В этот вечер

      Закончился ливень. Словно чёрным жемчугом сиял мокрый асфальт, тучи рассеялись, а вместо них растянулись тонкими перьями сизые облака. Последние лучи рыжего солнца ласкали верхние этажи домов, затем исчезали в вечерней синеве. Уже начинали виднеться звёзды, стояла чарующая тишина.       Он остановился напротив двери, осмотрел её, а затем медленно, прислушиваясь к малейшему звуку, открыл. Что-то тихо скрипнуло, порвавшись. Он окинул взглядом вход по периметру и пригляделся к верхнему углу. Улыбнулся. Протянул руку и снял чёрный волос, закреплённый между дверным косяком и дверью.       «Как мило, доктор Тенма».       Будь это кто угодно, но не Он, трюк бы явно удался.       «Стоит ли мне для забавы заменить уловку своим волосом? Заметит ли Тенма? — и ответил сам себе. — Да, определённо, — мягкая улыбка не сходила с его лица, — но уже будет поздно».       Он вошёл так, как входят в квартиру друзей: естественно, расслабленно, так, словно это всё правильно. Здесь Он словно в…       «…безопасности».       Не спеша оставил принесённый с собой пакет на кухне, повесил пиджак и, вымыв руки, прошёл в спальню.       Кровать заправлена, но не безупречно, вещи лежат по местам, и при первом взгляде на комнату возникает ощущение порядка, но где-то чуть приляжет пыль, где-то неровно будет сложена рубашка, на подоконнике останется чашка из-под чая — это всё то, что вселяет в помещение жизнь, уверяет, что здесь проводит время настоящий, живой человек.       У Него было не так. У Него всегда был безупречный порядок и словно не используемая мебель, нетронутая кровать. Комната, застывшая во времени. Без запахов и энергии.       А здесь… здесь пахло майским яблоневым садом, таким терпковато-сладким, окутывающим ароматом. Одорант дарил ощущение защищённости и тепла, словно укрывали пледом заботливые руки; руки, что прятали ото всех, сжимали в объятиях, заставляя забыть обо всём на свете, забыть себя. Ему они нужны были, эти руки. Его руки.       «Тенма».       Вместе с тем были нотки цитруса, лимона. Это та самая искорка, которая разжигала веселье и надежду, яркое юношество, задорность и некоторую строгость.       Он сел на кровать, сделал вдох, прикрывая глаза, а затем опустился назад, раскидывая руки по обе стороны.       Запах весны, запах жизни. Так пахнет он, так пахнет доктор Кензо Тенма. Примешается ли к этому аромату запах смерти и крови, когда Тенма убьёт Его? Или в нём так много жизни, что она поглотит смерть?       Он поднялся и последовал на кухню.       «Негоже любимых врачей, поздно возвращающихся домой, без ужина ожидать».       Прежде, чем произошла церемония пожертвования книг в библиотеке с тёплым, даже, можно сказать, горячим приёмом, Ему удалось пообщаться с одним из гостей, японцем, который в просьбе юноше — глаза которого сияли интересом к другой культуре — рассказать о традиционных блюдах и их рецептах не смог отказать.       Он не знал имён своих жертв, но знал японскую кухню, которую любил Его очаровательный врач.       «Шкафы и холодильники почти пусты. Как же так, доктор? Вы должны быть внимательны к своему здоровью, — он стал доставать продукты из пакета, — теперь вновь моя очередь проявить заботу о вас. В последний раз это было, когда я убил директора и нескольких врачей больницы Хайнеманн, кажется…»       Второй человек за вечер остановился перед этой квартирой. Он прикрыл глаза и прислушался, как теперь делал прежде, чем куда-то зайти. Его обучили не только отменно стрелять, но и обращать внимание на перемену атмосферы, предупреждавшей об угрозе.       Что-то было не так. За дверью что-то переменилось, но так легко, так мимолётно, что можно с уверенностью сказать, что это точно была не полиция, ни, мать его, упёртый Рунге, ни кто-либо еще.       Что это было? Кто это был?       Кензо сжал в руке пистолет, другой отворил дверь. Под натяжением волос оборвался.       «Показалось?»       Он зашёл, напряжённо пригляделся к своей уловке. В следующее мгновение глаза округлились.       «Это не мой!..» — Доброй ночи, доктор, — Он оказался прямо за спиной и ладонью толкнул дверь перед лицом Тенмы, с хлопком закрывая.       Тот с ужасом вскинул пистолет. — Ну-ну, доктор Тенма. Вам нельзя стрелять на голодный желудок, вдруг промажете. — Я гонялся за тобой по городам и странам, чтобы поймать… — О, и я это очень ценю. — …но ты всё время ускользал. А теперь так просто объявился в моей прихожей. Поменялись планы или так сильно хочешь умереть? — Не представляете, как хочу. — Я убью тебя, — неубедительно произнёс Тенма. В любой иной обстановке он бы выстрелил… попытался. Но монстр был перед ним, в его квартире и безоружен, нежно улыбался, а с кухни доносился аромат еды.       «Пожалуй, не каждый день такое встретишь», — саркастично подумал Кензо.       Что происходит? Зачем Он пришёл? Множество вопросов пронзило голову одновременно.       Что делать? Что он чувствует? Дыхание участилось.       Ему страшно? Голова закружилась.       Неприятно? Хотелось закричать.       Он рад? Накатывала злость за непонимание ситуации.       Одно существо, а сколько в мгновение вызывало эмоций. — Конечно, доктор Тенма. Только после ужина, — Он встал позади и спустил с плеч пиджак, — позвольте вам помочь. — Ты поможешь, если объяснишь, что происходит. Мне не нравится быть в неведении. — Это человеческая природа. Мы боимся неизвестности, потому новой возможности, шансу и переменам предпочитаем изжившие себя, старые и ненужные привычки: разваливающийся мелкий домик предков, замшелый город без будущего, нелюбимую работу с ненавистными понедельниками и пьянством по вечерам пятницы — закрывая глаза на мужей-алкоголиков, жён-изменщиц, родителей-тиранов, тридцатилетних деток-преступников и свою жизнь, что катится в преисподнюю, затыкая глаза, рот и уши суррогатами. А затем умираем с отчаянным осознанием или сладким ядом лжи… Кажется, я заговорился, доктор Тенма, — юноша расплылся в добродушной улыбке, — вымойте руки.       Мужчина включил воду, вглядываясь в пальцы, что вновь начинали подрагивать, затем резко поднял голову, через зеркало глядя прямо в глаза юноши, вставшего в дверном проёме. Начал он осторожно, но уверенно: — Скажи мне… для чего это всё?       Силуэт в отражении сощурился, словно кот, склоняя голову набок, но не ответил.       «Какие слова к нему подобрать? Что ему сказать?»       В зеркале Он увидел смятение, увидел, как напряжённо ворочаются мысли в чужой голове, как застревают в горле слова. Он снова улыбнулся — теперь печально — и подошёл, взяв небольшое полотенце, обхватил им мокрые руки и стал вытирать. — Я сам. — Не стоит. Доктор Тенма, спросите меня ещё раз. Спросите по-другому.       Голос оставался таким же мягким, однако голубые глаза пронзительно смотрели в карие.       «Вот как…» — Йохан.       Юноша напрягся, готовый внимать каждому следующему слову. — Йохан, объясни мне, пожалуйста, чего ты хочешь сейчас и для чего пришёл ко мне.       После слов «Йохан» и «пожалуйста» от доктора Тенмы Он готов был не только рассказать о том, что хочет, но и вообще о чём угодно. Кензо смотрел на Него не через прицел, а глаза в глаза, спокойно разговаривая. — Бежать порой становится так трудно… Я хочу отдохнуть. И могу я это сделать только с вами. Это ещё не конец, финал будет очарователен в своей всепоглощающей пустоте, но сейчас, на один лишь вечер я хочу быть… человеком. Человеком, что проводит вечер с другим человеком. С тем, кто ему… — он вдохнул — простите, я, кажется, нервничаю. То, что вы меня всё ещё слушаете, а не ударили головой о раковину, например, что было бы, пожалуй, более разумно, довольно удивительно. Впрочем, вы сами удивительны.       Кензо опустил взгляд на свои руки, которых через полотенце касался Йохан. Нахмурился.       «Что-то здесь неправильно. Неправильно. Так не должно быть. Йохан, дорога за которым устлана трупами и кровью, просит провести вечер со своим будущим убийцей, как два самых обычных человека, которые… которые что? Да что с ним не так!»       Кензо заметил, что в существе напротив что-то тоже происходило, клубилось, спорило, отчаянно кричало. Чувства?.. «Какого óни! Что за глупость? Что мне делать?» — Ваши глаза такие замечательные. В них всё написано, — голос становился тише, гранича с шёпотом, — доктор Тенма, просто проведите со мной один вечер так, словно наше с вами прошлое состоит из счастливых воспоминаний. Я о многом прошу, я понимаю. Пойму, и если вы откажете мне.       «Но ты уже здесь. Смогу ли я просто выставить тебя за дверь и забыть этот голос? Волшебный, убаюкивающий… такой, каким обращаются к дорогим людям. Провести вечер как близкие, забыв о том, кем являемся…» — Вряд ли я могу. — Бросьте, доктор Тенма! Кто может быть ближе друг другу, чем врач, спасший жизнь монстру, и монстр, пробудивший жизнь во враче? — Ты подставил меня! — Вы полезли туда, куда я не просил вас. Вашим выбором было пойти за Юнкерсом, явиться за Анной и преследовать меня. Я рад. Но я вас не просил. — Он заметил, как врач нахмурился. — Что было бы, не скажи вы тогда этих слов, этих пожеланий смерти.? Вы часто думали об этом, не так ли? Вы вините меня? Желаете доказать свою непричастность? Другим или себе? — в груди вдруг начала подниматься приятная волна. Волна, возникавшая, когда он убеждал людей, играя со струнами их души. Но… — Себе. Ответственность… — начал было доктор.       …волна спала. — Мне всё равно. Прошу на кухню.       Приглушённый свет, окно, за которым небо усыпано звёздами и в молчании стоит город. Прекрасные запахи еды. — Это роллы? — Стоило выбрать что-то полегче, научиться их готовить по ощущениям заняло больше времени, чем выучить статьи для юридического. — А ты всё в хорошем расположении духа. — Позвольте угадать ваши мысли. — Не стоит. Я знаю, что ты знаешь. И знаю, что они очевидны, но думаю, ты понимаешь, что не задаться я ими не мог. — Я буду ужинать с вами. Если и добавлен яд, то отравимся вместе. — Не хотелось бы. — Наверное, если бы готовили вы, вышло вкуснее, ведь люди отчего-то утверждают, что готовить нужно "с душой", секретным ингредиентом добавляя "любовь".       «Так мне говорила одна из моих матерей. И действительно, готовила она по-особенному. Мне нравились её мясные пироги. Затем я застрелил её».       «Какая комичная ситуация. Я ведь не дал ответа, — в голове Кензо прокручивалась одна и та же фраза, — кто может быть ближе друг другу, чем врач, спасший жизнь монстру, и монстр, пробудивший жизнь во враче… Я не могу, не могу!» — Вам нравится?       Мужчина заставил себя перестать упирать тяжёлый взгляд в тарелку. — Ну-ну, там ведь лежат роллы, а не «Медуза» Караваджо. Я старался и не думаю, что всё настолько ужасно. — Вкусно, Йохан. ごちそうさまでした! — Спасибо на японском звучит по-другому…       Тенма тихо засмеялся. Кажется, впервые за время нахождения с Ним. Как это странно…       Он ел и наблюдал за компаньоном напротив, который криво, но очень старательно обращался с палочками для еды. Они не договорили и не оставят вопрос открытым. Но пока… — Только посуду мыть я не буду, — юноша недовольно нахмурился. — Готовил ты, значит мыть мне.       «Поверил бы я, если мне сказали, что я буду ужинать с Йоханом японской кухней, которую со старанием готовил он сам, а затем на его недовольное лицо при виде грязной посуды встану и начну её мыть, пока он… Что он? Он вновь за моей спиной? Я позволил себе отвернуться??»       Он обернулся. Но Йохан сидел всё на том же месте, подперев голову ладонями и с любопытством наблюдая за мужчиной. — Страшно. Я понимаю… — Йохан, тебе нравится? Ужин, вечер, который мы проводим с тобой.       Голубые глаза широко раскрылись в удивлении. — Да, — после долгой паузы ответил он. — Хорошо. Чего бы ты хотел дальше? — Тенма поставил последнюю тарелку на место.       Он хотел сыграть в эту игру. Хотел побыть просто человеком с просто жизнью.       «Возможно ли это?» — Покажите мне что-то, что мне понравится.       Кензо ненадолго задумался: — Идём. И прихвати пиджак.       Ветер колыхнул белёсые волосы, вечерняя прохлада была наполнена запахом мокрого асфальта и последождевой свежести. — Крыша. Я часто на них бываю. — Не сомневаюсь.       Юноша хихикнул. — Отчего смеёшься? — Доктор Тенма, представляете, по вашей интонации я сейчас не понял это больше звучало как раздражённая наигранно-недружественна, но скрыто-дружественная насмешка или беззлобно смеющаяся насмешка с принятием. — Йохан перепрыгнул невысокий железный забор, отделявший крышу от бортиков в двадцать сантиметров, на которых начиналось самое интересное и за которыми ожидало самое очаровательное.       Что сделают люди: побегут к упавшему телу или от него? Узнают ли они в нём деликатного умного мальчика с ангельской внешностью? Или жестокого убийцу-азиата с дьявольским даром обращения со скальпелем? Умер бы он раньше, чем приземлился, моментально после столкновения или прожил бы в адских муках ещё несколько минут? Если не сразу, то что бы испытал? Сожаление или ненависть, что всё закончилось? А может, раздражение от столпившихся и окруживших его кричащих людей? Хотел бы он знать. — Йохан, я только отвернулся! Перелезай обратно, сегодня мы смотрим на то, что показываю я. Ты сам просил. — Да? И что же вы покажете? — Пока не подойдёшь ко мне, не скажу.       Недоверчиво сверля мужчину взглядом, юноша сделал несколько шагов к нему. — Тебе ведь не жаль твой дорогой костюм? — Вообще-то жаль. — Купишь новый. — Тенма уверенно потянул Йохана за рукав вниз, садясь заставляя опуститься следом за собой. Тот сделал это жёстче, чем предполагалось. — Помягче, колени себе не отбей. — Будут синяки, — беспечно констатировал Йохан, — если когда я надену платье, меня спросят, откуда они, скажу, что врач-японец поставил на колени. — Что? — Ничего. — Теперь ещё более жестокое: ложись и смотри вверх. — Мы не могли взять покрывало? — Нет, мне приносит удовольствие наблюдать, как ты распластался на крыше в когда-то безупречно выглядевшем бежевом костюме. — Так кто же из нас более жестокий?       Тенма опустил голову, чуть отворачиваясь. Йохан просил провести вечер так, словно вокруг них не было убийств, погонь и расследований, но Он об этом напоминал. Случайно или специально, но не давал забыть, то и дело вставляя фразы, которые, вероятно, может и вызвали бы улыбку, но не в их случае. Не в случае, когда шутки оказывались правдой. — Ложись.       Тенма подложил руки под голову и с восхищением посмотрел на небо. — Не понимаю, чего вы хотите. — Ты смотрел вниз. Вниз, вниз, так часто. Часто ли ты задирал голову к небу, в заворожённости приоткрывая рот, пленённый его красотой, осознавая какой ты маленький и какой прекрасный, величественный мир существует уже миллиарды лет? Это мы наблюдаем звёзды и Луну по ночам, или это звёзды и Луна наблюдают нас? Мы смотрим, как меняет своё положение Солнце в течение дня или это оно обходит Землю, чтобы оглядеть всех своих детей и подарить внимание каждому? Посмотри, Йохан.       Юноша без стеснения лёг, начав: — К нам склонилась полная луна. Пришла богиня с ликом ужасным и прекрасным… Ночная Геката! Говорят, эта её ипостась покровительствовала любви и убийству одновременно. Я люблю полнолуния. Особенно когда наша прелестная бледнолицая спутница находится в перигее. — О созвездиях ты так же хорошо знаешь? — Треугольники, крестики, кружочки с хвостиками… В общем-то да, знаю. Однако меня это не привлекает. — Кроме Медведицы я ни одного не знаю. Но мне интереснее просто смотреть. Смотреть, не придавая имён, не ограничивая буквосочетанием.       Две фигуры на крыше замерли в тишине, увлечённые небом. Мгновения сливались в минуты, минуты в четверти часа. — Это россыпь маленьких точек на большом небе, — через время продолжил Тенма, — пока не оказывается, что небо совсем маленькое, а точки в разы больше Земли и такие различные друг от друга. Кажется, что наблюдаешь за муравьями, но стоит лишь повнимательнее приглядеться, и ты осознаешь, что все они — звёзды. Самые разные и уникальные. — И все они всё равно сгорят. Так зачем им сиять? Лишь чтобы мы наблюдали? Или использовали их ресурсы в своих целях? — То, что не человеком создано, не человеком должно быть разрушено. Сгорят, да, но свет их ещё долго будет доносится до нас, наполняя ночное небо. Может, всё очарование в том, что звезда сама решает, для чего ей светить? — Звезде дана воля? — Людям она дана. Каждому. У кого-то она слабая, у кого-то могущественная, но человеку в дар и наказание подарен выбор. Он есть всегда. — Если человек его не делает, решают за него. — Нежелание выбирать тоже выбор. Самый лёгкий и самый тяжёлый одновременно. Но права брать ответственность за жизнь другого взрослого человека у нас нет. А права отнимать вообще чью-либо, включая свою, — и подавно. — Герр Тенма, если бы вы могли изменить что угодно в своей жизни, изменили бы что-то?       Ответ последовал довольно быстро: — Нет. Я там, где я есть. Правильными были мои решения или нет, но именно благодаря им я тот, кем являюсь. А ты, Йохан? Что бы ты изменил? — Я долго об этом думал. Наверное, лишь одно. — Что?       Взгляды пересеклись. — Давайте поднимемся, мне бы не хотелось, чтобы вы застудили себе что-нибудь.       «Бегать за мной неудобно будет», — добавил он про себя. — Хорошо. А теперь давай взглянем вниз, — мужчина перелез ограду, мёртвой хваткой вцепившись в неё — умирать сегодня в его планы не входило, — вторую руку протянул Йохану, — возьми, а другой держись за решётку. Помнишь, сегодня мы проводим вечер как просто люди. — Просто люди стоят на краю крыши, держась за руки? — Если будешь крепко держаться двумя за перила, то можешь и не давать мне вторую. Это лишь для того, чтобы я был уверен в своей и твоей безопасности. — Взять меня за руку, вы считаете, достаточно, чтобы никто из нас сегодня не разбился? А если это лишь поспособствует тому, что мы упадём вместе? — А разве этого уже не случилось? Разве мы уже не упали? — Ещё нет. — Ты много болтаешь. — Я тяну время. — Думаешь.       Юноша неопределённо хмыкнул.       «Думаю. О том, брать ли вас за руку, о том, насколько вам тяжело далось это предложить, о том, насколько для вас это важно, о том, что вы в это вкладываете, о том, что я начинаю испытывать слишком много чувств, и одним из самых ярких является смущение, о том, что я сейчас словно покраснею или в обморок упаду, словно мальчишка. Да когда такое было! М… в библиотеке Мюнхена несколько месяцев назад. Когда я вспомнил…. вспомнил… — он схватил и крепко сжал протянутую руку, закусывая внутреннюю сторону щёк. — Не сейчас». — Посмотри вновь, Йохан, — Кензо улыбнулся, начиная рассказ, — внизу кафе, где друзья и семьи проводят вечер. Они делятся своими достижениями и проигрышами, разделяют радость и горе, выслушивают, поддерживают друг друга, обнимают, желая приободрить. По улицам идут люди. Возможно, они спешат на свидание с дорогим человеком или домой к любимым детям и жене или мужу. А может, это девочка-подросток, утром поссорившаяся с родителями а теперь спешащая помириться с ними, потому что несмотря на разлад они скучают друг за другом. Ведь утренние споры это так неважно в вечера, когда семья, воссоединяясь, садиться за одним столом. А может человек один и он идёт домой, чтобы заняться любимым хобби или отдохнуть, как ему хочется. У всех разные жизни, но сегодня вечером, перед выходными, в прохладе ветра и тепле весны, в распускающихся листьях и в запахах приготовленного со всем вниманием ужина, в красоте наблюдающей матери-луны и россыпи звёзд на чистом небе они улыбаются. Они улыбаются и смеются, обнимаются и целуют друг друга, ведь важен момент. Завтра будет лишь завтра, а сейчас есть они и этот вечер. И россыпь звёзд можно увидеть не задрав голову к небу, а опустив её к домам и улочкам.       Йохан стоял неподвижно, вперив пустой взгляд вниз. Он слышал каждое слово, и оттого был смертельно задумчив. Мысли, мысли, огромное их множество поглощало и съедало разум.       «Как же сложно. Как же мне с вами сложно. Если бы вы только не последовали за тем Юнкерсом, если бы только не увидели меня в тот дождливый вечер. Вечер… сегодняшний вечер отличается от того. Должен ли я был прийти? Может, сегодня я ошибся? Последовал за иррациональностью, за глупым желанием быть рядом. Не помешает ли это ему убить меня, когда придёт время? Мне не нравится всё это чувствовать». — Доктор Тенма, у вас был кто-то, кроме фройляйн Евы?       Кажется, доктор был сбит с толку, однако ответил: — Нет. Ева… Фройляйн Ева была моей первой любовью. — А мной вот очарован один молодой человек. Так глазки у него светятся при взгляде на меня. — А? М… — на лице всё больше выражалось замешательство.       «Что это значит? Что мне сказать? О ком он? Это шутка или очередной план? Можно ли считать, что тот юноша в опасности?»       Помимо размышлений доктора кольнуло ещё что-то. Какое-то тонкое, но неприятное чувство, которое, кажется, не было им осознаваемо.       Йохан громко рассмеялся. — Конечно, ему нравится, когда на меня платье и каблуки… — Йохан, о чём ты говоришь? — О нет-нет, не переживайте, доктор Тенма. Или вы тоже хотели бы увидеть меня в платье? В любом случае, мальчик мил и очень полезен, но моё сердце давно занято другим. Доктор Тенма, какая она, первая любовь? — Почему ты спрашиваешь меня об этом?       «Разве…» — Разве я мог бы? — об этом вы думаете?       «Минутка программы «почувствуй себя кретином», — мысленно наградив себя несколькими оплеухами, мужчина начал: — Наверное, она была прекрасной. Я ещё ни к кому не питал таких чувств. В душе словно расцвело, и дни казались ярче. Я был так неловок с ней, смущался, а она всё хмурилась и вредничала, но я был влюблён даже в её грубость. Возможно, чувствовал, что за этим фасадом прекрасная женщина. А затем она, моя без нескольких недель жена, бросила к моим ногам кольцо и ушла с другим мужчиной. — Не похоже, что вы злитесь. — Нет, не злюсь. Я простил её. Я благодарен ей за проведённое вместе время, и ничего, кроме ностальгического, немного снисходительного умиления к молодым нам не испытываю. — А если вам не ответят на ваши чувства? Если не получится разлюбить? — Кто-то впадает в тяжёлые состояния, ничего не желая и теряя силы, кто-то заливает кровоточащую дыру алкоголем и затыкает окурками, едой и другими людьми. Кто-то совершает самоубийства, а кто-то готов убить безразличного любимого. Но… к сожалению или к счастью, неразделённые чувства явление нередкое. Это стоит пережить, стоит справиться. Такой опыт делает сильнее. Ведь можно любить, а потому отпустить и пожелать этому человеку счастья. А самому найти смысл для себя… в себе. Не в другом человеке. Ведь люди приходят и уходят, а у тебя всегда остаёшься ты. И кто, если не ты, поддержит, обнимет и придаст сил идти дальше.       От мысли о том, чтобы оказывать поддержку самому себе и о себе заботиться, Йохан передёрнулся, скривившись.       «Что за глупость?» — А вы? Разве вы не видите смыслом своей жизни меня и моё убийство? Разве вы не выбираете бесконечно гнаться за чужим монстром вместо того, чтобы найти подобного в себе? Ведь он есть в каждом… — глаза сверкнули, однако Йохан после недолгой паузы перевёл тему. — Самообъятия, значит? — М? Да… это хороший метод в психологии… — но теперь врач был в продолжении сказанной мысли. — И как, работает? — Я не проверял.       Юноша нахмурился. — Что-то не так? — Кензо обратил внимание на скрытые под дрожащими ресницами и даже в ночи кристально чистые голубые глаза.       Йохан чётко произнёс на выдохе: — Герр Тенма, вы не могли бы меня обнять?       Слова разорвали призрачную оболочку спокойствия, в гудящей тишине застыли между ними.       «Стоя на краю крыши? Это точно не станет последним, что я сделаю в этой жизни? Передо мной всё ещё Йохан Либерт. Он говорит красиво, но мы уже выяснили, что за пением сирены дорога под воду. Может ли он говорить искренне и просто желать того, что есть у многих людей, но нет у него? Есть ли какая-то оценка того, насколько должен быть плохим человек, чтобы он был не достоин тепла других рук?..» — Вы не доверяете мне, — констатировал он с тоскливой улыбкой и словно с тотальным принятием, — понятно. Простите. Мне пора, — юноша последовал к двери, что вела в помещение.       На то, чтобы решиться, хватило доли секунды. — Йохан! — Тенма перескочил ограду, в глубине души выдохнув, и, спотыкаясь, подбежал, чуть ли не влетая в юношу со спины. — Прости, Йохан.       «За что?»       Носа коснулся аромат майских яблок и лимона. Тенма сжал в своих руках Йохана Либерта.       «За что? За что??»       Заключил в объятия, словно стеной закрывая от всех на свете, пряча в своих руках словно наибольшую драгоценность.       «За что?? Почему вы извиняетесь??»       Обнял так, как и хотел Йохан. Изменил то единственное, что хотел изменить Монстр.       «Почему?..»       Глаза стали мокрыми, а ком из слов и чувств застрял в горле.       «Только не это…»       Кензо развернул к себе, гладя светлые волосы и дрожащие плечи.       «Стоит ли мне сказать, что всё хорошо? Это ведь неправда, он сам знает, но, может, ему это надо?» — Всё…       Дыхание перехватило.       Губ коснулись другие. Мягкие, солёные от слёз. Нежно, умоляюще.       «Не отталкивай. Не отталкивай меня, Кензо. Не отстраняйся».       Голубые глаза были прикрыты, а брови чувственно вздёрнуты у переносицы.       «Как он может быть таким?..» — остальной ворох мыслей поглотили прикосновения. То новое и нескончаемое множество вопросов заткнулось и растворилось в дрожании мокрых ресниц. Тенма ответил на поцелуй.       Ведь завтра не настанет никогда, а этот вечер, он сейчас. Он и они.       «Как безрассудно…»       Мгновение замирает.       «Как правильно…»       «Теперь мы упали». — Я хотел сказать глупость. — Нет, Кензо. Ты прав, всё будет хорошо. Должно быть.