На грани болевого порога

      Конец марта 2020 года.       В аэропорту Храброво по обыкновению много людей, плюс к этому в последние дни перед карантином большинство хотят поехать к кому-то или же наоборот уехать.       Погода на улице стояла не слишком холодная, поэтому Калининград ограничился для своего утепления только пальто и шарфом, из-за этого в помещении от жары не страдал. Ожидать ему оставалось недолго — самолёт уже должен был приземлиться. И правда: из выхода в зал начала выходить толпа и Вильгельм стал высматривать тёмную макушку среди остальных. Найти нужного было легко — всё-таки почти два метра роста — бордовые глаза тоже уловили на себе взгляд и пересеклись с янтарными, образуя вокруг счастливые морщинки.       Подойдя ближе, обходя идущих, Твангсте поднялся на носки и мазнул поцелуем по щеке, получая такой же быстрый и мимолетный. Люди вокруг может это и заметили, но Вильгельм придерживался мысли, что те всё равно меньше чем через десять минут об этом даже не вспомнят — донести это Гриши было задачей не из лёгких, но в конце концов желание проявить любовь стало сильнее косых взглядов. Руки обвили чужие плечи, а уткнувшись носом в шею можно было почувствовать родной запах, чувствуя при этом ладони на талии, обнимающие в ответ. Правда, разница роста почти в двадцать сантиметров иногда доставляли маленькие трудности, по типу затекшей шеи или болящих икр, но спустя время — коего у них предостаточно — к подобному они привыкли. Хотя и плюсы в этом, несомненно, были: например, выражаясь нелитературно, прикапавались к ним редко — оно и понятно, кто подумает наехать на шкаф под два метра роста и грубым взглядом, если он направлен не на под руку идущего.       Впрочем, один раз к ним всё же пристали:       То была весна, майские праздники, уже тепло. Григорий и Вильгельм прогуливались по улице, идя под руку — сплестись ладонями было бы слишком вызывающе для местного контингента, затем и пришлось найти что-то среднее, чтобы и тепло другого чувствовать, и других не провоцировать — в таких уж реалиях живём. Толпа из трёх явно пьяных человек нехотя привлекали внимание своими некультурными возгласами и громким смехом. Уже на подходе к ним Твангсте почувствовал каким-то шестым чувством, что мимо они вдвоём спокойно не пройдут. Оно так и произошло: один из тех пьяниц кинул взгляд в их сторону и морду его тут же перекосило от отвращения. На недержащих ногах он встал, преградив дорогу, и заплетающимся от спиртного языком сказал:       — Эй, мужики, вы чë, пидоры что-ли, а?!       Твангсте не хотел выяснять отношения в такой прекрасный, до этого момента, день:       — Что вы, это просто мой друг. У меня травма ноги, а он лишь помогает мне, — спокойно произнёс Калининград.       — Да чë ты пиздишь?! Я видел, ты нормально шёл!       Очень жаль, шанс обойтись словами становится всё меньше. Вильгельм же добавил больше для себя:       — Нет, ну частично это всё-таки правда…       Брови Волгограда, тем временем, начали опускаться всё ниже, а глаза становится устрашающе, что два собутыльника этого гражданина не решились подойти и потому просто наблюдали. Пара хотела обойти пьянчугу, но тот им пройти не дал, сделав несколько наступательных шагов вперёд, из-за чего запах дешёвого алкоголя бил по ноздрям.       — Пидоры ебаные, голубизну свою здесь, в России матушке, распространяете. Расстреливать таких как вы надо!       Твангсте почувствовал, как Гриша хотел уже было как-то утихомирить это нечто, поэтому остановил того, сам слегка закрывая Волгоград собой:       — Молодой человек, у вас есть какие-то проблемы? Давайте просто разойдёмся и не будем портить день криками.       Но тот его даже слушать не хотел, со сжатыми кулаками начиная подходить ещё ближе. Атмосфера начала становиться всё более напряженной.       — Западные ценности свои блять здесь пропоган-гонриру-рурите, — попытавшись выговорить слово явно не соответствующие его уровню интеллекта, тот быстро оставил попытки, но своб шарманку выключать даже не планировал, — Нахуй убивать вас, педофилов и фашистов, блядских надо! В ряд строить и растреливать нахуй!       Города, мягко говоря, от таких некультурных слов опешили. Слишком давно они не видели подобных личностей, живя среди образованных людей и олицетворений, многим из которых уже больше нескольких столетий. Порой такая вот сторона мира абсолютно забывается, что заставляет чуть-ли не рот разевать от мысли, что подобные люди вообще существуют.       Слова тем не менее задевали больное, так и не зажившее, место, при чём у обоих. С фашистами и Вильгельм, и Григорий, увы, знакомы были лично, и то, как этот человек разбрасывается такими тяжёлыми по смыслу словами, вызывало смешанные чувства…       Мужчина тем временем неловко замахнулся кулаком на Вильгельма и Гриша было дёрнулся вперёд, но Твангсте опередил и сам ударил локтем по скуле, действуя на чистых рефлексах и отправляя мужчину рожей в асфальт. Пьяница упал, сразу же теряя сознание. Янтарные глаза заледенели, а голос стал серьёзным, низким и даже угрожающим:       — Да ты хоть понимаешь о чëм языком молотишь, недоумок? — медленно, чётко проговаривая каждое слово, произнёс Твангсте. Уперев руки в бока, он поднимает голову к небу и выдыхает, дабы успокоиться, а после переводит взгляд на сжавшихся от страха собутыльников, с одной стороны улыбаясь им, а с другой прожигая их горящим янтарём, — молодые люди, не могли бы вы помочь своему товарищу. Сломать я ему ничего не должен был, так что можете просто приложить что-то холодное, — словно глупым детям он дал им инструкции, а после перешёл на повышенные тона, — А теперь вон с глаз моих!       Те, подорвавшись с места и подхватив своего товарища, поспешили шатающиеся походкой ретироваться как можно дальше. Глаза Гриши невольно загорелись восхищением, пока он наблюдал за Вильгельмом. Нет, конечно, он никогда не забывал, что Калининград не первое десятилетие живёт и что не одну войну прошёл, — а значит боевые навыки имеются — но видеть его быстрые отточенные движения в живую, сильную ауру исходящую от него было непривычно и вместе в тем будоражуще. Выводя из небольшого потрясения, Твангсте потянул Волжского за руку.       — Как ему только в голову взбрело руку поднять? Вот люди бедные, таких только жалеть и можно, — недовольно причитал Калининград, с лёгким отвращением осматривая рукав руки, которой он ударил, — Эх, теперь рубашку стирать…              История как-то сама быстро промелькнула в памяти у Вильгельма. Простояв в объятиях ещё пару секунд, Гриша сказал:       — Ну пойдём?       — Пойдём.       Кинув объёмный рюкзак — чемодан был ни к чему, ведь половина вещей в каждой из квартир разных городов принадлежали другому — на задние сиденья машины, они сами сели в неё. Вильгельм не особо любил центр своего города, поэтому жил почти у самого Балтийского моря. На окраинах неплохо сохранились постройки времён первой половины двадцатого века и раньше, а вот центр был усеян однообразными муравейниками советского режима, при взгляде на которых болело сердце. В прямом смысле. После бомбёжки и захвата Кëнисберга, у Вильгельма ещё продолжительное время были проблемы с сердцем: его историю в несколько веков уничтожили за несколько дней, а потом продолжали разрушать ещё несколько десятков лет, но медленнее, делая боль ноющей: выселили всех коренных жителей, заселяя чуждым ему народом; долгое время отказывались реставрировать, а то и вовсе продолжали разрушать исторически важные строения; всю его историю стёрли, заменив чем-то непонятным, чем-то совершенно чужим. Только в сохранившихся соборах и переулках душа переставала нещадно болеть, давая небольшую передышку, прежде чем вернуться обратно в выделенную советской властью квартиру, в серой коробке, где-то в центре. Только в девяностых власть разрешила сменить место жительства — не до него тогда было. Сейчас это уже не вызывает таких болезненных чувств: глаза привыкли, душа успокоилась. Только пейзаж из моря и песка не перестаёт радовать, заставляя, пусть через день или неделю, но возвращаться к песчаному берегу.       Машина припарковалась на местной стоянке и двое городов вышли из неё. Они пошли в сторону подъезда маленького четырёхэтажного дома с красной треугольной крышей и Григорий был какой-то… странный. Он как бы улыбался, своей еле заметной, самой искренней улыбкой, но был задумчивый.       — Что-то случилось? — с интересом поинтересовался Вильгельм.       — М? А, нет. Просто… не знаю как объяснить, — трансформировать свои чувства в слова Волжскому и правда давалось с трудом…       — Объясни, как есть, — … но у Вильгельма всегда был простой способ это исправить.       — … — Гриша перевёл взгляд на плитку под ногами, — Повторюсь, но я не знаю. Просто хорошо, вот и всё. Нет, конечно, пандемия это ужасно: люди умирают — но именно в этот момент на душе тепло так.       Услышав это Вильгельм начал тихо посмеиваться, а Волжский из-за этого стушевался.       — Ну и чего ты смеешься?       — Да ты хорошенький такой, вот и смеюсь, — они уже зашли в подъезд, поэтому Вильгельм без опаски положил свои ладони на щëки Гриши и чмокнул того в губы, — ладно, пойдём, нас Преголя уже заждалась.       Когда Твангсте вставил ключ в замочную скважину, за дверью уже послышался собачий лай, открыв дверь на лестничную клетку выскочила такса, залаев ещё громче, попеременно скуля от счастья, что хозяин пришёл, так ещё и с любимым в их доме гостем. Пройдя в прихожую, Вильгельм начал снимать верхнюю одежду, а Гриша взял на руки собаку, которая сразу начала лизать лицо.       — Про своего хозяина сразу забыла, — говорил Калининград вешая своё пальто.       — Ну с тобой она каждый день видеться, а меня дай бог раз в неделю увидит, — пока Волгоград говорил, олицетворение реки не оставляло попыток лизнуть город в нос ещё раз, и у неё получилось: она лизнула Гришу прямо в губы, — фу, Преголя.       Пока Гриша отплевывался, Вильгельм, наблюдая за этим, посмеивался в кулак.       — Кушать будешь? Я успел ужин приготовить до твоего приезда.       Собака, услышав слово «кушать» тут же навострила свои ушки и направила глазки-пуговки на хозяина, забывая про прибывшего гостя.       И дома тепло...