Shiro-Kuro

      Было холодно. Офелия легко терпела холод, но не когда на нём приходилось находиться несколько часов к ряду в одной тонкой курточке посреди зимней улицы. Матушка выгнала ее из дома.        Опять.        Каждый раз было одно и тоже: они ругались, громко и с криками, а затем мирились. Точнее, делали вид, словно ничего не произошло. Причина могла быть совершенно любой: от самых банальных вроде оставленной в раковине тарелки, которую Офелия собиралась помыть потом, до совершенно неожиданных, вроде запретов носить в сумке вещи, чтобы не испортить её вид… А зачем тогда вообще нужна сумка, если в ней нельзя ничего носить.        Фели уходила. И все равно каждый раз возвращалась в это место, сама не зная, почему. Возможно, потому что ей было некуда идти… Или возможно она слишком боялась куда-то идти. Что будет, если девочка однажды просто не вернется домой — она умрет с голода, на неё нападут разбойники или просто плохие люди, а может… Может быть, матушка все осознает, пойдет её искать, но они так и не найдутся — Офелия не знала этого, и проверять было страшно, ведь если она действительно это сделает, не сбудется ли то, чем её пугали с самого детства? Что она пропадет на улице где-нибудь в подворотне.        Наверное, надо было возвращаться домой, Офелия замерзла. Хотелось поесть, лечь спать и забыть, что сегодняшний день вообще был, но ей вряд ли удастся сейчас уснуть. Слишком рано, чтобы спать. Не спали у них дома обычно до поздней ночи — пока все остальные в деревне рано встают и засыпают чуть позже заката, у них дома все было с точностью до наоборот. И при этом, мама все равно умудрялась вставать с рассветом: чтобы пойти работать на рынке, ведь им надо было на что-то жить.       Какая же холодрыга, сейчас бы горячего чаю с палочкой корицы, укутаться в плед и почитать что-нибудь под ласковое трещание камина, только когда она вернется, то все равно в гостиной сидеть не дадут, придется уходить куда-то, где мама её не увидит и не услышит.        Порой Офелия не могла понять: ее любили или ненавидели.       Мама оберегала её — предостерегала от плохих людей, покупала ей красивую одежду, заплетала волосы, но вся эта система абсолютной маминой любви давала сбой, стоило случиться чему-то самому, казалось бы, незначительному. Это был именно сбой — скандал, как шторм над морем, затихал, и мама вела себя так, будто не кричала, как ненавидит свою дочку, около двух часов назад.        Наверное, она все-таки любила ее. Во всяком случае, Офелии хотелось в это верить, иначе она вообще не понимала, что с ее матерью не так. Хотелось верить, что это такая извращенная форма любви. Нет, разумеется, мама должна была любить её, ведь если она её не любит, то кто еще? Кому ещё любить ту, у кого никого, кроме матери-то и не было, неужели бандиту-отцу, гниющему в тюрьме уже много лет?        Офелия мялась на месте, оглядываясь. Может, сходить на рынок, прогуляться, чтобы не окоченеть на холоде? Там продавали горячий чай — тетенька с большим кипятильником за одну монету давала стаканчик с обжигающим язык чаем, который черпала половником для супа. Девочка бросила взгляд в сторону дома и пошла по другой знакомой дорожке, подальше от этого места. Сейчас ее вряд ли будут искать.       Когда матушка злилась, она никогда не интересовалась тем, куда уходит её дочь, главное, что её не было перед глазами. В карманах куртки Офелии ещё оставалось несколько монет, которые ей давали на карманные расходы — всего четыре или пять, если судить на ощупь — за это можно было купить и поесть, но еда ей в глотку, в отличие от чая, точно не влезет. От желания расплакаться в горле стоит такой ком, что, кажется, если попробуешь поесть, то непременно стошнит. Она выпьет чайку, успокоится и вернется домой…        На рынке было шумно: каждый пытался друг друга перекричать, заманивая свежими продуктами, кто-то откровенно орал, требуя скидку, другие утверждали, что их пытаются надурить. Некоторые палатки уже были свёрнуты — не удивительно, вечер же, ее мама, например, сегодня вообще не работала. И фруктами в такое время года никто не торговал, надо было дождаться хотя бы поздней весны, чтобы поесть чего-нибудь из фруктов, хотя Офелия слышала, что далеко, на Гранд Лайн, есть острова, где лето круглый год, и постоянно можно есть спелую клубнику, а не одни натертые воском яблоки.        — Девочка, хочешь яблоки? Попробуй, как настоящие!        Где-то рядом послышался голос, наверное, от одной из палаток. Хотелось бы, конечно, чего-то сладкого, но от расстройства и кусок в горло не залезет, тем более тех самых яблок, которые для сохранности натирали свечами. Фели лишь покачала головой и пошла дальше, подальше от всяких надоедливых продавцов, которых на рынке было неприлично много… Одна она, если подумать, на рынке и не была никогда, только с мамой ходила, а тут очевидно было очень много людей, хотевших получить ее денег.       Рынок представлял собой какофонию звуков, живое, энергичное место, где в воздухе чувствовалась энергия города. Люди оживленно двигались, покупали и продавали товары, болтали и смеялись, занимаясь своими делами. Это было место жизни и красок, движения и активности. Даже вечером, тогда, когда люди должны были расходиться по домам, он, освещенный большими жёлтыми фонарями, был полон гомона, полон жизни — после работы сюда устремлялись те, кому днем приходилось трудиться, зарабатывая деньги, чтобы на этом самом рынке их спускать.        — Чай! Вкусный чай! — громкий и задорный женский голос заставил девочку обернуться. — Травяной, ягодный, фруктовый! Все на ваш вкус! И за ваши деньги!       Да, этого Офелии сейчас не хватало — руки уже озябли, она ведь выбежала без перчаток на улицу, днем было довольно тепло, никто не думал, что к вечеру похолодает. Теплый аромат чая, манящий и притягательный…        — Я возьму чашечку, — сказала она, подойдя к прилавку и достав монетку, чувствуя себя слегка запыхавшейся от бега. — Чашку ягодного чая, пожалуйста.       Бумажный стаканчик был таким горячим, что пальцы обжигало, но на таком холод, если она сейчас его отпустит, то снова мгновенно замерзнет. От первого глотка кончик языка сильно защипало, Фели чуть не выронила стакан, неприязненно жмурясь. Блин… Тепло, конечно, но слишком горячо… Зато вкусно.        — Я бы тоже от чая не отказался в такую погоду.       Негромкий мужской голос заставил шарахнуться в сторону, расплескивая немного чая на белый снег. А… Это же дедушка, живущий в конце их улицы, тот, у которого за каменным забором росла яблоня. Офелия, как и большинство детей в деревне, думала, что он очень богатый, раз имел большой дом и высокий забор, а он, оказывается, и на рынок ходит… Сам, без слуг.        — Господин Джули, какими судьбами? — полная женщина за прилавком улыбнулась во все зубы. — Не ожидала вас увидеть.       — Решил прогуляться, —дедушка улыбался, прикрыв глаза. Его выражение лица не изменилось ни когда ему в руки вложили дымящийся стаканчик, ни когда он передавал деньги женщине, ни когда вдруг опустил лицо к стоящей рядом с ним Фели — так странно, он выглядел доброжелательно, но почему-то казалось, что он улыбается через силу…       Мужчина взял стакан, переложил три или четыре бумажных пакета с продуктами в одну руку. Ему, наверное, тяжело, он же старенький, а еду сам носит… Может, стоило помочь? Если она ему поможет, то возможно, он даст Офелии что-нибудь. Монетку, например… Или даже две. Заработать целых два белли, когда карманные кончались, было бы очень кстати.       — Дедушка, — она протянула к нему свободную руку, — Давайте помогу.        — Как мило с твоей стороны, — дедушка по имени Джули чуть улыбнулся. — А ручки не устанут?       — Не устанут! — она схватила одну из сумок, чуть не выронив стакан. Какая тяжелая, сколько он всего купил?! Но ради монетки… — Точно не устанут.       Его дом не так уж далеко, ничего, не сломается. Женщина за прилавком задорно рассмеялась: ну, конечно, весело смотреть, как маленькая девочка будет таскать на своем горбу тяжелые пакеты… Взрослые всегда веселились, видя работающих детей, хотя некоторые в деревне работали на постоянной основе — мальчишка с соседней улицы, кажется, ровесник Офелии, был пастухом и пас овец, каждое утро выходя с ними в поле за деревней.        — Смотри, не надорвись, — Джули беззлобно усмехнулся. — Благодарю за чай, было очень вкусно.        — Всегда рада стараться!       Чтоб эта женщина об свой же чай язык обожгла.       Идти было недалеко, но Офелии казалось, что после такой прогулки у неё будут болеть все руки, от пальцев до плеч, как минимум пару дней. Она действительно не рассчитала свои силы, точнее, переоценила, и все ради каких-то нескольких белли…       Большой каменный забор был уже перед самым носом, и девочка остановилась, чтобы перевести дух — наконец донесла… Дедушка Джули с улыбкой забрал пакет и открыл дверь:       — Зайдешь? У тебя уже губы синие.       Зайти в тепло теперь хотелось ещё больше, ещё сильнее, поэтому отказываться не было никакого смысла. Офелия обернулась в сторону улицы: ей скоро возвращаться домой… Она немного погреется и вернется. Мама в любом случае не ищет её, так что девочка просто вернется и ляжет спать, а завтра все станет так же, как было до ссоры. Она даже не посмотрит, во сколько часов вернется её дочка.       — Спасибо… — от холода зуб на зуб не попадал, но выговорила, как смогла. Дедушка Джули тихо хохотнул и отошёл от двери, пропуская Офелию вперёд сначала во двор, а затем и в дом.       В доме пахло теплыми дровами, камином, теплом и какими-то целебными травками, запах которых Офелия помнила из маминой аптечки, но названий не знала. Очки запотели, пришлось протереть их. Неудобно, конечно, ходить в очках зимой, когда заходишь в теплое помещение, то они тут же запотевали… Но если она их снимет, то не увидит совсем ничего, так что лучше протирать, чем ходить, как крот, щурясь и пытаясь рассмотреть хоть какие-то очертания предметов перед собой.        — Проходи, не стесняйся, — голос дедушки Джули был слышен где-то рядом, девочка не видела его. — Угощу тебя хоть чем-то в качестве благодарности.        А как же деньги?! Неужели она проделала весь этот путь просто чтобы посидеть и поесть! Она могла и дома… Или нет — мама, когда они ругались, обычно сидела на кухне, так что зайти и покушать бы, наверное, не вышло. Девочка все равно чувствовала легкое разочарование, все-таки, за деньги можно было бы купить сладкого…        — Хорошо, сейчас подойду.       Она сняла с ног ботиночки и огляделась: да, дом и правда был больше её собственного по крайней мере, комнаты на три. На полках лежала пыль… Он её не вытирает что ли? Может, дедушка слишком старый, чтобы убираться самому? Или дом был слишком большим, чтобы он мог его убрать.        — Заблудилась что ли? — мужчина выглянул из комнаты, похоже, это была кухня. — Или засмотрелась? Проходи, кухня тут.       Она зашла на кухню — большую, со столом, за которым могли поместиться человек шесть, а он сидел совсем один. На столе стояла вазочка с конфетами, на плите, нагреваясь, шипел чайник. Девочка почувствовала себя слегка неуютно, но за стол все равно села. Ну, раз уж ее пригласили…        — Вы тут совсем один живете? — вырвалось у Офелии. Дед усмехнулся, заливая кипяток из чайника большого в маленький, узорный заварочный.       — А кому же ещё со мной жить.       Он поставил на стол красивые чашки с голубыми цветами и чайничек, придвинул конфеты ближе к ней, к Офелии. Она немного неуверенно взяла одну и раскрыла — молочная карамелька… Потом из зубов их не достанешь, зато вкусные.        — Не знаю, у бабушек и дедушек же внуки обычно есть, — ответила девочка, засовывая карамельку в рот. Такая мягкая приятная сладость!       — Ну, — дед Джули пожал плечами и, взглянув в чайничек, принялся разливать красивой янтарной струйкой чай по чашкам. — Мои внуки сейчас очень-очень далеко.        — А кто вам по дому помогает? — задала новый вопрос следом девочка. Ну правда, дом настолько огромный, а он здесь один-одинешенек, зачем одинокому человеку такая домина. Наверное, есть кто-нибудь, кто здесь работает…       Дед пожал плечами:       — Я сам себе помогаю, чай, не маленький мальчик.        И с пылью на полках.        Большой дом, этот дедушка здесь один… И никто ему не помогает. Хотя, он так живёт, что, наверное в состоянии был бы нанять себе служанку в дом, только все, кто работает в услужении, больше предпочитают тех, кто больше может заплатить. Офелия невольно задумалась… Она умела готовить, стирать и убирать. Дом был больше, чем их, но все-таки. Может быть, если девочка найдет работу, мама наконец будет довольна, они перестанут ругаться, может же такое быть!        Мама часто жаловалась, что ей тяжело. Работать, обеспечивать их, вставать каждый день на работу… Может быть, если Офелия сможет сама себя обеспечивать, как тот мальчик с соседней улицы, то и ругаться они не будут? И просить денег не придется, будут же свои собственные.        — Дедушка, а вам не нужна домработница?        Попытка не пытка, вдруг получится, и он её возьмет. Тогда точно будет платить, конфетами уже не откупится!… Но какие же вкусные конфеты.       Дедушка, кажется, слегка удивился, но даже щуриться не перестал.       — Домработница? — он усмехнулся, оглядывая помещение: — Да разве ж её найдешь такому старому вояке.        — Да, наверное, будет тяжело… — Офелия слегка улыбнулась. — Но я бы могла помочь вам и отлично подойти на эту роль! Я умею стирать, убирать, вышивать, готовить немного…       — Такой маленький кролик? — дед удивительно выгнул бровь, потом крепко сжал губы, наверное, чтобы не рассмеяться. — Хочешь на меня работать? А не слишком ли ты молода.        — Мне уже двенадцать, — слегка нервно ответила Офелия. Ну вот, она начинала так уверенно, но из-за его ответа чувствовала, как начинает давать заднюю. — Многие в моем возрасте уже работают и сами зарабатывают!…       — А родители тебе работать разрешат?       Ну… Она не спрашивала, но мама наверняка не будет против. Мама же точно хотела, чтобы Офелия работала, если так жалуется. Маме тяжело… Если она тоже начнет работать, будет легче.       — Разрешат! — Офелия собралась с силами и кивнула головой. Дедушка слабо усмехнулся, его большая рука легла на её маленькую макушку, чуть ероша золотистые волосы.       — Поздно уже. Надо бы тебе домой бежать.       Это… Отказ? В носу неприятно защипало — а она думала, это будет её шанс хоть что-то сделать!       Дедушка вышел в коридор и через пару минут вернулся с каким-то длинным тёплым шарфом, огромными варежками и связкой ключей. Шарф обернули вокруг шеи девочки:       — Я встаю рано, так что приходить тоже придется рано, — он надел Офелии на руки перчатки и сунул в карман курточки ключи: — Большой от ворот, маленький от входной двери, не потеряй. Скажи только, как тебя зовут, ребенок?        — Офелия, — сконфужено ответила девочка. — Зовите меня лучше Фели. Это значит… Я принята на работу?       Дедушка тихо засмеялся:       — Принята, принята. Зови меня дедушка Джули. Платить буду пятьсот белли в месяц, тебе этого хватит?        — Да! — тут же оживилась Фели. — Мне хватит! Спасибо вам большое!        Как оказывается легко было найти работу! Целых пятьсот белли… Мама давала на расходы не больше ста, поэтому подобная сумма казалась просто астрономической! Она, может быть, даже сможет купить себе того милого плюшевого кролика из магазина игрушек, на которого каждый раз смотрела, проходя мимо витрины.        Девочек помахала и выбежала из дома, радостно выбегая на улицу. Холодный ветер ударил в лицо, и недавняя эйфория вдруг прошла: а правильно ли она сделала?       Офелия не понимала своих эмоций теперь: она нервничала и волновалась, но в то же время надеялась и радовалась. Для нее это был большой шаг, девочка чувствовала, что должна что-то сделать, внести свой вклад в семью. Тогда мама не будет на нее злиться. Но в тоже время, все равно боялась реакции своей же матери. Что… Она скажет, если узнает, что без её ведома устроилась на работу, тем более прислугой? Рассердится ли она? Расстроится ли?        Офелия посмотрела на ключи в своих руках. Она подумает об этом позже… И скажет ей тоже намного позже. Девочка же все равно уходит гулять, ну что такого, если будет уходить каждый день, ничего не изменится. Все будет хорошо…       Она засунула ключи в карман и побежала домой по весело скрипящему снегу. Сейчас у неё появилась работа, а что будет дальше… Время покажет.

***

      Шел снег.        Большие белые хлопья кружились в небесах мерно, почти танцуя, и ложились на белый-белый подоконник маленькой комнатки в большом поместье. Этель сидела на подоконнике и считала снежинки — одна, две, три… Они такие красивые, узорные, жаль только, что живут лишь в воздухе, а падая на землю, к остальным, превращаются в бесформенное месиво. Этель не любила снег, это белое кладбище изломанных водных кристаллов, но любила снежинки. Вот они какие милые… Одна прилипла к внешней стороне окна, значит, проживет чуть дольше.        Сегодня должен был быть важный день… Интересно, поэтому сегодня так красиво? Скоро… Домой придет отец, поэтому нужно было заранее подготовиться к этому. Всю неделю он говорил о том, что сегодня в доме будет много гостей, поэтому до его возвращения нужно было хорошо одеться и причесаться, чтобы произвести хорошее впечатление на других дворян.       Отец… Очень любил хвастаться своей семьёй.       Он не был её настоящим отцом, и даже хозяином этого особняка не был — её мама, богатая простолюдинка, владелица хорошего прибыльного бизнеса, вышла за него, мелкого бедного дворянина замуж, когда Этель было девять, и с тех пор он стал вести себя и в их доме, и в их семье, как полноправный обладатель всего, что там находится, включая свою жену-простолюдинку и её дочь, рожденную от давно умершего простолюдина…       На людях они были идеальной дворянской семьёй — друзья отца с удовольствием говорили о том, какой он милосердный и добрый, что дал женщинам не благородной крови титул. Этель пророчили хорошее замужество за какого-нибудь не местного аристократа… Кого-то, кто не знал, что она приемная своему отцу, но ей было всего двенадцать, и это самое замужество её совершенно не интересовало.        Но если так надо было… Наверное, это было правильно? Даже если она сама этого не хотела. Так будет лучше для нее. Верно?       Мама всегда говорила, что если хорошо выйти замуж, то вся последующая жизнь отлично сложится, и она сама сейчас терпит неудобства со своим заносчивым мужем ради того, чтобы Этель в будущем вошла в дворянские круги… Каким бы богатым простолюдинов ты ни был, ты не сможешь поднять голову перед бедным дворянином, поэтому нужно было стремиться в аристократические круги, чтобы никто не смотрел на тебя свысока. Этель вроде бы понимала это… Но и не понимала одновременно.       — Мисс Эль?       В дверь постучали, и не дожидаясь ответа, вошли. Шера всегда так делала, так что это было уже привычно… Не так страшно, чем когда двери открывает отец, он делал это без стука или оповещения, не важно, переодевается она, или спит.       — Шера… — Этель слезла с подоконника.       Ла-Шера была её горничной с раннего детства. На четыре года старше, мама взяла её с улицы ещё совсем малышкой и воспитала в их доме, чтобы приставить помощницей к пятилетней Эль. Они вместе росли, она была ей почти как старшая сестра, заботливая и иногда строгая. Иногда казалось, что Шера была для неё самым родным человеком в этом доме, даже более родным, чем мама.       — Не сидите на окне, мисс, если этот урод увидит, у вас будут проблемы.       Шера открыла большой платяной шкаф у стены, рассматривая висящие там платья. Она никогда не звала отца хозяином — только «тем уродом» за не очень приятную внешность, или «Лилианом» — его фамилия была Лилиан. Этель долго привыкала к тому, что ей теперь нужно называть себя Лилиан Этель вместо привычной Кастелла, фамилии её мамы.        — Отец уже дома? — осторожно спросила девочка. Шера покачала головой:       — Ещё нет, но госпожа послала меня помочь вам одеться. Он вернется вместе с гостями.       А… Тогда ей придется надеть неудобное платье и узкие, слишком тесные для её ножек туфли-лодочки уже сейчас. Её начали приучать ходить на каблуках ещё в десять, постепенно увеличивая высоту подъема, но ноги болели каждый раз, как впервые. Сколько часов ей предстоит находиться в этой одежде сегодня, возможно, четыре, или больше?       Шера достала из шкафа платье — пышное белое, его матушка подарила ей вчера вечером, чтобы сегодня она надела его на ужин. Этель оно нравилось, это ведь был подарок от матушки. Но почему-то надевать его очень сильно не хотелось.       Если она не будет готова выйти в коридор к приходу отца, её после приёма очень сильно отчитают, поэтому надо было поспешить. Она сняла с себя повседневное платье и надела парадное — кружева слегка кололи изнутри спину, а дышать из-за тугого пояса стало немного тяжелее, но это всего лишь лёгкий дискомфорт… Все парадные платья были подобными, ещё повезло, что отца устраивал размер её талии, пусть он и говорил, что она ест слишком много, и не придется надевать корсет. Шера взяла в руки расческу — да, ещё прическа… Нужно было уложить волосы, чёрные, непослушные, вьющиеся.       Отцу они очень не нравились — он сам был светловолосым, и матушка родилась со светлыми волосами, и только Этель достались чёрные, как уголь, от её отца. Хотелось бы взять краску и высветлить эти чёрные патлы… Чтобы быть хоть каплю похожими на семью…        Она всегда мечтала о большой и полной семье, у всех остальных же есть мамы и папы… Почему у нее не так? У неё была мама, но своего отца она не помнила, не знала, и мама отзывалась о нём не очень хорошо, поэтому, наверное, лучше его было и не знать. Когда в их дом пришёл Лилиан Ксандер и сказал, что теперь она будет его дочерью, Этель была счастлива — наконец у неё тоже, как у всех вокруг, будет отец… Но со временем оказалось, что быть дочерью аристократа невероятно сложно, и лучше бы этого отца совсем не было.        Для всех остальных он был замечательным человеком, эдаким принцем на белом коне, про которых читала Этель. Из хорошего рода, милосердный, заботливый, а какой чистосердечный, раз взял в жёны простолюдинку, да еще и с ребенком. Быть же хорошей дочерью для такого «хорошего аристократа» оказалось для Этель невероятно трудно — ему не нравилось, как она ходит, как выглядит, как говорит, все, что она делала, выдавало в ней её низкое происхождение. Но девочка старалась. Ради мамы, ради отца.       Даже если в глубине души было горько и обидно.       Он никогда не обращался к ней по имени, будто её имени и вовсе для него не существовало. Требовал, чтобы ему выражали почтение, встречая в коридоре с поклоном, и чтобы она не сидела с ними за одним столом, исключая ужины с гостями — его раздражали простолюдинские манеры «дочери» и то количество еды, которое она ела. И Этель ела со слугами на кухне — тихо, так, чтобы никто не заметил, сидела вместе с Шерой и другими служанками, обсуждая городские сплетни, а потом помогала им помыть посуду и убраться поскорее, чтобы отец не видел, что она сидела с обслугой.        Она не понимала, почему все к нему так добры, даже матушка смотрела на его поведение сквозь пальцы. Когда девочка пыталась пожаловаться на отца, в ответ получала слова о том, что они обязаны ему своим положением… Но ведь это он пришёл к ним в семью без гроша в кармане, и этот дом мама построила на свои деньги? Все, что было у Лилиана Ксандера — его титул аристократа, да и тот не очень высокий, поэтому Этель никак не могла понять, чем именно они были ему обязаны.       Потом родился Теор — маленький мальчик с пушистыми золотыми волосами — и после этого отец перестал показывать даже признака того, что когда-то назвал Этель своей «дочерью». Девочка была среди них даже не как белая ворона, а черная, чувствуя, что все дальше отдаляется от столь желаемой ею семьи. Когда ей запретили общаться с Теором в присутствии отца, потому что ему не нравилось, что его сын мог нахвататься простолюдинской манеры от своей единокровной сестры, эта граница стала ещё более очевидной, почти осязаемой — в этом доме Этель была чужой, даже для своей мамы, которая всегда вставала на сторону мужа, дочь стала просто чем-то, о чьем существовании нужно было периодически вспоминать.       Шера заплела ее волосы в высокий пучок и закрепила большим белым бантом. На фоне белой одежды они казались ещё более чёрными, более грязными, не такими, какими должны были быть, и сама Этель казалась ещё более чужой… Чем светлее вещи, которые она носила, тем темнее и уродливее казалась собственная внешность — карие, цвета грязной земли, глаза, и эта непроглядная чернота на голове. Надо было просто потерпеть этот контраст немного…       — Может быть, сбежим, мисс?       Голос Шеры, внезапно зазвучавший со спины, заставил Этель вздрогнуть всем телом и обернуться: Что? Сбежать… Куда, о чем она говорила?        — А… Извини, ты о чем? — неуверенно переспорила девочка. Может, ей показалось. — Я немного не поняла…       — Завтра на рассвете отправится корабль в королевство Сепия, — Шера взяла её за плечи, её руки слегка подрагивали. — Я слышала от горничной одной семьи, сейчас там собирается восстание, никто даже не заметит, если мы проскользнем на корабль и высадимся там. Мисс… Вы же страдаете здесь.        Этель не знала, что ей ответить. У нее замирает сердце, когда она представляет себе корабль, плывущий по темным волнам, уносящий ее от безразличной тишины этого мрачного дома. Она видит себя, стоящую на палубе, с волосами, развевающимися на ветру. В ее воображении возникает образ нового мира, полного возможностей и свободы, где она может быть собой, где ее старания будут цениться.        Но это так глупо, просто взять, все бросить и уплыть. Она любила маму, любила младшего брата, и он тоже ее любил, правда, когда отца дома не было. Если Этель сейчас просто возьмет и сбежит, она же никогда не сможет увидеть, как он повзрослеет, каким станет, больше не сможет обнять его и прочитать ему сказку перед сном. Теор был её сокровищем, этот маленький мальчик такой добрый, невинный… Она хотела повзрослеть вместе с ним.       — Я… Прости, — Этель вздохнула, в последний раз взглянула в зеркало и повернулась к Шере: — Если я брошу маму, брата… Я не могу так.       — Но вы же ненавидите это все… — Шера закусила губу, чуть сжимая руки в кулаки. — И этого урода Лилиана, и его друзей, и родственников…       — Мне пора спускаться.       Нечего было об этом думать, она не могла просто взять и уйти из дома. Не могла, иначе окончательно потеряет семью, которую так сильно желала…       — Мисс… — Ла-Шера вздохнула и подняла с пола её домашнее платье. — С днем рождения, мисс Эль.       — Спасибо, Шера.       Нужно идти на первый этаж.        Да, Этель устала, но и бросить все тоже не могла, хотя мир за стенами родного дома ее манил. Она хотела… Куда-нибудь, где не будет стеснена правилами, где сможет не отчитываться и не спрашивать разрешения на то, чтобы помыться, поспать или поесть, пойти туда, куда хочется, надеть ту одежду, которая ей нравится. Она хотела бы быть свободной, но ради того, чтобы быть рядом с любимыми людьми, можно было и потерпеть все неудобства.       Они однажды её примут… Она однажды сможет стать полноценной частью семьи, у неё получится! Нужно просто потерпеть…        Она найдет, как заслужить их любовь.       Этель спустилась вниз, к двери, и встала рядом с мамой и братом — они уже были там, нарядные, причесанные. Скоро вернется отец с гостями, и начнется театр под названием «образцовая семья». Она знала, что этот театр не имеет итога, он будет повторяться вновь и вновь. Но может, однажды…       Дверь отворилась. Этель опустила голову — нельзя поднимать глаза, пока мама не по приветствует его, иначе её опять обвинят в недостатке манер. Только после того, как он ответит маме, она тоже могла посмотреть на его лицо с большими рыбьими глазами и с улыбкой произнести:       — С возвращением, отец.       Он ничего не ответит, только махнет рукой, показывая, что приветствие принял. После о ней забудут — взрослые будут общаться с гостями и между собой, а детей возраста Этель в дом особо и не приглашали.        Прошли в гостиную. Этель села на диван у окна, глядя на то, как пьют, танцуют, смеются взрослые. Другие аристократы поздравляли отца с её днем рождения — так, будто он был хоть каплю за её рождение ответственен.        Дальше вечер развивался своим чередом, но для Этель это была все та же история: её присутствие было незамеченным, словно она была непрозрачной тенью, промелькнувшей на фоне праздничного сияния. Устывшая от непривычного обилия людей и шума, она ощущала себя запертой птицей в клетке.       Оттесняемая на задний план светом и шумом, Этель стала вслушиваться в разговоры, пытаясь ухватить хоть каплю внимания, адресованного ей. Вокруг нее разносились роскошные речи, проникнутые ложной вежливостью и холодной иронией.       Отец, конечно, герой, что вырастил дочь простолюдина в такую образцовую леди. Леди… Отец только махал рукой, косясь на неё каким-то странным неприятным взглядом и говоря, что до настоящей аристократки ей очень далеко. Ну… Наверное и правда…       — Этель, — голос матушки внезапно обратился к ней, заставив вскочить с дивана. Она кивнула на людей, с которыми они с отцом разговаривали: — Подойди к нам.        Сердце Этель забилось быстрее, она медленно зашагала в сторону матушки и отца, пытаясь разглядеть человека, с которым общались родители. Это был довольно высокий аристократ в дорогом костюме, коротко остриженный, с большими оттопыренными ушами. Смешной.       — Да, матушка? — она подняла глаза на родителей. Вместо матушки заговорил отец:       — Сэр Юрайя хотел бы пригласить тебя на прогулку.       Этель снова посмотрела на мужчину напротив — это и есть сэр Юрайя?… Но он казался таким взрослым, разве ему будет интересно с двенадцатилетней девочкой?       — Ты ему понравилась, — пояснила мама, от чего вдруг стало ещё более не по себе. Сэр Юрайя как-то не очень приятно улыбнулся:       — Такая юная, а ведёт себя совсем как взрослая. Думаю, мы поладим.       Эти слова прозвучали со смесью восхищения и некоего мрачного предвкушения. Этель улыбнулась ему в ответ через силу, голова от множества мыслей начинала болеть — что он от неё хочет? Что взрослый может хотеть от ребенка, которому только исполнилось двенадцать лет…       — Сэр Юрайя старше тебя на девять лет, — шепот матери заставил бьющееся слишком громко сердце испуганно затихнуть. — И он хотел бы, чтобы ты брала свадебные уроки в его доме до совершеннолетия.       Свадебные уроки… Но это значило, что после совершеннолетия он собирался на ней жениться? Но ему же тогда будет почти тридцать лет! Он ей не нравился! Она не хотела к нему идти!       — Мам… Он мне не нравится… — Этель подергала мать за юбку, но в ответ лишь получила тихий шепот:       — Тебе что, жалко что ли? Он неплохой вариант.       Это было бесполезно. Можно было даже не пытаться найти для себя защиты, если взрослые уже все решили. Сердце стало биться еще быстрее, в зале стало почему-то очень душно, а на душе тревожно. Голова заболела, дыхание перехватило. Возможно, это пояс давил так сильно на живот…       — Отец… — она обратилась к нему, стараясь улыбаться. — Мне немного нехорошо… Можно я отдохну?       — Иди, — он махнул рукой, отпуская её хоть на все четыре стороны и тут же добавляя: — Такая нежная и избалованная, ещё не понимает, что в свой день рождения должна быть с гостями. Маленькая эгоистка растет.       Это совсем не то, что ей хотелось услышать.       Она вышла из зала спокойно, медленно, а затем побежала по лестнице наверх так быстро, как могла, забежала в свою маленькую комнатку и бессильно рухнула на кровать.       Глотку жгло. Этель сжала горло обеими руками, чувствуя, как что-то горькое и неприятное разливается по груди с каждым вдохом. Хотелось просто взять и удавиться. Что она все это время делала не так? Что пошло не так? В какой момент она все испортила настолько, что её уже сейчас хотят отдать, выбросить, избавиться…       Просто отказаться от неё? Да, наверное, так же, как Этель чувствовала, что не принадлежит этой семье, они все, абсолютно все, и мама тоже, считали, что им без неё будет лучше. Глаза обожгла горячими горько-солеными слезами, они впитывались в простынь, образовали мокрые большие пятна. Почему… Почему она не может просто исчезнуть?       — Мисс Эль, вам плохо? — голос Шеры звучал глухо, неразборчиво, Этель не сразу поняла, что она вообще спросила.       Шера… Она же предлагала ей исчезнуть из этой семьи, верно? Она так хотела остаться, думала, что нужна кому-то здесь, но в итоге… Наверное, Шера сделала лучшее предложение из возможных. Если она уйдет, будет лучше для всех, абсолютно для всех.       Это чёрное пятно на абсолютно белой, светлой аристократической семье перестанет существовать с её уходом.       — Шера… — стараясь не захлебываться собственными рыданиями, Этель повернула голову к служанке. — Шера, давай…       Это было сложно сказать, тяжело, больно, от этого сжималось сердце, разрывалось в клочья что-то внутри, от чего лоб холодел и мышцы слабели. «Давай убежим». Как тяжело сказать и как легко сделать…       Просто ещё до рассвета пробраться двум девочкам в забитый коробками грузовой отсек большого корабля и уплыть туда, где искать их никто не будет.