шепотом

От приторно кислотного запаха крови становилось тошно. Дарен поймал себя на мысли, что это запах его дома. Кровь, порох и крепкий алкоголь, всё самое отвратительное в этом мире ассоциировалось у него с его домом. С Лёшей. Свет не горит, и Дарен понимает, что лампочку, видимо, прострелили, когда наступает на ослоки и поднимает голову наверх. Он любил дом Ростова, этот старый купеческий дом оставался с ним сколько Дарен себя знает, а сейчас там было небезопасно. Лёша предпочитал менять местоположение, то и дело носился с одного места на другое, и всегда с ним. Ох, как же Дарен его ненавидел. Это была не ревность, как он сам это назвал, это глубже. Это ненависть, именно она, Дарен был уверен. К чему ревновать, если… если ничего нет. Сейчас просто сложный период, но Лёша к нему вернётся. Вот-вот и вернётся, и всё наладится. Пусть Донской пока не знает о всех настоящих чувставх Дарена, но он ему расскажет. Позже. Дарен снова наступает на осколки, морщится. В тишине они звучат выстрелами, и где-то издалека он слышит щелчок затвора. Предупреждающий. И замирает. — Это я, Лёш… На всякий случай, почти инстинктивно, поднимает руки. Из темноты комнаты появляется силуэт, и Дарен выдыхает, сразу узнав Лёшу. Делает шаг вперёд, но тот поднимает руку, тормозит его. — Не надо. Иди домой. Дарен хмурится, упорно делает шаг снова, и Лёша уже сам шагает навстречу. Хватает за грудки, так ненормально грубо, что у Дарена вышибает весь дух. — Иди. Домой. Шёпотом почти сквозь зубы, Дарен слышит, но не осознаёт слов. Он машет головой, хватает Лёшу за руки. — Пожалуйста, Лёш. Я так долго тебя искал, дай хоть… — Тебе же сказали. Дарен переведоит взгляд Лёше за спину, но это даже небязательно. Он слышит этот голос, эти небрежно тянущиеся гласные, отдающие мерзким холодом вдоль позвоночника. — Иди домой. Он выглядит так, будто имеет право находится здесь больше, чем Дарен. Это неправда, никто не имеет права на Лёшу больше, чем Дарен, но именно сейчас Краснодар чувствует себя беспомощно лишним. Ростов не смотрит на него, его хмурый тусклый взгляд совсем не похож на тот, озорной алёшенский. И Дарен видит следы на шее, надеясь, что это просто кровь или что угодно, ему не хочется верить, что он мог целовать Лёшу так. Так, будто имеет на это право. — Ну, язык проглотил? Мы тут важными вещами заняты, вообще-то. У тебя наверняка тоже есть дела. Дарен не знает, что сказать. Всё рушится, падает под ноги битым стеклом, отдаётся треском в ушах. Почему он. Почему он может касаться Лёши, смотреть на него, говорить с ним, как… …как не может Дарен? — Иди домой. В последний раз говорит Лёша и разворачивается, щёлкает дверным замком в комнате, а Дарену кажется, что под ногами у него трещат не осколки стекла, а его собственное сердце.