*
Углубившись в туман, Гарри натыкается на тёмную фигуру, окутанную тенью, которая называет себя Смертью. Она обращается к Гарри как к своему хозяину. Смерть предлагает Гарри сделку.*
Когда 1 января 1943 года Гарри высаживают у ворот Хогвартса посреди бушующей метели, он инстинктивно поднимает руки, чтобы прижать к себе малыша и укрыть его от сильной бури. Но в его руках нет ничего, кроме пушистого одеяла, которое он наколдовал. В панике он оглядывается по сторонам сквозь ослепительно белые сугробы снега. Единственный след Волдеморта — брошенная пустышка, упавшая в снег рядом с ногами Гарри. Куда же делся Волдеморт? В отчаянии он опускается на колени и копается в сугробах вокруг себя до посинения рук. Он пробует все возможные заклинания для поиска. — Волдеморт! — зовёт он, и суровый шотландский ветер жалит его щёки так, что кажется, будто по ним прошлись огненной плетью. Наконец-то он осознал, что Волдеморт не прибыл вместе с ним. Смерть сыграла с ним жестокую шутку. Пальцы рук и ног уже стали тёплыми — это начальная стадия обморожения. Если он не войдёт внутрь, то снова умрёт. И очень скоро.*
Кабинет Дамблдора не такой замысловатый, как помнит Гарри. Здесь гораздо меньше крутящихся, вертящихся и мерцающих магических приборов и детекторов. Гарри борется с желанием вскочить и разгромить их все, говоря себе, что все это он выучил на пятом курсе. — Лимонный шербет? — спрашивает Альбус. Гарри кивает и берёт кусочек предложенного лакомства, чтобы выиграть немного времени. Ярко-выраженный-лимонно-сладкий вкус попадает ему на язык и проскальзывает прямо в глотку. Он берёт паузу, чтобы собраться с мыслями и составить план того, что он хочет передать. Он хочет официально поступить в Хогвартс в качестве студента по обмену, ему нужно пройти распределение, ему нужно объяснить, насколько опасен Том Реддл и почему это их лучший шанс остановить его. Он попросит провести распределение в кабинете Дамблдора, а не устраивать пышную встречу в Большом зале. Его цель — остаться незаметным и слиться с толпой. Он должен оставаться совершенно обычным. Если он будет хоть как-то выделяться, ему будет сложнее застать Тома Реддла врасплох. Он не может допустить, чтобы Том его заметил. К тому моменту, как Гарри начинает говорить, он уже успел съесть весь лимонный щербет. Слова вырываются наружу. О том, что он из 1998 года, и о том, что подозрения Дамблдора относительно Тома Реддла были верны с самого начала. Как его родители были убиты Тёмным Лордом, и как этот самый Темный Лорд дважды за 20 лет вверг волшебный мир в войну. Как он был в бегах весь свой 7-й курс и уничтожил почти все крестражи Волдеморта, прежде чем в него попала Авада Кедавра и он оказался на 55 лет в прошлом. Дамблдор пристально смотрит на Гарри ярко-голубым пронзительным взглядом, пока Гарри говорит и говорит уже больше часа. — Я здесь, чтобы остановить Тома Реддла, пока он не встал на тот же путь. Я знаю, что уже меняю будущее, просто находясь здесь, но больше всего я надеюсь, что мои родители и друзья будут существовать спустя десятилетия и продолжат жить полноценной жизнью в мирном обществе. — заканчивает Гарри, его глаза умоляют Дамблдора о помощи. Дамблдор странно молчит. Казалось, даже известие о собственной смерти не могло его взволновать. Наконец он заговорил, и в его голосе прозвучала настороженная, осторожная тяжесть, которую Гарри никогда раньше не слышал. — Вы понимаете, мой мальчик, что говорите исключительно на Парселтанге? — ни озорного блеска в глазах, ни притворства дедовских манер. — В мире осталось всего несколько человек, способных понимать Парселтанг, и хотя я в той или иной степени свободно говорю на сорока трёх языках, мне жаль вам об этом говорить, но Парселтанг не входит в их число. Гарри чувствует, что его ноги подкашиваются. На суровом лице Дамблдора нет ни малейшего намёка на веселье. Гарри вцепился в ручки своего кресла, застыв на месте, не в силах понять, как — как — за последние несколько часов он, похоже, потерял способность говорить по-английски. Голубые глаза внимательно изучают шоковое состояние Гарри, а затем немного смягчаются, обнаружив, что Гарри искренне удивлён. — Вы не знали? — спрашивает Дамблдор. Выражение лица Гарри, должно быть, говорит что-то вроде «Тогда какого хрена ты позволял мне говорить так долго?», потому что Дамблдор упреждающе предлагает объяснение. — Хотя я и не понимаю Парселтанг, я не хотел прерывать вас до того, как вы закончите. Я хотел сохранить ваше первоначальное послание в памяти, чтобы однажды я мог найти переводчика, потому что оно показалось мне важным. — Объяснил Альбус. Гарри не знает, почему это его беспокоит. Он чувствует себя немного наигранным, возможно, немного обманутым, потому что не думает, что стал бы так много рассказывать целый час, если бы знал, что Дамблдор лишь притворяется, что понимает его. Заместитель директора протягивает Гарри лист пергамента и перо феникса. — Не могли бы вы написать мне своё имя? — просит он. — На английском, если сможете. Гарри берёт перо у Дамблдора и пишет в верхней части пергамента: «Гарри Джеймс Поттер». Ниже неровным почерком он добавляет: «Я из 1998». На лбу Дамблдора появляются морщины. — Боюсь, это Парселскрипт, и я не могу его прочесть. — медленно объясняет он Гарри, сканируя глазами пергамент, словно пытаясь запомнить куриные царапины Гарри. Он откидывается в кресле и внимательно изучает Гарри. — Я предположу, что вы прекрасно понимаете по-английски, поскольку вы, кажется, поняли, что я вам сказал. Я также предположу, что вы здесь, потому что хотите поступить в качестве студента… Гарри с готовностью кивает. — Вы умеете читать по-английски? Произносить заклинания на уровне СОВ? — Дамблдор кладёт перед Гарри текст — стандартный учебник по трансфигурации для 6-го курса. Гарри пролистывает его и останавливается на заклинании превращения перьевого пера в живую мышь. Когда он достаёт свою палочку, то с грустью понимает, что всё ещё пользуется боярышником Малфоя, так как его собственная всё ещё сломана, а отломанные кусочки спрятаны в бисерной сумке Гермионы. К облегчению Гарри, он не утратил способности произносить заклинания даже на Парселтанге. Он быстро превращает перо в живую мышь, затем снова в перо. Затем, по своей прихоти, он произносит заклинание Патронуса. Из кончика палочки вырывается знакомый серебряный олень и носится по кабинету, а затем растворяется в воздухе. — Очень хорошо. — Дамблдор звучит почти спокойно. — Хогвартс — это учебное заведение, в которое принимаются все британские дети-волшебники. Мы принимали и более… сложные… случаи, которые требуют определенного уровня приспособления. Мы обойдёмся без распределения, так как я предполагаю, что вы — Гонт, и, следовательно, вашим домом будет Слизерин, как и положено потомкам основателей. Гарри кивает, на этот раз менее охотно, но как ему сообщить, что он хотел бы попросить Гриффиндор? — Мистер Гонт, — продолжает Дамблдор. — Если вы понимаете английский язык, вы сможете посещать занятия так же хорошо, как и любой другой студент. Я объясню профессорам вашу ситуацию; она ничем не отличается от ситуации других студентов, которые поступили сюда и нуждаются в дополнительных приспособлениях для выполнения своих курсовых работ. К счастью для вас, в Хогвартсе учится ещё один студент, который перед поступлением в школу признался мне, что тоже умеет говорить на языке змей. Он будет вашим гидом на занятиях и поможет переводить письменные задания. Вот чёрт, осознал Гарри с замиранием сердца.*
Том Реддл быстро вызывается в кабинет заместителя директора. Красавчик, как всегда, — острые скулы, идеально завитые волосы, тёмные, ищущие глаза — всё, как Гарри помнит после встречи с крестражем из дневника. Он молча смотрит на Гарри во время объяснения Дамблдора, на его лице застыло нечитаемое выражение. Гарри снова удивляется тому, насколько он похож на воспоминания, сохранившиеся в дневнике с пятого курса. Когда Дамблдор подходит к концу, Гарри задумывается о том, как сильно Том, должно быть, гноится от обиды, что больше не является единственным наследником Слизерина. Теперь ты не такой уж и особенный среди своих маленьких последователей Слизерина, — самодовольно думает он, бросая на Тома лукавый взгляд. В челюсти Тома едва заметно подрагивает мускул. — Он говорит правду? О тебе. — спрашивает Том у Гарри на Парселтанге. Его тёмные умные глаза буравят Гарри насквозь, оценивая его, оценивая, оценивая. — Я даже не подозревал. — отвечает Гарри. Его собственная речь по-прежнему звучит для него как английский. — Значит, раньше ты мог говорить по-английски? — Интересуется Реддл. Гарри пожимает плечами. Том холодно-вежливо кивает в ответ на просьбу Дамблдора сопровождать Гарри во время его первого семестра в Хогвартсе. — Очень хорошо. Можете проводить мистера Гонта в общежитие; домовые эльфы уже должны были закончить с добавлением ещё одной кровати. И последнее, мистер Риддл, — добавляет Дамблдор. — Мистер Гонт не смог сообщить мне свое имя. — Гарри. — говорит Гарри Тому. — Гэри. — говорит Том Дамблдору с абсолютно прямым лицом. — Гэри. — размышляет Дамблдор, медленно выговаривая по слогам. — Гэри Гонт. Я хотел бы официально поприветствовать вас в Хогвартсе. Гарри снова охватывает желание всё сломать. В частности, глупое идеальное лицо Тома. Но он сдерживает себя. — Я Гарри. — говорит он, бросая в Тома кинжальный взгляд. Том улыбается в первый раз за этот день, и опасный, предупреждающий блеск в его глазах сообщает Гарри, что именно Том обладает всей полнотой власти над Гарри, чтобы повлиять на его общение с внешним миром. — Извините, профессор, — плавно произносит Том. — Прошу меня простить. Оказывается, я сначала ослышался. На самом деле его зовут Гарри. Дамблдор бросает на Тома острый взгляд. — Очень хорошо. Рад познакомиться с вами, Гарри Гонт. Хотя Гонты обычно не… — Он прерывается, его следующие слова остаются невысказанными, но смысл ясен. Гонты обычно не дают своим детям таких распространённых имен, как Гарри. Но Гарри не хочет напрягаться над придумыванием себе какого-нибудь причудливого фальшивого имени и быть вынужденным носить его годами без всякой причины. Дамблдор покачал головой, нахмурив брови в раздумье, его холодные голубые глаза немигающе блестели. — Добро пожаловать в Хогвартс, Гарри.*
Том провожает Гарри в общежитие Слизерина, на занятия. Представители дома Слизерин смотрят на Гарри со смесью почтения и жалости. До какого уровня врождённой разрухи опустился некогда могущественный дом Гонтов, говоря об их вырождениях. Но, похоже, они уважают происхождение и кровный статус Гарри (или, по крайней мере, то, что они считают кровным статусом Гарри), и, к удивлению Гарри, никто не выделяет его и не издевается над ним из-за его дефекта речи. За пределами Слизерина остальные студенты в основном глазеют на Гарри, как на цирковой экспонат. Те немногие студенты из других домов, которые пытаются заговорить с ним, говорят слишком четко и медленно, жестикулируют слишком широко, и Гарри понимает, что они, должно быть, считают его умственно отсталым или кем-то в этом роде. Гарри старается вежливо кивнуть и отойти в сторону с натянутой улыбкой, не желая отвечать на Парселтанге и наблюдать, как они рефлекторно отшатываются от него. Он заметил, что всякий раз, когда он говорит, реакция других студентов варьируется от отвращения до страха, даже если они стараются этого не показывать. Их реакция, пусть и непроизвольная, как никогда ранит его в новом состоянии изоляции. — Он хоть понимает нас? — Мерриуэзер спрашивает Тома так, словно Гарри и вовсе нет рядом, едва удостоив его взглядом. — Да, он прекрасно понимает по-английски. — отвечает Том скучающим тоном, как будто уже миллион раз отвечал на один и тот же вопрос. Если Гарри захочет общаться с внешним миром, то Том — его единственная связь. На уроках к нему никогда не обращаются без перевода Тома. Все письменные задания, прежде чем сдать, Реддл переписывает на английском. Когда его оценки таинственным образом улучшаются, он подозревает, что Том исправляет вопиющие ошибки в его домашнем задании, прежде чем сдать его. Гарри уверен, что не столько из альтруистического инстинкта. Скорее, из-за стремления всезнайки исправить всё, что вопиюще неверно или неточно. В конце концов, он слишком часто видел, как Гермиона поддавалась тому же порыву. — Так ты действительно незаконнорожденный потомок из рода Гонтов? — негромко спросил Том Гарри однажды днём, когда они занимались в общей комнате Слизерина. Время от времени он пытается докопаться до прошлого Гарри — голос слишком непринуждённый, но глаза горят интересом, и он осторожно подбирает слова. Гарри не хочет подсознательно внушить Тому, что он какой-то соперник или конкурент ему. Он хочет заверить Тома, что не хочет, чтобы Гонт претендовал на титул наследника Слизерина или разделял его. — Меня это больше не волнует. Это часть моей прошлой жизни. Я оставил все это позади. — говорит он, стараясь не солгать. Том наклоняет голову, его тёмные красивые глаза внимательно изучают Гарри. — Я не хочу, чтобы меня называли наследником Слизерина. Мне плевать на титул; ты можешь получить все. Я только хотел бы, чтобы меня не прокляли таким образом. — Продолжает Гарри. Том явно хочет знать больше, хочет продолжать давить, но не спешит, словно гадюка, ожидающая удара. Гарри никогда не теряет бдительности, стараясь вести себя с Реддлом как можно более неприметно и непритязательно. В результате Том тоже не теряет бдительности. Вечно холодный, отстранённый и вежливый — настолько фальшивая версия Тома Реддла, насколько это вообще возможно. Ты пришел сюда, чтобы остановить Тома Реддла, пока он не превратился в Волдеморта! Но он не добьётся никакого прогресса, если Том никогда не покажет себя рядом с Гарри. Так что нужно что-то делать. Он должен найти способ наладить контакт. Он и так вынужден проводить всё это время в обществе Тома, но теперь ему придётся притвориться, что Том ему нравится, чтобы сблизиться с ним и сорвать его планы. И вот он пытается первым сломать лёд, ненавидя себя за то, что он такой Слизеринец, такой неискренний и такой… Слизеринец. Это напоминает ему тот вечер, когда он лестью и фальшивыми заверениями выудил из Слизнорта воспоминания, только теперь это долгосрочная афера, которую ему нужно поддерживать. Постепенно он начинает вовлекать Тома в разговор на темы тёмной магии, хвалит его за железный контроль над своими рыцарями, постепенно начинает входить в доверие — и при этом ненавидит всё, что происходит в процессе. Том никогда не позволяет себе ничего предосудительного, постоянно следя за своими словами и своим безупречным имиджем. Время от времени кто-нибудь из Слизеринцев пытается сделать приятный жест в сторону Гарри, уважая его статус потомка основателя их дома. Слизнорт приглашает Гарри присоединиться к нему на ужинах клуба Слизней, но Гарри никогда не говорит на них, лишь кивает другим гостям с натянутой улыбкой. Абраксас покупает Гарри роскошные подарки — новые мантии и туфли, совершенно новые учебники — всё, что может понадобиться Гарри для школы, чтобы соответствовать образу Слизерина и выглядеть не таким постыдно бедным. Покрасневшие Друэлла и Лукреция даже показывают Гарри малоизвестные косметические чары, которые помогают уложить его беспорядочную копну волос. Однажды Орион, наследник поместья Блэков и третьекурсник, который едва достаёт Гарри до плеч, официально протягивает руку посреди общей комнаты Слизерина. Остальные Блэки — Аппард, Вальбурга, Лукреция, Сигнус — становятся рядом с ним, приглашая Гарри присесть. Словно синхронно, они внимательно рассаживаются вокруг Гарри на тёмно-зелёных диванах с дорогой обивкой. — Как ты устроился? Тебе что-нибудь нужно? — спрашивает Орион, и одаривает Гарри слишком пристальным взглядом, который с болью в животе напоминает Гарри о Сириусе. — У тебя есть любая наша поддержка, которая тебе потребуется, — полная поддержка благородного и древнейшего Дома Блэк. Гарри не понимает, почему они все так добры к нему. Никого в Гриффиндоре никогда не волновал этот безумный подсчет, кто происходит от древнего волшебного рода, а кто нет. Он нейтрально улыбается на их предложения о финансовой помощи. После того как формальности были улажены, кузены перешли к комфортному общению, и Вальбурга ведёт с Гарри преимущественно одностороннюю беседу об истории Гонтов в Хогвартсе. — Отец заставил нас выучить наизусть генеалогические линии всех членов Священных 28 семей. Я полагаю, что последний из Гонтов учился в Хогвартсе в 1800-х годах. Его звали Оминис, но люди потеряли сведения о том, что с ним случилось потом. Он был… слепым? Или, возможно, он был глухонемым. Да, должно быть, так. Что-то вроде дефекта речи. Не слишком похоже на то, что у тебя. В любом случае, у нас в Хогвартсе уже несколько десятилетий не было Гонтов. Теперь, после встречи с тобой, в этом есть смысл. Должно быть, Гонты утратили способность говорить по-английски несколько поколений назад. — говорит она в своей болтливой, но совершенно бесчувственной манере. Она наклоняется и говорит Гарри заговорщицким тоном: — Держу пари, твоя семья очень близка. Слизеринцы — единственные, кто не расширяет глаза от ужаса и не отшатывается, когда Гарри говорит на Парселтанге. — Это отвратительно. — сухо говорит он, хотя знает, что она его не понимает. Вальбурга визжит от восторга, как будто это самый прекрасный звук, который она когда-либо слышала. — Мерлин, ты настолько чист, что даже не можешь больше говорить по-английски. — говорит она тоном, полным благоговения. — У нас есть Том как представитель Гонтов, но Том не… ну. Скажем так, твоя кровь, напротив, превосходит даже кровь Блэков… — она кокетливо улыбается Гарри своими идеально шероховатыми губами, словно делая ему предложение. Собравшиеся Блэки не ужаснулись, они глазами полными обожания смотрели на Гонтов снизу вверх их стремлению сохранить чистоту рода.*
К концу весны Гарри понимает, что Том ищет Тайную комнату. В последнее время Том слишком много времени проводит над чертежами водопроводной системы Хогвартса во время их занятий в библиотеке. До сих пор их разговоры в основном сводились к курсовым работам и случайным отступлениям в сторону темной магии. Но теперь Гарри предстоит сделать выбор, от которого он не сможет отказаться. Однажды вечером он хватает Тома за руку, прежде чем тот уходит на обход префектов, который, как знает Гарри, является лишь предлогом для поиска входа в Подземелье. — Подожди. Том. — говорит он. Они находятся прямо у портретного входа в Общую комнату, но это не имеет значения, так как никто не может его понять. — Я знаю, что ты ищешь. Том незаметно напрягается. — Я знаю, где находится вход. Это передается в семье. — Не совсем ложь; Гарри полагает, что это должно было передаваться из поколения в поколение, пока они не перестали посещать Хогвартс. — Я могу показать тебе, но ты должен пообещать мне, что не будешь будить Василиска, по крайней мере, в этом году. При упоминании Василиска глаза Тома расширились. — Василиск невероятно опасна. Она древняя, ей почти тысячу лет, и её практически невозможно контролировать. — объясняет Гарри. — Я могу показать тебе Подземелье, но, пожалуйста, оставь её в покое. К счастью, Том слишком сообразителен, чтобы прикидываться дурачком. — А что, если я захочу послушать, что она скажет? — спрашивает он без обиняков. Гарри качает головой. — Если ты или я потеряем контроль над ней, кто-нибудь умрет. Совет управляющих закроет Хогвартс. Подожди хотя бы до конца седьмого курса. — уговаривает Гарри. — Тогда ты почти закончишь учиться в Хогвартсе. Если ты откроешь Подземелье сейчас, это ни к чему хорошему не приведет. Том изучает его. — Откуда ты знаешь? — спрашивает он, в один из тех редких раз, когда он срывается и выказывает откровенное разочарование тем, что не может взломать непроницаемую оболочку Гарри и узнать хоть что-то о его таинственном прошлом. Гарри снова проходит по краю правды. — Иногда у меня возникают предчувствия — плохие предчувствия — относительно будущего. Том насмехается. — Гадания? Пророческие видения о будущем? Это не настоящая ветвь магии. — пренебрежительно говорит он. — Я не провидец. — говорит Гарри. — Но иногда у меня возникает предчувствие, вспышка того, что может произойти, понимаешь? — Покажи мне. — настаивает Том, хватая Гарри за руку и вытаскивая его из общей комнаты. Гарри показывает. Когда он убеждается, что Том не пробудит Василиска, по крайней мере, в этом учебном году, с его плеч словно снимается неподъемный груз. Одно убийство предотвращено.*
После этого ледяное спокойствие Тома даёт трещину. Гарри доказал свою полезность и преданность Тому. — Мы — семья. — говорит Том со странным удовольствием, словно удивляясь этому факту. Гарри предполагает, что Том никогда раньше не думал, что у него есть семья, и всю жизнь считал, что он один на свете. Почти в одночасье Тому становится гораздо легче терять бдительность, зная, что Гарри его не предаст. Или, действительно, Гарри не может. Кто может его понять? В результате Том без стеснения делится жестокими нефильтрованными мыслями, которые, должно быть, проносятся в его голове весь день. Когда староста Гриффиндора назначает Тома на особенно нежелательную полуночную смену патруля… — Само существование Гвендолин вызывает во мне бурю ярости. — разглагольствует Том на Парселтанге перед Гарри посреди стола за завтраком в окружении однокурсников. — Она как будто специально создана для того, чтобы испытывать пределы моего терпения. Я не могу дождаться того дня, когда смогу разрушить этот фасад, который она так тщательно поддерживает. Я хочу перерезать ей горло, рассечь его от уха до уха; я хочу наколдовать сотню игл и вонзить каждую в кожу её щек, сдавить горло так, чтобы она не могла даже закричать; я хочу, чтобы её голова висела на пике посреди Большого зала. — Он продолжает в том же духе ещё некоторое время. Гарри бросает на Тома взгляд, полный отвращения. — Ты чёртов псих.- бормочет он. Он спас Миртл жизнь, но, видимо, этого оказалось недостаточно — теперь ему придется быть начеку, чтобы Том не убил старосту Гриффиндора пока та спит. Том смеётся. С искренней симпатией, которой Гарри не чувствует.*
Гарри по-прежнему страстно ненавидит Тома Реддла, но ненавидеть единственного человека в мире, который может с тобой общаться, — это невероятно изолирующее чувство. Несмотря на врождённое обаяние Тома, Гарри пытается сохранить ненависть живой и горячей, потому что, когда он не думает о том, как сильно он ненавидит Тома, его эмоции смещаются в сторону печали и скорби по жизни, которую он оставил позади. Он не уверен, стоила ли эта жертва того. На вокзале его поразило, насколько беспомощным и беззащитным был Волдеморт. Искренний инстинкт в глубине его души требовал сделать всё возможное, чтобы Волдеморт не оказался таким же, чтобы их мир не страдал под тяжестью двух войн, унесших тысячи жизней. Но он отказался от всего, как раз в тот момент, когда война должна была наконец закончиться. Он скучает по дому с тоской в душе, от которой тошнит в животе; он скучает по людям, которых любит, — по Рону, Гермионе, Тедди и всем остальным, кто за эти годы стал его семьёй. Правильный ли выбор он сделал на вокзале? Большую часть времени ему кажется, что он сделал неправильный выбор, решив вернуться в прошлое.*
Разглагольствования Тома становятся всё более грандиозными, чем больше он чувствует себя ближе рядом с Гарри. От фантазий об отдельных убийствах, которые он хотел бы совершить, он перешёл к фантазиям о геноциде в целом. — Через 50 лет этих извергов даже не будет существовать. — замечает он, пролистывая свежий отчет «Ежедневного пророка» о взрывах в центре Лондона, который находится в тревожной близости от Косого Переулка. — …Ты имеешь в виду нацистов? — неуверенно спрашивает Гарри. — Нацистов, немцев, англичан, магглов вообще. — Том лениво машет рукой. — Ничто так не продвинет наш мир, как истребление всех до единого; как только их не станет, мы получим весь мир. Все ресурсы, все земли — мы сможем сохранить всё для волшебников. Нам больше не придётся делить пространство и скрывать свою деятельность от этих мерзких тварей. Земля будет полностью очищена от магглов — в наших руках сила, способная полностью их искоренить; на самом деле это следовало сделать давным-давно, еще до того, как им позволили стать густонаселенными. Они совершенно бессильны против нас; всё, что у них есть, — это огромная численность, но они ничего не могут сделать, чтобы остановить нас. Гарри хмурится, Тома вообще бы не существовало, если бы мир был очищен от магглов давным-давно. Том смеётся. — Это значит, что нам придётся сделать это сейчас. Мы сделаем это вместе. — настаивает он. Затем он добавляет: — Рядом с тобой я могу быть полностью самим собой. — со странной ноткой облегчения. Гарри сдерживает стон. Что-то — что-то очень глубокое — изменилось после того, как Гарри показал Тому Тайную комнату. Том теперь относится к Гарри как к своему; кажется, ему искренне нравится проводить время в компании Гарри; он странно внимателен к Гарри, что не может не настораживать, и в эти дни редко покидает его. — У меня никогда не было человека, которого я мог бы назвать семьёй. — непринужденно говорит Том Гарри однажды вечером, когда они собираются уходить из библиотеки. — Мне всегда было интересно, каково это — иметь младшего брата или кузена. Просто знать, что где-то есть кто-то, кто похож на меня, но не я. Гарри вздыхает. — Том, мы совсем не похожи. — смиренно говорит он.*
Гарри и в голову не приходило, что Том Реддл будет чувствовать себя настолько изолированным, что будет отчаянно нуждаться в ком-то, кто наконец-то поймет и его.*
Том исчезает в не по сезону тёплые майские выходные, а когда возвращается, то выглядит как развалина. Лишенный всякого цвета кожи, с впалыми щеками, дрожащий, несмотря на теплый весенний воздух. Его глаза сверкают рубиновым блеском. В их общежитии он разворачивает руку и протягивает её Гарри ладонью вверх. В его ладони лежит фамильное кольцо Гонтов с камнем Воскрешения в центре. Прежде чем Гарри успевает что-то сказать, Том одной из своих ледяных рук берет Гарри за запястье и надевает кольцо на безымянный палец. Оно идеально подходит Гарри по размеру, и Гарри чувствует, как что-то темное и тяжелое погружается в его грудь, вместе с чувством разочарования и неудачи. Он не смог помешать Тому убить его семью и создать свой первый крестраж. — Это были те самые Гонты, у которых ты вырос? — спрашивает Том. — Я ничего не видел в воспоминаниях Морфина, но… — он впервые говорит неуверенно, как будто только сейчас до него дошло, что Гарри может негативно отреагировать на убийство того, кого он считает своей семьёй. Гарри молча качает головой, ненавидя себя за то, что позволил Тому зайти так далеко. — Хорошо. Они жили в убогом месте, были невеждами. Они недостойны тебя. Ты — единственная семья, которая имеет для меня значение. — холодно отрезает Реддл. Том берёт руку Гарри и ласкает её тыльную сторону, длинные бледные пальцы задерживаются на камне. — Мне нравится видеть его на твоём пальце. — говорит он с удивительно нежным взглядом. Единственный плюс этой ситуации в том, что Гарри теперь владеет единственным крестражем, который создал Том, и под школой есть Василиск, если он когда-нибудь захочет его уничтожить. Это лучшая страховка, которую он может придумать. — Ты моя кровь и плоть. — говорит Том с немалой долей гордости и странной, жутковатой преданностью в тоне.*
Гарри видит отношения Волдеморта и Нагини в совершенно новом свете. Когда Том Реддл — последнее человеческое существо на земле, способное понять тебя, конечно, ты предан ему до самого конца. Впервые он чувствует угрызения совести за то, что попросил Невилла убить Нагини. Но теперь он ничего не может с этим поделать.*
Том внимателен и проницателен ко всем нуждам Гарри, и Гарри может сказать, что Том постепенно начал вытягивать из него всё больше секретов. Или Гарри всё больше и больше открывается Тому, потому что больше ему не с кем поговорить? Всякий раз, когда Гарри проходит мимо окна с видом на поле для квиддича во время тренировок, он с тоской смотрит на крошечные летающие фигурки в небе. Том хмурится, так и не поняв, чем так привлекателен квиддич. -'Тебя не возьмут в команду, ты же знаешь. Ты должен уметь общаться с товарищами по команде. Гарри пожимает плечами. Он и сам догадывался. — Но я покажу тебе кое-что получше, чем полёты на дурацкой метле. — обещает Том. И он это делает: ночью приводит Гарри на Астрономическую башню и показывает ему, как мягко парить вниз. Над ними мерцает растущая луна, отбрасывая нежный серебристый оттенок на травянистое поле, где они приземляются. Легкий ветерок шелестит в кронах деревьев Запретного леса рядом с поляной, а звёзды — звёзды великолепны. Рассыпанные, как бриллианты, по тёмному ночному полотну, без светового загрязнения в сельской Шотландии 1940-х годов, они выглядят просто захватывающе. При любых других обстоятельствах это было бы идеальное свидание. Том обещает ещё раз привести сюда Гарри, чтобы научить его следующей части — как летать без поддержки вдоль линии деревьев Запретного леса. Следующая ночь, шумная пьяная игра в «Бутылочку» в общей комнате Слизерина прямо перед экзаменами. Гарри угрюмо сидит перед камином, думает о Джинни, вспоминает шестой курс, где они играли в такие игры в общей комнате Гриффиндора, думает о том, что теперь никто не захочет его поцеловать. Если он даже не может ни с кем общаться, то как он вообще сможет кого-то подцепить? Он потягивает из полупустой бутылки огненного виски, которая попала к нему в начале вечера, ещё до того, как с его однокурсников начали срывать рубашки, юбки и брюки. Том рядом с ним читает какую-то толстую и непонятную книгу, делая вид, что не обращает на вечеринку внимания, но Гарри может сказать, что он следит за праздником, выслеживая возможный материал для шантажа. Некоторые из девушек их курса действительно очень красивы, думает Гарри, бездумно пиная землю стоптанным ботинком. Даже сумасшедшая мамаша Сириуса в этом возрасте была ещё той горячей штучкой. — Когда, чёрт возьми, я смогу с кем-нибудь переспать? — сокрушается Гарри. Алкоголь развязал ему язык и снизил осторожность. — Я, наверное, так и умру девственником. — хмуро добавляет он. Том хмурится и смотрит на Гарри так же, как тогда, когда он с тоской наблюдал за тренировками по квиддичу, — взглядом, который ясно дает понять, что он не понимает его привлекательности. — Не бери в голову, — говорит он с надменным видом. — Ты всё равно лучше их всех. Гарри пожимает плечами. Том может думать что угодно, но не он один сталкивается с перспективой целой жизни унылых дрочек с одной лишь собственной рукой.*
Перед тем как вечеринка заканчивается, Гарри возвращается по извилистому коридору в свою комнату. Он раздевается и пытается избавиться от меланхоличного настроения, полагая, что полуночная дрочка чудесным образом снизит уровень стресса. Обхватив одной рукой свой уже почти твёрдый член, он думает о тёмных глазах, гладких бледных участках кожи и… Кровать прогибается. Том обхватывает Гарри сзади, его руки ложатся на плечи и грудь Гарри. — Какого хрена? — протестует Гарри. Он как раз подошёл к самому интересному. — Ты не умрёшь, — говорит Том странным тоном. Затем одна из его рук обхватывает уже полностью твёрдый член Гарри. — Ты не умрёшь. Гарри так приятно, что к его члену хоть раз прикоснулся кто-то другой, что он не может удержаться и выгибается в крепкой хватке Тома. Кто-то прикасается к нему, держит его, кожа скользит по его коже — он уже и забыл, как это приятно. Он не может заставить себя выгнать Тома из своей постели, как бы ему ни хотелось. Том осыпает мягкими поцелуями шею Гарри. Он крепко обнимает его и медленно прижимается к нему, скользя своим твердым членом по впадинке в центре задницы Гарри. Гарри так возбужден, что не может соображать, но все же делает пару полусерьезных попыток сбросить с себя Тома. Низкий голос говорит Гарри на ухо: — Я для тебя всё — позволь мне стать и этим для тебя. По позвоночнику Гарри пробегает дрожь. Он чувствует, как Том прижимается к его пояснице. — Я — твоя единственная семья в мире, а ты — моя. — шипит он, кончая. Гарри тоже кончает, содрогаясь от отвращения, смешанного с извращённым удовольствием.*
Гарри приходит к пониманию, что Том — единственный человек в мире, который может его понять, и он не может этого потерять. Что бы Том ни делал, он не может потерять то единственное, что связывает его с остальным человечеством. Он пытается прогнать ненависть к себе, разъедающую его. У него нет другого выхода. Иначе он сойдёт с ума.*
Том навещает его каждую ночь. Обещает, что не позволит Гарри умереть девственником. Обещает, что не даст Гарри умереть совсем. Как Том касается лица Гарри, его губ, его горла, проскальзывает между простынями с минимальным шумом и плотно обхватывает Гарри всем телом, как констриктор, приближающийся к своей следующей порции пищи, и шепчет на ухо Гарри: «Мой, мой, мой» с нуждающимся шипением. «Если ты попытаешься сбежать, я разорву на части весь мир в поисках тебя». Твёрдый член Тома упирается в бедро Гарри, а Том обнимает его сзади, сбоку, сверху, навязчиво, собственнически, словно пытаясь проникнуть в каждую клеточку Гарри. Он поворачивает голову Гарри и целует его медленно, глубоко, почти как будто это романтично, то, что между ними происходит. Это толкает Гарри на то, чтобы однажды ночью сорваться. — Я никогда не отпущу тебя. Ты никогда не умрешь. Ты никогда не умрешь и никогда не покинешь меня. — почти яростно шепчет Том в грязную шевелюру Гарри. Цепкая, решительная рука обхватывает член Гарри и гладит его до полной твёрдости, добавляя именно то прикосновение на головке, которое Гарри так любит, но о котором никогда не говорил. А как же мои родители, Том? Обещаешь ли ты сохранить жизнь и моим родителям? Гарри хочется зарычать в ответ. А как же детство, которое ты у меня украл, когда я был вынужден играть в детского солдата перед лицом твоего геноцида? Чувства душераздирающей потери и глубокой пожизненной обиды, смешанные с нездоровым возбуждением, сжимают сердце Гарри, пока все это не превращается в черное рычание ярости и мести, и о-боже-о-боже-когда-он-стал-таким-твёрдым… Гарри чувствует, как обрывается последняя неуверенная нить его самоконтроля. Во всём, что он пережил в своей жизни — и в прошлой, и в этой, — на сто процентов виноват Том Реддл и его безумное, неистовое стремление к власти. Руководствуясь лишь самыми низменными инстинктами, Гарри переворачивает Тома и прижимает его спиной к кровати. Заткнув рот Тома рукой, он кривится от возмущения и рычит ему в ухо. — Ты должен заткнуться и позволить мне, если не хочешь, чтобы я тебя выгнал. Приглушённый протест. — Хм, что это? — насмешливо спрашивает Гарри. — Я тебя не слышу. Том кусает Гарри за руку, которая прижата к нему. Из одного из следов укуса вытекает кровь. Гарри ничего не остается, как ударить Тома по лицу, оставляя мазки крови на идеальных чертах лица Тома. К его удивлению, Том ухмыляется, всё ещё прижимаясь к ноге Гарри, а в его тёмных глазах светится что-то похожее на одобрение. — Как раз вовремя. — торжествующе ворчит Том, белые зубы блестят от крови. — Я всё думал, когда же я увижу тебя настоящего. — Это не настоящий… — пытается протестовать Гарри. Но это так, полностью так. Его крестили в крови так же, как Тома Реддла, даже больше — оставили плакать в одиночестве рядом с мёртвым телом матери, породив в смерть и насилие. — Я не… я… неважно. Просто… просто заткнись. Он хватается, царапается, кусается по всему безупречному телу Тома из слоновой кости, как безумный скульптор, беспорядочно вырезающий на нетронутой мраморной плите, а затем засовывает смазанные слюной пальцы Тому между ног. Наверняка существует заклинание для смазки, но он забыл его. Том готов, податлив, он словно жаждет этого — и Гарри с тошнотворной дрожью в животе понимает, что Том так возбуждается, видя, как самые темные инстинкты Гарри выходят на свет, чтобы доказать, что Гарри такой же жестокий и гнилой до глубины души, как и Том, что они происходят из одной крови, что они одинаковы. Гарри поспешно стягивает с Тома штаны, оставляя на ногах клочья ткани, чтобы отвлечься от лишних мыслей. Слишком быстро, лишь проведя ладонью по бедру, Том переворачивается на живот, подпирает себя руками и сползает вверх на колени. Гарри не может — не может вспомнить — с красным лицом, он шепчет Тому: — Какое заклинание для смазки? Взмах руки Тома — и рука Гарри окунается в теплое масло. Он обхватывает свой член, такой же злой и красный, как его лицо, и ему приятно, так приятно, гладить себя и чувствовать, как напряжение нарастает и нарастает в нижней части живота и стекает по ногам, пока все тело не становится приятным в этом перегретом, предвкушающим смысле… Другой рукой он теребит волосы Тома и тянет их назад. Он выпрямляется и толкается внутрь. Он знает… ну, не совсем знает, но что-то слышал о такой подготовке, о том, что сначала нужно использовать смазку, чтобы растянуть Тома, но в данный момент его это не волнует, ведь в его теле бушует инферно, желающее отомстить за каждый раз, когда Том Реддл разрушал его жизнь с самого рождения. Внезапное напряжение мышц на спине Тома даёт понять, что ему должно быть больно, когда Гарри входит в него. Наверное, от напряжения становится ещё больнее, смутно думает Гарри, но продолжает толкаться, понимая, что не получит должного удовольствия, если Том не будет сопротивляться, если Тому будет легко, как, наверное, и вся жизнь Гарри, если бы не он. После одного особенно сильного толчка Том издает странный звук и подаётся вперед, член Гарри почти выскальзывает из него, когда он пытается передохнуть от грубости толчков Гарри. Это не сравнится с рефлексами Гарри, отточенными на квиддиче. Не задумываясь, Гарри хватает Тома за бедра и тянет его вниз, сталкивая их вместе, пока его таз не врезается в идеально округлую задницу Тома, настолько плотно обхватывающую член Гарри, что Гарри приходится бороться с волной ощущения, что он вот-вот потеряет сознание. — Я знал, что ты такой, — подбадривает Том Гарри, задыхаясь, голос напряжённый и надтреснутый, но всё ещё гордый. — Я знал это с самого начала, — говорит он низким голосом. — Да, да, давай. Гарри не позволяет Тому увести себя в сторону в течение следующих двух часов. Он не проверяет, кончил Том или нет; он считает, что Том уже большой мальчик и может сам позаботиться о таких вещах. С Томом всё в порядке, говорит себе Гарри, прежде чем рухнуть рядом с ним в изнеможении. Более чем в порядке — он, конечно, ликовал. Он должен был ликовать. Ему наконец-то удалось опустить Гарри до своего уровня.*
К концу семестра Гарри пробирается в кабинет Дамблдора. Он уничтожает пузырек с памятью об их первом разговоре и… Больше не выходит. После этого Гарри рассказывает Тому о будущем. О том, что на самом деле он не Гонт. О том, что он — один из крестражей Тома, вернувшийся в прошлое. — Мой, — говорит Том, и медленная улыбка растягивается по его красивым чертам. — Ты один из моих. Я знал, что ты особенный. И подумать только, всё это время я считал тебя просто семьей. Мы даже ближе, чем семья. Мы связаны даже ближе, чем кровью. Мы связаны самыми душами. Гарри ещё никогда не видел, чтобы Том выглядел таким довольным. — Ты понимаешь, что теперь я действительно никогда тебя не отпущу. — Том по-хозяйски сжимает руки Гарри. — Я имею ввиду. Куда бы я мог пойти? — отвечает ему Гарри и заливается звонким смехом.