё удручающе плохо, то выглядит он едва хуже привычной для этого мира идеальности. Всё чересчур вылизано и сверкающе. Всё буквально топит его в вычурной красоте и чистоте природы, помыслов и поступков. Минхо думает, что это странно и как-то нечестно, пока не замечает слёз у себя на щеках. Он глядит точно на самого себя и видит сырые дорожки, утекающие к носу, а от носа к губам. Ли уже замученно предвкушает солёный вкус во рту, однако ничего не чувствует. Слеза точно была, но будто ничего и не было. Минхо смотрит в отражение и видит, как всё больше и больше слёз катятся по щекам и шее. Ли касается пальцами щёк. Ничего. Ни слёз, ни дождя, ни проточной воды или цветочного чая. Ни-че-го. Лицо всё также сухое и пустынное. «Твои и чужие, только глянь». Минхо с силой закидывает зеркало подальше под кровать, берёт пожелтевший лист и заточенный карандаш. Мысли пчёлами роятся в черепе, а музыка Юны круглосуточно плаксиво режет уши своей красотой и обречённостью. Тот случай с Йеджи и Чонином сводят его с ума. Каждый теперь кажется подозрительным и притягательно странным. Минхо и забыл про то, что случилось в ванной пару дней назад, но после той дождливой ночи и истошного крика, пазл невольно начинает работать и пытаться собраться. Только вот не хватает каких-то очень важных деталей. Что они такое? «Души» «Твои» «Чужие» Хватит. Минхо садится за стол и сосредотачивается на будущем письме. «Я бесконечно потерян и невозможен. Я чувствую невозможным то, что происходит здесь и повсюду. Оттого мне кажешься невозможным ты. И сам себе я начинаю таким казаться. Я думаю о разном и о тебе. О тебе я тоже думаю разное. Я начал ощущать желание выбраться отсюда, утащить тебя за собой, схватить и не отпускать больше ни на шаг. Я так устал жить тот год. Он не приносил радости, а лишь малейшие пустые надежды, он был долгий и далёкий. Сейчас мне кажется, что я словно не упустил ничего, а одновременно всё и сразу. Он был для меня потерянным и невозможным. Я и есть тот год, Джисон. Я смотрел в зеркало Йеджи. Она говорила что-то про души и не только мои. Я в нём плакал, Джисон, а в жизни нет. Как это возможно? Я схожу с ума? Сплю? Уже мёртв, а ты чудесной сказкой приходишь меня повидать? Я могу поверить в то, что это моя душа, потому что я правда чувствую себя так. Теперь да. Знаешь, всё здесь слишком странно, хотя, возможно, это всего лишь ночной бред, а завтра утром я почувствую себя снова хорошо. Снова на своём месте. Оттого, что с тобой. Но все здесь слишком счастливые, чтобы это были и их души тоже. Я стал плохо спать. А ещё в ночь, когда я попал сюда, мне снился ты. Ты был красивый и нежный. И не очень одетый. Ты не думай, я не думаю о тебе так. Вернее, думаю, но я не хочу сейчас говорить о таком. Боже, Джисон, я зачеркну это, извини. Я не верю в вещие сны, но я и не верил, что водой, цветами и прочим можно управлять так, как делают это они. Ты — мой самый прекрасный сон, но я так сильно надеюсь, что, несмотря на всё, что здесь происходит, ты настоящий. Если это письмо дойдёт до тебя — считай я Герой, ты знаешь, у меня тяжело со словами. А говорить всё тебе в глаза — моя непокорённая вершина. Пусть так. Ты только потерпи ещё немного, мы будем дома, я обещаю. Минхо.» Вспотевшие ладони сворачивают лист бумаги втрое. Завтра Минхо отнесёт его в почтовый ящик. А послезавтра его найдёт один из жителей и разорвёт на сплошные обрывки и мятые куски. Геройство даром.★★★
Глаза прикрываются. И снова ночь. Снова кошмар. Лес густой и тёмный, их мир не такой. Деревья большие и страшные, кусты напоминают монстров, выстраиваясь в пугающие силуэты. Луна блестит на чёрном небе, а звёзд будто и не было никогда. Где же она, её звёздочка? Костёр полыхает, пламя угрожает сожрать заживо и ничего не оставить. Хочется кричать, просить помощи и звать хоть кого-нибудь. Нет. Это личный кошмар. Его только терпеть и ждать. Десятки рук обхватывают уставшее тело и несут в сторону адского пекла. Костёр трещит и зазывает, обманывает. Выбраться не получается, руки слишком крепко держат. Терпеть. Позвонки, кажется, трещат, кости лопаются, а голос срывается на крик, как только ведьма оказывается в костре. Она не ведьма. Истошный голос, мольбы и страх разрезают ночь. Крик пронзительный и удушающий. Снова кошмар. Её рыжие волосы не говорят о том, что она ведьма. Они говорят, что она — это солнечный огонь. Рюджин спит сладко и ни за что не проснётся до утра. Хёнджин привычно срывается среди ночи на вопли сестры.★★★
Утро Хан Джисона начинается не с кофе, а с собирания зелёных хвостиков от земляники с травы. Хёнджин заметил их, те валялись у корней размашистой ивы, кто-то ел здесь ягоды, а хвостики нагло бросал прямо на землю. А Джисон здесь что-то вроде прачки. И поломойки, и посудомойки, и убиратель любых отходов, что лежат не на своём месте, не в урне. Как сейчас. Полгода назад все всё решили, когда поняли, что Джисон здесь надолго. Его ни к чему не тянуло, как остальных, не было каких-то врождённых способностей и пристрастий к чему-то, как у других, поэтому было решено, что Хан будет просто на уборке. Раз уж живёт тут, а помогать никак не может, то пусть хоть полы и посуду драит. Всё равно он до сих пор удивлялся. Как они такие любящие свою природу ещё мусорят прямо на улице? Глаз зацепился за кусочек листа бумаги, маленький квадратик. Будто рвали. Минхо.» Что бы там ни было, это писал Минхо, поэтому Джисон решил найти и остальные кусочки послания. Почему-то он чувствовал, что оно для него. Благо, у них раздельная сборка мусора, поэтому не пришлось ползать в каких-нибудь пищевых отходах. Хан переворачивал маленькую урну, где лежала бумага и картон, в надежде, что разорвали это недавно и он сможет найти оставшиеся кусочки в этом ведре. Когда нашёл, убрал всё по карманам и ушёл к себе. Казалось, несколько часов он корпел над своей работой. Миллион раз перекладывал бумажки, менял их местами, пытаясь сложить логичный смысл. В процессе он уже точно убедился, что письмо это для него, это мотивировало и добавляло каких-никаких сил. Наконец-таки, к вечеру, Джисон закончил. Выкрал у беснующегося Чонина скотч и склеил всё в один большой лист. Почерк был знаком и любим. Плясал по пожелтевшей бумаге и размашисто шептал почитать. Руки Джисона задрожали. Он читал самое честное признание, кишащие страхом, неуверенностью и чувствами. Чувствами Ли Минхо. Он открылся для него.★★★
Хан Джисон заправляет кровать каждое утро в одно и тоже время, а ещё у него очень чуткий слух. Но в этот раз он не заметил, как Феликс накинулся на него со спины. То были что-то типа дружеских объятий, хотя Хан понимал, что от него что-то хотят. — У Хёнджина сегодня хорошее настроение, это я его поднял, — довольная улыбка разрезает светлое лицо. — И поэтому он приглашает нас сегодня всех на озёрную радость-равлечение. И вот я. Пришёл приглашать тебя, — Ли знал, что Джисон согласится. Обычно в этом нет ничего такого, чтобы отказываться. Они все вместе идут на озеро, отдыхают, угощаются вкусной едой, купаются и тяжело выдыхают. Прямо как Джисон сейчас. — Отлично, ты согласен. Ты же мне одолжишь свою футболку? — Феликс захлопал глазками и посмотрел очень просяще. — Опять? — Ну ты же знаешь, мои все на выход, а я же должен в чём-то плавать, — Ли пожимает плечами. — Ты снова собираешься их скрывать от него, — Хан кидает взгляд на веснушчатые плечи. — Сон-и, ты ничего не понимаешь, — Феликс мило улыбался и не видел проблемы. Снова. — Ну, ты же мне друг? — жалобные глаза смотрели прямо в душу. Джисон на них никогда не вёлся. — Ликс, кто тебе такое сказал вообще? — Прекращай придуриваться обманщиком, Сон-и, — Ли звонко чмокнул Хана в щёку и довольно убежал. Джисон устал его прекрывать. Ежедневно и целый год. Видимо, когда Хан выберется отсюда, Феликсу придётся искать новую жертву. А это именно жертва и никак иначе. Джисон расправился со своими утренними делами и собрался на завтрак. В огромном зале он берёт гравированный его именем серебристый поднос и подходит к шведскому столу, потом вдруг замечает Минхо и подбегает к нему, вставая сзади. Кто-то за спиной Хана начал ворчать об очереди, но Джисон храбро ответил, что ему «занимали». Минхо усмехнулся: — Да? И кто же? — Ли брал со стола вишнёвый морс и фруктовые блины. — Ты и занимал, — Джисон хитро сощурился и хлопнул Минхо по плечу. — Пойдёшь сегодня на озеро? Там будет примерно так же, как в тот раз, только у воды. Вроде бы весело должно быть. И Хёнджин не против, это упускать нельзя. — Зовёшь на вечеринку у бассейна? — теперь хитро щурился Минхо. — Ты-то придёшь? — Приду, — Джисон надеялся, что Ли тоже согласится, иначе придётся придумывать отмазку, чтобы не идти. — Ну раз Хёнджин не против, как я могу отказать? — Хан пихнул того в бок и тепло посмеялся. Блины выглядели вкусно. Завтрак проходил чудно. Солнце врезалось в окна и игриво металось по залу, Минхо жадно уминал грушевые блины и сладко запивал размолотой вишней. За соседними от них с Джисоном столиком сидел Феликс с Хёнджином и Йеджи. Йеджи ковырялась в тарелке с пшённой кашей и улыбчиво глядела на то, как Хван дует на палец Ли. Хёнджин что-то причитал про слишком острую бумагу, больные порезы и: «Надо быть осторожнее, Ликси». — Ты столько её ешь, у тебя ещё аллергия не пошла? — Хван мялся и переживал, а Феликс лишь смеялся. Ли набрал на завтрак целую тарелку земляники. — Клубнично-земляничная аллергия… Звучит ярко. Чем плохо? А Джисон, нагло подслушивая, кажется, что-то понял. Или догадался. Ценнейшее письмо, написанное дрожаще-любящей рукой, было разорвано Феликсом. Хан неслышно заскрипел зубами и подумал, что другого он от Ликси и не ожидал.★★★
Колени смешивались с ромашками от мокрой кожи из-за воды и беспорядочно разбросанных цветов. Озеро большое и гостеприимное, Хёнджин сегодня такой же. Голубое сияние неба искристо сверкало над головами, а солнце приветливо отражалось в воде. Минхо настигло светлое дежавю. Он видит того же Сынмина, только сейчас он без той полупрозрачной блузки, но всё также пускающий пурпурный дым вверх. Чонин с эмоциями на уровне «ноль» пытается поймать всех страдающих бабочек, что попадают под палящие лучи дневного солнца. Чанбин что-то угрюмо ворчал, посматривая то на подносы с арбузом, то на вечно прыгающего Феликса. А тот был в футболке. Единственный и это тоже странно. Он таскался за гордым Хваном и что-то причитал о желаниях. Минхо так и не разобрал. Какая-то группа парней играла в волейбол, кто-то уставше загорал, а кто-то довольно плавал. Играла вечно нарядная музыка и заглушала мысли в изживающем себя черепе. А Хван Йеджи светилась, как обычно. Как и каждый день. И, как оказалось, не каждую ночь. Она блестяще улыбалась и дарила спокойствие. А спокойствие Минхо снова где-то шлялось. Чуть позже Джисон всё-таки пришёл, и тогда Ли замер. Хан выглядел сейчас, как из того сна, где трава смешивалась с мольбой, а обнажённость с хитрыми улыбками. Изгибы тела нахально отпечатывались в подгорающем сознании и где-то на периферии мозга. По-настоящему и навсегда. — Хорошо выглядишь, — Ли чуть кашлянул, а Джисон засмеялся. — Это крутой комплимент, если не учитывать моё положение сейчас, Минхо, — Ли зеркально засмеялся и резко напрягся, когда увидел неожиданную серьёзность в лице напротив. Делят эмоции на двоих. — Я читал твоё письмо, но его кое-кто разорвал и у меня есть догадки, кто это был. — И… Как ты его тогда- — Склеил. Нашёл куски и склеил, — Хан жмёт плечами и неотрывно смотрит в глаза Минхо. — Тогда… Что ты хочешь мне сказать? — вот Ли, например, прямо сейчас хотел бы провалиться под землю. — Что ты замечательный, — Джисон немного помолчал, поджимая губы в улыбке. — И я тоже хочу, чтобы ты утащил меня с собой и не отпускал больше ни на шаг, — Хан сглотнул. Или это был Минхо. Это было сложно. Они же делят эмоции на двоих. А ещё радость и сладость. Новое умение Минхо плавать здорово помогало ему сейчас. Все брызгались, искрились и лучились, уминали арбузные дольки, бананы и нарезанные кубиками киви, приторно запивали фруктовое месиво таким же фруктовым соком и вином. Щёки розовели, общее веселье сворачивалось в сплошную сладостно тягучую кучу. Все снова пели и были вольны. Они словно мечтали получить долгожданную свободу и сейчас, находясь в ней, повадно упивались ею и исчерпывали всё, что смогут. Солнце палило, Йеджи сладко улыбалась, это начало казаться чересчур наигранным и фальшивым, трава намокала от вечных брызг, а тела пропадали в чудном озере, показывая свои макушки уже на более дальних глубинах. А Хёнджин думал, что готов так жить вечно. А Джисон — что только бы не так. Минхо чувствовал чужое напряжение и всеми силами старался его утихомирить и уберечь. Хан не осознавал значимость их жизни, как и не осознавал её взлёты и падения. Он смотрит на каждого жителя и много думает. А они заслуживают счастья? Точно заслуживают. Они были воспитаны не тем и не там. Их моральные устои и правила сильно пошатнули каждого здесь. Они кажутся всеобъемлющими и счастливыми, когда они больные и обездоленные. Но каждый заслуживает еще один шанс. Вот только эти даже принять не хотят, что у них что-то не так. А у Джисона всё так. У него есть Минхо, а дальше он и перечислять в своей голове не стал. А если им нравится вариться в этом дерьме то ради бога. Кто Джисон такой, чтобы их в этом останавливать? Вечерело, но никто не собирался расходиться. Новые бутылки с вином начали откупориваться, а улыбки становиться шире. Все уже чуть более уставшие, но всё также желавшие продолжить свой блаженный отдых. Минхо и Джисон сидели поодаль ото всех, путая голые стопы в траве и сминая зелень в ладонях. Блики бокалов играли в закатном солнце, а мысли начали потихоньку выстраиваться в ряд. Они настоящие. — Думаешь, здесь, — Джисон провёл рукой в воздухе, очерчивая окружающее. — Есть недостатки? Минхо ещё пару дней назад посмотрел бы на Хана подозрительно и странно, а сейчас, чуть подумав, сказал: — Думаю, да. — А какие, — они не смотрели друг на друга, смотрели на горизонт, где виднеются луга и чистота, где заканчивается озеро, и начинается суша, где работы не прекратятся, а умы не начнут трезветь. Хан крутил стеклянную ножку бокала в руках и смотрел в бордовое содержимое, чуть щурясь и наклоняя сосуд. — Есть недостатки в вине? — Она гложет. И не даёт спать, выполнять привычные дела и не вспоминать о ней. Ты бесконечно крутишь её в голове, а она заполняет всё вместимое пространство, — Минхо уже всё допил и, прикрыв глаза, подставлял лицо под последниее на этот день лучи. А завтра будет также солнечно. — Ты вечно думаешь, что мог бы изменить прошлое и не совершать былых ошибок, не делать того, не говорить того, что привело тебя туда, где ты есть сейчас, — а Джисон прямо сейчас смотрит на Ли. Смотрит, как его ресницы подрагивают, а губы мерно шевелятся. Он спрашивал не о том, Минхо сам понял вопрос так. — Где тебя разъедает и мучит. — Я о вине, Минхо, — Ли открывает глаза, поворачивается и смотрит на бокал в руках Джисона. — А, в вине? — Минхо поджал губы и вздохнул. — В вине нет недостатков. Если только пьянит слишком сильно.★★★
Сегодня Минхо решил приподносить дары. Или просто цветы. Пора уже что-то делать с Джисоном, особенно после всего, что тут начало твориться с ними, что-то, отчего мозг начинает плавиться, а бутоны распускаться в кровеносных путях. Душистые и изящные. А здесь цветы — это не про конфетно-букетный период и дурацкие ухаживания. Здесь — это про что-то изысканное и целомудренное. Это чувство, что значит «отдать душу и не жалеть, потому что я отдаю её тебе». Рюджин объяснила так. А Минхо почувствовал, что это именно то, что он хочет донести до любимого сердца. То, что оно «любимое» он скрывает только от самого Хан Джисона. Во всех действиях Ли уйма заботы и скрытой нежности, она переплетается с внутренним переживанием и заканчивается желанием быть всегда под боком. А теперь Минхо вдруг точно ощутил, что хочет именно подарить Джисону цветы. Здесь они сказочные и про сознание, про открытость и чистое чувствование. Шин любезно взялась помогать. Она увела Ли на прекрасное поле, где ромашки смешивались с жёлтыми лютиками, а голубые колокольчики шумно шептали и покачивались на ветру. Рюджин показывала, где посвежее и поярче, а срывал всё Минхо, потому что: «Это ты себя сейчас вкладываешь, не я от Джисона плыву». Он соцерзает и утопает, умирает и воскресает вновь. Ну или да, он от него плывёт. Плывёт, когда видит, как карие глаза сияют от улыбок или вымученных слёз. Плывёт, когда наблюдает явственные эмоции и расслабленный взгляд. Когда видит родинки на щеках и их смещение от ухмылок, когда он дышит в тишине или начинает смеяться из-за ерунды. Когда при хорошем настроении его радует, что угодно, когда он поправляет светлые волосы или чешет бровь, начинает любой разговор, долго смотрит и невзначай касается. — Я не плыву. Рюджин усмехнулась и продолжила искать чудо-подарки, пока не схватилась с двух сторон за голову и крепко закрыла глаза. — Что-то случилось? — Минхо касается плеча, а Шин сжимает виски сильнее. — Эй, ты слышишь меня? — Слышу. Минхо, кажется, вот-вот потеряет голову от происходящего. — Я снова чувствую что-то… Они кричат и сжимают, дышать не дают, что мне делать? — Шин сжимает пальцы в волосах и жмурит глаза сильнее. — Что мне делать? — она повторила, смотря в небо. Луч солнца блеснул в облаках и попал точно в макушку к девушке. Та сразу успокоилась и продолжила своё занятие, делая вид, что ничего не произошло. — Ты хочешь побольше ромашек или колокольчиков?★★★
Дверь была чуть приоткрыта, поэтому Минхо мог легко проникнуть в чужую комнату, пока хозяина в ней нет. Ранним утром кровать ещё не заправлена, а Джисон, наверное, ушёл умываться. Белое мятое постельное белье совершенно попадает под утреннее солнце и пыль на его свете. Минхо кладёт букет из невинных ромашек, шепчущих колокольчиков и малюток-лютиков на простыню и подкладывает под цветы маленькую бумажку. Их любимая традиция. Ли вчера много думал о Рюджин. Она необычно вела себя и ничего не объяснила. Все здесь, словно знают что-то, но упрямо отмалчиваются. Голова кружилась, а мысли просили покоя. Минхо снова плохо спал. Он вспомнил Чонина, что пытался вскрыть себе руки, хоть и Чанбин убеждал его, что Ли просто не так всё понял. Только вот ему разве самому не страшно? А вдруг он всё понял правильно, тогда что? Они разве тут не дружат все? Возможно, Минхо, действительно, просто кажется, а мозг всего лишь пытается докопаться хоть до чего-нибудь. Может, он просто чувствует парадокс, и странная повсеместная идеальность кажется уже не такой искренней и честной? Ли слишком много думает и это чересчур выматывает. Джисон возвращается после сладкого завтрака в комнату, планируя ежедневную уборку и распорядок дня. Утро похоже на день сурка, каждодневные обязанности сильно походят друг на друга, отчего голова идёт кругом, а мысли начинают смешиваться в одну сплошную вязкую кашу. Всё одинаково и подобно вечности. Счастье в появлении долгожданного отличия. Появился Минхо, тоска и изнеможение перекрывается свежим воздухом и драгоценными объятиями. Джисон верит, что когда они выберутся отсюда, спертый воздух навсегда исчезнет, а дыхание и желание станет возлюбленной константой. Глаза Хана загораются, когда он видит на своей кровати букет цветов. Он спешит догадаться, от кого они, но ладони быстрее поднимают подарок, а за ним и крошечное послание. «Когда ты говоришь со мной, я перестаю думать, что схожу здесь с ума.» Самое страшное сейчас — увидеть осознание и разочарование в глазах Минхо. Джисон слишком дорожит его радостью и блаженством. А Ли, действительно, наслаждается, находясь здесь. Хан вдыхает приятный аромат цветов и поджимает губы из-за появившегося волнения и ещё большего желания всё рассказать. Рано.★★★
После обеда было решено отвоевать себе место под бескрайним небом и далёкими звёздами. Очередная прогулка, очередной плед, очередное поле. На этот раз бутоны Азалии приветливо встречают, махая трепетными лепестками издалека. Плед искристо щекочет шею. Искры в волосах, на венериных кругах и в лёгких. Сверкает и гаснет. Вымотанность чувствуется под собственным сердцем и в чужой ладони. Ли преданно держит фаланги Джисона в своей руке, будто удерживает. Его вообще сейчас ежедневно страх гложет, что потерять сейчас снова — это просто и незаметно. У Минхо настолько замылены глаза, что зрение будто пропадает и запутывается в пять одеял в тёплой глазастой берлоге. Любой день, любое действие и событие. Всё здесь изматывает в трёхкратном размере. Ресницы пускают причудливые мыльные пузыри, и те лопаются, как только подует ветер. Поэтому ощущение, что если бы Джисон сейчас пропал, то Минхо бы даже не заметил. Вот только тепла в ладони уже больше не будет. Вот это он ощутит. Ощутит и пойдёт искать. Как же болит сердце. Рука Джисона касается его щеки, большой палец проходится по ней и вытирает слезу. Минхо стыдно. Он не должен плакать. Особенно при нём. Если Ли будет казаться слабым в их ситуации, то как себя будет чувствовать Джисон? Глаза Минхо прекрываются, Хан повторяет. И вот они лежат друг напротив друга с закрытыми веками, с искрами в лёгких, уставшими сердцами, ломающимися конечностями от многовековой потери — хотя та длилась только год — и контрастирующим со всем этим спокойствием. Есть только травянистая щекотка, уходящее солнце, волнующие спирали в желудке и губы. Минхо и забыл чьи. Чьи-то очень важные. Он помнит обрывки того, что произошло секунду назад. Закрытые глаза у него и у кого-то ещё, потом он резко зажмурился и потянулся вперёд. Желанный порыв, необузданный и необходимый. Ароматное лето и тот, кто напротив. Пахнет цветущими растениями, свежестью, спелостью и смелостью. Это Минхо смелый? А тот, кто напротив, пахнет пристрастием и сахаром. Губы-тёзки. Ли тоже чувствует к ним пристрастие и сладость. Пусть только тот, кто его целует сейчас, не останавливается никогда. Иначе, Минхо боится открыть глаза и не увидеть перед собой никого. До щеки Минхо вновь дотрагивается рука. Она тёплая и любящая. Это Джисон. Он прямо сейчас целует Джисона. Это он — сахар и влечение. Хан тоже жмурится и тоже надеется на бесконечность. Они молчаливо-разговорчивые, а их губы — потрясающие спасители. Говорят чётче и ярче, а по-другому и не надо. Минхо пропускает чужие волосы сквозь пальцы и прижимается сильнее. Проблема его в том, что он ничего не говорит напрямую, когда Джисон — да. Повезло, что Хану не нужны слова, ему хватает глаз и метафоричного чтения мыслей. И так было всегда. Дыхание превращается в сумбурную кашу, пока они не отстраняются друг от друга и не начинают медленно открывать глаза. — Знаешь, Минхо… Твои глаза такие красивые, — Джисон знал, что будет понят. — Пиздец просто? — Пиздец просто, — Хан улыбается самой прекрасной улыбкой и щёки его, казалось, вот-вот лопнут. Ему вдруг стало плевать на запреты на брань. Ведь он знает их истинное значение.