***
Восточный фронт сильно отличается от всего, что они когда-либо видели до этого, и даже солдаты, прибывшие после боёв на западном фронте, говорили о том, что здесь всё было другим. Более жестоким. Беспринципным. Кровавым. Они сражаются как звери, как не-маги где-то недалеко от них, в грязных траншеях и окопах, изматывающе и, кажется, бесконечно. Слишком много потерь. Слишком много смерти. Они изобретают новые заклинания, чтобы противостоять страшной вражеской магии, делают всё, что могут, и всё же кажется, что всё бесполезно. Здесь так много отчаяния, так много страха и постоянной бесконечной тревоги, никто их них не уверен, что доживёт до следующего дня. В войне здесь нет ограничений и морали, они все знают, что здесь хороши все средства. Даже те, что кажутся безумными. Они формируют небольшое секретное отделение: всего дюжина человек, каждый из которых пришёл сюда добровольно, но прошёл жесточайший отбор, самые бесстрашные и хладнокровные, только те, кто был достаточно разумным и безрассудным одновременно, чтобы работать с драконами. Но даже со всеми мерами предосторожности, со всем — вынуждено скудным и экстренным — обучением, которое они проходят, двое из них погибают даже прежде, чем успевают вступить в бой, просто слишком неосторожно подойдя к драконам. Их называли дьяволами восточного фронта — за все ужасные разрушения и смерть, которые они несли каждым своим появлением, за страх, который вселял вид проносящихся над позициями драконов, даже если никто не знал, что лишь на одном из них был настоящий всадник. Ньют, вероятно, был баловнем судьбы, единственным, кого драконы принимали как своего, и он действительно не видел большинство из тех вещей, которые мучали кошмарами каждого волшебника здесь по ночам, но даже это не было панацеей. Их называли дьяволами восточного фронта. Но всё же дьяволы были людьми.***
Они с Тесеем попали в этот полк одними из первых: единственный человек, обладающий достаточными знаниями о магических животных и смелостью, чтобы взаимодействовать с ними, и один из лучших британских солдат. Через некоторое время к ним присылают ещё несколько человек: трёх волшебников из Франции и двух из Африки. Следом прибывают несколько канадцев и две молчаливые ведьмы из Российской Империи. Последними приезжают американцы, среди которых появляется Персиваль Грейвс. То, что Персиваль и Тесей становятся друзьями уже спустя несколько боевых вылазок, не удивляет абсолютно никого из тех, кто общался с ними хоть раз: они были похожи тогда, молодые и запальчивые, смелые и искусные в магии, достаточно находчивые и исполнительные, чтобы зарекомендовать себя одними из лучших. Но то, что в этой компании приживётся и откровенно странный, непонятный для многих Ньютон, гораздо более неожиданно. Ньют и сам не до конца понимал, как их с Персивалем общение смогло стать настолько близким и хорошим, но Персиваль, кажется, искренне видел в нём друга, и Ньют был более чем счастлив отвечать ему взаимностью. Он первым знакомит его со своим драконом — тёмно-синей самкой украинского железнобрюха по имени Лаванда. Ньют игнорирует смешливый взгляд Персиваля — не он её так назвал — даже раньше, чем позволяет приблизиться к ним Тесею. Он и сам не уверен, почему так слепо следует интуиции и испытывает доверие Персиваля к нему, но Лаванда, моргнув большим чёрным глазом, позволяет приблизиться к себе и даже фыркает, обдав потоком горячего воздуха. — Ого! Персиваль смеётся, его угольные волосы растрёпаны, а глаза сияют восторгом. Ньют смотрит на это зрелище с восторгом. — Кажется, я ей нравлюсь? Он сохраняет тон лёгким и весёлым, но его тело напряжено, напружинено, он готов бежать в любой момент, чтобы не разделить судьбу тех несчастных новичков, но Лаванда кажется подозрительно спокойной в его присутствии. Ньют некоторое время переводит взгляд с дракона на Персиваля, который теперь неловко хмурится, ожидая ответа, а Лаванда, потеряв к ним интерес, в несколько больших шагов возвращается в своё гнездо. Ньют вдруг приближается к Персивалю почти вплотную, гораздо ближе, чем позволяют нормы приличия даже для хороших знакомых, и, будто пытаясь что-то почувствовать, задумчиво спрашивает: — Насколько древняя твоя семья? Персиваль только смотрит на него в упор, пока он вдруг не осознает бестактность своего вопроса и, опустив глаза в землю, не начнёт, заикаясь, извиняться и сбивчиво объяснять: — Я-я читал однажды, что магические существа, особенно такие, как драконы, могут чувствовать магию ну, везде, они буквально созданы из магии природы, так что была такая теория, хотя, скорее, легенда или миф, что некоторые существа более благосклонно относятся к людям, в которых сильна природная магия, потому что это каким-то образом откликается в них, так что люди из древних родов были более успешны в дрессировке и приручении магических существ, что, конечно, никогда не было подтверждено, потому что… — Стой-стой! — Персиваль фыркает, немного оглушённый его речью. — Извини. — Ньют чувствует, что краснеет, и пожимает плечами. Он мог быть лучшим в обращении с животными, но человеческие взаимодействия зачастую оставались за гранью его понимания. Он, кажется, всё ещё стоит слишком близко, но Персиваль не возражает против этого, а Ньют не спрашивает. — Не за что извиняться. — Персиваль улыбается ему, успокаивая, и приглашает Ньюта жестом пройти с ним обратно к лагерю. — Семья моего отца ведёт свой род от одного из первых двенадцати авроров Америки, а мама, по преданиям, происходит из одного из старейших родов Ирландии, так что… Я склонен ответить «да» на твой вопрос. Ухмылка на губах Персиваля немного наглая, будто он действительно осознаёт весь вес такой родословной в магическом обществе, и Ньют отвечает ему робкой улыбкой. — Тогда это ответ на вопрос, нравишься ли ты ей. — Он добродушно пожимает плечами. Персиваль выглядит искренне любопытным, заинтересованным тем, как действуют магические создания, что всегда подкупало Ньюта. — Я не совсем уверен, как это в действительности работает, это слишком малоизучено и, ну, слабо доказуемо, но, кажется, мы только что получили первый прецедент. Он не так хорош в природной магии, как некоторые из волшебников, но он провёл много времени в своей жизни с магическими созданиями, что, как бы странно это ни было, многому научило его и позволило перенять некоторые из их привычек и особенностей, что вместе с его отточенной наблюдательностью позволяло различать едва заметные вещи. Очевидно, Лаванда чувствует это куда острее и очевиднее, но и Ньют, сосредоточившись на тонком ощущении, зудящем где-то у поверхности кожи, может почувствовать это: магия Персиваля где-то глубоко внутри него, сильная и независимая, почти дикая и в то же время удивительно упорядоченная, практически лишённая хаоса, но совершенно ощутимо исконно природная. Ньют может понять, почему Лаванда так спокойно отреагировала на него. — Не пойми меня неправильно, но я не хочу проверять эту теорию с другими драконами, — коротко смеётся Персиваль и лишь на секунду дольше задерживает взгляд на Ньюте, когда тот смеётся в ответ, а затем похлопывает по плечу и уходит, чтобы наверняка дразнить Тесея своим знакомством с драконами. Ньют небезосновательно рассчитывает на благоразумие Персиваля в том, чтобы не рассказывать никому об их свежем открытии.***
Никто из них никогда не забывал, что, хотя Ньют и находился здесь как дрессировщик (хотя сам Ньют очень не любил, когда его так называли) драконов, он был одним из немногих людей в мире, которые действительно разбирались в магических созданиях. Первые странно изуродованные трупы они находят весной. Разведка доносит, что неподалёку от них находятся позиции не-магов, однако на них не зафиксировано признаков жизни. Они приходят только чтобы зафиксировать очевидную катастрофу — что бы здесь ни произошло, оно не оставило в живых никого. Кто-то из них громко плюётся ругательствами. Ньют зажимает рот и нос рукой, несмотря на защитный пузырь чистого воздуха, который каждый из них создал вокруг своей головы; что-то инстинктивное в нём, глубочайшее отвращение и страх диктуют его поведение прежде разума, что-то в нём кричит уходить отсюда, пока он ещё может. Он видит, как одна из ведьм-целительниц, скривившись, осторожно переворачивает тело солдата, оказавшегося в группе мертвецов, лежащих поодаль от остальных, и тут же зажимает рот рукой, сдерживая рвотные позывы. Все тела покрыты кровью, но ни на одном не видно ни следа ран, которые могли бы привести к такому, на их одинаковой грязно-зелёной форме куски чего-то красного, что при ближайшем рассмотрении кажется ошмётками их собственных внутренностей, а на лицах замерли маски удушающего ужаса и паники. Кажется, будто смерть застали их врасплох и вместе с тем заморозила их в единственном бесконечном жестоком мгновении: некоторые тела сидят, как сломанные соломенные куклы, прислонившись к обитым досками и брёвнами стенкам окопов, всё ещё сжимая в руках оружие, одежда у них на груди и животе тёмная, пропитанная жидкостью — кровью и чем-то жёлтым, напоминающим что-то среднее между гнилью и желчью. Раненые, перевязанные грязно-бурыми бинтами, смотрят в небо широко раскрытыми глазами, брошенные на носилках в суматохе прямо на дне траншей. Эта смерть не была быстрой, думают они, разглядывая тела. Эти люди умирали медленно. Мучительно. Здесь так тихо, ни звука, что даже они стараются не шуметь и не произносить заклинания вслух, исследуя место неизвестного преступления. Ньют наклоняется, рассматривая траву у края одного из брустверов. Пожухлая. Жёлто-зелёная, словно отравленная. Ньют на секунду ослабляет заклинание пузыря вокруг своей головы — это может быть опасно и безрассудно, но в глубине души он всегда остаётся исследователем, и он знает, что это может быть полезно. Воздух спёртый, удушливый. Пахнет прелым сеном и — резко — гнилью. — Магия? — раздаётся чей-то тихий шёпот. Кажется кощунственным тревожить трупы. — Не похоже, — отвечают. Ньют думает, что голос похож на Тесея, но ему сложно сказать сейчас. — Ньютон. — Он оборачивается. Персиваль со стоическим выражением лица разглядывает одно из тел, осторожно касаясь его частей, чтобы обнаружить потенциальные раны. Он отмечает про себя приметы, зеленоватую кожу, не похожую ни на один эффект от заклинаний, и налитые кровью тёмные глаза. — Это могла быть какая-нибудь магическая тварь? Или несколько? — Маловероятно. — Ньют ещё раз оглядывает окопы. — Это не похоже на поведение и эффект ни одного из известных мне существ. Он впервые не хочет говорить больше, не хочет вдаваться в подробности, когда дело касается существ. Всё, чего он хочет, это поскорее убраться отсюда, как и все остальные. — Мало, но всё же вероятно? — один из французов поднимает бровь, пытаясь добиться ответа, но Ньют только криво пожимает плечами. Он не может говорить точно, основываясь только на том, что чего-то не знает, это просто ненаучно. Где-то вдали слышатся голоса и грохот приближающихся людей, они переглядываются всего секунду, прежде чем аппарировать отсюда. Меньше всего им нужно быть обнаруженными. В лагерь возвращаются в тишине и разбредаются по своим палаткам. По всем правилам они должны собраться и обсудить увиденное, принять решение о том, что делать дальше, но ни у одного из них не хватает смелости начать разговор. В их глазах одинаковые затравленные выражения, отражение пережитого ужаса, что-то серое и мертвенное, будто часть их самих умерла там, среди выжженной чем-то неведомым безжизненной пустоши, среди того, что никто из них не был готов увидеть. Ньют отправляется к драконам: забота о них кажется неплохим отвлечением, физической работой, которая ему необходима, чтобы измотать себя и надеяться сегодня уснуть без сновидений. Тесей ненадолго останавливает его, обнимает крепко, но молчит — здесь нечего сказать, невозможно утешить или пожалеть. Они все знали, что такое война, здесь уже давно не было наивных. И всё же Тесей обнимает его как раньше, как заботливый старший брат, а Ньют на секунду позволяет себе прижаться к нему. Персиваль следует за ним мрачной одинокой тенью, позволяет им минуту уединения, а затем той же тенью скользит за Тесеем к их общей палатке, коротко сжав плечо Ньюта на прощание. Всего на мгновение, глядя на его ссутуленные широкие плечи, Ньют жалеет, что не может обнять его так же.***
Через неделю их перебрасывают на другой участок фронта, где ситуация более напряжённая, и местные волшебники явно благодарны присланной подмоге, хотя и смотрят на них откровенно недоверчиво и даже боязливо, постоянно вздрагивая от драконьих криков. Не всем им одинаково рады здесь: от Ньюта держатся подальше, как и от мрачных русских ведьм, но Тесей быстро завоёвывает всеобщую любовь, а Персиваль выглядит вполне довольным заслуженным уважением, чем оба почти незамедлительно пользуются, напрашиваясь в разведку на передовую с местным отрядом, едва узнают, что те тоже разыскивают причину странных смертей не-магов. Ньют не идёт на этот раз, он почти уверен, что это не связано с магическими созданиями — или любыми другими, если на то пошло, — так что он остаётся в лагере, помогая Лаванде обустраивать гнездо. Она явно беспокойна и встревожена из-за того, что они отпустили на волю её брата из-за того, что перевозить двух драконов стало невозможно, и Ньют пытается сделать всё, чтобы успокоить её и дать ей немного комфорта, прежде чем неизбежно снова бросить в бой. Он проводит здесь весь день, вдали от людей, наедине с драконом, и это становится для него долгожданным отдыхом, возможностью немного отдохнуть от общества, в котором он чувствует себя лишним, странным, неуместным, от людей, которых он часто не может понять и которые не стремятся понимать его. Лаванда кажется к нему благосклонной и вполне довольной его компанией или, по крайней мере, достаточно смирившейся с ней, чтобы не испепелить его на месте или не прихлопнуть тяжёлым шипастым хвостом, и забота о ней в некотором роде приводит его разум в относительный порядок. Ньют так увлечён, что не замечает, когда сгущаются сумерки и отряд разведчиков возвращается в лагерь. Прибывшие не тревожат его, даже Тесей, вопреки привычке, не ищет его, но через некоторое время он всё же ощущает за спиной чьё-то ненавязчивое присутствие и, сосредоточившись, почти улавливает в воздухе тонкий след приятно-тяжёлой свежести чужой магии. Ньют оборачивается, и вся его расслабленность исчезает практически моментально. Персиваль выглядит, за неимением другого слова, ужасно, будто сам только что увидел смерть, бледный и растрёпанный, мрачный больше обычного, и Ньют снова чувствует в себе неуместно сильное желание обнять его. — Персиваль? — осторожно спрашивает Ньют, медленно приближаясь к нему, как к напуганному зверю. Он знает, что люди не считают уместными и вообще приятными его сравнения с животными, но Ньют за годы обнаружил, что невольно применяет к ним знакомые приёмы поведения. — Что-то случилось? Персиваль кивает, что-то в его лице меняется, он не может распознать эмоцию, но ему не нравится это выражение. — Мы выяснили, что убило тех людей. — Персиваль кривится, а Ньют молча позволяет ему продолжить. Он почти уверен, что ему не нужен его вполне очевидный вопрос. — Это не было чем-то магическим. Это… — Он сглатывает вязкую слюну и отводит взгляд. Ньют мимолётом замечает его сильное обезвоживание. — Это они сделали. Какое-то новое оружие не-магов, какой-то газ, который они выпускали, и… Мерлин, Ньют, это настоящий ад. Ньют смотрит на него всего секунду, прежде чем вдруг выпалить: — Могу я… тебя нужно обнять? — и немедленно смутиться. Персиваль, к его чести, выглядит опешившим только на мгновение, прежде чем сухо ухмыльнуться и кивнуть. — Я бы не отказался. Ньют старается думать о нём как о ещё одном своём создании, которое нуждается в помощи и утешении, просто чтобы запретить себе сделать это ещё более неловким и смутиться окончательно. Он осторожно обнимает его, не зная, куда деть руки и как близко он может прижаться, чтобы это считалось приемлемым, но Персиваль, не обращая на это внимание, охотно обнимает его в ответ и даже упирается лбом в его плечо, хотя Ньют выше него всего на несколько незначительных сантиметров. — Мы даже не могли им помочь. Как будто их выворачивало наизнанку, а нам даже нельзя было вмешаться, — шепчет Персиваль поражённо, он даже не говорит с Ньютом — просто высказывает терзающие его мысли вслух. Его голос не дрожит, но что-то в нём надломлено, лишено обычной стойкости и уверенности. Ньют ненавидит слышать его таким. — С нами была одна ведьма, легилимент… мы думали, что она сойдёт с ума. Она сказала, что все их голоса кричат, они хотели только умереть, чтобы это скорее закончилось. Ничего больше. Ньют жмурится, пытаясь справиться с эмоциями, и прижимает Персиваля к себе сильнее. Он не плачет, но, может быть, так было бы лучше и проще, если бы он позволил себе выпустить тяжёлые переживания, если бы он хоть немного ослабил контроль над собой. — Хочешь помочь мне с Лавандой? — тихо спрашивает Ньют, не зная, как утешить его и чем помочь. Персиваль, кажется, улыбается и едва заметно кивает. Только много лет спустя, вспоминая эту историю, Ньют задумается о том, что даже тогда, став воочию свидетелем всей жестокости и бесчеловечности маггловской войны, Персиваль никогда не относился к не-магам хуже, не думал о них с отвращением. Никогда не говорил о них с таким хладнокровным пренебрежением, которую Ньют услышит в Нью-Йорке.***
Их подразделение расформировывают через несколько месяцев, когда руководство решает, что использование драконов с военной точки зрения невыгодно, когда во всей армии был только один человек, который мог управлять ими. Уход Ньюта намечен на конец августа и распланирован до мелочей: никто не хочет оставлять ничего, что связано с драконом, на произвол судьбы, и ему поручено убедиться, что Лаванда благополучно вернётся в естественную среду обитания. Может быть, руководство хотело бы даже избавиться от неё, чтобы не рисковать существованием в мире дракона, привыкшего убивать людей, но все они приложили немало усилий, чтобы убедиться, что этого не произойдёт. Ньют приятно удивлён, что помимо Тесея и Персиваля, очевидно предвзятых в этом вопросе, его поддерживают и другие сослуживцы, даже если сам Ньютон за всё время перекидывался с ними только несколькими словами и всегда исключительно по делу. Но они защищают Лаванду так, будто на самом деле привязались к ней, хоть и никогда не рисковали подходить ближе, чем на несколько метров. — Волшебников здесь много, — говорит как-то Абрахам, один из африканских волшебников в их подразделении, выражая общее мнение, судя по довольным кивкам за его спиной. — А драконий полк только один. Мы все гордимся тем, что служили здесь, с нашими драконами. Персиваль кладёт руку ему на плечо, сжимает, поддерживая и подтверждая, крепкий хват его ладони неожиданно согревает. Ньют покидает фронт в двадцатых числах августа, когда ситуация выглядит достаточно стабильной, и они проводят уже которую неделю без крупных боёв, так что можно безопасно вывезти отсюда дракона и переформировать несколько соединений. Персиваль и Тесей провожают его, крепко обнимают, взяв с него обещание быть осторожным и оставаться в безопасности. Объятья Тесея знакомые и привычные, почти удушающие, такие заботливые; Ньют смеётся, пытаясь вывернуться из его рук, помешать ему сломать ему пару рёбер и ещё больше растрепать волосы. Персиваль обнимает его бережно, но также чутко, и что-то внутри Ньюта замирает и обрывается, когда Персиваль мягко прихватывает ладонью его затылок, чуть надавливая, чтобы прижать к своему плечу. Они оба благодарны Тесею за то, что он не вмешивается в этот хрупкий момент, позволяя своему младшему брату и лучшему другу сохранить втайне то, как быстро колотится сердце Ньюта под грубой военной формой, когда он вдруг слишком остро осознаёт, как ему нравится быть в руках Персиваля. Они улетают на восток ночью, навстречу бледным отблескам зарождающегося рассвета, в которых чешуя Лаванды кажется слегка припудренной чем-то розовым, оставляя позади войну со всеми её ужасами и смертями, оставляя бывших сослуживцев, дьяволов восточного фронта, всех как один решивших остаться там, где они будут нужны больше всего, где их опыт и безрассудная смелость будут полезны. Ньюту остаётся только надеяться, что никто из них не погибнет. Что люди, к которым он успел привязаться, сумеют вернуться домой.***
Ньют пристально наблюдает за Персивалем, настолько, насколько может себе это позволить, чтобы не вызвать лишних подозрений. Тина, по-видимому, уже считает его немного сумасшедшим, но её сестра Куини более милосердна к нему и, кажется, прочитав невзначай его мысли, которые Ньют так и не научился толком защищать, даже одобряет его тайное расследование. Всё дело в мелочах, которые, кажется, все остальные предпочитают просто не замечать. Этот Персиваль, мистер Грейвс. Ньют мысленно называет его. Холёный, щёгольский, немного надменный, почти что манерный. Ньют не может представить, чтобы тот мужчина, которого он знал, чтобы тот Персиваль, которого Тесей панибратски называл Перси и подшучивал над его привычкой даже в условиях самых тяжёлых затяжных боёв зачёсывать волосы назад, тот Персиваль, который выучил на нескольких языках фразу «Пожалуйста, мой друг голодает, дайте ему яблоко», просто чтобы смеяться над искренним замешательством слишком щуплого Тесея, которого пыталась накормить фруктами каждая встреченная старушка… Он не мог измениться так сильно, чтобы обходиться со своими подчинёнными как с расходным материалом, никогда не стал бы таким высокомерным, будто один случайный лишний взгляд на него пачкал его безупречный белый воротник, подколотый серебряными скорпионами. Это не может быть Персиваль, Ньют почти уверен, но ему не хватает всего нескольких деталей головоломки, и он переключает своё внимание на авроров. Они не выглядят подозрительными, принимают поведение босса на веру, будто были слишком испуганы, слепы или покорны, чтобы даже задуматься о том, что подобное поведение было неправильным. Он не так хорош в расследованиях, как Тесей или Персиваль, последовавшие своей общей мечте стать аврорами, но он научился чему-то у своего брата и применяет это так, как умеет. В его голове тысячи маленьких заметок, которые он создал, десятки улик, которые он пытается расположить в верной последовательности, чтобы наконец увидеть скрытую за ними истину. Ньют катает в ладонях чашку чая, глядя из-под пушистой рыжей чёлки на сидящих рядом с ним на маленькой кухне сестёр Голдштейн. — Тина, — говорит он тихо, обращаясь к старшей из сестёр. Она издаёт тихий звук — Тебе не кажется, что м…. что с мистером Грейвсом что-то ну… не так? Тина мрачно фыркает, покачав опущенной головой. — Кажется, Ньют. Он буквально понизил меня из-за какой-то… мелочи! И уволил Бонэ и Иган месяц назад, не говоря уже о том, что он просто кричит на нас из-за дурацких отчётов и постоянно сидит безвылазно в своём кабинете. Ньют открывает рот, чтобы что-то сказать, но Тина прерывает его не начавшуюся речь возмущённым выдохом: — Но, Ньют, ты не знаешь этого человека… — О, но, Тини, мне кажется, наш Ньют как раз знает мистера Грейвса. — Куини склоняет голову, как причудливая птица, изучая его с загадочной грустной улыбкой. — Не так ли, милый? Ньют уклончиво кивает, чувствуя себя неловко под их пристальными любопытными взглядами, и даже немного краснеет от смущения, думая, что именно из его мыслей о Персивале могла разглядеть в его разуме Куини. Тина вопросительно изгибает брови, недоверчиво, будто сам факт того, что Ньютон мог когда-то достаточно близко знать директора Грейвса, чтобы замечать особенности его поведения. — Ньют? Расскажи нам, дорогой. — Куини ободряюще улыбается ему, его нервозность для неё отчётлива в воздухе, как назойливо жужжащая пчела, но она не хочет раскрывать его историю за него, даже если она уже видит часть образов в разуме Ньюта. — Мне нужно кое-что принести, — бормочет Ньют и, не дав им опомниться, практически бежит в свой чемодан. Он не позволяет себе думать о том, чтобы спрятаться здесь, как привык, чтобы просто отпустить этот рассказ; как бы он ни чувствовал себя неловко от такого раскрытия своего прошлого, речь шла не о нём, а о Персивале и его жизни, которая, возможно, находится в опасности. Ньют хранил эту фотографию долгие годы, но с течением времени она успела благополучно затеряться во всём его беспорядке, и ему требуется время, чтобы найти её среди других бумаг, которое он тратит на попытки понять, что он вообще хочет сказать сёстрам Голдштейн и как доказать свою — весьма безумную — теорию. Ньют возвращается на кухню и кладёт на стол немного помятую по краям фотографию, которую они сделали в один из немногих спокойных дней, чтобы увековечить свой отряд. Волшебники на фото улыбаются и дурачатся: они хотели запомниться друг другу живыми, запомниться боевыми товарищами, а не холодными безликими мертвецами, никто из них не знал, доживёт ли до следующего утра, и они просто ставили себе целью ценить каждое мгновение жизни, пока она длилась. Тина и Куини быстро скользят взглядами по людям, которые обращают на них совсем мало внимания, больше увлечённые друг другом, и смотрят на задний план фото. Ньют почти видит, как у них широко открываются глаза, когда они понимают, что там ворочаются гигантский чёрные драконы. — Мы служили вместе во время войны, — тихо говорит Ньют и осторожно потирает пальцами уголок фото, чтобы привлечь внимание к трём волшебникам, стоящим с краю компании. Они смеются, дразнят друг друга, и Ньют знает, что в чёрно-белом потёртом изображении сложно узнать людей, особенно когда каждый из них уже так сильно повзрослел и изменился, но он думает, что строгие черты лица Персиваля или хаотичные кудри Ньюта довольно очевидны. — Единственный драконий полк на обоих фронтах. — Ты был на фронте?! — Ты дрессировал драконов? Они спрашивают одновременно. Ньют морщится. — Мне действительно не очень нравится это слово, я бы не называл это дрессировкой, драконы очень своевольные и свободолюбивые создания, и их нельзя… надрессировать, скорее добиться их расположения и… — Это директор Грейвс?! Ньют всерьёз переживает за психическое здоровье Тины, её глаза чуть не лезут на лоб от удивления и, взглянув на фото, он вполне понимает почему — и тут краснеет до корней волос. Персиваль широко улыбается, так ярко, как делал только со своими друзьями, и крепко обнимал Ньюта, шутливо растрёпывая его волосы под одобрительный свист Тесея, пока сам Ньют только смеялся и тщетно пытался отбиться. — Да, мой брат Тесей и Персиваль были хорошими друзьями, и, насколько я знаю, они много переписывались после войны, но у нас так и не получилось сохранить общение, и я, ну… — Ньют неопределённо машет рукой, опустив взгляд в стол. — Сначала я подумал, что, может быть, Персиваль злится на меня или обижается за то, что я не писал ему, или, может быть, он просто решил забыть меня или что-то ещё, но… — Ньют смотрит им обеим в глаза со всей решимостью. — Я бы мог принять это и смириться с тем, что Персиваль больше не хочет общаться со мной, но я почти уверен, что это не он. Они недолго молчат, переглядываясь, не зная, что ответить, что сказать после такого откровения и смелого обвинения, пока Тина наконец не качает головой. — Невероятно… — Она сухо фыркает, ошарашенная слишком большим количеством новостей за последние минуты. — Ты называешь его «Персиваль».***
Каким-то невероятным чудом Ньюту удаётся убедить Тину в необходимости выяснить правду. — Ты понимаешь, что нападение на директора магической безопасности это тяжкое преступление? — мрачно спрашивает она, но Ньют уже знает, что она не отступится от их плана. Он смотрит на неё с тихой решимостью. — Да. Если это действительно Персиваль, я приму всё, что он решит сделать, но… вдруг мы правы? Вдруг он сейчас в опасности? Я должен рискнуть… Они знают, что это не может быть легко: Ньют не может просто войти в МАКУСА, и он не хочет позволять Тине рисковать своей карьерой и, возможно, всей дальнейшей жизнью ради его идей, он знает, что должен сделать это сам, но до сих пор не понимает как. Необходимый шанс, однако, предоставляется им даже прежде, чем они успевают изобрести какой-нибудь безрассудный план, но Ньют бы солгал, если бы сказал, что в любой ситуации задержание и, возможно, тюремное заключение для них обоих стоит этого шанса. Их палочки забрали ещё до того, как привести в подземные коридоры, ведущие к камерам допроса, и Ньют не так хорош в беспалочковой магии, как сам Персиваль, и давно не практиковался в применении подобных заклинаний, но он призывает всю свою магию, собирает всю концентрацию для одного единственного точного броска. Мистер Грейвс идёт в нескольких шагах перед ними, Тина позади него, между ним и аврорами, которые конвоируют их, и у него будет только одна возможность, прежде чем они смогут его остановить. Ньют сосредотачивается, пытается найти в себе то же ощущение, забытое, но совершенно отчетливое свежее мягкое присутствие природной магии Персиваля — и не находит. Это последняя подсказка, которая ему нужна. Он быстро вытягивает руку вперёд и бросает самое уверенное в своей жизни «Ревелио!» Авроры позади него выхватывают палочки. Мистер Грейвс оборачивается, полы его чёрно-белого плаща вздымаются от резкого движения. Он смотрит на Ньюта с нескрываемой яростной ненавистью. — Мистер Скамандер, — шипит он, оборотное заклятие стекает с него, как вода, обнажая белые волосы и разноцветные глаза, являя шокированным аврорам истину. Они мешкают несколько секунд, но этого достаточно, чтобы Гриндевальд вытащил палочку, и Ньют знает, что этого нельзя допускать: никто из них не будет в состоянии справиться с величайшим тёмным магом их эпохи даже втроём, особенно в таком замкнутом помещении. Он действует инстинктивно, даже прежде чем успеет толком обдумать свои действия, и коротко свистит, призывая своего пикирующего злыдня из рукава. Небольшое существо вылетает вперёд разъярённой тёмно-синей вспышкой, не оставляя ни малейшей возможности среагировать на свою атаку, и набрасывается на лицо Гриндевальда, эффективно отвлекая от них. У Ньюта нет времени переживать о том, что Сирень может съесть его мозг, Тина командует растерянными аврорами, пытаясь заставить их шевелиться быстрее, и перекидывает Ньюту его палочку, забранную у одного из их сопровождающих; вдали слышится топот бегущих по коридору людей, вызванных сюда кем-то из авроров, но Ньют не торопится отзывать Сирень, пока они не окажутся в толпе авроров во главе с Серафиной Пиквери. Он присвистывает, отзывая Сирень, и наблюдает, как искажается лицо Гриндевальда, когда он обнаруживает себя окруженным. Он не выглядит расстроенным или отчаявшимся, вместо этого ухмыляясь президенту, будто даже поставленный на колени он все еще владеет ситуацией, его глаза блестят самоуверенностью, отдающей безумием, и он явно не сомневается, что ни одно сражение здесь ещё не проиграно. — Мистер Гриндевальд, вы арестованы, — объявляет Пиквери, держа его на прицеле своей палочки, но тот только ухмыляется, не испытывая ни капли страха. — Отвести его в камеры! — приказывает она своим аврорам, и Ньют понимает, что у него есть только несколько секунд. — Где Пер- где мистер Грейвс?! — Гриндевальд смотрит на него с нескрываемой насмешкой и лживой жалостью и вдруг начинает хохотать, заставляя всех присутствующих вздрогнуть. Его утаскивают под руки на нижние этажи, в самые охраняемые камеры, но даже издали они слышат его издевательский смех. Тина утешающе кладёт руку ему на плечо, сжимая пальцы. Неудивительно, но обнаружив обман, Ньют чувствует себя едва ли не хуже, чем прежде. Если Гриндевальд притворялся мистером Грейвсом, у него остаётся совсем мало надежды, что настоящий Персиваль до сих пор жив.***
Они ищут Персиваля уже неделю и до сих пор безуспешно, каждый поисковой отряд возвращается ни с чем, и Ньют старается мыслить как опытный исследователь: отсутствие результата — это тоже результат, количество потенциальных мест уменьшается практически с каждым часом, но его постепенно охватывает отчаяние. Он часто смотрит на их фронтовую фотографию, которая теперь стоит на полке в гостиной Голдштейн, где Ньют и обосновался (хотя, скорее, обосновался его чемодан, потому что сам Ньют, чтобы не лишать сестёр одной из комнат и не навлекать на них гнев домовладелицы, ночует у себя в сарайчике), как напоминание, как постоянное свидетельство того, что они не имеют права останавливаться, даже если всё, что им остаётся, это найти тело Персиваля для достойного погребения. Ньют старательно гонит от себя эти мысли, он не может даже допустить, что Персиваль может быть уже мёртв, что он мог опоздать, пока пытался собрать больше доказательств своей теории. Он никогда раньше не задумывался о том, что Персиваль может быть настолько значимым в его жизни: они даже не смогли поддерживать общение после войны (по объективным причинам, но всё же), но теперь перед страхом потерять его навсегда, Ньют вдруг остро переживает воспоминания о всех их взаимодействии и дружбе, более нежной и осторожной, чем у них с Тесеем, и начинает осознавать как никогда, что, возможно, то, что было между ними, являлось лишь началом чего-то большего. Если бы тогда кто-то из них был настойчивее, если бы они смогли в начале своих карьер уделить чуть больше времени письмам, может, сейчас Ньют не жил бы в страхе лишиться человека, в которого, как он теперь понимает, когда-то был влюблён. В которого, как он до сих пор не понимает, может быть влюблён до сих пор. Его не допускают к официальному расследованию и поискам, как гражданское лицо, даже если именно он разоблачил Гриндевальда, когда все эти люди просто решили не замечать очевидных различий, но Тина в любом случае приносит ему все важные новости, а самому Ньюту остаётся только ждать. Он пишет письмо Тесею, рассказывая о происходящем, пока вся МАКУСА в полном хаосе, пытаясь одновременно справиться с последствиями международного скандала, решить вопрос о суде и экстрадиции международного магического террориста, провести внутренние чистки и глобальное расследованию по поиску своего пропавшего директора магической безопасности. Он получает в ответ огромное яростное письмо: его брат не скупится на ругательства, называя здешних авроров в лучшем случае некомпетентными идиотами, а президента… Ньют на всякий случай сжигает это письмо сразу после прочтения, опасаясь, что его брат с его запальчивостью может вызвать большой скандал между Англией и США, если этот текст увидит кто-то, кроме Ньюта. Тесей обещает приехать так быстро, как только сможет, учитывая обстоятельства, но Ньют сомневается, что даже Тесей со всем его опытом и навыками сможет помочь найти Персиваля. Ньют посвящает всё своё время уходу за своими существами, находя, как и во время войны, утешение и необходимый отдых от мыслей в изнурительном труде и заботе о магических созданиях, но так или иначе им постепенно начинает овладевать безысходное ощущение приближающейся неизбежности. Скоро счёт начнёт идти на часы: если Персиваль ещё жив, он не смог бы прожить больше без еды и воды. В одну из ночей, когда Ньют опять старается утомить себя физической работой в чемодане настолько, чтобы уснуть без лишних мыслей, он возвращается в свою крохотную комнату и тяжело садится на постель. Его сил едва хватает на то, чтобы призвать со шкафа одну из баночек, в которых хранит мозги приматов, чтобы покормить Сирень. Она ест неопрятно и пачкает даже его, но он не может найти в себе желание сердиться на неё, как и на любого из своих созданий, особенно когда она так очаровательно воркует на его коленях, издавая странные утробные звуки от удовольствия. Сирень смотрит на него большими чёрными глазами и изгибает шею, прислушиваясь к звукам за тонкой стенкой сарая, и это подаёт Ньюту идею. Он выбирается из чемодана с такой скоростью, что всерьёз рискует свернуть себе шею на лестнице, едва успев устроить кокон Сирени в своём рукаве на привычном месте. Тина явно не выглядит довольной пробуждением среди ночи, но ещё менее довольной она становится, когда выслушивает просьбу Ньюта провести его в дом Персиваля. — Ньют, дом директора Грейвса под охраной, это потенциальное место преступления. — Она хмурится, её голос хриплый со сна, и Ньюту почти совестно оттого, что он лишает её заслуженного отдыха. — Но ты же можешь меня провести туда? Тебя восстановили в должности, и ты участвуешь в расследовании… Тебя же могут пустить внутрь? — она хмурится ещё больше. — Я… я думаю есть шанс, что я могу найти Персиваля или, по крайней мере, ну, попытаться это сделать, что мы ещё можем сейчас, да? Я подумал, если Гриндевальд притворялся Персивалем, ему нужны были его мысли и воспоминания, чтобы не вызывать подозрений, если только Персиваль не отдал ему их добровольно, но в таком случае зачем вообще ему рисковать оборотным заклинанием, и я абсолютно уверен, что Персиваль никогда бы не встал на его сторону, и… — Ньют. — Она прерывает его речь, уловив момент, когда он начинает слишком нервничать от такого нетипичного социального взаимодействия, к которому не может приспособиться. — Спокойно, я тебе доверяю. О чём это всё? — Гриндевальду нужен был Персиваль, живой и близко, чтобы быстро забирать у него нужную информацию, — тихо говорит Ньют, не глядя на неё. — Его дом был бы наиболее логичным местом, я думаю. Так он мог бы оставаться незамеченным и в безопасности, потому что, ну, никто из МАКУСА не ходит к Персивалю домой, и он, видимо, живёт один, так что… да, я думаю, не было бы лишним всё там осмотреть ещё раз. — Хорошо. Я поняла. Тина тихо соглашается и даже не упоминает о том, что в доме мистера Грейвса уже несколько раз проводились тщательные обыски. Она полагает, что имеет право немного слепого доверия в этом вопросе человеку, кому — единственному — хватило наблюдательности и тому, кто знал мистера Грейвса достаточно, чтобы распознать подмену. — Знаешь, — говорит она с мягкой дружелюбной улыбкой, пока натягивает на себя пальто, — из тебя мог бы выйти неплохой аврор. Если бы не твоя мания постоянно нарушать закон. Ньют смотрит на неё несколько секунд в ступоре и фыркает, почти закатив глаза. Тина ухмыляется, довольная своей шуткой, и хватает его за руку, чтобы аппарировать. — Есть план? — шепчет Тина, когда они проникают в особняк Персиваля. Ньют чувствует, как его кожу слегка омывают все защитные заклинания, наложенные на это место, и не без оснований думает, что среди них наверняка должно быть заглушающее, так что он не очень понимает необходимость шептать. — Скорее, предположение, — уклончиво отвечает Ньют и выпускает из рукава Сирень. Она облетает комнату по кругу, любопытствуя и ища возможную опасность, а потом возвращается к нему. Он осторожно похлопывает пальцем по нагрудному карману и подставляет ладонь, чтобы Пикетт, сонный и немного вялый, расположился на ней. — Извини, что разбудил, но это очень важно. — Он улыбается Пикетту, но тот не выглядит ни в малейшей степени обиженным или сердитым, только покачивает листиками на голове. Ньют смотрит на Сирень, убеждаясь, что она тоже его слушает. — Пожалуйста, мне очень-очень нужно, чтобы вы поискали тут везде, возможно, где-то здесь прячется один человек, и я очень хочу его найти. Может быть, вы сможете его почувствовать где-нибудь, я буду вам очень благодарен. Ньют не совсем уверен в том, сколько именно его создания понимают из его слов в каждый отдельный момент, но Пикетт быстро кивает и убегает, спустившись по его рукаву и штанине, а Сирень медлит несколько секунд, прежде чем улететь куда-то в сторону второго этажа. Тина фыркает за его спиной. — Я только что видела самый британский в мире способ разговаривать с волшебными тварями, — бормочет она под нос и говорит уже громче: — «Ты думаешь, твои существа могут быть ищейками? — Это предположение. — Ньют пожимает плечами. — Я расскажу потом. Давай просто посмотрим, получится ли из этого что-нибудь Ньют медленно следует в глубь дома, пытаясь сосредоточиться, но он прекрасно осознаёт тщетность этого: он не так чувствителен к магии, как существа, и мог бы что-то ощутить только в непосредственной близи. Он надеется, что его идея подтвердится, что кто-то из его созданий сможет почувствовать присутствие Персиваля, если он всё ещё здесь, как когда-то его магию чувствовала Лаванда. Они обследуют весь первый этаж, но не находят ничего подозрительного или достаточно интересного, чтобы остановиться дольше, чем для поверхностного осмотра. Дом выглядит потревоженным, в явном беспорядке, который навели здесь при обыске, но будто наспех и немного стыдливо прикрытом быстрыми заклинаниями. Ньют поднимается по лестнице, оглядываясь по сторонам и изучая обстановку, когда слышит, как из одной из дальних комнат кричит Сирень. — Тина! — Он успевает только бросить ей быстрое предупреждение, едва ли нужное, учитывая, что Тина — обученный профессиональный аврор, и бежит к комнате, которая на поверку оказывается хозяйской спальней. Пикетт дёргает Ньюта за штанину, указывая на комод, около которого сидит Сирень, что-то быстро чирикает и забирается обратно в нагрудный карман. Сирень снова кричит, но смотрит при этом на один из ящиков и поворачивает голову к Ньюту и Тине, будто проверяя, поняли ли они её. — Большое спасибо, Сирень. — Ньют тихо благодарит её и начинает ощупывать поверхность ящика даже раньше, чем Тина успевает среагировать и отругать его за то, что он трогает потенциально опасные вещи, не удосужившись удостовериться, что Гриндевальд не оставил здесь никаких сюрпризов для них. — Может, они почувствовали запах от его вещей? — скептично предполагает Тина, осматривая гладкую створку в поисках защёлки, чтобы открыть её. Ньют отрицательно качает головой, нахмурившись. — Они искали не запах. — Он по-прежнему не вдаётся в подробности, считая, что для этого будет время позже. Тина нажимает на маленький замок, что-то щёлкает внутри, и Ньют вытаскивает ящик до конца. Однажды Тине придётся прочитать ему лекцию по технике безопасности в месте постоянного присутствия опасного тёмного мага, но сейчас это не приоритет, когда они видят вместо вещей в ящике длинную лестницу, уходящую куда-то в темноту незримо расширенного пространства. Тина спускается первой, держа наготове палочку, не позволяя Ньюту даже попытаться оспорить это. Она зажигает маленький огонёк на кончике палочки, не желая рисковать, и в бледном свете слабого люмоса они различают у стены скрюченный силуэт человека. Тина резко выдыхает, не зная, чувствует ли облегчение, страх или полнейший ужас от того, во что Гриндевальд превратил человека, некогда бывшего её наставником и ориентиром. — Персиваль! Ньют делает только несколько шагов, когда Персиваль поднимает на него взгляд, заставляя невольно отшатнуться. Его лицо осунулось до состояния обтянутого серой кожей скелета, глазницы запали, и в их глубоких тенях его чёрные глаза выглядели нечеловечески. Его волосы, длинные и растрёпанные, кажутся куда более седыми, чем были у маски Гриндевальда, они свисают жирными патлами на лицо, а подбородок покрыт густой щетиной. Персиваль изучает безжизненным уставшим взглядом Ньюта, хмыкает с отвращением и, тщетно облизав пересохшие губы, хрипит пострадавшими связками. — Нашёл-таки, ублюдок… — Персиваль с трудом выпрямляется, прислоняясь спиной к стене. У Ньюта замирает сердце оттого, насколько тощим он выглядит, и как много ран он уже может различить, включая неестественно выгнутую руку. — Чего бы ты ни добивался этим, Геллерт, иди нахуй. Тина тихо ахает, прижав ко рту ладонь, и выбегает из ящика, на ходу бросив, что собирается привести помощь и вернуться через несколько минут. Персиваль, кажется, даже не заметил её присутствия, глядя в упор на Ньюта с ненавистью и тщательно скрываемой яростью. Ньют не воспринимает это на свой счёт, но восхищается его смелостью и достоинством не склоняться перед тем, кого он считает Гриндевальдом, даже после очевидных жестоких пыток. «Они хотели только умереть. Чтобы это скорее закончилось», — звучит в его голове голос Персиваля, далёкое воспоминание об ужасах восточного фронта, пробуждённое к жизни видом измученного измождённого Грейвса. — Персиваль, это правда я… — Ньют осторожно подходит, садится перед ним на колени, но лицо Персиваля остаётся безразличным и недоверчивым. Он не представляет, через что Гриндевальд заставил его пройти, но одни только подозрения об этом уже причиняют ему боль. — Тина Голдштейн только что пошла за помощью, Гриндевальд в тюрьме. Мы правда нашли тебя. — Хорошая попытка. — Он хмыкает, его голос скрипит от долгого отсутствия воды и, Ньют предполагает, долгих криков. — Когда-то летом на восточном фронте ты провожал меня с Лавандой. Наша последняя встреча… Ньют сглатывает, неловко пересказывая Персивалю свои воспоминания, решив, что только отчаянная и смелая честность может убедить его. Он протягивает руку к его наручникам, но, быстро поняв, что они зачарованы противодействовать магии, снова просит Пикетта выбраться из кармана и помочь с открытием замков кандалов. Персиваль удивлённо смотрит на маленькое зелёное существо, перебирающееся с пальцев Ньюта к его запястьям, и, кажется, начинает верить. — Когда ты обнял меня, и я понял, что хочу остаться в твоих руках. Иногда это одно из моих воспоминаний, когда мне нужно призвать патронуса. Пикетт заканчивает отпирать наручники и снова торопится скрыться в своём укрытии, пока Персиваль слишком увлечён разглядыванием лица Ньюта, чтобы заметить его. Ньют обнимает ладонями его лицо, он почти уверен, что ему не кажется, и глаза Персиваля действительно немного влажные, но это совершенно справедливо, думает Ньют, потому что он сам на грани слёз от того, какой холодной ощущается под его пальцами кожа и как явно неправильно располагается скуловая кость с правой стороны. — Мне потребовалось слишком много времени, чтобы понять, что это потому, что всё это время я… у меня были к тебе чувства… — Ньют прислоняется лбом ко лбу Персиваля, который впервые тянется к нему в ответ, осторожно доверяясь. — Перси, тебя правда нашли. Персиваль поднимает дрожащую руку, такую тонкую, что она кажется скелетом, издёвкой над человеческим телом, неловкой недолепленной пародией, зарывается пальцами в его волосы и едва ощутимо давит, заставляя наклониться сильнее, чтобы прижаться губами к его губам. Ньюту не нужно больше подсказок и намёков — он охотно целует его сам.***
Ньют не отходит от Персиваля ни пока выводит его из камеры заключения, хотя Персиваль настолько слаб, что ему приходится практически нести его на себе, ни когда прибывшие с аврорами врачи немедленно отправляют его в больницу, ни когда его, наконец, переводят в палату после всей оказанной экстренной помощи. Ему очень жаль, и он тысячу раз извиняется перед Тиной и Куини за то, что просит их несколько раз покормить существ в его чемодане, он совсем не хочет перекладывать на них свою работу, но сёстры только закатывают глаза с понимающими улыбками на его поток извинений, обнимают по очереди и обещают сделать всё, что в их силах, чтобы позаботиться обо всех его подопечных, пока сам Ньют занят постоянной заботой о Персивале. Медики смогли залечить почти все его физические травмы, и дали несколько зелий, которые должны были помочь восстановиться после долгого отсутствия еды и воды и возможных заражений от многочисленных ран, но все знали, что избавиться также от излишней худобы, остаточных эффектов применённых круцио и психологических последствий плена и пыток, будет сложнее. Мадам президент навещает Персиваля лично, как только лекари дают разрешение на присутствие посетителей. Ньют не представляет, о чём они говорят, их встреча строго конфиденциальна, но Персиваль не выглядит расстроенным после неё, сохраняя на лице то же мирное выражение, которое Ньют увидел в своё первое посещение. Он держит руку Ньюта в своей так долго, как только может, и Ньют не возражает, чувствуя, что что-то в нём самом постепенно успокаивается от ощущения, что Персиваль теперь в безопасности. Персиваль принимает всех своих авроров в палате, выслушивает и обнадёживает, говорит с некоторыми дольше часа, но Ньют никогда не вмешивается в их разговоры, скрываясь на это время в чемодане, который теперь всегда стоит у изножья кровати Персиваля, оставляя наверху только Пикетта, чтобы тот мог позвать его, когда очередной посетитель уйдёт. Его восстановление продолжается по плану, но всё ещё медленно, и Персиваль уже через неделю требует, чтобы его отпустили домой. Лекари пытаются настаивать на том, что ему всё ещё необходимо постоянное наблюдение, но он только отмахивается от них и уходит, обняв за талию Ньюта. И если он всё ещё слишком опирается на него при ходьбе, Ньют не собирается раскрывать этот секрет. — Мне нужно собрать немного вещей, я быстро. Подожди меня здесь. — Персиваль оставляет его в прихожей своего дома, целомудренно поцеловав в губы, будто подкрепляя свою просьбу, и скрывается в глубине так быстро, что Ньют даже не успевает спросить, что происходит. Персиваль возвращается с небольшим чемоданом в одной руке и чёрным пальто в другой, он успел привести себя в порядок, гладко побриться и вернуть волосам привычную длину, но Ньют видит, когда приближается вплотную, чтобы снова обнять его, некоторую небрежность и неидеальность, присущую таким заклинаниям. Он отчего-то почти уверен, что Персиваль привык бриться вручную, и это не более чем временная мера. — Держись. — Персиваль улыбается ему и через секунду аппарирует их. Он отпирает дверь обычным ключом, впуская Ньюта в небольшие апартаменты, явно обставленные для комфортной жизни, но не обжитые. — Это было моим… запасным убежищем, — поясняет Персиваль, не дожидаясь его вопросов. Он быстро взмахивает руками, простое заклинание проходится по всем поверхностям, стирая пыль и освежая поверхности мебели, его пальцы до сих пор иногда дрожат, но его магия всё ещё хороша. — Но я больше не хочу жить в доме, в котором… — он тяжело вздыхает, не в состоянии продолжить, и Ньют аккуратно касается его локтя пальцами, привлекая к себе внимание. — Я понимаю. — Ньют улыбается ему, чувствуя глубоко внутри почти детский восторг от того, как Персиваль немедленно расслабляется и улыбается в ответ. Он вряд ли когда-нибудь сможет устать от того, как Персиваль реагирует на него. — Хочешь, я помогу тебе устроиться? — Я вообще-то…— Персиваль смущённо усмехается — удивительное для Ньюта зрелище — и потирает затылок раскрытой ладонью, безуспешно пытаясь это скрыть. — Надеялся, что ты сможешь остаться со мной. Возможно, это было слишком смело с моей стороны? Ты можешь отказаться, я всё пойму, это не страшно, правда. Он смотрит на Ньюта с надеждой, такой мягкий и вежливый, что Ньют не понимает, как они могли не замечать разницу так долго? — Я хочу. — Ньют широко улыбается, ставя на пол свой чемодан и обнимая освободившимися руками Персиваля за шею. Он ставит свой чемодан рядом, и это почему-то кажется Ньюту символичным, будто они оба подписываются под этим соглашением. Будто они оба соглашаются ненадолго оставить свою работу в стороне и наверстать то, что когда-то упустили из-за общего трудоголизма.***
— Ты так и не рассказал мне, как нашёл меня. — Персиваль вдруг вспоминает об этом в один из вечеров, когда они устроились на ночь в своей постели, прижавшись друг к другу и просто наслаждаясь теплом и спокойствием. В его руках бумаги, что-то рабочее, во что Ньют даже не пытается вникать, но Персиваль абсолютно доволен тем, что Серафина не проявила даже секундных сомнений в своём решении оставить Персиваля в его должности. Но он всё ещё был не в идеальном состоянии, и Ньют настоял на том, чтобы Персиваль работал из дома, пока последствия его истощения не станут слабее. На его лице очки, которые он использует с некоторых пор, чтобы читать, но Ньют каждый раз думает, что Персиваль с присущей ему проницательностью догадывается, какой эффект эти очки оказывают на самого Ньюта, и носит их специально, просто чтобы проверить, как долго Ньют выдержит, прежде чем наброситься на него. — Ах, ну… — Ньют откладывает на тумбу черновики своей книги, которой теперь обычно занимается по вечерам, пока не может (или не хочет) отправиться в новое путешествие. Он пересказывал эту историю уже много раз: сначала сёстрам Голдштейн, затем мадам Пиквери, возглавившей расследование относительно исчезновения директора Грейвса, но до сих пор ни разу не рассказал всей правды, приберегая её для Персиваля. — Помнишь, когда я знакомил тебя с Лавандой во время войны? Я сказал, что она, возможно, почувствовала твою магию и поэтому приняла тебя? — Персиваль кивает, внимательно слушая его, и глядя сквозь свои невыносимые очки. Ньют сглатывает, рассматривая его лицо, с трудом заставляя себя сосредоточиться на истории. — Мы искали тебя очень долго, и я уже начал думать, что всё это безнадёжно, и мы не сможем… — Персиваль кладёт ладонь на его бедро, утешающе поглаживая, но это делает концентрацию Ньюта ещё хуже. — А потом я кормил Сирень и подумал, что, может быть, она или Пикетт тоже смогут почувствовать твою магию и показать нам, где Гриндевальд тебя держал. И, ну, это сработало. Я говорил тебе, никто не знает, как это на самом деле работает, думаю, я просто был достаточно в отчаянии, чтобы использовать все идеи. Персиваль смотрит на него несколько секунд, в его глазах Ньюту мерещится мерцающее обожание и что-то отчётливо впечатлённое и даже восхищённое. В конце концов он фыркает и качает головой с тёплой любящей улыбкой. — Я знал, что это ты назвал дракона Лавандой. — Он мягко дразнит и совершенно глупо хихикает, когда Ньют в ответ ребячески тычет его пальцем в бок. — Значит, прямо как раньше, Ньютон Скамандер и его дракон спасает мне жизнь? Он бормочет, его голос вдруг звучит по-другому, немного хрипло, завораживающе, как урчание большой кошки. Персиваль снимает очки, отбрасывая их куда-то под подушки, и практически подминает Ньюта под себя таким быстрым ловким движением, что у Ньюта перехватывает дыхание. — Пикирующие злыдни не драконы, они на самом деле… Персиваль целует его, вначале мягко, просто чтобы прервать его речь, которая наверняка выльется в небольшую лекцию о пикирующих злыднях и лично Сирени, и Ньют даже чувствует, как он улыбается в поцелуй, даже не скрывая своих целей. Но Ньют, хмыкнув, кусает его губы, и, если Персиваль может дразнить его очками, он считает, что вполне справедливо может ответить ему тем же, уже чувствуя, как он резко выдыхает и набрасывается на него с новой страстью. Они оба предпочитают не носить много одежды ночью, и это как никогда кстати, когда они торопливо раздеваются, пока Персиваль всё ещё прижимает Ньюта к подушкам, целуя его так глубоко и спешно, что у Ньюта кружится голова от переизбытка ощущений: его чуть сухие губы на нём, сильные руки на его талии и бёдрах, и всё ещё слишком стройное тело в его руках. Их тела покрыты шрамами — печальное наследие пройдённой войны и опасной работы. Персиваль целует каждый бледный след когтей и зубов на его груди и животе, отметины беспорядочны: ни одно существо не хотело на самом деле причинить ему вред, Ньют верит в это всей душой, иначе его никогда бы здесь не было, но он всё ещё прекрасно осознаёт всю сложность выбранной им профессии. Он касается Персиваля в ответ, гладит везде, куда может дотянуться, пока Персиваль покрывает его поцелуями и укусами. Шрамы Персиваля другие — память о человеческой жестокости и свидетельство всего его опыта, длинные линии режущих заклинаний и даже несколько звёздочек от маггловских пуль. — Перси… Ньют стонет, чувствуя жар в лице, когда Персиваль берёт его член в рот, скользит узкими губами вдоль всей длины, его язык обжигающе горячий на его чувствительной коже, а руки жадно сжимают бледные бёдра. Он задыхается, глядя на него сквозь ресницы — невыносимое зрелище, как несправедливо горячо выглядит Персиваль со своими растрёпанными чёрными волосами, благородной солью седины на его висках и затылке, будто с годами он стал только красивее, сохраняя тот же живой страстный блеск в глубоких глазах. — Перси, стой… Персиваль отстраняется с наглой улыбкой, прекрасно зная, насколько Ньюту нравится то, что он делает, но он не собирается отдавать ему здесь больше власти. Он почти уверен, что Персиваль за годы их знакомства уже предупреждён о том, каким бывает Ньют, когда достаточно расслабляется. — Знаешь, у меня есть много мыслей, как можно применить твои длинные пальцы… — Он усмехается, довольный, когда Персиваль на мгновение замирает, и почти набрасывается на него. Ньют раздвигает ноги, обхватывая его за бёдра, их члены восхитительно трутся между их животами, и он почти скулит. Это слишком сухо, не самый комфортный секс в его жизни, но он хочет Персиваля так до смешного сильно, что чувствует, что готов кончить только от этого небольшого трения и ощущения ответного желания Персиваля. — Боюсь, дорогой… придётся отложить твои идеи… — Он задыхается, не в состоянии больше сосредоточиться, чтобы целовать его, вместо этого беспорядочно касаясь его лица и шеи губами и языком, его голос звучит отчаянно, бессильно. Ньют цепляется за его спину, и наверняка оставил бы несколько царапин, если бы его ногти были чуть длиннее. Он чувствует себя любимым и желанным, чувствует так много похоти, как будто одного оргазма будет недостаточно, чтобы избавиться от неё. Он никогда не чувствовал ничего подобного с другими партнёрами, но Персиваль всегда был чем-то особенным в его жизни. Он ноет, выгибаясь в спине, они двигаются беспорядочно, просто ласкают друг друга везде, где только могут. Персиваль прижимает его к себе с несдерживаемой жаждой, и им обоим сложно поверить, что их первый секс такой неловкий и слишком быстрый, но это тоже отражает их многолетнюю разлуку и тяжёлое воссоединение, страх безвозвратной потери, с которой они оба должны были смириться по-своему. — Перси! — Ньют громко стонет, утыкаясь носом в его висок, стискивает его руками и ногами, прижимая к себе болезненно крепко, переживая неожиданно сильный оргазм. Персиваль всё ещё возбуждён, и Ньют, собрав последние силы, тянется к нему, обхватывает тонкими пальцами член, влажный от его собственной спермы и, сжимая, двигает запястьем несколько раз. Он хочет увидеть, как выглядит лицо Персиваля, когда он кончает, хочет увидеть и почувствовать это на себе, понять, что он — единственная причина этого, что Персиваль чувствует такую же ненасытную страсть и отчаянное желание наверстать упущенные годы, хочет ощутить его в себе, насколько хорош будет их первый настоящий секс, когда Персиваль трахнет его. Но пока Ньют вполне доволен теми ленивыми нежными поцелуями, которыми они обмениваются, лёжа бок о бок в их общей постели, после того как Персиваль ленивым движением запястья очищает их двумя быстрыми заклинаниями. Персиваль хочет так многого от него, он чувствует, что ждал слишком долго, чтобы признаться себе и Ньюту, что с момента их первой встречи никогда не видел кого-то, кто настолько же отличался и подходил бы ему больше, что после всего пережитого, после того, как он чуть не лишился всего, он снова вернул жизнь в свои руки — и более полной, чем раньше. Персиваль хочет признаться Ньюту в любви, хочет однажды сделать ему предложение, чтобы остаться рядом с ним навсегда. Но пока Персиваль вполне доволен тем, что в свой первый рабочий день с трепетной улыбкой предлагает Ньюту превратить его серебряных скорпионов в небольших драконов — как символ всего их общего прошлого, и готов поклясться, что видит абсолютную любовь в глазах Ньюта, когда он сам цепляет новые украшения на отлёты его воротника.