тебе больше не важно ни грамма.

руслан как-то словил себя на мысли, что за три года отсутствия дани в его компании — он даже не соскучился. не перестал перебирать губами его имя, так же аккуратно и искренне рассматривая новые полароидные фотографии в телеграмм. даня временами появлялся. нет, это были не сны и даже не наркотические трипы после двух бессонных ночей и скуренных косяков в открытое окно майбаха. встречи не сопровождались большим количеством алкоголя или просьбами простить. даня приходил как ни в чем не бывало, а потом пропадал на абсолютно рандомное количество времени. в какой-то момент руслан перестал искать ему оправдания, перестал ждать, перестал смотреть в глаза, когда это возможно. на самом деле, впервые это было даже стремно. руслан подыгрывал общему идиотизму и позволял кашину вести себя как конченный эгоист: заявляться домой, когда в другой комнате мать уже легла спать, а руслан тыкался в заметках айфона в полтретьего ночи. даня в проходе цеплялся пальцами за дверной косяк и подрагивал губами. его хотелось положить на вторую половину постели и понять. в москве тогда было отчаянно холодно, до сухих щёк и больного носа, острого снега под капюшон и высоких сугробов. даня стоял в сырых кедах и коротких носках по щиколотку и колол сердце тревогой и волнением. тогда руслан и понял, что простит его всегда. что бы ни случилось, как бы больно и страшно ни было, каким бы ублюдком ни был данил. он оставался для руса чем-то важным. мама тогда не обратила внимание, почему рано утром руслана уже не было в квартире, пока за окнами воздух мешался с мокрым снегом. с недавнего времени она не лезла в работу, и руслан был готов целовать ей за это руки. только в тот день целовали его ладони, холодными тонкими губами прочерчивая кривую от костяшек до четырёх шестерок. даня появлялся теплом на коже в самый холодный день месяца, как второе пуховое одеяло, как включённый в квартире газ, как любовь. а потом уходил, оставаясь таким же молчаливым и до жути простым. горбил плечи, завязывая шнурки на вансах, и шмыгал, не обращая внимания, что руслан в коридоре мнется и места себе найти не может. потому что они даже не поговорили — сидели и тыкались подбородками в плечи, цепляя ногтями хлопковую ткань одежды. от кашина пахло чужой квартирой и старым городом, прошлым и страшной гадкой правдой. глазами своими бледными он тоже старался молчать, но нихуя не получалось, и руслан прижимал чужую тяжёлую голову к шее, только бы не видеть лишнего. даня появлялся, когда казалось, что они больше не встретятся. с худым пакетом из перекрёстка, к вечеру последнего января; запыханный на последнем этаже высотки, потому что ссать хотелось, а лифт сломанный; злой и обсыпанный красными пятнами, затягивал руслана на холодный бетонный пол подъезда и проверял запястья, потому что общий знакомый проболтался про мет. без него были: концерты, спортзал и алина, которая вообще за каким-то хуем терпела игноры и бесконечные проебы. после переезда в центр деньги не переставали плодиться, шмотки раскупали даже с дешёвым качеством, туры превращались в скудную читку для мертвого зала. рус кусал щеки, чесал запястья до ноющей боли и пытался не думать о том, что с последней встречи с даней прошло три с половиной месяца. но приехал он совсем не вовремя, встречая в открытой двери руслана в одной футболке и начавшимся от скопища нервов и дряни в крови нервном тике. руслан был обдолбан в блядские пять утра по москве, пальцами пряча лицо. он не выглядел, как руслан тушенцов. только уставший, бледный и абсолютно убитый тип с кривыми, словно выцарапанными со скуки, татуировками по всему телу. даня тогда впервые ушёл сразу, не проронив ни слова. шутки неловко путались в волосах, парень прятался за край чужой куртки на балконе и терся носом о щеки мерзлые. даня с каждым разом уходил все раньше, приезжал все реже. рус боялся спрашивать, боялся даже думать, что его таким образом медленно отпускают в никуда — спускаясь с более тяжёлых доз на краткие а, позже — их отсутствие. кашин же не менялся в лице. комкал футболку на боках и курил в пустоту, затягиваясь плотно и глубоко. наверное, думать так часто кроме него не стал бы никто. руслан расплывался в дыму и притягивал за виски тесно-тесно, губами по деснам размазывая тихие слова про что-то глупое и совершенно чуждое им обоим. даня ловил электрический ток и кусался, отрываясь от внезапного поцелуя — докурить чибон. меж обкусанных пухлых губ проскользил тяжёлый никотин самых забористых сигарет из табачки, руслан нахмурился и дёрнулся подальше, но кашин лез ближе, насильно раскрывая рот и выдыхая дымом в глотку. получалось лишь пару секунд не вдыхать смесь смога и даниного дерьмового романтизма, и слюни с языка стекли по нижней губе. лёгкие сдавило, рус стукнул сжатым кулаком дане в грудь, отрываясь и глухо откашливаясь. и они были так давно знакомы, что говорить банальное: «ты красивый», — странно, но вертелось на языке каждый раз. каждый божий раз, когда в дверном проёме, в этом белесом кривом освещении падика руслан сонный и невнимательный стоял, держа короткие волосы сжатым кулаком у виска; на бёдрах, снизу вверх, удерживая зрительный контакт, улыбался криво и подбородок выше задирал; на переднем сидении, задрав ноги в окно, подрагивал носком конверсов и даже сквозь тёмные очки улыбался глазами так искренне, что на ум приходило именно — блять, ты такой красивый. никто не спрашивал руслана, почему он плакал пьяный в центре комнаты, выкручивая музыку на полную. кашин перестал звонить в дверь по ночам, писать с просьбами выйти погулять по ночной москве, смог оставить все в прошлом. в последние моменты он вовсе онемел. наверное, проверял, получится ли у него делать это, когда руслана рядом уже не будет. мужчина боялся, что все это правда, что дани больше нет, и это осознание дробило кости грудной клетки в порошок. слезы шрамами остались на щеках, но руслан улыбался, когда слышал его имя, говорил так открыто искренне и хорошо, что казалось, они ещё встретятся на неделе и запишут демку по приколу. но никто не спрашивал, почему руслан плакал, потому что в тот момент он был совершенно один в просторной комнате москоу-сити квартиры сорок четыре.