there's so much unsaid

Шуршащая простынка цвета теплого мокко съезжает с хрупких плеч, Чимин немного елозит на кровати, трется щекой о мягкую ткань подушки и едва слышно вздыхает, поглядывая боязливо на окно. В темноте комнаты небо видно отчетливее. Недосягаемые мерцания робко подрагивают, кроны сосен шелестят, льются с потоком ветра, и с наступлением тишины замирают, позволяя уловить чуть слышимое тиканье настенных часов. В груди разрастается пышущее пламя ожидания. Совсем маленький страх клокочет в горле, царапает нежные стенки, и его хочется поймать в пальцы, пригреть у груди, успокоить. Маятник мыслей неспокойно колотится, навевает бурный шквал воображения, но бунт тревог стихает, когда по оконному стеклу бьет что-то крошечное, похожее на камешек. Чимин подрывается тут же, откидывает простынь в сторону и подбегает к окну, поднимая створки вверх. Сердце сладко простреливает, когда высунув пшеничную макушку, Мини видит причину своего трепета, топчущегося неуверенно на месте. Хватает пары минут, чтобы преодолеть небольшое расстояние, зацепившись за выступающие бруски и подтянуться до террасы, оказываясь у нужного окна. — Чудак, — шепчет чувственно, отступая на пару шагов назад. Юнги цепляется за карниз изнутри, подпрыгивает и переступает через подоконник, попадая внутрь комнаты. — Привет, — голос тихий, со вздохом облегчения. Чимин мнется на месте, просто смотрит, ощущая теплые ласкающие касания в желудке. Ему немного неловко, словно на первом свидании, и щеки отчетливо выдают его стеснение и неумолимую тоску, пылая румянцем. Он нерешительно приближается, разглядывая скрытые тьмой черты лица, дрожит и оступается о гору своих вещичек, которые совсем забыл прибрать. Маленькая неряха. Пушистые свитера, белье, порванные колготки валяются хаосом по всему полу, и это яркой вспышкой бьет по хрупкой душе, заставляя скрыть взгляд от выжидающих и пытливых глаз. — Ну же, иди ко мне, — рокочущий хрип успокаивает, Мини шумно выдыхает и падает в надежные руки, утыкаясь в ворот скрипучей кожаной куртки. От Юнги пахнет сыростью, прогорклым кофе и бензином, но совсем не отталкивающе, а наоборот приятно. Правильно и любовно. Чимин вскидывает руки, цепляясь пухлыми пальчиками за широкие плечи, жмется ближе, не в силах успокоить трепыхание мушек под прикрытыми веками. Большие ладони приятной тяжестью ложатся на тонкую спинку, перекатывают между пальцев хлопковую ткань домашней футболки, доводя до обжигающих мурашек. — Я тосковал, — нежный голос скромно дрожит. Юнги им греется. Насыщает потухшие обрывки, прижимает юное тело ближе и утыкается носом в душистую макушку, вдыхая запах карамельного попкорна. Его мальчик наверняка совсем недавно кушал любимую сладость, оставляя множество крошек по всей комнате. Теплая улыбка касается тонких губ, и слегла отстранившись, он ловит взмах густых ресниц, обрамляющих блеск кофейной пенки. Чимин несдержанно поддается вперед, клюет уголки теплых суховатых губ, задерживая дыхание, и словно падает в глубокий невесомый полет, чувствуя мокрый мазок на своей пухлой нижней. Увитые венами пальцы поддевают точеный подбородок, грубые подушечки мягко обхватывают шею, Юнги целует нежно, слизывая сахарный вкус с губ Мини, и довольно мычит, чувствуя, как ему робко отвечают. Чужой язык осторожно касается его собственного, полные губы раскрываются, впуская ещё глубже. Он жмурится, пропадая в этом мгновение, проходится пальцами по выпирающим позвонкам, проглатывая скулящий стон наслаждения. Юнги не может позволить себе увлечься, как бы страстно не желал, но только с замиранием сердца ласкает напоследок, отстраняясь. Чимин улыбается, вздыхает понимающе и обходит крупную высокую фигуру, опуская створки окна не до конца, а оставляя маленькую полосу, чтобы доносился порыв прохладного ветра. В комнате ощутимо жарче, чем было до появления Юнги, но Мини обнимает себя за плечи, прислушиваясь к размеренному дыханию. Старший не впервые в его комнате, но слабое волнение импульсами проходится по всему телу, навевая неутешительные мысли. Юнги никогда не делал ему замечание за беспорядок, а чаще всего и вовсе не замечал, приезжая глубокой ночью на пару минут, но Чимину все равно неловко от самого себя. Он переступает с ноги на ногу, смотрит, как Мин стягивает толстую черную кожу и откидывает куртку на кресло, присаживаясь на краешек кровати. — Останешься? — шепчет с надеждой, ловя подзывающий взмах руки. Юнги долго молчит. Обнимает за плечи, не позволяет себе улечься на теплую чистую постель в одежде, оберегая пространство Чимина, и укладывает макушку на свое плечо, пропуская пушистые пряди сквозь пальцы. — Не могу, — так обреченно, смиренно. Чимин хочет обидеться, топнуть ногой как маленький и надуть губы, отворачиваясь. Но их моменты слишком ценны, чтобы лишать себя этих скудных минут, разрушая переплетенные в косичке нити. — Они уже спят, — пробует ненавязчиво, потираясь щекой о местами испачканную в машинном масле футболку. Угрюмая складка оседает между бровей. Юнги стискивает зубы, стараясь не думать о тех людях, что сейчас находятся на первом этаже, и прижимает мальчишку ближе к себе, усмиряя потяжелевшее дыхание. — Лучше не стоит, нежность, — журит, натянуто улыбнувшись, и держит стойкое спокойствие на лице, играясь с рукавом заношенной ткани на мальчишке. Всё снова заканчивается не начавшись. Чимин поджимает губы, коря себя за несдержанность, совсем забывая о том, что и Юнги не легко. Тяжело каждый раз отказывать, обрубать желания на корню и уезжать спустя минуты, проведенные в таящейся надежде на лучшее. Было бы другое время и место. Случились бы обстоятельства иначе — они могли бы открыто любить, забываясь в чувствах окончательно. Но всё неспокойно, тревожно и шатко, когда наслаждаясь забвенным поцелуем, на первом этаже раздается скрип половицы. Юнги не задерживается. Остается лишь шлейф его аромата и сиротливый взгляд, когда он привычно выскакивает из окна на террасу, исчезая в тишине улиц. Мини глушит желание заплакать, отдаленно слыша визг шин пикапа, и устало падает на простыни, комкая их в кулаках. Сон не идет совсем. С уходом старшего комнату поглотил запах отчаяния, такой густой и пугающий, что не хватает сил вдохнуть полной грудью. Чимин жмурится, сильно-сильно стискивает кулаки и машет головой из стороны в сторону, словно в надежде, что весь груз неприятностей выскочит и будет возможность собрать его в кучу, и засунув в мусорный мешок — избавиться навсегда. Желудок сжимается в пульсирующих спазмах, и только после «Я дома, маленький. Спи», пришедшего на телефон, Чимин покорно расслабляется, чувствуя мнимое умиротворение. У них всё хорошо. Справятся… Так волнительно каждый раз вспоминать их первую встречу. Чимин тянет слабую усталую улыбку, пробегая по крошечным картинкам в памяти когда засыпает, потому что так — Юнги рядом. Мысленно, но совсем близко. Это было чуть больше полугода назад. Совсем взбалмошное время, пропитанное неумолимыми печалями и ненавистью, граничащее с яркой влюбленностью. Чимин, по своей натуре, ответственный ученик, никогда не опаздывает и является лучшим во всем, не имея возможности сделать что-то не так. Но тогда, почти семь месяцев назад — он впервые нарушил свои устои, сжимая влажными ладонями беленькие лямки рюкзака, перескакивая пару ступеней узорчатой лестницы, пробираясь к своему шкафчику на третьем этаже, где хранились его записи на урок английского. То утро было выматывающим, раздражающим до такой степени, что Мини даже не отдавал отчет своим действиям, переходя на бег по школьным коридорам и не смотрел по сторонам. Листы в руках становились липкими от пота, мягкая вязка свитера покалывала в районе поясницы, но это было меньшим, что его волновало — от начала урока прошло больше десяти минут. Волнуясь и судорожно перебирая в голове оправдания, оставалось пару ступеней до нужного кабинета, но… что-то толкнуло его в грудь, и отшатнувшись, вся стопка материала — сложенная в нужном порядке — выпала из ладоней, разлетаясь хаотичными лепестками по полу. Чимин возмущенно ахнул. Только не это… — Чёрт, — прозвучал низкий, с хрипотцой голос. — Боже, мне так жаль… Чимин поднял расширенный взгляд. Перед ним стоял черноволосый парень с короткой стрижкой. Черная кожаная куртка, серые джинсы и массивные, немного поношенные ботинки… Совсем не школьная форма. Чимин видел пару раз этого паренька. Знал не особо хорошо, но достаточно для того, чтобы сложить своё собственное мнение. Мин Юнги. Всё, что нужно была держать в голове о нём — это то, что тот довольно странный. Несносный. Нелюдимый. Молчаливый. Он особо никогда не думал об этом, скорее просто знал и отмахивался, понимая, что эта информация ему ни к чему. Пару фактов крутились в голове, например, что Мин Юнги редко посещает занятия, часто прогуливает школу, остался на второй год обучения. Он старше. Ходили слухи, что уже несколько раз его ловили с сигаретой, если Юнги появлялся в школе, то спал на всех уроках, а перемены проводил в туалете или под огромным деревом на открытой площадке рядом с кафетерием. — Правда, прости, — его извинения звучали искренне. Юнги сел на корточки, начиная судорожно собирать все листы, немного сминая их в больших ладонях так, что у Чимина задергался глаз. Чудак… — Остановись! — прикрикнул Мини, ощущая зарождающуюся злость в желудке. Юнги замер, заламывая густые темные брови. Чимин не мог отрицать его привлекательные черты: широкие плечи, упругие мышцы, высокие скулы и округлый подбородок, покрытый легкой щетиной. Тонкие губы с уловимой розовинкой, бледная кожа и темные лисьи глаза, отражающие мерцание вины. Это было совсем не важно. Маленькая венка на лбу Мини пульсировала от раздражения, ему нужно было срочно на занятия, а не тратить время на сомнительные речи и взгляды. Он выхватил из рук Юнги свои материалы, закатывая глаза. — Прости, — повторил он, выпрямляясь, и оказываясь выше Чимина почти на голову. Мини хотел разреветься от досады и потраченного времени, и сложив кое-как в приемлемую стопку скомканные клочки бумаги, обошел паренька. — Мне действительно жаль, — вновь произнес старший. — Прекрасно, — выплюнул Чимин, кидая взгляд через плечо. — Просто прекрасно, — съязвил, делая пару шагов к нужному кабинету. Когда Чимин забежал в класс, отрывая целых двадцать минут от начала, он сразу же почувствовал неловкость, ловя взгляды одноклассников, прожигающих всё тело. С покрасневшими щеками он повернулся к учителю, который осуждающе посмотрел на него, и склонил голову. Несмотря на не особо огромный разрыв времени, темные рукава пиджака мистера Салливан уже были испачканы мелом, а на столе растекалась лужица от чая. — Прошу прощения за опоздание, — голос дрогнул и охрип от бега. Листы в его руках словно насмехались, напоминая о безалаберности. За всей суматохой, единственное, что Чимин понял и уяснил находясь в старшей школе — здесь труднее. Учителя не улыбаются, одноклассники хихикают не с тобой, а над тобой, оправдания выбрасывают на свалку. И не имело значения, что это было первое опоздание за все годы обучения. Салливан хмурил брови и качал головой, громко вздыхая. — Постарайтесь приходить своевременно, — прочеканил он. — И не отвлекать ответственных учеников. По классу прошлись противные перешептывания. Чимин склонил голову ещё раз. — Мне жаль. У него дежавю. — Садитесь. Он кивнул и сел на свое место, поднимая взгляд на Чонгука, который неловко улыбался, молчаливо поддерживая. Сосредоточиться не получалось, ему сделали выговор за ужасное выполнение задания, но Чимин промолчал о причине своей неготовности, обещая выполнить идеально позже. Остаток времени длился мучительно долго, и когда прозвенел звонок, Чимин постарался собраться быстрее всех, выходя из класса вместе с другом. Неловкие ситуации никогда не присутствовали в жизни Мини. Всё всегда было схвачено: лучший ученик, прилежный сын и ответственный подросток. Чимин никогда не был среди популярных, как любили выделять в средней школе. Назвать его нелюдимым тоже было нельзя, но общительность и миловидная внешность шла ему на руку, позволяя иметь хоть какой-то приемлемый статус. К нему обращались за помощью, часто делали комплименты внешности и фигуре, умоляя дать советы. Но он не причислял себя ни к кому конкретному, не искал возможности отсвечивать, и даже зная манию многих быть не последнем звеном — ему было плевать. Как бы не хотелось, но Чимин мог видеть одноклассников насквозь. Все их дрянные привычки, явные уродские ухмылки и прожигающие спину взгляды. Именно поэтому у него был только один друг — Чонгук. Странность заключалась в том, что Гуки был точно таким же: красивый, порой надменный, но умилительно искренний. Они познакомились спонтанно год назад, когда один старшеклассник устроил вечеринку в своем доме, зазывая абсолютно каждого. Это был первый раз, когда Мини соврал своим родителям, вешая лапшу на уши о том, что идет на ночевку к другу, делать презентацию и смотреть фильм, учитывая то, что друзей у него вообще не было. Небольшая хитрость, но его отпустили через крики и угрозы. Почему-то именно тогда хотелось выбраться из скорлупы и заглянуть за ширму иной жизни. Их дружба походила на тот самый случай, когда люди сближаются с первых фраз, обмениваясь ухмылками. Ненависть к выпивке привела их к заднему дворику дома, сталкивая лбами и неловкими извинениями. Тогда было так необычно: встретить кого-то такого же — не заинтересованного. При всей своей общительности и умение вести беседу — Чимин ненавидел это. Ему трудно давалось откровение, сложно было угождать и смеяться над глупостью, и когда он встретил похожего на себя — приятно ужаснулся. Гук — открытая книга с неизвестным концом. Старшая школа — это не про учебу. Самый малый процент уделяется действительно важным и, возможно, нужным вещам, погружая дни в нудную суматоху знаний и грубых голосов, вдалбливающих неинтересную информацию в сонные умы, даже не надеясь достучаться и увидеть ответный порыв, надрывая глотку за просто так. Старшая школа — это переоценка возможностей. И… неизвестность. Гуки повеселел, стоило оказаться в шумных коридорах, напичканных разными ароматами и телами. Он сжал лямку рюкзака, и боднув кулачком плечо Чимина, насмешливо фыркнул. — Мне стоит беспокоиться? Этого стоило ожидать. При всей своей нежной внешности и кроличьей улыбки, упрямства и понимания — этот негодник обожает находить изъяны в Чимине, прибавляя пару галочек себе. Не в плохом смысле, нет, просто, когда — очень редко — Пак не соответствует собственным требованиям, то сносит крышу всем, злясь и вынуждая держаться от него подальше, оберегая от горячей руки, но Чона это не отталкивает. Тому нравится давиться смехом после. — Забей, — пожал плечами Чимин. В его голове всё ещё крутились события неудачного утра, а после и этот разговор, пропитанные извинениями глаза и собственное пренебрежительное отношение. Как бы сложно не было, но Мини никогда не позволял себе откровенной неприязни, и вспоминая о своём насмешливом взгляде по отношению к крупному бунтарю, стыд покрыл нежные щеки пунцовыми пятнами. Желудок тревожно сжался. Он никогда не хотел быть похожим на своих родителей. Они прошли в кафетерий, взяв подносы в руки, набрали основное и закуски, присаживаясь за дальний столик в тени дерева на открытой площадке. Чимин без энтузиазма теребил трубочку от сока в руках, слушая чавканье Гука и, как и раньше, обводил остальные столики взглядом, не задерживаясь на ком-то конкретном. Ему не было важно знать этих людей, чтобы видеть их скрытые стороны. Это не имело никакого смысла, точно так же, как и он сам, раскрывающий безмолвно тайны остальных, но его взгляд упал на темную фигуру под толстым стволов клёна недалеко от беседок. Место, чтобы уединиться и остаться в тишине. Тихий вздох сорвался с губ Чимина, наблюдая за безмятежным лицом, прикрытыми веками, и затылком, упирающимся в грубую кору. В груди неприятно завыло странное чувство, липкой волной пульсируя по телу. Юнги не делал никаких движений, совершенно не привлекал к себе внимание, но Чимин не мог отвести от него взгляд, сканируя от черной макушки до поношенных ботинок. На улице был полдень, теплые лучи раскалили гравий и душистый газон, и если Мини запарился в мягкой вязке свитера, то сложно было представить, какого чудаку в кожаной куртке. Немного щурясь, Чимин пытался уловить его движения, даже не зная зачем, но просто… совсем один, в кафетерии без еды, с бутылкой воды. Раньше он никогда не обращал на него внимание. Стало любопытно. Самую малость от всего остального, но тень дерева, черный облик и не идеальное зрение уменьшили интерес. После обеда они выбросили мусор в урны, откладывая подносы, и проходя в дальний корпус на урок, Чимин вновь бросил взгляд в сторону дерева. Никого. Тогда Чимину казалось, что неудачное утро принесет ему только несчастье, в виде выговора от отца и безразличного фырканья матери, но это было совсем неважно. Все моменты пестрили жгучими оттенками, поскольку именно тогда — Мини нашел свое успокоение.

***

По просторному помещению со светлыми стенами разносится противный лязг посуды, мальчишка вжимает голову в плечи, ежится, наблюдая, как отец отделяет рыбу от костей, проезжая зубчиками вилки по дну узорчатой тарелки. Жирный кусок лосося в лимонном соке пропадает в стенках его рта, и вместе с удовлетворенным мычанием звучит грузный бас, напоминающий пугающее жужжание шершня. — Я слышал ночью звуки из твоей комнаты. Пугающая аура пахнет кисло. Чимин теряется, на ум совсем не идут оправдания, а говорить правду — обречь на страдания свое счастье. Пак Тиан — холодный, любящий дисциплину консервативный человек, не меняющий своих взглядов, кажется, с рождения. Мини не знает наверняка, но ему представляется, что отец, еще ходящий под стол — уже хмурил брови и ворчал, испепеляя всех неприятным взглядом. В доме он строг и требователен. Чимин сумбурно выдыхает, отодвигая в сторону тарелку с ненавистными морепродуктами. Аппетита совершенно нет, да и то, что он любит — никогда не готовят. Пушок ресниц подрагивает, взгляд не отводит. — Я смотрел фильм, — желудок пугливо сжимается, переваривает голодные спазмы и нервозность. Всё не так… Ужасный ужин, тяжелая атмосфера, аромат недоверия. Густая темная бровь с редкой сединой взлетает вверх, столовые приборы замирают в морщинистых ладонях. — Ночью спать нужно, — строгость голоса ощущается раздробленной раной в солнечном сплетение. — Ты совсем отбился от рук! — вонзает вилку в черри. — И вообще, как твои успехи в учебе? — пытливо, с наслаждением власти. Мини сглатывает, желая зажмуриться, и поглядывает на притаившуюся маму, в руках которой дымящаяся фарфоровая чашка подаренного отцом сервиза. Дорогая вещица, слишком красивая. Крупная дрожь щекочет загривок, дыхание утяжеляется, а на кончиках пальцев конвульсивно бьются венки. Он никогда в жизни не расскажет им о Юнги. Даже от одной мысли о том, на что может пойти отец, лишь бы было только по его правилам — жутко представить. — Прошлый семестр закрыт с отличием. Мистер Брэнсон передал благодарственное письмо и табель, я отдам тебе его после ужина, — отчитывается тихим голосом. Всегда сладкие ноты искажаются неуверенностью, но отец довольно кивает, возвращаясь к своему блюду. Чимин старается отвлечься. Рассматривает изученную досконально кухню, всматривается в вид из широких окон в пол, и поглядывает на ухоженный ряд свежих зеленых кустов — они ровно выстриженные, по форме напоминают воздушные шарики. Уже вечер, пропитанный пеклом гравий остыл, а высокие сосны едва пропускают закатный свет. Куинси красивый с заходом солнца. Малиновое небо смешивает палитру оранжевого и чуть алого, градиент изумительный, граничащий с редкой синевой. — Твои уроки готовы? — меланхоличный голос матери шелестит укором. Чимин расстраивается, отворачиваясь от сладких оттенков, смотрит на маму, и думает всего пару секунд, закусив краешек губы. — Всё готово, только… — страшно идти на шалость. — Мне не хватает некоторых материалов для идеальной работы. Отец прищуривается. — И? — Могу я сходить в школьную библиотеку? Пак Сева вздыхает. — Чимин, уже довольно поздно, — нет волнения, нет заботы, только любая возможность сказать «нет». — Ладно, — Тиан прокашливается, вытирая уголки рта салфеткой. Всё, что касается учебы — отдельный пунктик для него. — Только не засиживайся. Чимин сжимает губы в тонкую полосу, не позволяя улыбке вылезти наружу. Ласковые закатные лучи трепетно обнимают грудину в предвкушении. Сдержанно кивнув, он благодарит за ужин к которому даже не притронулся, но это не имеет значения — такие мелочи родители не замечают. Никогда. Поднимается тихо из-за стола, и пройдя к себе в комнату, подходит к шкафу, но смутно обводя полки взглядом, замечает, что большая часть вещей разбросана по комнате. Беленькие носочки лежат на пушистом ковре, толстовки на спинке стула, даже лифчик выглядывает из-под кровати. Единственное, что аккуратно висит на вешалке — школьная форма, пахнущая порошком и шлейфом сливочных духов. Мини теребит кожицу на большом пальце, ищет телефон взглядом, и найдя его на подушке, строчит пару коротких сообщений, забрасывая его в рюкзак. Ему хватает меньше десяти минут, чтобы найти чистые вещи, надеть белую толстовку, свободную юбку и казаки, выбегая из дома. Чимину совсем не нравится Иллинойс. По всяким причинам. Он нигде не был, кроме пригорода, что совсем странно с возможностями отца. Но тот придерживается своих принципов, живет скучнее некуда, не желая покидать родную землю даже на пару дней. Чаще всего — даже бизнес ведет из дома. Отдых Тиана составляют некоторые вещи: сводка новостей в газете по утрам с кружкой травяного чая; пару бокалов виски в пятницу перед камином; гольф каждую последнюю субботу месяца с друзьями из городского совета. Типичный суровый семьянин со своими тараканами. Тихую атмосферу разбавляют редкие голоса, смех, исходящий из разных площадок и веранд. Чимин вдыхает прохладный ветер, содрогаясь свежестью и спешит, теряясь во времени. Он подходит к заднему дворику школы, в это время здесь ещё бывают некоторые ученики, делающие проекты или участвующие в соревнованиях, тренируясь допоздна. Легкий клубок облегчения срывается с губ, замечая в тени старого клена местами ржавый, с потрескавшейся болотной краской пикап. Юнги выжидающе смотрит, даже издалека видно, как уголки губ тянутся вверх, но на лице не проскальзывает ни единой эмоции. Всё в нём напоминает бурю, холод и опасность. Чимин, если бы не знал своего так хорошо, наверняка бы подумал, что тот прячет пистолет за пазухой, а может и складной нож в ботинках. Даже взгляд старшего, кажется опасным. Тело реагирует тотчас, словно изучающие темные глаза проникают под кожу, наблюдают, видят насквозь. Чимин подходит ближе, не скрывает свою радость, и трепещет, видя нежность на дне угольных радужек. Ему становится нестерпимо больно, когда приближаясь вплотную, можно разглядеть мрачные полумесяцы под покрытыми тусклым светом глазами. Контраст между его бледной кожей и черными кругами ужасающе печальный. — Снова не спал? — взволнованно ворчит, скрывая желание расплакаться. Юнги ухмыляется, не отвечает, стискивает малыша в объятиях. — И тебе привет, душа моя. Чимин не может противиться ласке, даже в такие моменты, когда душу рвет на части от переживаний, а точных ответов нет ни на один вопрос. Правда в том, что он совсем не уверен, понравится ли ему хоть кусочек этой правды. Юнги — тихий океан, с пугающей глубиной, кишащей неизвестностью. — Дома всё хорошо? — низкий голос звучит где-то у загривка под мельтешащими от ветра волосков. Мини трется кончиком носа о маленький участок открытой кожи шеи, и выдыхает клубок горячего дыхания, мимолетно касаясь губами в легком мазке. — Ты сам знаешь, — Чимин едва шевелит губами, но голос мягкий. Благодарный. Тело Юнги напрягается. Крупные мышцы содрогаются от откровенной идиллии, скрытой под толстым клёном, впитывающим их тайные встречи. Ладони приглаживают плотную ткань на боках, немного щекочет поясницу, и Мин жадно вдыхает аромат своего мальчика, забываясь на мгновение. Он мягко прикусывает тонкую шейку, совсем игриво, ухмыляясь, но теряется, чувствуя, как маленькие пальчики пробираются в его немного отросшие волосы и нерешительно перебирают короткие пряди. Воздушно, шелковисто. Мини податливо льнет ближе, стараясь слиться воедино, и глушит порыв тоскливых капель в уголках глаз, отчетливо ядерных и жгучих. Близость так правило окутывает их теплом, и этих чувств так много, отчего слишком-слишком больно. Переполненные через край, выточенные красными крестами на запястьях. Юнги толкает его к пикапу, нависая скалой над маленьким телом, и словив нуждающийся в признаниях взгляд, несдержанно выдыхает сгусток рыков, врываясь в сладкий рот жадно и намерено нетерпеливо. Собирает слюну с привкусом вишневой жвачки, вбирает ее в себя, вылизывая рот с бесконтрольной жаждой, кусает розовый язычок, ласкающий гораздо осторожнее. Невиннее. Голова становится наконец-то пустой, а тело пушком сладкой ваты. Мини стонет тихонько, ощущая яркие языки пламени на оголенных участках, и откровенно дрожит, притягивая Юнги за шею ещё ближе. Он тонет в этом исцеляющим поцелуе, который вмиг становится самым необходимым в жизни. Крупные длинные пальцы аккуратно спускаются на изгиб талии, правильно ложась на тонкие участки и сжимают с одурительной силой, выбивая весь воздух из легких. — Юнги… — прерывисто бормочет Чимин в поцелуй, вырывает из острых зубов свою нижнюю, и запрокидывает голову назад, упираясь затылком в металл машины. Старший тут же слизывает вкус с шеи, покрывает поцелуями жилку и дышит глубоко запахом тела так нескромно, что Чимин вздрагивает всем нутром. Юнги не смеет украшать сахарное полотно своими отметками. Пекло стекает по стенкам желудка вниз живота, опаляя бьющиеся в агонии узелки жаром. — Ты делаешь меня слишком слабым, — хрипит Юнги ему в шею, размашисто лижет и эхо его слов простреливает Мини нещадными спазмами между ножек, заставляя течь обильной лужицей. Стон застревает в горле комком нетерпеливости, но так сладко доводит до головокружения, что остается только сдаться, поднимая руки вверх. В паху ощутимо тяжелеет, томно тянет и доводит до искр. Юнги отрывается от кожи, смотрит в помутневшие желанием паточные глаза и проводит большим пальцем по остренькому подбородку. — Нужно остановиться, — шепчет с чувством разочарования. Оттягивает сочную влажную губу, ощущая мягкость под подушечкой и хочет вновь насладится. — Запрыгивай, отвезу домой, — совсем не этого хочется. Но Юнги не может позволить себе дорваться до сокровенного. Точно не здесь, не сейчас. Чимин обиженно дует губы, чем выманивает новый чмок, и получив целомудренный поцелуй с усмешкой, садится на пассажирское, посматривая через окошко на опустевший темный дворик школы. Они со старшим ещё не доходили до самого главного, лишь укромно довольствовались страстными редкими встречами вне домов. Чимину становится дурно, когда он понимает, что их могли увидеть, а факт того, что отец не последний человек в их пригороде — сворачивает желудок в сгустке страха. Ему могли бы доложить по щелчку пальца, даже не отдавая отчет действиями и не думая о последствиях. Строгость отца всегда распространялась и на личную жизнь, которой до Юнги и вовсе не было, а сейчас, когда он стал самым лучшим секретом — паршивее вдвойне. Для Тиана всегда важно только одно — статус. Чем выше, тем лучше. Банковский счет в банке, заполненный до отказа, приемлемое местожительство и сбор местной характеристики. Юнги пролетает по всем пунктам, но это только проблемы отца, Чимину же совсем неважно. Ему плевать, что о них подумают. Только чувства к старшему делают его сильнее, позволяют любить жизнь, в которой они вместе. Но доставлять проблемы Юнги… совсем нет желания. — Всё хорошо? — намеренно едет медленнее, сохраняя возможность побыть подольше вдвоем. Чимин чувствует шершавую ладонь на оголенном бедре, дрожит и вновь хочет заплакать, укладывая коротенькие пальчики поверх узловатых. — Юнги… — М? — он ловит тревожный взгляд Чимина, и усиливает хватку. Возможность не расставаться, проводить вместе не минуты, а целые дни так заманчиво вспыхивают в кричащих иллюзиях, что нет сил терпеть, а только надеяться и желать одного. — Давай сбежим. Парочка слов врезается в прокуренные стены пикапа. Юнги плавно съезжает на обочину, совсем недалеко от дома Чимина, и затравленно смотрит, развернувшись к нему корпусом. — Мини, я…– толстый ком царапает горло. Веки Мини предательски пухнут. Кожа на шее и щеках покрывается пунцовыми пятнами, нижняя губа попадает в плен беленьких зубок с одним неровным, и он тяжело дышит, прислоняя ухо к плечу и трется. Несчастный, маленький. — Я просто… не знаю, давай уедем отсюда, — слова вылетают с первым жалобным всхлипом. Что-то в груди Юнги разламывается на осколки. — Боже, малыш, — старший тянется к нему, и не взирая на сопротивления, прижимает макушку к своей груди, поглаживая легонько загривок. Стон душевной боли въедается в кожу. — Тш, маленький, ну что ты… — Юнги начинает жмуриться от неизвестного чувства в груди. Смесь разрушения вонзается тупым стержнем в вену, хочется самому завыть в голос, видя слезы на любимом лице, но он должен быть сильным. Обязан… Время бежит сквозь пальцы, и осознание того, что нет возможности подольше даже просто поплакать на родном плече — убивает. Чимин чешет мокрый кончик носа, отстраняясь, но Юнги целует во все припухшие участки, слизывает соленые дрожки и оттягивает низ футболки, вытирая сопливую пипку. — Чудак, — на губах расцветает вымученная улыбка. Ураган в душе немного стихает. Юнги переплетает свои пальцы с крохотными, и развернув, целует каждую костяшку. — Сбежать… — словно пробуя слова на вкус, шепчет. Почти конец учебы, они заканчивают школу, и вся жизнь не воздушное облако возможностей. Совсем без вариантов. — я не могу этого обещать, но чтобы не случилось, я буду держать тебя за руку. Дыхание Чимина сбивается. Совершенно не тот ответ, который он ожидал, но возможно… гораздо ценнее и правильнее. Так много недосказанного… но ничего, ничего.

***

Тонкая перегородка едва заглушает храп. Юнги мучительно стонет, открывает глаза, морщась от отвратительного аромата. Тело ощущается грудой кирпичей — тяжелое, грязное, пропитанное табачным запахом и липким потом. Ледяные стопы касаются шаткого пола, и отпихнув пару жестяных банок из-под пива, Юнги стискивает зубы, выдыхая весь воздух из легких. Уродливая каморка, а не дом. Он отбросил простынь в сторону, проходя вглубь жилой части, наблюдая за спящим отцом, уснувшим среди мусора и каких-то огрызков, то от яблока, пленок от сосисок и скомканных салфеток. Дым все еще вьется над самодельной пепельницей, бывшей банкой кофе, переполненной окурками. Вонь въелась в каждую частицу помещения — если его можно назвать таковым, — но в перевозном доме для работ на полях дерьмовая изоляция. Даже окошко, выходящее на пустынные просторы Куинси, не пропускает должного воздуха, сохраняя конуру куском разваленной грязи. Юнги пробрался к раздвижной ветхой дверце, проходя в душевую — если её можно назвать таковой, — и прокрутил цветок, покрытый налетом. Редкие струи ледяной воды надрывно хлынули сверху, и довольствуясь этим, Юнги подставил лицо под прохладную воду, смывая противные ощущения. Кусок душистого мыла стер неприятные пятна машинного масла с кистей, и пройдясь им по всему телу, закрутил кран обратно, обтираясь чистым полотенцем. Юнги любит именно этот момент. Когда от него пахнет не убогой жизнью, а мятной зубной пастой и слабой свежестью. Это напоминает ему, что он всё ещё обычный человек, имеющий право на что-то большее, чем мертвецки спящий батя, похрюкивающий от безмятежного сна, где он наверняка снова бухает. И не хочется думать о том, что придется позже ехать с канистрами за водой, чтобы наполнить навесную бочку. Стараясь не шуметь, он аккуратно натягивает джинсы и обувает неудобные ботинки, прихватывая куртку. Болотный старичок припаркован совсем близко к пустой утренней трассе, недалеко от заправки. Юнги удалось завести его с пятого раза, срывая облако бранных слов с губ. Любовь к этой машине у него ещё с шестнадцати, именно тогда он и устроился в мастерскую к Намджуну, разрешившему при полной починке забрать рухлядь себе из-за слишком прихотливого обслуживания, выбрасывать на свалку было жалко. Пришлось слишком рано повзрослеть, чтобы выжить. Искринки табака разлетелись по ветру, пепел попал в салон, и зашипев, Юнги прибавил скорость, прищуривая один глаз от ядовитого дыма, оседающего на роговице. Желудок беспокойно заныл, поглощая тяжесть воздуха, но это уже давно не волновало его. Он подъехал к серому забору с небрежными разводами краски, паркуясь у самого входа, и отварив широкие ворота, пробрался внутрь. Стена привычного запаха ударила по обонянию. Входная дверь скрипнула. — О, Юнги, — кряхтя, Джун отодвинул от себя передвижной столик на котором скопились провода и гайки, шумно лязгающие и источающие густой запах старого железа. Темные волосы, прикрытые вязаной шапкой закрыли часть его глаз, создавая эффект прищура. — Как утро? Юнги вздохнул, покачивая головой. Он знает, что может не кокетничать при друге, но уважение из-за разницы в возрасте не позволяет сморозить вертящиеся на языке ругательства. Намджун всегда вел себя с ним, как старший брат, позволяя в редких случаях изливать душу туманными вечерами под хваленый виски, подаренный его женой, но меру соплям знал, обрубая любое желание расклеиться. — Жалкое, — отмахнулся он, стягивая с плеч толстую ткань, и отбросив на маленький диван у выхода, подошел к новенькой Ауди, стоящей в самом центре. Он поймал взгляд Джуна и безмолвно кивнул на машину. — Тормозной шланг в хлам, подлатать бы, — Юнги прошелся кончиками пальцев по белой краске. — Но это я сам, — добавил Джун, и словив непонимание на чужом лице, усмехнулся. — Школьники идут получать знания. Смешок прошелся по мастерской. Мин закатил глаза, скрещивая руки на груди. — Скажи это Джину, — фыркнул он, вспоминая маленького шкодника, изображающего кашель, лишь бы не идти на занятия. Юнги вспомнил надутые губки и налитые слезами глаза, ощущая теплый штиль в груди. Чимину бы понравился этот ребенок. — Это он от тебя нахватался, — перед глазами вспыхнула картинка кучерявого мальчишки, любящего юлить и строить глазки, прося поиграть с Юнги. — Кстати, — Намджун прокашлялся, кинул взгляд через плечо, и нащупав позади себя что-то белое, взял в руки и поднялся с места, подходя к младшему. — Это твоё. Юнги вопросительно вскинул бровь, беря в руки плотный конверт, и чего-то опасаясь, неуверенно открыл краешек, ошеломленно выдыхая. — Нет. — отрезал он, протягивая конверт обратно. Ким закатил глаза. Он прекрасно знал, чем эта суматоха закончится. — Клиент на Мазде был доволен, заплатил в тройном размере, — приврал немного. — Твоя часть. Намджун повернулся к младшему, блеск сожаления и боли плескался в тусклых скалах его морских глаз. Пожалуйста, не смотри на меня… как отец в трезвом разуме. Внутренности Юнги заныли, теплая волна благодарности осела на языке сладким отпечатком, трепещущем и слишком робким. Загривок приятно задрожал, покрываясь мурашками, и это не из-за количества денег в конверте, которых хватит на парочку месяцев сносной жизни, а от понимающего близкого. Юнги видит того насквозь. Намджун никогда не умел врать, но обижать его отказам будет слишком глупо. Поджав губы, он кивнул, стараясь передать взглядом все свои ощущения. Мягкая улыбка тронула губы Джуна, и он, словно отмахнувшись от наваждения нежности, принял суровый вид. — Так, бегом в школу, — рявкнул по-доброму. Юнги усмехнулся. — Так точно, — надев куртку, похлопал старшего по плечу, уже у выхода добавляя. — Саре и Джину привет от меня. — Лучше в гости чаще заходи. Не один. Перистые облака перекрыли топазы неба, заслоняя собой слабые блики солнца, прорывающиеся сквозь плотное полотно. Тяжелая атмосфера повисла в чистом воздухе. Юнги не уверен, стоит ли ему ехать на учебу, поглядывая за временем на треснутом экране телефона. Он терпеть не может заходить в школу, уже заполненную учениками. Всё это доводит его до ярого раздражения. Слухи не такие уж и тихие, особенно, когда они касаются собственной жизни. К счастью, Юнги научился не обращать внимание. То, что о нём чаще всего говорили — правда. Скрывать свое положение в этом гребаном мире не было смысла, и даже брошенные в спину усмешки, казались глупостью. Не раз после очередных заинтересованных взглядов он плевал на обучение, мчась по извилистым дорогам прочь, подальше от всего. Юнги представлял себе иную жизнь, ту, где он не будет разгребать долги отца и выбрасывать мешки бычков, а может уедет из Иллинойса вовсе, найдет хорошую работу и обеспечит им с Чимином самую волшебную жизнь. Зеленая лужайка у ворот школы ещё пустовала когда он подъехал, и мысленно радуясь, Юнги припарковал машину недалеко от основной стоянки, рядом с будкой сторожа в теневой стороне. Хрустящий щебень под ногами был единственным источником звука ранним утром, когда он упал на одну из скамеек кафетерия, укладывая на сложенные руки голову. Настолько рано для учебы, что у него есть время немного поспать, возможно, даже выспаться. Едва уловимый шорох опавших листьев проскользнул по асфальту, поднимаясь ввысь, и в легком порыве вновь осел на серый асфальт сухими пятнами. Юнги прокрутил шею до слабого щелчка костей, заламывая брови от неприятных ощущений, и вдавил пальцы в веки, пытаясь избавиться от сонливости. Школьный двор постепенно заполнялся учениками, и мечтая очутиться явно не здесь, Мин поднялся с места, оборачиваясь. Его брови недоуменно поднялись вверх, замечая маленькую, идущую прямо на него фигуру. Чимин нерешительно подошел ближе, оглядываясь по сторонам, прочистил горло, и сократив расстояние, облегченно выдохнул, подавляя крохотный скулящий визг от долгожданной встречи. У них было негласное правило, что они не будут контактировать в стенах школы, чтобы случайно не навлечь беду. Мягкий шелк пшеницы небрежным потоком заслонил часть прытких ярких глаз, напоминающих миндаль, и спелый румянец щек приобрел слегка вялый вид, не такой уставший, как у самого Юнги, но волнующий желудок. — Привет, — шепотом выдохнул, улыбаясь только краешками губ. — Здравствуй, — Юнги скрестил руки на груди, незаметно впиваясь пальцами в плотную кожу внутренней части бицепса. Зудящее желание прикоснуться, обнять и не отпускать никогда дурманит разум. Легкий ветер смахнул пару прядей Чимина со лба, открывая вид на бледные высыпания. Он вздохнул устало, словно не видел сна пару суток, Юнги не торопил, терпеливо дожидаясь. Тяжесть от притворного статуса чужаков оседает острым камнем на сердце. Младший прокашлялся, сглатывая. Маленькая впадинка между ключиц вздрогнула. — Я соскучился, — прикрыл глаза, беря себя в руки, и распахнув густые ресницы, заглянул в глаза Юнги, засматриваясь на воскресшие блики жизни. — Я не смогу вечером встретиться, — слова встали тугим комом в горле. После того, как он вернулся домой без опозданий, впервые ему было плевать на недовольный тон отца и безразличное поведение матери. Невидимые булавки проткнули тонкий слой кожи до нестерпимой боли за несправедливое стечение обстоятельств. Он не хотел так. Юнги ему до боли дорог. В груди предательски кольнуло. Юнги стиснул зубы, нахмурил брови, и прикусил щеку изнутри, не показывая грусти. Он всё понимает, знает и совсем не спорит. Не имеет права закричать на всю округу о своих чувствах, подставляя и себя и Чимина, довольствуясь секундной сценой. Блять, по венам растекается кипящая мучительная боль, но всё, что он может сделать на данный момент — понятливо кивнуть. На что он может надеется, просыпаясь каждый день в мерзких завалах и работая в свободное время в мастерской, даже не думая приводить туда своего мальчика. Никогда в жизни. Чимин слабо улыбнулся, топчась на месте, и его полные влажные губы засияли благоговением, неким облегчением и сладостью. — Я прихватил его тебе, — едва слышно сказал он, протягивая белый стаканчик старшему. — Ты совсем позабыл о сне, — помотал головой. Складка между бровей расслабилась, Юнги принял теплый картон в руки из маленьких ладоней, и по уловимому аромату понял — свежий кофе. Внутренний грубиян притих, задняя часть шеи покрылась жгучими пятнами от заботливой мордашки. Мимо них прошла толпа учеников, иногда косо озираясь, но ни он, ни Мини совсем не обратили внимание, пожирая друг друга взглядами. Нестерпимо хочется подойти ближе, слиться в любовном поцелуе и позабыть о всех тягостях, проваливаясь в чувства с головой. Хочется скрыться в тишине счастья, накрыться одеялом и лежать бок о бок, кусаться и доводить до сладких спазмов. Взгляд Юнги потяжелел. Он понизил голос, поддаваясь корпусом вперед. — Спасибо, душа моя, — кончик языка обжег глоток терпкого напитка с небольшой кислинкой и пряной отдушкой. Словно вкус любимых губ. Горячая влага опустилась в пустом желудке жарким грузом, протекая по стенкам горла, и всеми силами Юнги постарался не замычать от наслаждения. Чимин тихонько хихикнул, безотчетно облизывая кончиком языка нижнюю губу. — Я пойду, увидимся… Робкий голос покрыл мурашками тело Юнги. Он сделал ещё один глоток, сцепляя пальцы в кулак. — Да, совсем скоро. Скромная радость в груди заскулила. Стройная спина мальчишки в школьной форме изящно отдалилась, полы милой клетчатой юбки колыхнулись от легкого ветра, а крохотная ладонь придавила ткань на бедре, вызывая улыбку умиления. Он слишком прекрасен, слишком… Юнги смирился с принципами своей жизни. Он был беден большую её часть, и каждый божий день помнил, пытался исправить, но никогда не питал больших надежд на чудеса. И сейчас, сжимая в пальцах обжигающие чувства, смотря на ласковые пшеничные локоны — бедность хотелось истерзать вместе с собственным телом. … всё то, чем ты не являешься.

***

— Чонгук, как поживают твои родители? Сева придерживает стройную ручку стеклянного чайника сквозь полотенце, тонкой струей наполняя любимый сервиз фруктовым чаем. Гук благодарно улыбается, совсем скромно, и делая глоток, показно зажмуривается от вкуса, сыпля комплименты изысканному сочетанию. Чимин не в восторге от стечения обстоятельств. Он колеблется, поглядывая на мать и друга, что так удачно спелись, воркуя о чем-то своем. Так было и раньше, когда его семья впервые познакомилась с Чоном, а позже и с его родителями, каким-то образом находя общий язык. Чимин не мог сказать точно, какие намерения у мамы, но в её искренность он давно перестал верить, а славная улыбка Гуки только добавляет масла в разбушевавшийся в груди огонь. После собранной по крупицам смелости, и слегла неловкой встрече со своим чудаком, Мини не находил себе места. Его взгляд то и дело выискивал крупные плечи среди шумных коридоров, кнопочный нос незаметно затягивал аромат в помещении, морщась от разнообразных сочетаний. Всё было не то. Ужасно цветочно и свежо, а не прокуренно, с тяжестью и особенностью. Это подействовало на него удручающе. Той легкости и воздушной неизвестности словно и не было. Пылкое желание заклубилось в душе Чимина. Ему стало трудно в своей среде. Он с явным наслаждением мог сидеть на уроках, слушать монотонные истории и просто быть, как и обычно, одним среди других, но всё изменилось. Чонгук напросился в гости в конце дня, и если раньше Чимин ещё сносно воспринимал это, то сейчас — крупный канат окольцевал его шею. Шершавая грубость нитей с каждой притворной улыбкой матери приближает к головокружению. — … они устраивают на следующих выходных. Отец, конечно, был против, но мама настояла, — хихикнул Чонгук, прикрывая рот ладонью. Сева воодушевленно ахнула. — Невероятно, — грива прямых волос опустилась занавесом на плечи. — Ох, поучился бы Чимин у тебя… Ему не хватает нежности, думаю, ты и сам заметил. Да и в голове один ветер, — постаралась прошептать так, что звук ударил по перепонкам. Они общались, словно Чимин не сидит напротив, а находится где-то за пределами дома, беззастенчиво разглядывая его молчаливую фигуру. Чонгук наивный, видимо, воспринимает слова шуткой, поддакивает и стреляя подкрашенными глазками в Мини, тянет неестественную гримасу. Чимин — дрессированный щенок, потакающий своим родителям. Вся его жизнь расписана с первого дня появления на свет, и все мысли и действия — фильтруются, не являя их миру. То, чего он желал — дожидалось одобрения старших, а то, чего смертельно не хотел — получал с подарочным бантиком. Торопливость, мутная пелена на глазах и слабость — всё, что осталось в его скромных накоплениях. Он посмотрел на Чонгука, думая о том, что должен почувствовать обиду, непонимание, что скомканная неприязнь поселится в груди, но… там ничего. Это совсем несравнимо с тем, что притаилось на сердцевине тоскующей души. Чимину нестерпимо захотелось исчезнуть, испариться, а лучше всего — оказаться в сильных и больших руках, что так бережно прижали бы к себе и избавили от паршивых мыслей, щекоча большим пальцем за ушком. Даже не имели значения слова, поступки, а просто побыть немного в его личном пузыре. В слишком пугающем вакууме, ощутить скромное пространство некой свободы. Тугой ком подступил к горлу. — А ты как считаешь, Чим? — теплая ладонь прикоснулась к пальцами Чимина на столе, он поднял непроницаемый взгляд, встречаясь с рядком жемчужно-белых зубов. Улыбка друга оказалась пресной. Чимин аккуратно высвободил свою ладонь из мелкой хватки, укладывая на оголенное бедро, и кончиком пальца стал выводить узоры, ощущая покалывание и мурашки теплых воспоминаний. Рука Юнги сейчас бы ласково провела по коже, игриво ущипнула и пустила бы ток желания, томного и сладкого, заставляя дрожать. — Повтори, пожалуйста, — попросил сиплым голосом. Сева возмущенно вздохнула, прикладывая ко лбу унизанную кольцами руку. Белое золото сверкнуло насмешливой идеальностью. Чонгук постучал ногтями по гладкой поверхности стола. — Благотворительный вечер, — кивнул своим же словам, поглядывая то на госпожу, то на Чимина. — Моя семья устраивает его через неделю, твоя мама очень воодушевилась. Ну конечно. Его мать любит такое. Ей нравится входить в помещение и мгновенно — одним лишь излучением — заставлять всех окружающих относиться к ней как к сильной женщине. Чимину никогда не нравилось быть на мероприятиях такого рода вместе с семьей, и дело было даже не в фальшивых улыбках и чересчур пафосных манерах, а то, как его родители ввергали присутствующих в страх и ужас одним своим нахождением. Если в доме они не стеснялись позорить сына словами и прямыми упреками, то именно в таких местах, как приближающийся вечер в доме Чонгука, их взгляды были красноречивее любых слов. Та пылкая озлобленность, закатывание глаз и вульгарное отмахивание — стреляли больнее. Словно, словно им стыдно… — Ох, он будет только рад, — прощебетала Сева. Чимину захотелось стукнуть кулаком по блестящей поверхности стола, прикрикнуть на этих двоих и озлобленно залаять, топая ногой как восьмилетний ребенок, но он лишь вновь провел кончиком пальца по бедру, неуверенно кивая. — Отлично, — ладони Гуки соприкоснулись в хлопке. Маленькая королева… — Чимина, мы должны выбрать наряды! Маленький скулящий звук вырвался воздушным облаком сквозь пухлые губы. Чимин заломил брови. — Наряды? — наивность голоса делала его слишком эфемерным. — Точно-точно, — Сева любила хорошо одеваться. Тема моды не была ей слишком близка, но её стиль источал сдержанность и стать. — Гуки, родной, полагаюсь на тебя в этом вопросе. Впервые, за всю свою жизнь, Чимин хотел почувствовать в ладони тяжесть оружия. Комната — крепость. Небольшая гарантия спокойствия. После того, как Пак Сева устало покачала головой и пожаловалась на ужасную мигрень, Чимин понадеялся, что друг уловит этот явный намек, но всё оказалось иначе. В отличие от самого Мини — Гук любит разные красивые вещички, часами просматривает интернет-магазины и спамит их чат ссылками, которые тут же отправляются в мусорную корзину. Чимин хотел уединится. Он всё ещё не научился отстаивать свои права и быть смелее, поэтому скромно расположился на своей же кровати, поглядывая в окно. Весь дом был обустроен в классическом стиле, разбавленный редкими антикварными вазами и статуэтками, но спальный угол Чимина отличался колоссально. Теплый оттенок молочного покоился на стенах, увешанных небольшими вырезками из журналов или книг. Средняя кровать завалена множеством пышных подушек, белые полки и шкаф. Хаос и причудливая энергия. Он редко наводит порядок, предпочитая возиться в не заправленной постели кофейного оттенка, натыкаться на одну из своих футболок на мягком ковре и подбирать нужный учебник с пола, когда садится за рабочий стол у окна, заполненный кружками и вскользь брошенными безделушками. Разочарование родителей. Плюс был в том, что мать назвала его берлогу клоповником и без надобности не совала свой нос. Неряшливость — спасение. — Боже, когда ты обновлял свой гардероб? — Гук отпихнул стопой подушку в сторону, раскрывая дверки шкафа. Судорожно вздохнув, Чимин посмотрел на горку своих теплых свитеров, которые зверски скинули на пол к остальному бардаку. — Кошмар, просто кошмар… Я не понимаю, матерь божья, а это что? — Чонгук поддел пальцами комок большой и уютной толстовки цвета цикория, отбросив небрежно к остальной куче. Чимин невольно улыбнулся, вспоминая, как пепел от сигареты старшего случайно упал на толстовку, и как Юнги впервые громко при нём ругнулся, смахивая следы пальцами так, что испачкал ещё больше. — Прекрати, — попросил тихо. — Что ты хочешь там найти? — Моль, видимо. Чимин закатил глаза. Ему нестерпимо захотелось свернуться в калачик и уснуть, желательно навсегда, чтобы не слышать упреки ещё и от друга. Назойливая дыра внутри засквозила печалью, поглядывая на вечернее небо Иллинойса. Лазурный горизонт оставил маленькую шапочку солнца, затягивая его всё глубже и глубже. Такая далекая воздушная дымка счастья, за которой хочется погнаться и ухватить в ладони, словно милую бабочку, чтобы потом вновь отпустить. — Кстати, о чем ты говорил с тем придурком? — брезгливо фыркнул Чонгук. Чимин нахмурил брови. — Ты о ком? — Ну тот, боже, … Мин кажется, — колючий спазм прошелся по телу. Мини оторвал взгляд от широких окон, смотря на Гука. — Не называй его так, — совсем забылся, рявкая. Чонгук остановился, прикрыл одну створку шкафа и прищурился. — Прости? — он хмыкнул, скрещивая руки на груди. — Я говорю о Мин Юнги, если ты не понял. — И что? — липкий страх вцепился в горло. — Хватит обзывать людей, Гук. Это ужасно. Брови Чона подскочили вверх, щеки обдало жаром, а на дне глаз появился странный огонек. — Ужасно — это жить в развалюхе, иметь пьяницу отца и приходить в школу обдолбанным, — пренебрежение и яд выстрелили сильным потоком. Чимин зажмурился, чувствуя закипающую злость внутри. Он открыл глаза и увидел не того озорного мальчишку с родной улыбкой, которая придавала силы в этой никчемной жизни, а кого-то совершенно другого. Того, кого никогда не знал. Чужака. В ушах зазвенело от черствости, всех этих слов, которые совсем–совсем не хочется переваривать. Ты ничего не знаешь, ты ничего не знаешь… Его Юнги самый лучший. Сильный и волевой, никогда не был и не будет достоин таких отвратительных слов. Никто и никогда не узнает, через что ему приходиться проходить, чтобы стоять ровно на ногах каждый день. Никому не будет интересно, что все его пальцы стерты в кровь и покрыты чернилами грязи, потому что он вынужден работать ради выживания. Всем плевать, что он пропускал уроки и остался на второй год не по своему желанию, а от гребаной несправедливости… — Я хочу спать, тебе лучше уйти, — боль в глазах застыла. Голос вздрогнул, превращаясь в бесчувственный хрип. Чонгук фыркнул. — Чёрт, серьезно? Все слова и ругательства впились в горло мертвой хваткой. Будто всё, до каждой мелочи — неправильно. Жгучие чернила расползлись по телу, мрачная пелена затемнила обзор, и оглядываясь по сторонам, вспышка уязвлянной жалости к самому себе загорелась маленькой лампочкой над головой. Что он мог сказать единственному другу? Как объяснить то, что скребется на душе? И если раньше ему было приятно знать, что Гук рядом и поддержит, то сейчас… сомневался. Комок едва уловимой энергии рухнул вниз, ударяясь о скалы и исчез в глубинах собственных мыслей. Чимин не ответил. Посмотрел, как хлопнула дверь комнаты и прикрыл глаза с застывшими каплями, слыша скрип половиц. Возможно, возможно… так будет лучше.

***

Юнги до такой степени замучился, что совершенно не обращает внимание на вскользь ощутимые штрихи на своих открытых руках. Он прикрыл глаза, откинув голову на спинку старичка дивана, вслушиваясь в привычный звон шланга и льющегося масла. Иногда наступает мертвая тишина, обостренная, а иногда возвращается шум обычных вечеров в мастерской, загруженных массой работы и металическим запахом. Сам Мин полностью пропах такой жизнью. Он в принципе ничего не умел, разбирался только в машинах и байках, любил корпеть над проводками и пылью, вдыхая затхлый воздух в зоне отчуждения Джуна. Когда Юнги было четырнадцать, он впервые познал всю тягомотину и бренность выживания, пропуская уроки в школе, чтобы за пару долларов отдраить какому-нибудь снобу лобовые стекла недалеко от заправки Сайт Хилл — на северной трассе — куда прибегал после за жирным хот-догом, от которого крутило живот. Такой опыт был приемлемым, совсем не лишним, как и те скудные гроши, которые он откладывал на пару носков, или, возможно, чего-то ещё. Это было так давно, по ощущениям вечность назад, но он помнит каждый год своей жизни досконально. Обрывки в памяти мелькают серыми оттенками, такими, от которых потеют ладони и заходятся желваки под бледной кожей. Всё то время, которое так стремительно убегало и не оставляло за собой ничего хорошего — вымотало его, затуманивая рассудок. Чертов батя, который похерил на свою жизнь точно также, как и на собственного сына — получал лишь пособия по безработице, пропивая единственный доход в первый же день, заполняя маленький холодильник парой упаковок замороженных гамбургеров и литрами пива. Юнги смело называл его куском дерьма, совсем не беспокоясь о своей совести, но кинуть дряхлое тело не мог. Огромный валун какой-то вины, или, может сочувствия, не позволял просто взять и исчезнуть. Да и некуда было идти. Но было с кем. Он просто плыл по грязному течению, так и норовя утонуть в болоте. — Я закончил! Сонливое наваждение прервал звонкий голосок. Юнги прищурился, приподнимая голову. — Уже? Сокджин довольно закивал, прикрывая смешок ладошкой, и откинул черный маркер на диван, спрыгивая и убегая к отцу. Острая ухмылка коснулась губ Мина, он скосил взгляд на предплечье, рассматривая хаотичные завитушки и цветочки, которые нарисовал Джин. Чернила легли на его прозрачную кожу слоем ребячества, той самой беззаботности, которая самому Юнги была чужда. Мелкий паразит продолжил хихикать, вертясь вокруг Джуна ураганом счастья, путаясь ногами в шланге, за что отхватил легкий подзатыльник. Юнги беззлобно рассмеялся, почесывая руку. Если и есть то, по чему скучает каждый раз его сердце, то безоговорочно — это Мини и дни, проведенные в грязной мастерской Намджуна. Даже те моменты, когда он просыпается в каморке — мысленно находится здесь, на диванчике, среди своих близких. Пусть у них с отцом одна кровь, но семья это про другое. Совершенно иначе. — Сына, не мешай мне, — Джун дернул в руках тряпку, вытирая пальцы от машинного масла, но она уже настолько пропитанна соляркой и пылью, что сделала их только грязнее. — Вон, поиграй с Юнги. Джин насупился, топнул ногой в модных кроссовках, и фыркнув, подбежал к Мину. — Юни, помоги с уроками! Глаза Юнги расширились. Он дернулся в нервном смешке, теребя завитушки светлых волос мальчишки, и даже задумался. Когда он в последний раз делал уроки? Скорее всего… где-то год назад, а может и два, но это не имело смысла, учитывая, что в девятнадцать он еще учится в школе из-за повторного выпускного класса. — Лучше попроси маму, малявка, — вздохнул он, разочаровывая сам себя. Джин закатил глаза. Кто его этому научил? — С вами скучно, — пару раз подпрыгнув на диване, направился к двери, которая вела в дом семьи Намджуна. — Па, я домой. Джун улыбнулся и махнул тряпкой на сына, тут же отворачиваясь к материалам. Такие моменты влияют на Юнги слишком сильно. Внешне лицо непроницаемое, ни один мускул не дрогнет, но то, как пульсируют стенки желудка, напоминая трепыхание чего-то приятного — это то, что с ним происходит в кругу близких. Мгновения счастья выбивают его из колеи, но он не может позвонить маме, чтобы поделиться счастьем, не может подойти и обнять отца, чтобы ощутить тяжелый хлопок по плечу и мнимую поддержку, и всё, что у него остается — смотреть на семью Кимов, сохраняя в себе семейное тепло как можно четче. Иногда ему кажется, что оцепенение поглотить каждую клетку тела, а способность справляться с ситуацией — окажется дерьмовым порывом, руша то, что у него осталось. У него столько недостатков, столько проблем и переживаний, что задерживая дыхание, Юнги мысленно молится в надежде не потерять ту часть себя, где он всё ещё человек. Он думает о своем мальчике каждую минуту, и терпит щупальца страха, окольцовывающие шею. Что он может дать Чимину? Он беден, разрушен и влюблен. Он прощается с Джуном ближе к десяти вечера, проскальзывая аккуратно мимо матового Харлея, стараясь не задеть зверя, стоимостью чьей-нибудь почки. Вечерний воздух обдувает теплую кожу, Юнги накидывает куртку, перед этим усмехнувшись с неординарной татуировки, и запрыгнув в пикап, заводит с первого раза, выезжая на главную трассу в сторону города. В Куинси всегда пахнет дымкой сожженного мусора. Недалеко от химчистки в конце города за самим зданием есть небольшой участок с металлическими баками, отчего запах разносится на всю округу. Порой яблоками в карамели, а летом скошенной травой. Он утопает в пышных сосновых рощах, которые чередуются с бескрайними полями и фермами. Городок богат универмагами, особняками в колониальном стиле, стоявшие в уединении на холмах, парками, где можно устраивать праздники. Он так далек от этого всего. Проигрыватель в машине был старомодный, работал через раз, а если и улавливал неточные волны, мог издавать кряхтящие звуки, походившие на аудиозапись криминальных улик. Юнги одной рукой потыкал на кнопки, хлопнул по панели, и довольно хмыкнул, прибавляя громкость неизвестной песни. Руль в ладонях ощущался тяжело, но уже настолько привычно, что даже посылал по телу некий азарт. Азарт не потерять управление. Длинные пальцы хаотично отбивали ритм, и Юнги, устало выдохнув, скосил взгляд с пустой трассы на соседнее сиденье, сипло прокашливаясь. Дыхание потяжелело, он убавил скорость, вильнув ближе к обочине, и решил остановиться. Белый картонный стаканчик с небольшим кофейным отпечатком на дне покоился пассажиром, подмахивая в такт движению автомобиля. Юнги прикрыл глаза, глуша мотор. Чёрт. Неумолимое чувство вонзилось под кожу терпкими сгустками, совсем странное, которое раньше не тревожило. Это было напоминание, слишком манящее, чтобы противиться искушению. Сквозь закрытые веки Юнги перенес себя в шумный школьный двор, и если обычно мысли об этом грозились вырваться из него тошнотой, то сейчас, сейчас совсем иначе. Чимин прокрался так незаметно в его скудную жизнь, и совсем не из-за проклятых листов, которые Юнги испортил достаточно давно, а гораздо раньше, заставляя ненавидеть жизнь ещё больше. Не то время, не то место. Иногда уроки ему удавалось отсиживать на заднем дворе или в туалете, а шумные перемены проводить в тихой библиотеке, ловя крохи сна среди классики. И тогда это было чем-то обычным, нормальным, пока в один из таких дней год назад он не стал свидетелем поломанной стойкости одного мальчишки, тихо плачущего над горой учебников. У Юнги никогда не было друзей в стенах школы, совсем отсутствовало желание выходить на контакт с одноклассниками, но то мгновение надломило все выстроенные баррикады. Просто хотелось подойти, неловко обнять и успокоить, сказав, что понимает… Но правда была в том, что он ни черта не смыслил. Смотрел с укромного места на содрогавшиеся плечи и зажатый ладонью рот, ощущая себя виноватым, подглядывавшим за откровением. Пак Чимина знали все. Но что знал Юнги о нем? Богатенький ребенок, отличник и любимчик учителей, не совсем популярный, но не лишенный внимания. Его знали все, но на тот момент, вдыхая слабый слой пыли и аромат страниц, Мину казалось, что он открыл частицу уязвлянной тайны, доступной только для него одного. И, черт, скулящие всхлипы показались самыми тяжелыми выстрелами, что удавалось услышать ему за всю свою жизнь. Сохранились в памяти так отчетливо, до скрежета зубов. Даже сейчас, когда Юнги видит слезы на любом лице, он чувствует себя самым слабым человеком на свете. Словно у него нет никакой возможности исправить эти мгновения, пообещать, что всё будет хорошо. Произнеси он вслух — всё станет тоньше льда, покрываясь паутиной трещин. Они долго шли к тому, что сейчас происходит между ними, преодолев ненависть, хрупкую надежду и теплый валун влюбленности. У него нет стабильности ни в чем, кроме любви к Чимину и ужасных условий жизни. Юнги дышит глубоко, думает и думает, болезненно улыбаясь. Его телефон издает звук уведомления, и посмотрев на сообщение, желудок сжимается, а руки на автомате заводят машину, теряясь в правильности своих действий. Через двадцать минут он тихонько, по привычке бросает самый мелкий щебень в окно, стараясь не топтать ухоженный газон. Макушка Чимина выскакивает тут же, он улыбается. — Иди к парадной, — громко шепчет, даже в тишине ночи они продолжают говорить едва слышно. Юнги впервые находится у порога его дома, совсем непривычно и слегка жутковато. Когда Мини открывает широко дверь, ему нужно вдохнуть глубоко пару раз, только после этого переступая порог. — Они уехали, наверное, до завтра. Мин нерешительно прошел, ссутулившись и держа на локте куртку. Он казался таким нежным, ещё юным мальчишкой, что у Чимина защемило сердце. Было так легко забыть, что ему всего девятнадцать. — Я спрятал машину через пару улиц отсюда, — сказал Юнги. — Никто не должен увидеть. От этих слов сердце Чимина вновь заболело. Еще одно напоминание, очередная пощечина в копилку отвратительной вины. — Пошли ко мне, — Юнги кивнул, озираясь по сторонам, словно был уверен, что родители появятся неожиданно из-за угла. Мини вздохнул, молчаливо показывая куда идти, и его так покорно послушались, что цепкая боль вновь охватила тело. Юнги ни разу ему не отказывал. Даже будучи уверенным, убежденным, что будут неприятности — угождал прихоти, забивая на свой комфорт. Привычный полумрак комнаты разбавила настольная лампа, опущенная в самый низ, скрывая яркий поток света. Чимин прикрыл за ними дверцу, и прислонился к ней спиной, выжидающе смотря на широкую спину. Юнги положил куртку в уголок у кресла, развернулся, и растянул губы в небольшой улыбке. — Ты убрался? Щеки обдало кипятком. — Я… мм, да, — промямлил. — Мне нравился твой хаос. Чимин прерывисто выдохнул, не сдерживая счастливый смешок, и скользнул взглядом по телу старшего, задерживаясь на предплечье. Его бровь лукаво поползла вверх. — Это? Юнги опустил туда взгляд, ухмыльнулся и покачал головой. — Джин нарисовал. Сын Намджуна. Мини кивнул, повиснув в приятной тишине, вспоминая мимолетные рассказы о хороших людях в жизни своего чудака. — Получилось красиво. — Ты красивый, — Юнги сократил расстояние между ними, шепча слова в приоткрытые от смущения губы. Чимин прикрывает глаза, чувствует рябь мурашек на спине, и тянет руки к Юнги, цепляясь за широкие плечи крепко, впиваясь короткими ноготками сквозь футболку в кожу. Поцелуй получается совсем иным, наглым, откровенным, жарким. Они стукаются зубами, язык Юнги кружит по всему пространству, доводя до громких несдержанных стонов, и цепляясь сильнее, Мини кусает его губу, получая в ответ рычание. Туманная дымка заслоняет зрение, дыхание тяжелеет, и словно под толщей воды, Чимин не отдает отчет своему звучанию, постыдно и развратно поскуливая. Руки Юнги до сладкой боли сжимают талию и бедра, хаотично хватаясь за все участки, вжимая в себя полностью. — Я могу не сдержаться, — грубый шепот оседает на мочке. Юнги прерывисто дышит, кружа языком по ушной раковине, и мягко сопит, теряясь от ощущений. Чимин теряет всю смелость, заламывая бровки от наслаждения, но вопреки страху, вплетает пальцы в волосы Мина, ногтями царапая кожу. — Пожалуйста, не останавливайся, — отчаянно, сбито. Низ живота сводит приятной болью, тонкие стеночки пульсируют, спускаясь потоком обжигающего тепла к пухлым нетронутым складочкам. Все мысли кишат, превращаются в кашу и бьются в конвульсиях, когда большие ладони сжимают до белых пятен перед глазами талию, и спускаясь плавно ниже, приподнимают бедро, поддерживая совсем близко к смущающим местам. Юнги не позволяет возбуждению завладеть им полностью, оставаясь трезвым насколько это возможно, но сладко поддается вперед, проезжаясь скрытым в джинсах членом по истекающей смазкой вагине. Взгляд темнеет, воздух сгущается, а тело превращается в мягкое месиво, чувствуя приятное давление. Чимин стонет, упираясь головой в древесину, и вскидывает таз, дорываясь до приятного трения снова. Домашние шортики впиваются вместе с бельем в хнычущую киску, пропитываясь пряными выделениями, и чавкающие звуки дурманят Юнги окончательно. Он теряет всю свою выдержку, подхватывая мягкое тело за пухлые бедра, и развернувшись, слепо идет к расправленной кровати, укладывая Мини на простыни. Спешить совсем не хочется. Распахнув губы, Чимин настойчиво мурлычет, попадая в горячий плен губ старшего. Юнги кусает и лижет, впитывает высокие стоны, и устраивается между нежных бедер, поддаваясь вперед. В штанах ощутимо тесно, слегка больно, но трение заглушает желание скинуть все вещи, сохраняя себя в правильности. Еще не время, совсем рано, не то место. Юнги очень хочет, сильно желает своего мальчика, но точно не при таких обстоятельствах, где он словно вор в ювелирном, вынужден озираться и прислушиваться к звукам с первого этажа. Юнги вжимает возбужденный член в киску, получая прекрасные хныки удовольствия. Руки мальчишки блуждают по спине и загривку, не отдавая отчета царапают до красных полос, получая болезненный ответный укус в плечо. Все страхи сгорают, разлетаясь пеплом по комнате в мгновение, когда они впервые позволяют перейти эмоциям в безудержные порывы. Мини скулит в поцелуе, ахает от приятных тянущих спазмов, поджимая пальчики на ногах, и сладко вздрагивает, когда Юнги сжимает половинки, удерживая крепко для ощутимого трения. Мазки поцелуев отпечатками ложатся на изгиб плеча, тонкой пунцовой шеи, и лаская мягко кожу, Юнги теряет ту грань, где находится он сам. Без горячего тела, без мыльного взгляда Мини, без его сладких воздушных губ. Чувства вонзаются в него сильным, тяжелым ударом, пронзая насквозь до глубокой пульсирующей раны. Он спутанно тормошит свою душу, не видя больше свою жизнь без маленького хрупкого мира, где он действительно любим, нужен и дорог. Ему нестерпимо хочется завыть в голос от успокоения и принятия этой истины, но он только пылко целует в губы, жмурясь от красных всплесков под веками и вжимается в тело сильнее, приближая их к пику наслаждения. Чимина бьет крупная дрожь, между ножек раздается теплая конвульсивная рябь, и он впервые дорывается до головокружения, вскрикивая в губы Юнги. Складочки пульсируют, оргазм тягуче простреливает все его тело приятной сладкой волной, срывая с уст неразборчивое бормотание. Мышцы Юнги сжимаются судорогой, тяжесть в паху доходит до пика, и толкнувшись в разнеженную, слишком чувствительную вагину сильнее, он впивается жарким выдохом в губы Мини, кончая в джинсы. Глаза в глаза чувствуется иначе, чем всё, что было до. Маленькая ступень их неопределенного будущего плавится, стекая лавой в осознание. Они могли ходить вокруг своего желания долгое время, лишь подпитываясь и скромно скрывая демонов, но все это оказалось напускной чушью, делающих их слабыми друг перед другом. Юнги больше всего на свете желал прикоснуться и попробовать своего мальчика, но опасался неправильности. Но он совсем не учел того, что с Чимином правильно всё. Каждое движение, вздох и смех. Все-все, до неуловимого грамма. Он чувственно выдыхает, сминая влажные губки в нежном откровенном поцелуе, продолжая нависать над хрупким тельцем, и тянет слабую улыбку, потираясь кончиком носа о носик Мини. Такой взъерошенный, смущенно-красный и разнеженный Чимин делает Юнги окрыленным. Глаза, покрытые туманом оргазма ведут молчаливую битву, сражаясь сбитым и тихим дыханием. Они совсем одни в своем коконе. И сейчас в Юнги столько сил, чтобы исполнить любую прихоть и каприз, даже такой абсурдный, как сбежать. Чимин не хочет закрывать глаза. Ему кажется, что сделай он это, всё испарится. Исчезнет с мягким шепотом, проскальзывая в щелку окна. Но Мини не хочет терять свою красную нить, шепча сладко в сомкнутые губы Юнги. — Ты останешься? — с той же наивностью, надеждой и затишьем после. Веки Юнги смыкаются тяжелым грузом, он хочет справиться с той ложью, которой они кормят друг друга, но слепо целует мальчишку в поджатые губки и болезненно выдыхает. — Не могу.

***

— Что, черт возьми, в моем доме делал этот мальчишка? — Тиан зло дышит, грузными шагами расхаживая по залу. — Ты издеваешься надо мной, да? Мелкий паршивец. Чимин никогда в жизни не видел отца таким разъяренным. Пышущий злостью, строгостью и кипятком боли. Никогда в жизни Чимин так не боялся собственного родителя, как сейчас. Его внутренности сковывает липкий страх, а тело дрожит от каждого взгляда и слова, бесцеремонно вонзающегося под кожу. Ему стоило учесть камеры на крыльце, и знать заранее, что у входной двери стоит электронное оповещение, сохраняющее каждый вход и выход на системное сохранение в телефоне отца. Раньше паранойя Тиана совсем не беспокоила, что и подвело Чимина к самой грубой оплошности, вжимаясь в спинку дивана от тягучего разрушения. — Я вложил в тебя все силы, неблагодарный щенок, а ты водишь к нам домой мерзкое отродье! Думаешь, я не узнал, кто он? Ты меня совсем за дурака считаешь? Тиан рассмеялся, поднимая голову к потолку, и хрип его смеха оказался больнее любых переломов. Издевательский, пренебрежительный, колкий. Сева совсем испарилась, и даже сквозь тяжелое дыхание, Чимин уловил свист закипающего чайника, жмурясь от подступающих слез. Он же никогда ничего не делал без спроса, всегда слушался и был правильным, а сейчас, позволив себе полюбить — проиграл негласную битву. Хуже всего то, что он даже не знает, чем это обернется для Юнги. Не могу. Словно он всегда чувствовал и знал, что до добра их счастье не доведет. Чимин тоскливо провожал его ночью, вздыхая от сладких поцелуев, и спал так прекрасно, впервые не ощущая тяжкого отчаяния на сердце, пока утром не проснулся от остервенелой хватки на своем запястье. — Так, слушай меня внимательно, — Тиан прокашлялся, почесал пальцами за ухом, и вновь превратился в хищника, вонзаясь густым черным взглядом, пропитанным яростью в сына. — С этого дня ты ходишь только в школу и обратно, нигде не задерживаешься и отписываешься матери каждую секунду! И не дай Бог я узнаю, что ты ушел с урока или снова встретился с этим паразитом… Я обещаю, Чимин, я буду говорить по-другому. Чимин сомкнул губы в тонкую полосу, не позволяя всхлипу вырваться, и опустил голову, перебирая в пальцах подол пижамной футболки. — Я просто не понимаю, совсем не понимаю, — гораздо тише произнес отец, отодвигая стул от стола с громким скрипом. — Что с тобой стало? Я думал, что давал тебе достаточно, чтобы получить хотя бы каплю благодарности. И чем ты мне отплатил? Подставил себя под руки этого грязного выродка? Нет, нет, нет. — Юнги не такой, — прошептал Мини. — Заткнись! — закричал Тиан. — Марш к себе в комнату! И телефон на стол, а если выкинешь какую-нибудь дрянь, я за себя не ручаюсь. Мини почувствовал, как горячие слезы потекли по щекам. Он поднялся на ватных ногах, и дрожащими пальцами протянул телефон отцу, сжимаясь от хватки, с которой его выдернули. Чимин простоял в оцепенении несколько секунд, подавляя всхлипы, и подняв голову, заглянул в отцовские глаза, не видя там ни капли снисхождения. Рот Тиана порывался открыться, но в итоге, всё, что он сделал — брезгливо фыркнул, отворачиваясь. Маленький мир внутри рухнул, как и надежда на хороший исход, когда поднявшись в комнату, он опустился на скомканные, еще хранящие тепло простыни, утыкаясь носом в подушку. Запах Юнги почти выветрился, остался лишь крошечный отпечаток, пропитавшийся жгучими слезами. Громкий и уродливый плач не заглушили даже подушки и ладонь, которую Мини прикусил, оставляя грубый отпечаток от зубов. В нём накопилось столько эмоций и жалкой боли, разбитой вдребезги только потому, что он позволил себе быть смелее, отважнее и хитрее. Чушь, чушь. Он жалкий мальчишка, поверивший в розовые облака, забывая, что понимание родителей — это последнее, что подарит судьба. Так хочется уткнуться в плотную, пахнущую потом и бензином шею, прикусить желваки и заснуть в любви. Окрыленной, неземной и правильной. Юнги… Как теперь с ним связаться? Чимин рыдает громче, прикладывая ладошку к загнанно бьющемуся сердцу и воет, словно попавший в капкан зверек в чаще леса. Одинокий, слабый и погибающий. Чимину кажется, что он умирает. Такая боль сродни настоящему выстрелу в сердце, мимолетная отдача и жидкая лужа несчастья, окрашенная бордовым. Он жалобно скулит, вдыхая совсем слабый запах старшего, и плачет сильнее, ненавидя себя за такую ужасную и необдуманную ситуацию. Если бы он хоть раз подумал головой… если бы просто уснул, написав Юнги парочку нежных сообщений, если бы… Если бы он был умнее и не таким эгоистом, он бы не оказался сейчас испуганным за своего чудака, который наверное пока что ничего не подозревает, убивая руки на работе. Лежать в слезливых сгустках стало проще после парочки часов. Горло сжато комом, а нос разодран до красной корочки. Пальцы приросли к полностью выветрившейся подушке, а вместо сил, появилось желание исчезнуть. Чимин просто смотрел в окно, на то, как плавно вечер опускался на ненавистный городок и представлял, как маленький камешек стукнет по окну, сердце сладко зажмурится, а через секунду появится Юнги с фирменной ухмылкой, выдыхающий прокуренный воздух в комнату. С ним стало бы легче. С ним бы всё ощутилось правильнее. Не могу. И Чимин вдруг понимает, что тоже совсем не может. Он тихо всхлипывает, накрывается тяжелым одеялом и проваливается в сон, мечтая побыть счастливым хотя бы в нём. Его будит мама. Впервые за долгое время зашедшая в комнату. Как всегда одета элегантно, держит в руках стакан воды и таблетку. Чимин разлепляет пухлые веки, фокусирует зрение, и замечает покрасневшие глаза Севы. — Чимин, выпей, это обезболивающее, — ее голос удивительно нежен. — Спасибо. — Собирайся, я отвезу тебя в школу. Она тихо выходит из комнаты, аккуратно закрывая дверь, даже не сделав замечание беспорядку, и Мини совсем не понимает, но впитывает тепло этого жеста в себя. Он вяло умывается, даже не смотрит в зеркало, надевает школьную форму и отказывается от завтрака, выходя вслед за матерью. Сева ничего не говорит, ведет плавно и не включает музыку, позволяя оставаться в уеденной тишине. Чимин не хочет ее ни о чем спрашивать, точнее не то, чтобы не хочет, а боится. Он слышал перед тем как уснуть голос отца, понимал, что Тиан продолжает ругаться, но знать, что происходит в данную минуту — боязно. Когда до школы остается пара кварталов, Сева неожиданно останавливается. Её дыхание тяжелеет, а веки вновь отдают покраснением, плескаясь в океанах неизвестной тревоги. Чимин никогда не видел маму такой. В его глазах она была женственной копией отца — безжалостная, холодная и сильная. Он не помнит своего детства, не может сказать как она вела себя тогда, но ему хватило и осознанных лет, чтобы усомниться в своей значимости. Сколько бы не было обид, пролитых слез и ругани — Сева оставалась стойкой к любому исходу. Она держала лицо ровно, подбородок высоко, а удар крепко. Хладнокровная леди. Чимин совсем не познал маминой ласки, никогда не был на первом месте в её сердце, а наверстывать упущенное было уже слишком поздно. Родительское отношение сделало Чимина сильным. Подстать семье Пак. Но он не опустится до их озлобленности и деспотии, как заложено в их характерах. Сева несмело озирается по сторонам, поглядывает на время и ловит вопросительный взгляд Чимина, прикладывая руку ко лбу и до красноты его трет. — Я заберу тебя после школы, — начинает она с привычной стойкостью. — Вот телефон, — Мини берет его в руки, прижимая к груди. — Пиши мне часто, пожалуйста, отец потом проверит, — и замолкает на длительную минуту, собираясь с силами. — Я намеренно опоздаю, у тебя будет больше пятнадцати минут, чтобы решить свои проблемы. Сделай так, чтобы вас никто не увидел. Это всё, с чем я могу помочь, — говорит она напоследок, вновь выезжая по дороге к школе. Глаза Чимина наливаются краснотой, отчаянием и благодарностью. Он неверяще смотрит на маму, сжимая одну ладонь в кулаке, а другую с телефоном всё ещё прижимает к груди. Как никогда раньше ему захотелось её обнять. Просто прикрыть глаза и поддаться вперед, чувствуя ее материнское тепло. Эмоциональный всплеск давит больно. Чимин видит определительные знаки, когда они в паре метров от школы, и решается пойти навстречу искренности, кишащей в нём штормом. — Спасибо, мама. Он давно не обращался к ней так. Чимин даже не может вспомнить, когда они просто спокойно болтали ни о чем, вместе пробуя новый сорт чая. Глаза Севы на моменте расширяются, а с ее губ падает легкий воздушный выдох. Она плавно тормозит у ворот, и ничего не отвечает, все ещё смотря перед собой, и протягивает руку к сыну, слепо сжимая бедро. Касание обжигает. Не так, как было с Юнги. Не так, как делал сам Мини. Совсем иначе… Её хватка мелкая и кроткая. Унизанные кольцами пальцы едва задерживаются, но длинные красивые ногти напоследок отбивают свой ритм, и тепло исчезает. Голос её болезненно нежный. — Беги в школу, Мини. Чимин не знает, продлиться ли ее нежность дома, насколько дальше они зайдут и зайдут ли вообще, но сейчас ему хватает этого мимолетного чувства, чтобы поверить в хорошее. Даже если это был момент жалости… с этим можно справиться. Когда Чимин забирал нужную тетрадь из шкафчика, его слегка толкнули в лопатку. Он резко обернулся, и его взгляд затрещал колкостью. — Привет, — Гук опустил голову, но не услышав ответ, вновь поднял, хмурясь. — Боже, ты выглядишь… — Ужасно, я знаю. Ты что-то хотел? После той ссоры в его комнате они не общались. Привычный поток сообщений от Чонгука прекратился, а сам Мини не хотел идти на уступки. Слова о Юнги сильно задели. Вонзились слишком больно, чтобы поддаться навстречу первым, да и вообще, чтобы поверить вновь. — Всё хорошо? — Чон придвинулся ближе, заглянул в глаза и тяжело вздохнул, отходя в сторону. Мини покачал головой, закрывая шкафчик, и обойдя друга, пошел в сторону кабинета, слыша шустрые шаги за собой. — Если ты из-за того придурка, черт, то есть… Юнги, — Чимин резко остановился, оборачиваясь. — Это же такая мелочь, Чим, хватит из-за пустяка обижаться. Мысли хаотично забились к конвульсиях. Коридор постепенно опустел, а сердце Мини болезненно завыло от незнания — в школе сегодня чудак или нет. Он посмотрел на друга другим взглядом, откровенным и совсем не обиженным. Ему даже захотелось улыбнуться, подарить Чонгуку немного своего тепла и тех ощущений, которые он испытывает находясь рядом с придурком. И возможно, он поступает слишком глупо, по-детски наивно и смешно, но Чимину хочется прямо сейчас сделать эту сладкую глупость. — Я люблю этого придурка, — чувственно шепчет. — Люблю. Очень люблю, Чонгук, — с придыханием. Глаза наполняются слезами облегчения. — И если ты не в силах принять этого, то прости… Огромный валун боли схлынул грузом вниз. Плечи расслабились, а тугой сгусток узлов в желудке ослаб. Дышать стало как-то легче. Он впервые не побоялся сказать о своих чувствах вслух. Взгляд друга становится непроницаемым. Гуки громко выдохнул и отступил на шаг назад, мелко покачивая головой. Чимин не ждал никакого ответа, уже вообще ничего не ждал, но молчаливость повисла толстой пропастью между ними. Возможно, это сложно… возможно, неправильно, но возможно… Чонгук зашел в класс, так и не проронив ни слова, а Мини почему-то почувствовал облегчение. Возможно, возможно… так будет лучше. Уроки протекали мучительно медленно. Порой ошеломленный взгляд Чона встречался с пустым Чимина, но ни один из них не задерживался дольше, чем на пару секунд. Вся жизнь по одному щелчку изменилась. Совсем не в лучшую сторону. Телефон в портфеле грел тяжестью, но собрать силы по кусочкам и настрочить пару слов показалось труднее, чем сделать что-либо иное. Да и боязнь того, что отец может как-то отследить действия отгоняли эти порывы. Мистер Салливан загрузил домашней работой и напутствием перед приближающимися экзаменами, когда впервые в жизнь — на это было плевать. Чимина совсем перестало волновать будущее, в голове совсем другое, гораздо важнее и ценнее. Тяжесть неизвестности разгорелась в груди до пылающего пожара. Вихрь вины, стыда и сожаления разукрасил проклятыми чернилами все участки кожи, а отметки красных крестов на запястьях перекрыли болезненные полосы. Чимин всего–навсего погибал от своей влюбленности, как будто это гребаный рак, а не воздушная прелесть с привкусом табачного дыма и соленых слез обещания. Телефон пришлось достать после последнего урока, чтобы отписаться маме, но желудок сконфуженно сжался, увидев больше десяти пропущенных от Юнги. Почти все были за вчерашний день. Даже дурно думать, что отец мог увидеть и ответить, наплести всё, что угодно и не сказать об этом Чимину. Он судорожно начал печатать сообщение, прерываясь на быстро идущий поток учеников спешащих домой. Юнги ответил сразу. Чимину хватило пары минут, чтобы добежать до укромного пустующего кабинета на третьем этаже и ворваться в класс, смахивая слезы облегчения. — Блять, Мини, как же я волновался, — Мин, не дожидаясь, притянул его к себе, стискивая до приятных взвизгов. — Что случилось? Почему ты не отвечал? — поток хаоса засквозил между одиноких парт. Чимин всхлипнул, сжимая черную футболку на спине старшего, и наконец-то уткнулся в жилистую шею, теряя себя окончательно. Он словно совсем не дышал до, и сейчас не может остановиться, тревожа Юнги ещё сильнее. — Отец узнал, — сдавленно шепчет. — Я теперь на цепи. У нас есть пятнадцать минут, потом меня заберет мама… Юнги прикрыл глаза. Зажмурился от злости, но не ослабил пыл, беря лицо Мини в свои ладони. — Мы что-нибудь придумаем, ладно? Мы вместе, я рядом, хорошо, малыш? Мини покорно кивает. Ему плевать на весь мир, пока Юнги его жадно целует, и остается несмотря ни на что. Язык кружит мягкими мазками, проходится по рядку зубов и засасывает нижнюю, вырывая из полных губ стон. Чимин льнет так близко, как только может, трогая Юнги везде. Щупает каждый участок, от загривка до узких бедер, и проскальзывает под футболку, царапая теплую кожу. Слезы отчаянной страсти льются гулким ручьем, и сквозь пелену боли, Мини чувствует жаркие прикосновения на своих ягодницах. Юнги сминает остервенело мягкие половинки, больше не в силах себя сдерживать. Чимин выгибается навстречу, разводит ножки и совсем не зная, что нужно делать, цепляется за шею старшего. Они так оберегали свою откровенность, что уже и не важно, что школа ещё не до конца пустая, а дверь не закрыта. Пальцы Юнги смело приподнимают школьную юбку, и надавливают на пульсирующую киску через трусики, вызывая сладкий приглушенный поцелуем стон. — Такой мокрый для меня, — рычит Юнги и растирает бусинку клитора. Белье пропиталось выделениями, пуская приятную дрожь по животу в самый низ. В паху сладко тянет, и Юнги надавливает на хлюпающую девочку с удвоенной силой, терзая складочки до томных судорог. Руки Чимина бесконтрольно цепляются за предплечья, а разум туманится дикими вспышками, что он тянется к пуговке на джинсах, хаотично расстегивая. Юнги подсаживает его на парту, раздвигая пухлые бедра и жадно смотрит на раскрывшуюся промежность. Чимин распахивает рот, когда Юнги размазывает сквозь трусики все соки, размашисто поглаживая киску пальцами и давит ощутимо на клитор, пуская сочную волну возбуждения. Мини сдерживает хныканье и просящий скулеж, пока старший отодвигает полоску ткани и трогает складочки теплыми пальцами. Кожа к коже доводит до бурных новых сгустков выделений, а рычание Юнги звучит глубже, под поволокой ядерной похоти. Они никогда так близко не были. Сейчас — их момент несдержанности и порванных нитей выдержки. Плевать на всё. Юнги наклоняется за поцелуем, оттягивая нижнюю губу, и смотрит прямо в глаза, кружа вокруг набухшего красненького клитора. Гладенькая и мокрая киска засасывает его пальцы, измазывая в сладких невинных соках. — Такой хорошенький, — жаркий шепот пропадает в ушных раковинах Мини. Он краснеет, тело пробирает дрожь, а пальчики вновь ощупывают пуговку джинс, высвобождая бугорок из тисков. Он совсем не знает, что ему делать дальше, а слепо поддается интуиции, крепко сжимая пухлый член Юнги через боксеры. Довольное мычание вонзается вместе с длинными пальцами в робко трепещущую дырочку, поглаживая хрупкие стеночки ласково, не принося боли, а только нетерпеливое желание. — Самый красивый. Чимин откровенно плачет, самостоятельно насаживаясь на пальцы. — Ах, пожалуйста… — поддается ранее неизвестному ощущению, сжимая в пальцах член сильнее, и слышит натуральный хрип наслаждения, оттягивая резинку трусов. Налитая кровью головка сочится прозрачными каплями, и совсем не думая, Мини размазывает их большим пальчиком, надавливая на кончик едва сдержанно. — Чёрт, малыш, — вдоль позвоночника пробегает табун мурашек. Юнги звереет, проталкивая пальцы глубже и растирает алую бусинку, отчего Чимин выгибает спину до хруста, жалобно хныча. Чимин никогда не прикасался к себе так откровенно. Он изучал свое тело, но лишь поверхностно, совсем не прикасаясь к сокровенным местам во время желания. Но Юнги будто знает все скрытые точки наслаждения, касается грубовато и приятно, именно так, как ощущается правильно. Мини плавится, представляя, что они однажды дойдут ещё дальше, и киска в предвкушении ещё слаще пульсирует, выпуская густую каплю выделений. Чимин отчаянно стонет, понимая, что Юнги несдержанно доводит его до пика наслаждения, тараня сжимающуюся вокруг пальцев дырочку. Он виляет бедрами, царапает загривок старшего, и обхватывает в кулак член, сжимая крепко и рьяно. Юнги поддается навстречу, направляет и мычит, получая приятное трение. Взгляд туманится, становится мыльным и огненным, когда они, не сбавляя ритма, ублажают друг другу любовно и страстно, соединяя губы в зверском поцелуе. До красноты, кровавых ран и чавкающих звуков. Ниточка слюны тянется между ними патокой, Юнги её слизывает, и ускоряет движения, дорывая Мини до тягучих, обжигающих искр. Между ножек настоящее пекло. Школьная форма влажная и испачканная. И Чимину смутно кажется, что прошло больше отведенного на разговор времени. Но это не имеет никакого смысла, пока Юнги его целует и шепчет грязные смущающие фразы, отчего хватка на толстом, увитом венками члене крепнет, а весь жар стекает лавиной в низ живота, доводя Мини до сладкого оргазма. Воздух сгущается, Юнги порыкивает ему в губы, измазывая пальцы в тягучих соках, и направляет маленькую ладошку, кончая вслед за малышом, изливаясь густым семенем. Исступление ласкает всё тело, покалывает и бьет по чувствительной коже. Они целуются с упоением, липкие и грязные, не имея в запасе времени на обсуждение и неловкость. Телефон Чимина громко трезвонит, он злобно пыхтит, но вновь вонзается в губы старшего, совсем нехотя отпуская. Юнги находит в своей сумке салфетки, и быстро приводит Чимина в порядок, скрывая все следы страсти, а после вытирает себя, замечая пару капель спермы на черной футболке. Чимин нерешительно мнется на месте, поправляет съехавшую рубашку и пиджак, а глаза вновь наливаются слезами. — Не хочу домой, — шепчет затравленно. Щеки красные, а губы истерзанные. Юнги тоже не хочет отпускать его. — Мы справимся, слышишь? — крупные ладони приглаживают светлые пряди, большой палец ласково скользит по скуле, спускаясь к линии тонкой шеи, поглаживая с безумной любовью. — Всё будет хорошо. Ты хотел сбежать, мы обязательно сбежим, только после окончания школы, маленький, — сладкий поцелуй в лоб. — А ещё, я совсем скоро познакомлю тебя с семьей, — взгляд теплый-теплый. — Джин тебя потом не отпустит, — а смех мягкий-мягкий. — Правда? — капли стекают по щекам. Глаза пропитаны надеждой. — Правда-правда. Чимин верит. Соврет, если скажет, что не боится, но искренне верит и дрожит. Целует напоследок долго и чувственно, сиротливо уходя со школы. Мама не говорит ни слова, но ее взгляд понимающий, разбитый и стеклянный, напоминающий свой собственный. Слова Юнги тяжестью оседают на душе. Теплой и безоговорочной. Пусть сейчас сложно, всё кишит неизвестностью и страхом, но они, как и в самом начале — доверяют надежде, где сплошная недосказанность, тайные встречи и солнечный клубок чувств. Возможно, возможно…