День был сегодня довольно погожий — Офелия встала рано, солнце находилось ещё в зените, наверное, потому что вчера она так устала, что рано легла. Небо над головой было чистым и изумрудно-голубым, словно художественная картина.
Да, кто же знал два года назад, что работать окажется не так легко, как казалось самой Офелии тогда. Приходилось вставать рано утром, бежать на работу и завтракать уже вместе с дедушкой Джули — завтрак он готовил сам — потом делать уборку и поливать сад, стирать, готовить, двенадцатилетняя девочка справлялась не со всеми из этих дел, это сейчас, к четырнадцати, они стали для неё совсем простыми. Она находила удовольствие в том, что может помогать дедушке и делать свою часть работы, да и дед Джули особо не ругал девочку, что часто удивляло ее.
— Ты уже проснулась? — мама, видимо, тоже собиралась на работу. Она зашла в комнату без стука, она вообще редко стучала, хотя Офелия думала, что стоило бы.
— Да, пора на работу, — Офелия потянулась. Ее мама — Камелия — оглянула дочь с ног до головы.
— Ты и дальше собираешься у этого деда работать?
Мама восприняла тот факт, что её дочка работает домработницей, не очень хорошо. Начать надо было с того, что Офелия в принципе не сразу рассказала матери о том, что стала домработницей, а только где-то через… Полгода. Скандал тогда был огромный, она додумалась даже к дедушке Джули пойти, но в итоге… Все равно позволила Офелии остаться. Девушка даже не так сильно злилась на маму из-за этого, хотя, наверное, должна. Все же, в этой ситуации она была виновата сама, не рассказала ведь сама, что работу нашла.
Однако, их отношения не то чтобы улучшились после того, как Офелия пошла работать. Они только виделись меньше, но когда девушка возвращалась, конфликты все равно могли возникать на абсолютно пустом месте, только в этот раз у Офелии были деньги, чтобы купить себе больше стакана чая зимой.
Ей почему-то казалось, что когда она найдет работу, то мама измениться, станет добрее, но Камелия осталась такой же. И Офелия не понимала, почему. Она относилась к дочери по прежнему: то любила, то будто бы ненавидела, то хотела, чтобы со своим заработком она жила отдельно, то махала рукой: «куда ты из своего дома пойдешь».
— Ну да, мне нравится у него работать, — Офелия достала сумку, с которой обычно ходила на работу, лицо матери помрачнело:
— Офелия, это несерьезно.
Несерьезно быть домработницей, а что тогда серьезно, на рынке торговать? Быть дояркой? Пойти в дозорные? Да даже если бы она сделала что-то из этого, маме все равно было бы мало: Камелия требовала от дочери исполнения каких-то своих прозрачных ожиданий, о которых сама Офелия ни сном, ни духом — она ведь никогда не рассказывала ей, чего именно от неё ждет и хочет.
— Мне нравится, мам, — ответила Офелия, чувствуя, что разговаривать дальше уже не хочет.
— А что дальше? — тут же спросила Камелия, эта женщина за словом в карман не лезла. — Так и работать на деда старого? Офелия, ты могла бы на врача пойти, ты девочка не глупая.
Да, конечно, вот только быть врачом она совсем не хотела. Мама очень хотела, чтобы Офелия училась — чтобы получила образование и добилась высот, вот только каких высот она могла добиться в сфере, которая её совсем не привлекала? Фели не видела себя врачом, ну ни при каких обстоятельствах.
— Мам, я не знаю, что дальше, — резко произнесла Офелия, взяв в руки сумку. — Посмотрю… Меня сейчас все устраивает.
— А кто знает?
Ну вот, опять все свелось к этому. «Кто знает», будто она в четырнадцать лет понимает, чем хочет заниматься всю оставшуюся жизнь.
— Я пойду поем.
Офелия вышла из комнаты и спустилась вниз, очень не хотелось продолжать этот разговор, но мать вряд ли даст его так просто замять. Если ей было что-то нужно, то она будет докапываться до конца, особенно если заведется.
Камелия действительно пошла следом — позавтракать спокойно вряд ли удастся, да и не то, чтобы Фели могла на это надеяться. Скорее бы из дома выйти, у деда Джули по крайней мере было спокойно.
— Офелия, давай ты не будешь вести себя, как ребенок, — Камелия села за стол напротив дочери, девушка тяжело вздохнула. — Я хочу как лучше. Ты бы могла пойти на врача… Хорошо, не хочешь на врача, давай возьмем другое. Навигатор, например. Навигатор везде нужен.
— Ага, — навигатора, да она сама то в двух соснах еле ориентируется, какой из неё навигатор в открытом море, где все синее и однообразное.
— Нет, ну конечно, если хочешь работать на старого деда, то твое право, — резко произнесла Камелия. Офелия почувствовала, как внутренности словно скрутило: все, у мамы испортилось настроение. — Убирай за ним, зарабатывай свои несчастные пятьсот белли! Прожигай свою жизнь и дальше. Я не понимаю, почему ты такая упрямая, у тебя сейчас тот возраст, когда надо думать о своем будущем. Или собираешься как я, потом работать на рынке, когда этот дед коньки откинет?
— Вот когда это случится, тогда и буду думать!
Как же она устала постоянно слушать нотации по поводу того, что ей нужно делать, а что не нужно! Что бы Офелия не сделала, какое бы решение она не приняла, мать оно вечно не устраивало. Девушка пыталась сделать как лучше, старалась изо всех сил, но в итоге оказывалось, что либо стараний было недостаточно, либо делала она совершенно не то, чего от неё хотели.
— Не разговаривай со мной в таком тоне, — Камелия нахмурилась, от ее выражения лица Офелия тут же начала терять свой запал. — У тебя нет ни опыта моего. Я говорю это всё, чтобы тебе в будущем легче было, а ты ведешь себя, как упрямая дура.
Но… Как может ей пригодиться её опыт, если они проживают разные жизни? Об этом хотелось спросить, но перед рассерженной матерью в горле вставал комок, мешающий произнести хоть что-то.
— Давай, потом об этом поговорим… — неуверенно ответила девушка. Надо было перевести тему и уйти. — Я не хочу сейчас это всё обсуждать.
— Ничего ты не хочешь, — женщина встала из-за стола и взяла в руки кружку, наливая в нее воду из чайника. — Ты никогда ничего не хочешь. Видимо, тебя надо почаще на улицу выгонять, чтобы ты что-то делала. Сразу работу себе нашла…
— Хочешь, я тогда вообще уйду из дома?
Эти слова вырвались случайно, Офелия их практически выплюнула. Это… Было очень грубо, она поняла, что именно сказанула только позже, когда этого было уже не исправить. Мама, наверное, разозлилась ещё сильнее? От таких слов… Фели хотела сказать ещё что-то, опровергнуть, сказать, что пошутила, до…
— Делай, что хочешь, — Камелия отвернулась и отошла к кухонной плите. Офелию будто с ног до головы окатило холодной водой. — Я тебя не держу. Если тебя что-то не устраивает, то можешь уходить.
Надо было что-то сказать. Прости меня? Извини? Но в горле ком застрял, неприятный, удушливый. Мама всегда так говорила, что не держит ее здесь, поэтому она и ушла в тот раз из дома. И даже сейчас… Как будто в этом доме для неё места никогда не было — мама всегда принимала присутствие и отсутствие дочери, как должное.
— Я пойду. Иначе на работу опоздаю.
В ответ тишина.
Офелия взяла сумку и быстро выбежала из дома. Мама всегда замолкала и игнорировала её, когда они ругались, это было словно наказание для неё — она наказывала свою дочь игнорированием её существования, словно ради того, чтобы показать, как она ей на самом деле не нужна. Офелия могла бы поплакать, но слезы не шли, давно уже не шли, она к этому привыкла.
Или нет, и ей просто казалось, что она привыкла, чтобы было не так больно.
Просто желание плакать со временем превратилось в злость и раздражение, та боль, которую Офелия испытывала каждый раз, когда мама наказывала её своим молчанием стала настолько знакомой, что раз за разом реагировать на неё, как впервые, не было больше никакого смысла.
Девушка не заметила, как дошла до дома деда Джули. Открыла большую металлическую дверь, зашла во двор, вошла в дом — внутри никого не было, наверное, дед опять ушёл гулять по окрестностям. Так даже было лучше, сейчас Офелии надо было привести мысли в порядок, а уборка поможет отвлечься.
Офелия открыла кладовку, достав оттуда ведро, швабру и веник. В доме было два этажа, так что чтобы убрать его полностью, потребуется час, не меньше. Она набрала воды в ведро, намочила тряпку и надела её на швабру. Там, где были паркет или кафель, можно было просто помыть, а вот ковры надо будет выбивать на улице. Хорошо хоть, что Джули не был поклонником ковров.
Офелия начала мыть пол, швабра скользила по паркету, оставляя водяные следы. В простых повседневных действиях она забывала о конфликтах с матерью. Момент, когда ничего другого, кроме уборки, не имело значения. Сотворение порядка на внешнем уровне приносило хоть какую-то гармонию в ее внутренний хаос.
Одно движение мокрой тряпкой, и сухое дерево становилось насыщенно-коричневого, яркого, чистого цвета, все пятна, грязные следы, разводы исчезали, оставляя только приятную свежесть. Даже воздух, казалось, становился свежее и чище по мере того, как очищался сначала пол, потом полки от пыли.
Что же пошло не так?
В детстве их отношения с мамой были не идеальными, но она была к дочери намного мягче, могла попросить прощения, если была не права, даже обнять. Чем старше Офелия становилась, тем острее становились противоречия — может быть, потому что в детстве из неё ещё можно было что-то слепить, а с возрастом мама просто разочаровывалась?
Офелия не знала. Не хотела знать.
Полы были помыты, надо было выбивать ковры. Фели собрала их с пола, вынесла на улицу и повесила на перила лестницы — раньше, когда она была младше, вытряхиванием ковров девочка не занималась, дед Джули выбивал их сам на редкость сильными мускулистыми руками. Было очень удивительно, как в таком маленьком теле оказывалось столько силы. Выбивать ковры сама Офелия особо не любила, руки слегка болели, бить приходилось сильно, но надо.
Сейчас бить ковры было даже приятно. С каждым ударом вылетала какая-то частичка накопившейся за утро злости. Покричать бы еще на эти ковры, но если она кричать будет, то все соседи сбегутся, а этого ей было не надо.
Пришлось выбить из них всю пыль, собрать ковры и отнести их домой. Ну вот, с уборкой на сегодня закончили… Убираться подобным образом нужно было только пару раз в неделю, в остальные дни хватало только смахнуть метелкой пыль с мебели и полить цветы. Теперь оставалось приготовить что-нибудь на обед до возвращения дедушки. Кажется, она видела в холодильнике какое-то нарезанное порционно мясо? Может, рагу из него сварить, или подливку. Офелия не была великими кулинаром, но дедушка Джули тоже не был особо требовательным к еде.
Офелия зашла на кухню, оглядываясь в поисках нужных ингредиентов. Она нашла нарезанное мясо в холодильнике, возможно, это было говяжье или свинина, но Фели не обратила на это особого внимания. Она плохо различала виды мяса — могла отличить животное от птицы, но на этом познания заканчивались, да и какая разница, кто именно пойдет к ним в желудок, главное чтобы не баранина. Она воняет.
Сначала разогреть сковороду и добавить немного растительного масла, затем аккуратно выложить нарезанное мясо на горячую сковороду, слегка посолить и поперчить его. Пока мясо обжаривалось на сковороде, надо было заняться приготовлением овощей, нарезать морковку, лук, чеснок… Моркови, как назло, в холодильнике не оказалось, значит, придется идти в кладовку. Офелия убавила подачу газа на плите на минимум и прикрыла мясо крышкой прежде, чем уйти с кухни — неизвестно, сколько она пробудет в кладовке, а так оно в любом случае не пригорит даже минут за десять.
Иногда было приятно чувствовать подобную самостоятельность. Она готовила и убирала сама, хоть и боялась каждый раз реакции Джули. Волнения всегда оставались напрасными — дед ел все, что давали, никогда не жалуясь и не комментируя, хоть Фели и казалось, что когда готовил он, то делал это лучше.
Офелия открыла дверь в кладовку, темно здесь было… Хорошо, что утро, и свет из коридора освещал помещение, было лениво идти за фонариком. Мешок с морковью, который дедушка купил на той неделе, должен был храниться в углу у прохладной стены, но до этого угла нужно было ещё добраться так, чтобы ничего не уронить…
Нога уперлась в какую-то коробку, и маленький ящичек, стоящий поверх неё, с грохотом свалился на пол, открываясь. Ну вот, не уронить не получилось, ладно. Офелия нагнулась, у ног лежало что-то… Похожее на фрукт. Он был круглым, его надо было взять и рассмотреть поближе.
Какой странный — кожура розовая и много-много узоров на ней. Ну, если он лежит вместе с продуктами, значит, должен был быть съедобным? Если нет, то зачем его вообще сюда положили.
Офелия взяла морковку и странный фрукт и вернулась на кухню — он всего один, так что чего ему лежать, надо съесть, пока не испортился. На свету удалось рассмотреть его получше…
Фрукт, кажется, рос на лиане, потому что с веточки от него тянулось две большие зелёные, завернувшиеся в забавный узор в форме цветочка лианы. Кожура была неровной, но довольно мягкой. Офелия аккуратно срезала веточку и разрезала фрукт напополам, по кухне распространился сильный медовый, как от цветов медуницы с улицы, аромат. Как вкусно пахло! Хотелось попробовать… Лишь бы дедушка Джули не ругал, но если он просто так валялся в кладовке, то чего добру пропадать?
Аккуратно порезав и разложив фрукт на тарелке, Фели решила закончить с рагу и заняться овощами. Фрукт тогда пойдет на десерт… Надо будет спросить у дедушки Джули, что это, вдруг понравится, а названия она и не знает.
От сладкого запаха разыгрался аппетит. Фели посмотрела на лежащий на тарелке фрукт — может, попробовать немного пока она готовит, все равно обед ещё нескоро? Девушка взяла одну из долек, самую некрасивую, и укусила.
По рту разлилась горечь вперемешку то ли с плесенью, то ли с тухлым мясом. Фу, какая гадость… Нет, такое есть точно не стоило. Офелия проглотила, чувствуя, как к глотке подпирает тошнота. Надо было хоть водой запить… Похоже, он уже испортился — интересно, сколько дедушка Джули вообще хранил его в этой кладовке, неужели, пора было провести там ревизию?
Раньше она немного стеснялась перебирать хозяйские вещи без разрешения, но сейчас, за два года, проведённые в этом доме, уже осмелела — если спросить у деда, то можно всё. Он так сильно отличался от ее мамы…
Едва нарезанные куски полетели в мусорку, неприятный привкус горечи все еще был во рту, тошнило… Ладно, скоро пройдет, так уже было, когда она случайно попробовала заплесневелое яблоко. Жалко было потраченного времени.
Пришлось вернуться к готовке.
Она нарезала морковку, лук и чеснок, чтобы добавить их в рагу. Когда мясо приобрело золотистый оттенок, Офелия переложила его в глубокую кастрюлю, а на сковороду добавила нарезанные овощи. Немного обжарить, до мягкости, добавить томатный сок, соль, немного базилика и розмарина, и можно было отправлять овощи к мясу.
— О, я вернулся вовремя.
Фели обернулась на знакомый голос: дедушка Джули стоял в дверном проеме. Нагулялся, видимо, а у неё ещё ничего и не готово… Она налила в кастрюлю пару стаканов воды и прикрыла крышкой.
— С возвращением, деда Джули. Куда ходили?
Пора было чистить картошку. Офелия взяла чашку и нож, ополоснула картофелины водой и принялась срезать с них кожуру.
— Да так, — Джули прошёл на кухню и сел за стол. — Ходил в порт, надо было договориться.
— О чем? — следом спросила Офелия, сосредоточено очищая картофель. Дедушка взял из вазочки для фруктов конфету и повертел в руке:
— На днях мне звонил старый друг, очень хочет, чтобы я перебрался на его родину. Так что надо было найти корабль.
Картофелина выпала из рук и покатилась по полу. Что значит… Перебрался на родину? Дедушка Джули собирается уехать? Тогда что будет с её работой, она ведь останется без денег, без места, куда может уйти от ругани с матерью, без старшего, который всегда разговаривал с ней на равных, подбадривал, смеялся и успокаивал.
Если дедушка Джули сейчас уедет, значит, мама все это время была права!
— П-Подождите, как уплыть?! — Офелия вскочила с места, картошка вдруг отошла на второй план. — Почему… Когда?
До этого она даже не думала о том, что дедушка может просто взять и уплыть с острова в другое место. Ну… Он же старенький, зачем стареньким переезжать, они же… Старые. Офелия думала, что старые обычно доживают свой век на том месте, к которому привыкли, поэтому и мысли не допускала, что он может решить покинуть остров.
— Через недельку, — дед засунул в рот конфету и принялся жевать. — Как раз дом продастся, а если не продастся, и бог с ним. А что, со мной хочешь?
Офелия не знала, как себя сейчас чувствовать. Она была расстроена новостью о переезде, зла на то, что дедушка Джули настолько спокойно реагирует на все это, удивлена подобному вопросу и…
Одиноко. Она чувствовала себя одиноко.
В их небольшом городке у неё не сказать, что были друзья, к которым она была бы привязана, из всех посторонних людей девушка общалась лишь с дедушкой Джули, а когда он уплывет, в её окружении не останется совсем никого, кроме мамы, которая словно играет с её душой в детскую игрушку — йо-йо, то выбросит, то к себе притянет.
Дедушка Джули же очевидно жил сам по себе, и это не было чем-то плохим, но почему же тогда на душе стало так обидно… За те пару лет, которые она работала в его доме, Офелия привыкла к нему, к его негромкому ворчанию и хитрому прищуру всегда прикрытых глаз, цвета которого до сих пор не знала, привыкла к его голосу и говору. Если он уедет сейчас, ту часть её души, которую занимало нахождение в его доме и общение с ним, поглотит пустота…
Офелии не хотелось этого. Не хотелось ничего менять. Она хочет, чтобы все оставалось так, как оно есть.
— Хочу ли я… Я могу… Я могу уплыть с вами?.. — звучало, будто она напрашивается, но он же сам, первый спросил? Дедушка Джули мягко, беззлобно, в своей манере, усмехнулся и взял вторую конфету:
— Ну, если мамка тебя отпустит. Мы далеко поплывем, в королевство Гоа.
Сердце упало куда-то вниз. Если мама отпустит… Она ее не отпустит. Легче было просто пойти и броситься с обрыва, чем о чем-то ее попросить.
Кажется, увидев, как девушка поникла, дед Джули тут же добавил:
— Что, опять поругались?
Стало вдруг очень стыдно, наверное, за сегодняшний день Офелия исчерпает весь свой запас эмоций.
Дедушка начал видеть, что у его домработницы не все в порядке дома, ещё в прошлом году, и всякий раз, как ловил её на унынии, заставлял рассказывать. Офелия рассказывала, стараясь не затрагивать то, что мама говорила о нём, он гладил её по голове и старался успокоить, развеселить, становилось стыдно, но, не смотря на это, очень спокойно и радостно. Деда Джули всегда её понимал… И при этом был для нее абсолютно чужим человеком.
Почему так?
— Нет, всё нормально, — Офелия неловко улыбнулась. — Правда. Я попробую с ней поговорить, но наверное, с моей стороны это будет эгоистично, просто взять и уплыть.
— Я тебя не заставляю, — Джули похлопал её по макушке, продолжая улыбаться. — Но Фели, подумай хорошо. Никто не должен руководить твоими желаниями, кроме тебя самой. Если ты о себе не подумаешь, не подумает никто, верно?
Да, он был прав, но почему-то от его слов все равно было неприятно на душе.
— А как же… Ум и опыт… — то, чем мама всегда отличалась от нее, тот самый авторитет взрослого человека. Тот, кто умнее и опытнее, мог принять лучшее решение, чем ребенок, который ещё не видел ничего в жизни…
Дедушка встал из-за стола, подошёл к плите и приоткрыл крышку, заглядывая в кастрюлю:
— А картошку-то пора добавлять, — он взял картошку, нож, и принялся дочищать то, о чем Офелия совсем забыла. — Опыт, Фели, у каждого свой, ты же свою жизнь живешь. Ум понятие вообще субъективное, вот мне седьмой десяток, а ума как не было, так и нет, и ничего, живой.
Офелия от таких слов удивлено моргнула. Джули ее порой очень сильно удивлял своими фразами: он был взрослый, разумеется, взрослый, но они с её мамой так по разному мыслили, что иногда Офелия удивлялась, как сильно могут различаться два человека, взрослых человека.
— Я… Нужно доделать рагу.
Она вернулась к картошке. В четыре руки почистить её удалось быстрее, но воду пришлось добавлять — пока Офелия думала, всё выкипело, повезло, что не сгорело. Мясо в итоге получилось слегка переваренным, но все равно вкуснее, чем тот пропавший фрукт. Деду Джули в любом случае понравилось.
Про фрукт она так и не сказала. Мысли были заняты другими вещами.
Вскоре пришло время возвращаться домой.
***
Время летело быстро. Про тот разговор мать, разумеется, совершенно забыла, будто его и не было — все, как всегда, кто бы сомневался, что будет именно так. Так было всегда. Зато стабильно.
До отплытия Джули оставалось от силы два дня, а Офелия так и не смогла завести об этом разговор с матерью после того, как они едва «помирились». Сейчас они общались нормально, и девочка держалась за некую иллюзию спокойствия — до тех пор, пока Камелия снова не решит пополоскать ей мозги, можно было просто молчать.
Думать о том, что мама скажет, когда узнает, что Офелия потеряла работу и её работодатель уехал, тоже не хотелось — начнется торжественное «я же говорила» и активная пропаганда какой-нибудь очередной учёбы. Маму не волновало, что они не настолько богаты, чтобы за эту учёбу платить, она искренне считала, что если задаться целью, то все получится, и что деньги она найдет даже на стоящую непомерных средств медицинскую школу. Но Фели не хотела в медицинскую школу, она хотела просто жить так, как ей хочется. Как в доме деда Джули.
Она понимала, что это скорее всего неправильно, так высоко ставить человека, который никем по крови ей не приходится, но Джули всегда относился к ней, как к человеку, как к личности… Наверное, поэтому Офелия так тянулась к нему.
Девочка спустилась на первый этаж, заметив мать на кухне: это было ее любимым местом пребывания и любимым местом для ссор тоже. Почему-то, именно на кухне всегда происходило все самое неприятное, сколько Офелия себя помнила, поэтому сидеть здесь ей не очень нравилось, как-то слишком много напряжения всегда витало в воздухе.
— Чай? — Камелия быстро обратила внимание на дочь, Офелия в ответ лишь неуверенно кивнула. — Чайник как раз вскипел.
Было бы хорошо молчать и дальше, только Камелия все равно узнает, что дедушка Джули уплывает, если не от Офелии, то от соседей. А если не узнает сейчас, поймет, когда дочь не принесет домой зарплату за месяц. Всю жизнь врать было невозможно… Тайное всегда, рано или поздно, становится явным.
— Спасибо, — Офелия взяла в руки чайник дрожащими руками, наливала воду в стакан, чувствуя, как сердце бьется быстрее. — Мам, я бы хотела с тобой кое о чем поговорить.
Лучше, если она скажет ей об этом сама. Потерпит унижение немного, и все успокоится… Все равно это всего лишь вопрос времени, если она сможет уехать… Зато уедет без зазрения совести, и не придется врать дедушке Джули о разрешении!
— Мам… — голос немного дрожал. Офелия поставила чайник, сглатывая слюну, которой не было. — Дед Джули собирается уезжать.
На кухне повисла неловкая тишина, женщина отложила стакан с кофе, подняв глаза на Офелию. В этот раз девочка не могла понять, что выражает ее лицо.
Она была пугающе спокойна — в иной раз от злости её лицо искажалось, но в этот оно сквозной холодностью, каким-то раздражением, тем, чего Фели раньше от матери не ощущала.
— И куда он собрался?
— Решил жить на родине у своего друга, — быстро ответила Офелия.
— И что теперь будет с тобой? — последовал следующий вопрос от матери. — Молодец он, конечно, придумал. Просто взять и уплыть в его то возрасте?
Фели не знала, радоваться ей, или удивляться. Обычно мама её так не защищала, а теперь как будто успокаивала, ругала дедушку Джули, думала, что с ней будет…
— Понимаешь… — Офелия не знала, как ей продолжить. — Он предложил мне уплыть вместе с ним.
Ну, теперь она точно разозлится. Девочка склонила голову так, чтобы не было видно маминого лица — слишком страшно смотреть, какое у неё сейчас выражение. Что она скажет? Будет, наверное, её ругать…
— Ну хорошо. Как хочешь.
Ответ прозвучал брызгами ледяной воды прямо в лицо. А… Вот, значит, как… Офелия подняла голову: мамино лицо ничего не выражало, она не могла увидеть в нем ни горя, ни радости, только поджатые губы. Девочка в очередной раз не понимала, как себя чувствовать. Может, мама так издевается над ней?
Она хотела ее разрешения, хотела, чтобы мама не злилась на нее, но почему сейчас Офелии так больно, почему ее «разрешение» совершенно не радует? Она как будто не отпустила, а отказалась от неё — возможно, ради того, чтобы девушка сейчас сказала, что передумала, видя её реакцию, чтобы заставить чувствовать вину… И Фели её действительно чувствовала — вину за то, что вообще начала этот разговор, наверное, ей не стоило и заикаться об отъезде, надо было просто жить, как живется. Но дедушка Джули… Ей хотелось уплыть с ним…
— Я… Я правда могу уплыть? — переспросила Офелия, прокашлявшись.
— Я говорила, что не держу тебя здесь, — голос матери сейчас звучал для нее хуже смертного приговора. — Конечно, думаю, ты не приспособлена к этому… Уплыть непонятно куда, да еще и с чужим человеком. Но знаешь, это твое решение и твое право. В конце концов, ты уже не маленькая.
Почему ты просто не можешь сказать, что любишь меня? Почему не скажешь, что не хочешь отпускать? Почему?
Она никогда не говорила этих слов, словно они были негласно запрещены в их доме, такой нежности и сентиментальности было не место в их отношениях. Офелии хотелось бы, чтобы мама по крайней мере спросила, почему она не хочет остаться… Но ей было будто все равно на то, что её дочь может никогда не вернуться домой. Будто это закономерно, и так должно было рано или поздно случиться. Офелия хотела уплыть… Но и хотела знать, что даже если уплывет, кто-то будет ждать ее.
— Прости.
Она не знала, за что извиняется, просто чувствовала, что надо было это сказать. Когда мама злилась, всегда хотелось извиняться, даже если она не ругается, если злится тихо, молча. Офелия должна была сделать хоть что-то, чтобы смягчить её гнев, хоть что-то, чтобы не чувствовать, что она виновата в разрушении их отношений.
Офелия ненавидела чувствовать себя виноватой, но в этом доме другого виновного не было.
В ответ тишина.
Наверное, это даже к лучшему, что она ничего ей сейчас не сказала на это, иначе Офелия бы точно не выдержала. Девушка вылила в раковину недопитый чай, ополоснула чашку и ушла к себе в комнату, чтобы достать сумку и начать собирать вещи — отъезд ведь всего через пару дней… Зато теперь можно было сказать деду Джули, что её правда отпустили. Отпустили ведь…
Такое ощущение, что разрешения можно было и не спрашивать, а просто поставить перед фактом, что она уплывает. Офелия правда ждала, что мать попросит ее остаться. Возможно, это бы означало, что она хоть немного нужна ей. Её собственные ожидания несколько слов разбили вдребезги, осколки больно впились в сердце, мешая дышать. Собирать вещи пришлось со слезами на глазах…
Скорее бы этот день кончился. Быстрее бы эта пара дней до назначенной даты отплытия просто, как страшный сон, канула в небытие.
***
Оставшиеся два дня тянулись, словно вечность.
Мама практически не заходила к ней, только если пригласить поесть, но Офелии сейчас кусок в горло не лез, несмотря на то, что они снова общались, как раньше, и мать абсолютно спокойно спрашивала ее, куда она собирается уплывать.
Сложно было понять, где она совершила ошибку. В какой момент они отделились настолько, что маме стало абсолютно все равно, что её четырнадцатилетний ребенок собирается покинуть дом и жить самостоятельно.
Дом, в котором Офелия провела всю свою жизнь, сейчас казался абсолютно чужим, незнакомым и холодным, чьим-то, кроме неё — маминым.
Она чувствовала себя абсолютно одинокой, чужой и при этом покинутой. Что будет дальше?
Девушка перешагнула порог дома, держа сумку с вещами в руках — вроде бы выходила, как обычно, заперла дверь в пустой дом, мама же ушла на работу, и пошла вперёд по знакомой улице, меж знакомых, родных деревьев, по тропинке вниз, к мостику через реку. Она помнила, как строили этот мостик, и как потом мальчишки-хулиганы выбивали из него совершенно новую плитку, вырывали железные прутья из перил. Тот новый мостик очень быстро начал выглядеть, словно старый.
Прошла между домов — вон тот, из жёлтого кирпича, года три назад был ещё всего лишь каркасом из деревянных балок. Новая семья переехала к ним на остров тогда, а сейчас это уже полноценное жилище с разными ставнями. Там было счастье, тепло чужой семьи, которым, скорее всего, было к кому и куда податься. Офелия периодически смотрела на чужие семьи, смотрела на то, как отцы катают детей на плечах, как матери обнимают их крепко, как шепчут ласковые слова. Ей этого было не понять — но очень, очень хотелось однажды почувствовать что-то подобное.
Когда проходишь по одним и тем же улицам каждый день, измемений не замечаешь, но когда осознаешь, что делаешь это в последний раз, непроизвольно рассматриваешь все проносящееся мимо, словно прощаясь. Офелия шла медленно, прощаясь таким образом с каждым домом, с каждым деревом, пока не спустилась к самому пирсу, где ждал её дедушка Джули.
На корабле, пришвартованном к берегу, развевался белоснежный с синей чайкой флаг Морского Дозора. Офелия слегка удивилась, все-таки, Дозорные были не частыми гостями в их месте, а база находилась вообще на другом берегу, в городе побольше. Дедушка на корабль не обращал внимания совсем — он обернулся к Офелии и помахал ей рукой:
— Доброе утро, малышка.
— Доброе… — неуверенно произнесла Офелия. — Мы на этом корабле поплывем?
— Ага, — дедушка улыбнулся и повернул наконец голову к кораблю. — Только закончим кое-что грузить.
Хотелось еще что-нибудь спросить, но сил не было, да и голова пустая. Офелия оглянулась в сторону домов: у побережья собрались дети, видимо, чтобы рассмотреть корабль.
— Вице-адмирал, — с корабля свесился довольно взрослый мужчина в белоснежном пальто. Джули поднял голову к нему. — Мы готовы поднять якорь.
— А, спасибо, малыш Шу, — дедушка махнул ему рукой и снова посмотрел на Офелию: — Ну, идем? Пора уплывать.
— А? Да, я иду… — замешкалась Офелия, все еще оборачиваясь в сторону домов.
Как же ей хотелось сейчас увидеть знакомый женский силуэт.
Она поднялась на палубу дозорного корабля, оглядывая нервно побережье, но того лица, которое так хотела увидеть, все не было. Матросы в бело-голубых тельняшках расправляли паруса и крутили большое колесо, поднимая якорь, корабль мерно покачивался на прибрежных волнах. Они вот-вот покинут остров…
Наверное, она правда не придет.
С берега махали дети, кричали что-то, но их крики Офелия разобрать не могла, слишком большое количество звуков.
— Отчаливаем! — мужчина в пальто, видимо, старший на корабле, махнул матросам рукой, и ветер наполнил паруса. Корабль начал медленно отплывать от берега.
Офелия сидела на палубе. Остров удалялся довольно медленно — конечно, он ведь такой большой, как же он мог мгновенно исчезнуть из поля зрения. Сначала вместо пирса и людей на нём она стала видеть лишь силуэты, после причал превратился в небольшую золотистую точку в окружении зелени крон деревьев. Деревья тоже отдалялись — чем дальше, тем больше Офелия видела, остров хоть и был большой, но целиком его затянул океан уже через минут десять с момента отплытия. Вскоре и очертания деревьев смешались в одно сплошное зелёное марево, потом и сам остров помутнел, расплылся, потерял чёткость.
Сердце неприятно стучало до этого, но сейчас Офелия словно ничего не чувствовала. Мысли смешались в одну большую кашу и лишь было одно осознание.
Она уплыла. Бросила свой остров. И оставила свою мать.
Нос заложило так, что дышать можно было только ртом, и сердце сжималось больно — не вдохнуть и не выдохнуть. Она думала, что не будет плакать, но ошибалась. Все таки… До самого последнего момента Офелия думала, что мама будет по ней скучать, что остановит, что хотя бы проводит, зная, что она, скорее всего, не вернется на остров никогда. Разве не было бы это в порядке вещей — хотя бы проводить свою уплывающую на другой конец Ист Блю дочь?
Офелия сама себя не понимала: она хотела уплыть, хотела разрешения матери и получила его, но все равно ей плохо… Она получила, что хотела, но будто совершила преступление, поступив именно так — стоило сказать тогда, что она отказала ему, что остаётся, что не сможет жить где-то далеко без мамы. Что она правда, как мать и говорила, не приспособлена к жизни вдали от дома, что слишком маленькая для этого, тогда Камелия была бы довольна.
Была бы довольна после этого Офелия, она не знала. Возможно.
Хотя, кого она обманывала, Офелии просто хотелось, чтобы мама, которую она всю жизнь любила, от которой так сильно ждала любви взамен, сказала бы, что будет хотя бы скучать.
Слезы не прекращались. Обидные, жгучие, горькие, они были солеными, как океан под днищем корабля — противные горько-соленые океанские брызги, бьющие в лицо. А может, это уже и не слезы были, а брызги океанской воды вперемешку с мутной тоской? Кто знает.
На таком сильном попутном ветру в открытом море даже самые горячие слезы остывали, становясь всего лишь водой.
