шепотом

Первое, что почувствовал Дарен, когда открыл глаза — острая боль в лёгких, будто туда вонзили сотню ножей. Движение конечностями выходило туго, будто ему что-то мешало, и только потом он понял, что связан. И тонет. Постепенно пришло осознание, что это всё в самом деле. Мутная зеленовая вода поглощала, от попыток как-то высвободиться становилось только хуже. Ноги связанны, руки связанны за спиной, и попытка как-то не дышать начала проваливаться. Дарен сделал ещё один вдох, лёгкие заполнились водой. Опустившись на дно, Дарену открылся вид на Луну. Красивую, даже под водой, и это последнее, что он помнил. Умирать оказалось ужасно неприятно.

***

Слухи об утопленнике прошлись быстро. И когда дошли до Лёши, он уже знал, про кого речь. Даже найдя виноватых, даже добившись для них наказания — пусть и не совсем законного легче не становилось. Лёше, конечно, объяснили причину, и от того, насколько неоправданной она была, в нём закипала ярость ещё сильнее. Лёша обыскал, наверное, всё дно, провёл на этом болоте, которое почему-то звалось прудом, несколько дней и ночей, но всё бестолку. На его брата повесили клеймо, и Лёша не может его даже похоронить по-человечески. В то, что эти обвинения хоть сколько оправданы, Лёша не верил. Ну не было у Дарена отношений, ну и что с того. Лёша вот Нарине встретил только когда? И то, не сам встретил, сосватали, и Дарену бы кого нашли. Он бы нашёл, устроили бы всё. Теперь он думает о том, что его младшего брата больше нет и от этого рушится всё внутри. Как-то совсем уж… неправильно. А в бредни про то, что влюблён был Дарен в самого Лёшу и верить не хочется. Не могло так быть, никак. И где-то недели две спустя этих безуспешных поисков Лёша понял, что сходит с ума. Ему слышится родной голос, зовущий, кажется, из глубиной этой чёрной в ночном свете воды. Ему, кажется, даже видится родное лицо — бледно-синюшнее, выглядывающее на поверхность из глубин. И Лёша даже нырял, пытался доплыть, но оказывалось, что ничего там нет, а это лунные блики и его больное воображение. — Прости меня, родной мой, что не уберёг. Прости, что не защитил. Всё бы отдал, чтоб с тобой местами поменяться. Не должно так быть, Дарь… У Лёши, кажется, ничего уже не осталось. Но что-то болит так сильно, что хочется вырвать. Или утопиться уже самому, чего ему оставаться то. Лёша не думает даже особо, когда просто спускается в воду. Тут мелко, дети обычно плавают, и идёт всё дальше. Кажется, снова слышит это «Алёша», а оно как ножом по сердцу режет. И идёт, пока не чувствует, что идти больше некуда, дно всё ниже, воды всё больше. Просит только у Дарена простить его и молится. На всякий случай. Когда свет начинает резать глаза становится даже страшно. Что это, загробный мир? — Да какого… Перед глазами всё тот же пруд, только утром. Лёша на берегу, жив здоров, он даже общупывает себя, а точно ли. Да, точно. Слышит звуки колоколов из церкви неподалёку, даже стыдно становится, а в голове путанница. Не пытался он что ли вчера под воду уйти? Или, может, не запомнил, как выбрался? Или, может, его кто-то вытащил? Днём, Лёша проверял, ему ничего не мерещится. Ни голоса, ни лица, ничего. Зато как темнеет, снова слышится это «Алёша», сводит с ума. Лёша снова лезет в воду, в этот раз точно получится. И уже хочется кричать, ноги путаются, вода мешает идти, а после это «Алёша» такое громкое и чёткое, будто пуля прошла навылет. Лёша оборачивается и видит Дарена у берега. По колено в воде, но стоит, как и был в последний раз, когда они виделись. Белая рубашка вся в тине, лицо синее кажется всё, Лёше плевать вообще на всё, на все легенды, что он слышал. Он видит своего брата сейчас и идёт к нему обратно, а Дарен падает на спину и пропадает под водой снова. — Дарь! Стой, нет, погоди- На образ местного сумасшедшего Лёша не обращает внимания, какая ему разница вообще на всё. Он походит к месту, где стоял Дарен, осматривает воду вокруг, но ничего. Закрадывающаяся истерика плывущего сознания постепенно начинает давать о себе знать, Лёша дышит резко и рванно, стоит по пояс в воде, оборачивается, надеясь увидеть, но ничего вокруг, пустая гладкая вода прудов. А когда его хватают за руку становится даже хорошо. Он оборачивается, видит Дарена. Тот постепенно поднимается из-под воды, всё также Лёше по плечи, и теперь его можно разглядеть получше. Пустой взгляд и без того кристально голубых льдинок глаз теперь кажется вообще пустым и белым, на фоне серо-голубого цвета кожи должно пугать, но Лёша не страшно. Он видит родинки под глазами, видит эти русые, теперь совсем тёмные, почти зелёные волосы, и узнаёт своего брата. И хорошо становится, и плохо так, что хочется утопиться. У Дарена губы почти чёрные, чуть приоткрытые, он весь в воде. Лёша видел утопленников до этого, но обычно они сами к нему не приходили. А тут ещё и за руку держат, ощущение такое, будто Лёша держит воду. — Прости, родной… — Что ты делал, Алёш? В вопросе нет осуждения, там дареновское любопытство и беспокойство. Лёша сжимает руку, тянет к себе. Холодную, мокрую, её страшно целовать, но он целует, заходясь в слезах. Дарен ведёт пальцем по его лицу, убирает слёзы. — Мы так не увидимся. Не надо. — Дарь, я им всем отомстил. Всем. За то, что сделали. За то, что наговорили. — Наговорили правду, Алёш. Прости и ты меня. Дарен тянется вперёд, касаясь Лёшиных губ, обхватывает руками плечи и тянет за собой в воду, и Лёша даже тянется. Не успевает ни понять, что происходит, ни решить, что делать. Дно кажется глубоким, хотя он стоял на ногах ещё, а Дарен невероятно тяжёлым. В какой-то момент холодных губ он больше не ощущает, чувствуя только воду, и сквозь неё видит Луну.