***
Рейды теперь превратились в рутину, и честно говоря, когда Олуванде задумывался об этом всерьез, то чуть ли не плакал от благодарности, настолько приятно было наконец-то делать что-то несложное: Джим и Арчи с двух сторон прикрывают его спину и в буквальном, и в переносном смысле, Стид теперь капитанствует как нормальный, черт возьми, капитан, отдавая разумные приказы и порой даже умудряясь припугнуть парочку обывателей, Иззи источает лишь спокойную компетентность, ну и вся остальная команда, конечно, все еще весьма экстравагантная, но вполне дельная, а кроме того, Черная Борода, вернувшийся на борт «Мести», где ему пока еще не дозволялось использовать колюще-режущие, а также горючие материалы — это последнее, разумеется, несколько запутанная история, но в целом Олуванде теперь мог просто сосредоточиться на текущей задаче. А текущая задача как раз подходит к концу — они заканчивают связывать кучку гражданских лиц, чудесным образом сдавшихся без сопротивления, едва завидев орду мстительных пиратов, и Олуванде только-только обратил внимание, что Арчи пытается завязать узлы не слишком крепко, в знак признательности за столь скорую капитуляцию, как вдруг бедолага, которого она связывала, заприметил капитана и произнес в изумлении: — Стид? Пожалуй, это был самый обычный человек из всех, кого Олуванде доводилось видеть, но в милой и в целом приятной манере: неприхотливая одежда, никакого парика или пудры, как водилось за раздражающими аристократами, и доброе лицо, сохранившее следы от морщинок, вызванных частыми улыбками, хотя сейчас это лицо отвесило челюсть и уставилось прямо на Стида. И когда Олуванде проследил за его взглядом, то обнаружил, что капитан смотрит в ответ: — Боже мой…. — Ух ты! — произносит пленник, и Олуванде переводит на него взгляд, потому что, совершенно очевидно, этот человек не самый лучший в мире актер, но в данный момент он пытается притворяться и делает это из рук вон плохо. — Ух ты, вы так похожи на Джентльмена-Пирата, с которым я был знаком и который, совершенно определенно, сомнений быть не может, несколько месяцев назад помер в Бриджтауне, что на Барбадосе! Выражение лица Стида меняется от полного замешательства, до того, что Олуванде называл Лицом Наебателя — такое выражение на полпути от лукавства к ликованию и абсолютно никого не способное одурачить. — Ах, да, признаюсь, вы меня поймали… Я — некто совершенно точно не являющийся Стидом Боннетом, присвоил себе личность Джентльмена-Пирата, чтобы завоевать тот авторитет и уважение, которым он пользовался во всем пиратском сообществе! — Подожди, чего? — бормочет Арчи, откидываясь на пятки из своего положения на коленях рядом с пленником. — Леший меня раздери, если я знаю, — шепчет в ответ Джим. — Но если вы его знали, — продолжает Стид горделиво, — то я непременно должен этим воспользоваться и… и допросить вас с пристрастием, чтобы еще лучше выдавать себя за Стида Боннета, Джентльмена-Пирата, который, разумеется, мертв и, совершенно определенно, мною не является. Олуванде смотрит через всю палубу, на Люциуса. Тот красноречиво морщится. Однако Стид продолжает: — И этот устрашающий допрос, без тени сомнений, должен происходить наедине. Во время, скажем, позднего ланча. Который сейчас час… ты ведь уже голоден? Пленник пожимает плечами. — Можно и поесть, — отвечает он, а затем прочищает горло. — И, разумеется, я боюсь тебя, самозванец! Но у меня нет другого выбора, кроме как подчиниться твоим требованиям и выкупить свою жизнь. Возможно, упомянув, что в трюме есть немного ветчины серрано и сыра Манчего, а кроме того, прекрасный выбор испанских вин. Стид расплывается в лучезарной улыбке. — Звучит превосходно! — Он бросает взгляд на остальных пленников, и выражение его лица меняется к чему-то, что можно назвать суровым. — Вот это абсолютно прелестный способ избежать смерти от моих жестоких, ух, жестоких рук. Ах… Стид с явным сомнением оглядывает свою команду, и это заставляет Олуванде нахмуриться. Все они демонстрируют абсолютно нормальное поведение. Ну, для них нормальное. Френчи приставил нож к горлу вражеского капитана, Малютка Джон держит старпома за шкирку примерно в футе от палубы, а Таракан — оба своих тесака с едва сдерживаемой энергией человека, который в ближайшие десять секунд жаждет увидеть, как палец ноги летит по воздуху, и если это не произойдет само по себе, то он, черт возьми, сделает все возможное… — Олуванде, Люциус, полагаю, вы можете помочь нашему пленнику, пока я заканчиваю здесь дела? — в конце концов произносит Стид, и Олуванде сразу понимает: Стид не просто хочет, чтобы этот парень жил, он хочет, чтобы тот получил действительно достойный прием и не боялся за свою жизнь. Странно было бы хотеть подобного для случайного незнакомца, с которым только что столкнулся во время пиратского рейда, так что Стид явно знает парня, и это явно не такая ситуация, как та катастрофическая стычка со старым школьным приятелем Стида, капитаном военно-морского флота Англии. И потому Олуванде решает позволить себе немного оптимизма. — Да, сэр, капитан, сэр, — отвечает Олуванде, на тот случай, если это поможет произвести впечатление на парня. — А-ха, хорошо, — тянет Люциус, хотя и излучает бесспорный скепсис по поводу происходящего. Руки пленника оставляют связанными и его уводят вниз, но, как только все трое скрываются из поля зрения остальных, он начинает говорить тихим, заговорщицким шепотом. — Это довольно интересно, да? — произносит он. — Кстати, меня зовут Даг. Я не знаю, рассказывал ли вам обо мне Стид. — Э-э, — отвечает Олуванде, обмениваясь взглядами с Люциусом, выражение лица которого меняется на озадаченное. — Не то чтобы. Нет. Извините. Вы из Бриджпорта? — Капитан может быть немного молчаливым в вопросах личного характера, — добавляет Люциус, хотя Олуванде никогда не замечал, чтобы Стид молчал хоть в каких-то вопросах. — Справедливо, совершенно справедливо, — говорит Даг, ведя их вокруг кучи ящиков в трюме. — Думаю, что ветчина и сыр должны быть там, но если вам нужна еще какая-то добыча, то в том направлении есть кое-какие ценности, в том числе, — добавляет он, доверительно глядя на Олуванде и Люциуса. — Некоторые произведения Вдовы Боннет. — Эта Вдова — жена Стида, а произведения — ее живопись? — уточняет Люциус, приподняв брови. — О, да, — отвечает Даг. — На самом деле я был ее учителем рисования, хотя должен с удовольствием сообщить, что она разработала свой собственный, поистине уникальный стиль. Что ж, это объясняет, откуда Стид и Даг знали друг друга. —О-о-о-о-о, — произносит Олуванде, складывая все воедино, пока Люциус перебирает холсты. — Значит, она носит имя «Вдова Боннет», потому что Стид инсценировал свою смерть? — Нет, не совсем, она начала так себя называть, потому что, когда Стид впервые ушел в море, все решили, что он там быстро помер, — Даг пожимает плечами. — Извините. Я не хотел показаться невежливым… Олуванде также в ответ дружелюбно пожимает плечами. — Не беспокойтесь. Мы до сих пор удивлены, что он прожил так долго. — Бог ты мой, — говорит Люциус, и в его голосе звучит скорее одобрение, чем шок, злость или отголосок травмы, что, по мнению Олуванде, является долгожданной переменой к лучшему. Олуванде оглядывается, чтобы увидеть, на что смотрит Люциус, и хмурится. — Это одна из ее картин? Это чертов шедевр, — выдыхает Люциус, поднимая холст. На нем изображен вход в дом, яркий солнечный свет льется сквозь витражи. Однако деревянный пол прихожей запятнан красными овалами, которые, как Олуванде понимает спустя секунду, на самом деле не что иное, как кровавые следы. Краска размазана с гротескными, но безошибочно узнаваемыми каплями. — Посмотри на эту манеру письма, даже мазки, которыми написан солнечный свет, сделаны под другим углом, чем все остальное, и эта штриховка, и, боже мой, посмотри — следы приподняты, как она вообще это сделала? — Мэри наносила краску непосредственно мастихином, чтобы создать ощущение глубины, — говорит Даг, глядя через плечо Люциуса. — По правде сказать, это не самое любимое из ее произведений, но всегда приятно видеть, как именно она расширяет возможности использования материалов и техник. И кроме того, у нее явно были некоторые переживания, которые ей нужно было отпустить. Люциус касается пальцами одной из нарисованных стен на заднем плане картины, которая, как понимает Олуванде при ближайшем рассмотрении, тоже забрызгана тонким красным туманом. — Это кровь? — Да, — кивает Даг. — Видите ли, это полотно называется «С утра той вдовы», — он постукивает по какой-то закорючке на раме, которая, по мнению Олуванде, является названием картины. — Поскольку возвращение Стида прервало бранч группы поддержки для вдов, а также потому, что мы затем инсценировали его смерть. Люциус медленно кивает. — Значит, кровавые следы символизируют мертвого мужа? — Я думаю, что Стид скорее представляет вторжение патриархального мужского насилия в контркультурное безопасное пространство, — Даг пожимает плечами. — А может быть, это просто потому, что его ноги были в крови. — Как вы сказали? Стид олицетворяет насилие? — переспрашивает Люциус. — И его ноги были в крови? — добавляет Олуванде. — Он был босиком, когда пришел, — отвечает Даг Олуванде, а затем обращается к Люциусу. — Мэри пришлось через многое пройти, даже после того, как Стид инсценировал свою смерть и ушел. Расстались они, конечно, в добрых отношениях, но я думаю, что инцидент во время ее выставки, когда он пытался меня убить, действительно врезался ей в память. Люциус несколько раз моргает, откидывает голову назад и — благослови его бог — говорит именно то, что думает Олуванде. — Пытался вас убить? — Я не уверен, что он именно меня пытался убить, — признает Даг. — Он был изрядно пьян тогда. Ему даже потребовалось время, чтобы узнать кто я, когда он приставил нож к моему горлу. — Нож к горлу? — уточняет Олуванде. — Ну, он вроде как схватил его со стола с закусками и… — Даг проводит ребром ладони по шее. — Сказал мне, что если я не отпущу его, он заставит меня истекать кровью. Олуванде и Люциус молча переваривают услышанное. — Мы все еще говорим о Стиде Боннете? — решается через мгновение Люциус. — Меня это тоже удивило, — весело соглашается Даг. — Конечно, я схватил его без разрешения и предупреждения. И он потом извинился! Совершенно очевидно, это была не лучшая ночь в его жизни — он был очень пьян и, видимо, провел большую часть вечера в пабе, где все расспрашивали его о Черной Бороде. Я так понимаю, что-то между ними произошло? Одновременно прозвучало столько новой информации, что Олуванде даже не знает, с какой стороны начать ее обрабатывать. Он не уверен, что когда-либо видел Стида пьяным — даже когда тот выпил полбутылки рома в качестве обезболивающего, прежде чем его отцепили от мачты, он тогда лишь невнятно хихикнул и тут же заснул. Хотя возможно, что просто от кровопотери. — О-о-о-о-о да, — тянет Люциус, его губы поджимаются в явной озлобленности. — Он не единственный, для кого Черная Борода стал больной темой. — Это длинная история, не спрашивайте, — добавляет Олуванде. — А, кстати, как это обычно делается? — задает вопрос Даг, поднимая связанные руки. — Можно разорвать веревку, или...? Думаю, разумнее оставить ее, пока мы не скроемся из поля зрения остальных? — Думаю, да, — говорит Олуванде, делая вид, что вовсе не позабыл о том, что Даг все еще связан. — Мы ценим то, что вы так быстро сдались, — добавляет Люциус, похлопывая Дага по плечу. — Серьезно, это делает нашу жизнь значительно проще. Даг лишь усмехается в ответ. — Это даже весело, — отвечает он. — Я понимаю, почему Стиду это так нравится! — Угу, да, определенно именно так все обычно и происходит, — замечает Олуванде. — Ага, конечно, — соглашается Люциус, отворачиваясь от Дага, чтобы скрыть гримасу. Но он возвращает приветливое выражение своему лицу и поворачивается назад. — И кстати, где ветчина?***
Таракан все же преодолел приступ досады из-за того, что у него совершенно нет времени собрать приличный набор тапас, поэтому на камбузе накрыли легкий обед для Дага, всего экипажа «Мести», а также Черной Бороды. — Ты Эд? — спрашивает Даг и его брови взмывают до небес, когда он видит Эда Тича в одежде из мешковины с кошачьим колокольчиком, все еще висящим у него на шее, и с абсолютно мучительной атмосферой, которая, словно шлейф тянется за ним по кораблю. — Э-э, — тянет Эд, удивленно моргая, и на секунду он выглядит так, как было перед убийством: уязвимым, незащищенным. — Да, эй, привет, а ты…? — Это Даг! — Стид вскакивает и располагается почти между ними, положив руки на их плечи. Вид у него при этом становится несколько озадаченным, как у человека, внезапно ошеломленного совершенно предсказуемыми последствиями своих собственных действий. — Даг… я знаю Дага со времен Бриджтауна, и мы, хм, столкнулись друг с другом во время последнего рейда. А поскольку я сейчас снова в море, я подумал, что мы могли бы, ну, знаешь, немного расслабиться и убедиться, что наши, хм, истории совпадают и все такое. — Извини, Стид, — говорит Даг, хотя продолжает поглядывать на Эда краем глаза. — Я не хотел называть тебя по имени, просто удивился так сильно, что оно вылетело само собой! — А почему тебе нельзя произносить его имя? — недоумевает Эд . Арчи наклоняется к Олуванде и шепчет ему: — Думаешь, они трахались? — Что? Стид и Даг? — яростно шепчет Олуванде. — Ни хрена. — Тогда почему они такие странные? К сожалению, у Олуванде нет ответа на этот вопрос. — Ну, потому что он должен быть мертв, — отвечает Даг Эду. — Мы приложили кучу усилий, чтобы инсценировать его смерть и оформить все документы, чтобы… — А вот и обед! — громко объявляет Стид, практически заталкивая Эда за стол. — Да, тогда это было бы странно, — бормочет Эд, охотно проскальзывая на скамейку. — Знать, что его объявили мертвым, а тут он внезапно появился снова. Стид откашливается и садится рядом с Эдом, с изяществом птичьего дерьма плюхнувшегося с небес. — Итак, Даг! — говорит он довольно громко. — Так что привело тебя в море? — Да, и зачем ты взял с собой все эти картины? — добавляет Люциус, делая невнятный вопросительный жест кружочком ветчины. — О, вообще-то, я родом с севера, — объясняет Даг. — Ну и поскольку я все равно собирался навестить семью, то решил заодно отобрать несколько картин, чтобы взять их с собой для тамошних галерей. Я понимаю, что они несколько опережают время, но действительно полагаю, что картины Мэри имеют большой потенциал… Звук разбитого стекла заставляет всех подпрыгнуть. От внимания Олуванде не ускользнул тот факт, что рука Джим ныряет под стол — предположительно, за одним из кинжалов, — в то время как в ладони Арчи внезапно появляется крошечный пистолет, а Френчи поворачивает столовый нож, готовясь к энергичному удару. Что и неудивительно, ведь с руки Эда, зависшей над столом, той что за секунду до этого держала бокал с вином, теперь сыпятся осколки стекла. Выражение его лица тоже пустое, и это... тревожно. С одинаковой вероятностью все может оказаться прелюдией к агрессии или же моментом, чтобы взять себя в руки… — Я... извиняюсь, — говорит Эд через мгновение слишком спокойным голосом. Он сгибает руку, и из нее рассыпаются блестящие остатки бокала, а также немного крови. — Прошу прощения, я на минутку, — медленно продолжает он, но Олуванде немного расслабляется — он чувствует флюиды второго сценария. — Думаю, мне не помешало бы немного свежего воздуха. — Эд, — начинает Стид, его лицо искажается от беспокойства, но Эд продолжает говорить: — Мне просто нужна пауза, — произносит он так же медленно, отодвигая стул от стола. — Таким образом, я смогу справиться со своими чувствами и не сделаю ничего… деконструктивного. Френчи тут же вздрагивает. Эд не захлопывает за собой дверь, что, по мнению Олуванде, все-таки лучше вероятной альтернативы, хотя через две секунды после этого комнату наполняет громкий, но отдаленный треск. Стид прочищает горло. — Давайте сосредоточимся на положительных моментах и отметим прогресс, который мы можем наблюдать. — Да-а-а, уж, — бормочет Джим, — по меркам Черной Бороды это настоящее самосовершенствование. Даг бледнеет. — Черная Борода? Я думал, это Эд? — Ах, — говорит Стид, выглядя так, словно его застигли врасплох. — Да, это Эд…вард Тич. Разве я не упоминал об этом раньше? Судя по панике в глазах Дага, а также всему, что Олуванде знает о Стиде, он абсолютно точно раньше об этом не упоминал. — Я также должен сказать, — продолжает Стид, хотя теперь у него, по крайней мере, хватает приличия выглядеть немного виноватым, — Что обсуждение Мэри, хм, возможно, не самая лучшая тема для разговора с Эдом. Даг медленно смотрит в сторону Люциуса и Олуванде, ожидая подтверждения. Люциус вздрагивает и складывает губы куриной гузкой, а Олуванде довольствуется мимолетной гримасой и легким покачиванием головы. — Точно, — слабо говорит Даг. — Я... запомню. — И не то чтобы об этом нужно было говорить Мэри, — спешит добавить Стид. — Или детям. Пожалуй, будет к лучшему, если наша маленькая встреча останется только между нами, если хорошенько поразмыслить. Даг задумчиво хмурится, пристально глядя Стиду в лицо. — С тобой все в порядке? — спрашивает он через секунду. — На самом деле да, — отвечает Стид и, кажется, даже не лжет. — Честно говоря, я был так рад увидеть тебя на том корабле, что забыл принять во внимание все сопутствующие… — он морщит нос, — обстоятельства. Даг промакивает губы салфеткой. — Так, может, мне стоит просто вернуться обратно?.. — Наверное, это будет к лучшему. — Мы отвезем его, — поспешно говорит Люциус. Олуванде поворачивает голову и смотрит на Люциуса. — Мы? — повторяет он. — Спасибо вам обоим, — отвечает Стид. — Я, ах… пойду проверю как там Эд. Что ж, Олуванде и Люциус забирают Дага и везут обратно на его корабль. Олуванде помогает Дагу спуститься в лодку, стараясь не раздражаться на то, что Люциус впряг его в эту работу без спроса. — Эй, хм, короткий вопрос, — говорит Люциус Дагу, когда Олуванде начинает грести (потому что он точно знает, Люциус ни за что не станет этого делать, и это еще одна из причин для раздражения). — Значит, Стид вернулся в Бриджпорт, верно? Без предупреждения? — Бриджтаун вообще-то, но… да, так и было. — Босиком? Даг вздыхает. — Ага. — Он когда-нибудь говорил, ну я не знаю, почему? Или он просто появился босой и окровавленный без каких-либо объяснений? Олуванде хмурится, прислушиваясь, потому что… да, это странно. — Нет, — признает Даг. — И я не думаю, что Мэри была в настроении расспрашивать его, понимаете? То есть, во-первых, мы не были уверены, как Стид воспримет наши с ней отношения… Это настолько поразительно, что даже Олуванде встревает в разговор. — Отношения? — Ох, да! — отвечает Даг. — Мы поженились около полутора месяцев назад, как только были оформлены все документы о смерти Стида. — И, — перебивает Люциус, — извини, я просто хочу уточнить — вы были вместе до инсценировки его смерти? Даг делает глубокий вдох. — Понимаю, что это звучит не очень хорошо, но… Брак Мэри и Стида никогда не был особенно счастливым. Насколько я понимаю, с обеих сторон. И никто не ожидал, что Стид вернется, когда он ушел в первый раз. Просто это было словно демонстративный уход из жизни, понимаете? — О да, — легко соглашается Люциус. — Чудо, что он до сих пор не умер. — Поэтому его возвращение застало всех нас врасплох, — продолжает Даг. — Больше всего Мэри, конечно. Уход Стида был, вероятно, одним из лучших событий, которые с ней случались — ну, вторым из лучших, теперь, когда его смерть официально признана и она унаследовала его состояние. — Так, нет, подожди, нам нужно начать с самого начала, — говорит Люциус. — Стид появился, ничего не говоря о том, где он был, пытался убить тебя, а затем инсценировал свою смерть? Есть какие-нибудь подробности, которые ты можешь добавить? Потому что прямо сейчас это, честно говоря, немного ошеломляет. Олуванде прилагает некоторые усилия, чтобы грести потише, дабы лучше слышать объяснения Дага. — Ну, на самом деле он был дома меньше недели, — говорит Даг, и это соответствует тому, сколько времени потребовалось, чтобы дела приняли плохой оборот после того, как Эд вернулся на корабль. — Честно говоря, я не думаю, что он успел сделать много. Все как бы достигло апогея в вечер, когда у Мэри была выставка и она попыталась его убить. — Когда что? — переспрашивает Олуванде. — Но они все обсудили, — быстро добавляет Даг. — И, видимо, именно тогда он понял, что влюблен в Эда, и решил инсценировать собственную смерть, чтобы все исправить. Мы провели большую часть той ночи за разговором, — добавляет он. — В смысле, я и Стид. Мэри все это проспала. Именно тогда мы запланировали инсценировать его смерть. — И как именно это произошло? — решается задать вопрос Люциус. — Ну, когда мы со Стидом начали придумывать сценарий, то просто собирались сделать так, чтобы его сбила карета, — объясняет Даг. — Но нас немного беспокоила точность попадания, чтобы сделать тело неузнаваемым — под словом «мы» я имею в виду его, если честно, — поэтому он добавил к этому падение на голову пианино. Олуванде вытягивает шею, чтобы встретиться взглядом с Люциусом, и произносит одними губами: — Пианино? — Ну а потом, когда он и Мэри пошли к Эвелин — это мать гробовщика — за телом, то столкнулись с ее камышовым котом Нэдом, и Стид решил задействовать и его. Честно говоря, эта часть была довольно забавной — все планирование и подготовка. Я тогда почувствовал, что впервые встретил настоящего Стида, понимаете? Иногда ты просто не можешь представить, насколько кто-то несчастен, пока не увидишь его счастливым. Они уже приблизились к другому кораблю, и их время подошло к концу, поэтому Олуванде уточняет: — Давайте на секундочку вернемся назад: в итоге вы знаете, что случилось с обувью Стида? Почему он появился босиком? — Нет, — отвечает Даг. — Без понятия. И Олуванде решает выбросить эту историю из головы, чтобы больше о ней не думать.***
Вот только это не очень-то работает, потому что Олуванде не любит тайн, загадок или каких-то вещей, которые кажутся бессмысленными. И, ясно дело, Олуванде совершенно не желает тратить свое свободное время, пытаясь разобраться в очень странной работе мозга своего капитана, но все равно обнаруживает, что занимается именно этим. Его мысли постоянно возвращаются к событиям той недели, о которых он узнал, а они совершенно не соответствуют тому, как он представляет себе Стида. Сам же Стид, кажется, хладнокровно справился с кратким визитом Дага, и они с Эдом вновь любят друг друга до такой степени, что это почти вызывает отвращение. Эд до сих пор не извинился, конечно, на что Люциус не стесняется указывать. Но в целом, это неважно. Просто еще одна трудная для понимания вещь, поэтому Олуванде не будет о ней беспокоиться. В данный момент все работает как надо, и это лучше, чем когда оно не работает, поэтому Олуванде позволяет событиям идти своим чередом. Он выполняет приказы своего капитана так же, как и всегда, пытается притвориться, что Черная Борода не бродит вокруг, словно тот никогда не пытался никого убить, и они с Джим и Арчи продолжают делать свое дело: находиться рядом друг с другом, развлекаться по мере сил и никогда, никогда не задаваться более сложными вопросами. Поэтому Олуванде несколько удивлен, когда ловит себя на том, что лежит на кровати после долгого дня и пытается не слишком глубоко задумываться о том, почему Стид так хорошо воспринял попытку бывшей жены его убить, как вдруг размышления прерывает стук в дверь. Олуванде отвечает, а потом удивляется, увидев, что к дверному косяку привалился Люциус.. — У тебя есть минутка? — спрашивает Люциус и, не дожидаясь ответа, проходит мимо Олуванде в пустую каюту. — Джим и Арчи здесь нет? — Не, они ушли… э-э, — отвечает Олуванде. — Трахаться? — предполагает Люциус. Олуванде вздыхает. — Ага. — Ммм, — говорит Люциус, лукаво прищуриваясь на Олуванде. — И как тебе с этим? — Все в порядке, — поспешно отвечает Олуванде. — Даже прекрасно. Я просто хочу, чтобы они были счастливы, понимаешь, и Арчи… она тоже замечательная. — И вы втроем занимаетесь этим… ну, ты знаешь… — Люциус делает такой жест, словно протирает стол тряпкой. — О чем ты говоришь? — спрашивает Олуванде, потому что он совершенно искренне не имеет абсолютно никакого понятия, что это может означать. — Ну, вы втроем, — уточняет Люциус. Олуванде стонет. — Ты всерьез пришел сюда только для того, чтобы спросить меня об этом? Люциус, к удивлению Олуванде, слегка качает головой, скорее для того, чтобы в ней прояснилось, чем в качестве ответа на вопрос. — Нет-нет, ты прав. Перейдем к делу. — Люциус складывает ладони. — Ты ведь помнишь тот день, когда тут побывал этот приятель Стида по имени Даг? Олуванде закатывает глаза. — Ты имеешь в виду того самого нового мужа бывшей жены Стида, который помог ему инсценировать смерть? Этого Дага? — Да, именно. Ты случайно не знаешь, что, черт возьми, это было? — Я старался не думать об этом, — признается Олуванде, плюхнувшись обратно на кровать. — Потому что оно не имеет абсолютно никакого значения, согласен? — Да, нет, определенно не имеет, — соглашается Люциус, проходя в центр комнаты и постукивая ногой о половицы — похоже, в их стыках еще осталось немного соли с тех пор, как Олуванде, Джим и Арчи пытались обезопасить себя от проклятия капитана, как понимает теперь Олуванде. Затем Люциус ухмыляется и наклоняется вперед. — Ладно, в общем, единственное, что никак не укладывается у меня в голове, это… — Обувь? — перебивает Олуванде, потому что именно эта деталь беспокоит и его. Люциус складывает руки перед собой. — Именно! Чертова обувь. — Он надевает тапочки, даже выходя на палубу! — продолжает Олуванде. — И вдруг он, типа, разгуливает по Барбадосу босиком? Однажды на камбузе он наступил ботинком на горошину и целый день потом жаловался, что чувствует ее сквозь подошву! — И вдруг, внезапно он шастает в таком виде, напивается, пытается совершить убийство, а потом инсценирует собственную смерть? — соглашается Люциус. — Все это чертовски странно, вот что я скажу. — И главное, он ничегошеньки об этом не рассказал! — выдыхает Олуванде. — Хотя вроде бы он никогда раньше не говорил о своей жене или детях, верно? Так что я думаю, может, вовсе не странно, что он не начал внезапно говорить об этом сейчас, но… Люциус указывает на него в знак согласия. — Но вся его фишка в том, чтобы обсуждать как команда! Хотя, конечно, вряд ли это будет первым лицемерным поступком, который он совершил, но все равно чертовски странно. — А может быть, эта Академия каперов не так уж и далеко от его дома? — вслух размышляет Олуванде. — Барбадос же не такой и большой остров, да? Люциус морщит нос в нерешительности. — На самом деле мне особо не с чем сравнивать. — Так, может, у него возникла идея уйти, и он просто... сделал это, не раздумывая? В спешке, прежде чем появится шанс передумать или, типа, захватить с собой что-нибудь? Это как-то больше похоже на него. — Но без обуви? — Люциус качает головой. — Это на него не похоже. Да. Действительно. — Единственное, чем я могу это объяснить, что, возможно, в Академии каперов им не позволяли носить обувь, — говорит Олуванде. Но Люциус хмурится. — А Эд был босой, когда вернулся на корабль? Я не помню. — Мы могли бы… — Но Олуванде обрывает сам себя. — Да-а-а-а-а, я знаю, — с сожалением тянет Люциус и снова пинает пол. — У него могли бы, по крайней мере, найтись некоторые ответы, да? — Но ты-то вообще хочешь с ним разговаривать? — Олуванде смотрит Люциусу прямо в глаза. — Очевидно, у нас всех есть с ним проблемы, но, похоже, у тебя их … много. — Да, — повторяет Люциус и покачивает головой из стороны в сторону, размышляя. — Знаешь, он тут дал мне возможность столкнуть его за борт, и еще он говорил, что пытается двигать культуру вперед, что бы это, черт возьми, ни значило, а Пит занимается планированием свадьбы, так что… — Это дает нам повод поговорить с ним? — спрашивает Олуванде, нахмурившись. — Я имею в виду, — голова Люциуса покачивается в нерешительности. — Ты же понимаешь, сколько всего произошло, о чем мы просто не разговариваем, и иногда кажется, что в любую секунду все закипит, и кто-то закричит или застрелит кого-то, хотя в остальное время все чувствуют себя хорошо, или, может, даже лучше, чем просто хорошо? Олуванде, который в данный момент находится в каюте, которую он делит с Джим, с которыми он когда-то спал, и с Арчи, которая сейчас спит с Джим, горестно вздыхает. — Угу. Это я знаю очень хорошо. Люциус пожимает плечами. — Ну, просто кажется, что с совершенно бессмысленными вещами значительно легче справиться, чем со всем этим. — Да, да, звучит потрясающе, вообще-то. А давай.***
Застать Эда одного оказывается на удивление сложно, главным образом потому, что кажется, будто Эд все время цепляется за Стида. Это понятно, учитывая, что четверо из членов экипажа, по сути, уже один раз его убили, а большинство остальных были бы вполне согласны на новую попытку, даже с учетом того, что Люциус, похоже, теперь несколько подуспокоился. Но так случилось, что Олуванде не пришлось загонять Эда в угол, поскольку в тот же вечер Эд находит его одного на гальюнной палубе. — Олуванде. Олуванде вовсе этого не ожидал, поэтому вздрагивает всем телом и отшатывается от Эда настолько резко, что едва не вылетает с корабля. — Господи Иисусе! Где твой дурацкий колокольчик? — Мой… — Эд хмурится, но щелкает по колокольчику. Он звенит, легко и беззаботно. — Он здесь, мужик, я его ношу. — Надо достать тебе новый, — говорит Олуванде, ритм его сердцебиения медленно, но верно возвращается в норму. Слава богу, он уже закончил и убрал все, прежде чем Эд напугал его. — Этот не работает. Между ними повисает тишина. Олуванде не выдерживает первым и спрашивает: — Так… тебе что-то было нужно? Эд качает головой, словно говорит нет, но Олуванде понимает, что тот просто наклоняет голову в размышлении. — Ты был с тем Дагом на другом корабле. — ...ага? — Он… в общем, — теперь Эд излишне небрежно пожимает плечами. — Он говорил что-нибудь о Стиде? О том времени, когда Стид вернулся? — А-а-ха, — говорит Олуванде со всем энтузиазмом, на который он способен, а его, скажем прямо, не так уж много. — На самом деле забавно, что ты спросил, потому что мы тут с Люциусом не совсем поняли пару вещей. О том, что там произошло. Эд пожимает плечом. — Не то чтобы меня это волновало, но…. черт возьми, меня это волнует, понимаешь… он тоже… тебе ничего не рассказывал? Как и всем вам? Олуванде качает головой. — Нет, он просто появился там на лодке, спас нас и сказал, что отдал все свои деньги. — Правильно. Верно. Разумеется, — Эд кивает, слегка покачиваясь на пятках. На этот раз Олуванде слышит звон колокольчика. — И это не кажется тебе… ну, странным? Олуванде открывает рот, чтобы защитить Стида, потому что одновременно у него срабатывает два рефлекса: защищать своего капитана и ни в коем случае не соглашаться с Черной Бородой. Но вместо этого он произносит: — Честно говоря, это охренеть как странно. — Да? — Ну кто так делает? У него было столько денег — это было единственным его достоинством. — Ну, — Эд морщится. — Не единственным его достоинством. — Э-э, — блеет Олуванде, горячо надеясь, что Эд не имеет в виду член Стида. — Да, точно. В общем, у нас с Люциусом, э-э, есть к тебе пара вопросов. Эд горячо кивает. — Конечно, мужик, я бы хотел помочь вам в расследовании. — Расслед… ох. — Именно, — говорит Эд, разводя руками. — Спрашивай. Мы все соберемся и быстренько обмозгуем, да? Олуванде приходит в голову, что, возможно, он и Люциус не единственные, кто ищет, на что бы отвлечься. — Ага, ладно, — говорит он и ведет Эда обратно в каюту, притормозив по дороге лишь для того, чтобы поймать взгляд Люциуса и поманить его за собой. — Прежде всего, — говорит Эд, когда они собираются в комнате, — я просто хотел бы выразить, как я благодарен вам за то, что вы позволили мне присоединиться к вам в этом путешествии, полном открытий. Люциус моргает и пялится на него с нескрываемым скепсисом . Но Эд спокойно продолжает: — Итак, какие у вас вопросы? Что конкретно вы пытаетесь выяснить? — Во-первых, — говорит Олуванде, располагаясь между Эдом и Люциусом, — Академия каперов предоставила вам обувь? Эд смотрит на него какое-то время. — И только-то? Да, мужик, они дали нам обувь. Мы были бы совершенно бесполезными каперами, если бы бегали босиком. — В-о-о-от, именно поэтому у нас все еще есть вопросы, — говорит Олуванде. — Послушай, может, расскажешь нам о том, что произошло, с твоей точки зрения? Люциус скрещивает руки на груди, прислонившись к стене, но, учитывая все обстоятельства, это на удивление неконфронтационное скрещивание рук и наклон к стене. Он спокойно наблюдает за Эдом. — Э-э... да. — Эд прочищает горло. — Ну, мы добрались до Академии каперов. Нас зарегистрировали. Стида уже к тому моменту считали мертвым, если вам это поможет, — добавляет он. — Он провел некоторое время, размышляя о том, действительно ли люди думают, что он мертв, или просто, ну, вы знаете, как бы хотят, чтобы так оно и было, что-то в этом роде. — Откуда ты знаешь, что он об этом думал? — Люциус хоть и перебивает, но делает это мягко, в его тоне нет резкости, лишь обычное любопытство. — Ну, он же вслух размышлял, — отвечает Эд. — Мы, вроде как, обсуждали это. Потом он увидел, что я сбрил бороду, вылетел из здания и ушел… — Потому что ты побрился? — спрашивает Олуванде, поднимая брови. Эд показывает на Олуванде обеими руками. — Ну ты понимаешь? Спасибо! Это всего лишь бритье, кого может волновать такое дерьмо вообще! — Он вздыхает, качая головой. — Но тем не менее, он убежал, а я пошел за ним к этой штуковине типа пристани, и именно там мы… э-э… — Эд немного отодвигается, и Олуванде делает мысленную пометку вернуться к этому моменту, потому что Эд совершенно определенно что-то недоговаривает. — Именно там мы и составили план побега. — А каков был план? — уточняет Олуванде. — Эм, довольно простой. Я позаботился о большинстве деталей — у Стида была верхняя койка, поэтому я решил, что его с большей вероятностью не заметят, если кто-нибудь заглянет. Я пошел за лодкой и припугнул немножко одного из охранников, чтобы он разбудил Стида в нужное время, и тогда Стид… — Голос Эда дрожит, и он переводит взгляд на стену, шмыгая носом. — Стид должен был встретиться со мной на причале. — Хорошо, — медленно говорит Люциус. — Это то, что должно было произойти, а что произошло на самом деле? Эд пожимает плечами с напускной небрежностью. — Ну, когда солнце начало всходить, я понял, что он не придет, поэтому сел в лодку и поплыл на «Месть». Нахмурившись, Олуванде смотрит на Люциуса, который встречает его взгляд с таким же замешательством в глазах. — Значит, — говорит Олуванде, — он просто... не появился? И ты не пошел его искать? Эд усмехается. — Он же явно передумал и решил действовать без меня. Мы уже знаем, что он именно так и поступил, — добавляет Эд, и, да, теперь в его тоне явственно можно услышать оборонительную позицию. — Так что я это не надумал. Он вернулся к своей жене, детям и своим деньгам. — От которых затем отказался, — замечает Олуванде. — Не-а, пока еще нет, — говорит Люциус и протягивает руку в сторону Олуванде, чтобы остановить его. — Давай не будем забегать вперед. Этот охранник, которого ты припугнул, ты уверен в том, что он действительно разбудил Стида? — Ну, если он этого и не сделал, то, должно быть, только потому, что Стида там уже не было. — Эд хмурится. — А что? — Я имею в виду, — снова пытается Люциус, — Ты не думаешь, что, возможно, вся эта история была просто недоразумением, потому что охранник струсил и не разбудил Стида? — Я так не думаю, потому что Стид сказал мне, — говорит Эд, и теперь его голос переходит в низкий, угрожающий тон, который у Олуванде ассоциируется с Черной Бородой, а не с Эдом, — что он запаниковал и пошел домой к Мэри. Он ушел по собственному желанию. — Тогда похоже на то, да, — соглашается Олуванде, а затем качает головой. — Но туфли. — Эти чертовы туфли, — с сожалением соглашается Люциус. Эд смотрит то на одного, то на другого, на лице гримаса недоумения. — Почему, черт возьми, вы так одержимы какими-то туфлями? — Потому что, — говорит Люциус с торжествующим видом, — на нем не было обуви. — Он был босиком? — тупо переспрашивает Эд. — Он попросил в Академии каперов одеяло, которое бы не царапалось, а потом босым вернулся домой? — Боже, именно, — тихо стонет Люциус, прижимая основание ладони ко лбу. — Вот почему мы в таком недоумении! — заканчивает Олуванде с удовлетворением. — Подожди, — говорит Эд и снова хмурится. (Хмурые взгляды сменяют друг друга, как отмечает про себя Олуванде. Он задается вопросом, связано ли это как-то с самим расследованием или же Эд просто пытается придать своему лицу выражение, которое: 1) не является злым; 2) изображает, что он не злится.) — Академия каперов находилась в Коув-Бэй — это примерно настолько далеко от Бриджтауна, насколько возможно, без скачков через чертов океан. Он, что ли, лошадь купил, или… нет, у него же не было денег… так как же он добрался до Бриджтауна? — О, — откликается Олуванде, осознав довольно важную деталь, о которой они, возможно, забыли упомянуть. — Мы полагаем, что он… шел пешком? Эд тупо смотрит на него. — Это на другой стороне острова. — Одна из вещей, которую сообщил нам Даг, — встревает Люциус, — и одна из причин, по которой мы пытаемся выяснить, что же там на самом деле произошло, заключается в том, что ноги Стида были изрезаны… в кровь к тому времени, как он пришел домой. Медленно покачивая головой, Эд произносит: — Но, это… бессмысленно. Там как минимум целый день идти пешком… — Ночь, — рассеянно поправляет Люциус, а затем замечает, как Эд и Олуванде смотрят на него. — Стид вернулся посреди бранча, и эта картина называлась «С утра той вдовы», помнишь? «С утра» то есть «в начале дня», а не «С утратой» в смысле «с потерей», что, вероятно, было каламбуром, как я теперь понимаю. — Картина? — переспрашивает Эд. Вот дерьмо. Олуванде замечает паническое выражение на лице Люциуса и понимает, что тот не собирался упоминать Мэри. — Ох, послушай, Эд, — медленно говорит Олуванде, — Если тебе нужно, э… как ты выразился раньше? Сделать перерыв, когда услышишь об этом, просто скажи, ладно? Дело в том, что Даг вез картины Мэри, потому что он был ее учителем рисования до того, как они поженились. Эд закрывает глаза и откидывает голову назад, как будто кто-то брызнул ему в лицо водой. — Поженились? Люциус нарочито устало пожимает плечами, даже скорее локтями, чем плечами, по мнению Олуванде. — Да, они женаты, — говорит Олуванде. — Похоже, что они с Мэри уже были в отношениях раньше, а затем, когда Стид инсценировал свою смерть — в чем они помогли, чего бы это им ни стоило, — оформили все официально. На этот раз Эд отпрянул назад так, словно не брызги воды, а целый ушат выплеснули ему в лицо. — Стид, черт возьми, инсценировал свою смерть? — ...ох, ты не слышал об этом? — говорит Люциус, видя как у Эда задергался глаз. — Но он же представляется! — Да, это выглядит странно, — соглашается Олуванде. — Собственным именем! — продолжает Эд. Люциус кивает. — Точно. — Но это не имеет никакого смысла! — напряжение Эда переходит почти в лихорадочную стадию. — Что бы вы ни говорили о его навыках, но он целиком отдается делу, так какого же черта он ведет себя настолько небрежно, разрушая собственную легенду? Люциус и Олуванде переглядываются. — М-м-м, да, и это тоже, — отвечает Люциус через секунду. — Определенно, это так же важно, как и все остальное. Эд выдыхает, закрывая лицо руками. — Блин, я даже не могу уследить за всем этим дерьмом. Так инсценировка смерти была после Академии каперов? — Да, и похоже, что Мэри ему помогала, — говорит Олуванде и радуется, что имя бывшей жены Стида не заставило Эда даже вздрогнуть. — Стид никогда не говорил. — Эд качает головой, в его взгляде появляется потерянное выражение. — Он даже ничего не сказал… — Может быть, он думал, что потребуется слишком многое объяснять? — предполагает Люциус. — Или пасовал перед сложностью инсценировки? Похоже, в ней участвовали карета, пианино и камышовый кот. — Звучит чертовски круто, но я понятия не имею, о чем ты говоришь, — отзывается Эд. Тут дверь в комнату открывается, и Люциус подпрыгивает от неожиданности, хотя в дверном проеме стоят лишь Джим и Арчи — оба замирают, как только замечают, что Эд находится в их каюте. — О, — только и может произнести Олуванде, внезапно осознав тот факт, что он сидит в замкнутом помещении с печально известным своей нестабильностью Люциусом и недавним мучителем… по сути, каждого из них. — Привет, ребята. Одна из рук Джим исчезает за спиной в движении, которое, как понимает Олуванде, означает выхватывание кинжала. — Вы что-то… замышляете? — спрашивает Джим, сузив глаза. — Э-э, — говорит Эд, переводя взгляд на остальных. — Вы хотите, чтобы я ушел? Да? — Мы ничего не замышляем, — быстро встревает Олуванде. — Мы разгадываем таинственное происшествие! — добавляет Люциус, и Олуванде вежливо игнорирует тот факт, что руки Люциуса все еще трясутся от последствий испуга. — Какое, нахер, происшествие? — Арчи вытягивает шею, чтобы получше рассмотреть происходящее из-за плеча Джим. — Кто-то умер, что ли? — Нет! — говорит Олуванде, умиротворяюще поднимая руки вверх. — Мы просто... когда этот парень, Даг, был здесь, у нас возникло несколько вопросов о том, что произошло, когда капитан вернулся к своей семье, поэтому мы просто пытаемся, знаете, прояснить ситуацию. Джим делает такое лицо, будто тут пахнет какой-то гнилью. — И за каким хреном вам это? — Из-за ног! — говорит Люциус, что, на удивление, ничего не проясняет Джим. — А если серьезно, — встревает Эд и показывает пальцем в сторону двери, стараясь держать руку ненавязчиво поближе к груди, чтобы она не производила слишком угрожающего впечатления. — Вы хотите, чтобы я ушел? Я понимаю, что своим присутствием могу способствовать созданию атмосферы, которая не позволяет… — Черт возьми, просто иди давай! — огрызается Джим. — Знаешь, мы могли бы помочь, — говорит Арчи и берет Джим за плечи, чтобы осторожно вывести из дверного проема. — Да, извини, сейчас пойду, — отвечает Эд, проскальзывая мимо них. — Вы могли бы войти, для начала, — замечает Люциус, приглашая их внутрь. Джим и Арчи заходят с осторожностью, словно ожидая, что из-за любого угла на них может выскочить бешеный горностай. Но главное, что они все же устраиваются на кровати, прислонившись спиной к стене. — Хорошо, представь себе, — говорит Люциус, поднимая руки вверх, как будто указывая на невидимый экран. — Бриджтаун, Барбадос. Тихое утро. Птицы щебечут в мирном жилом квартале. Единственные другие звуки, доносящиеся до нас, — это шелест пальм и тихий гул житейских разговоров. Группа вдов собралась в гостиной дома вдовы Боннет на поддерживающий бранч. Я так и вижу этот чай, закуски на столе, может быть, немного выпечки… — Это действительно необходимо? — спрашивает Олуванде, нахмурившись. — Но утренняя тишина нарушается, — продолжает Люциус, совершенно игнорируя Олуванде, — когда внезапно дверь в поместье распахивается и врывается сам Стид Боннет, которого все считали мертвым! Джим вздыхает, закатывая глаза. Но Люциус продолжает: — Он вваливается в дом, весь в кровище… — Мы не знаем, был он окровавлен целиком или нет, — перебивает Олуванде. — …частично в кровище, — поправляет себя Люциус, пристально глядя на Олуванде, — оставляя кровавые следы босых ног в коридоре, и падает на колени, задыхаясь сквозь слезы. Олуванде сжимает переносицу. — Ты приукрашиваешь произошедшее, братан, но ладно. — Да, кровавые следы действительно были излишни, — соглашается Арчи, скрещивая руки на груди. — О нет, эта часть как раз реальна, — отвечает ей Олуванде. Джим хмурится, и даже рот Арчи кривится в недоверии. — Мы говорим о Стиде? — уточняет Джим. — Ага, — подтверждает Люциус. — Стиде Боннете, — повторяет Джим. — Нашем капитане Стид Боннете, который… — Что бы вы ни собирались сказать, ответ — да, — говорит Люциус. — Видите? Вот почему мы, черт возьми, сбиты с толку! — И это было до того, как мы все вместе жили у Испанки Джеки и его стандарты упали ниже плинтуса, — добавляет Олуванде. — В том смысле, что, — говорит Арчи, — я понимаю, что знаю его совсем недолго, не так, как все вы, но босой и окровавленный — на него это совсем не похоже. — И, — добавляет Олуванде, торжествующе указывая на Арчи, — он ни разу даже не пожаловался на это. Он не превратил все в историю о том, каким крутым он себя считает, не упомянул, что сделал нечто, чего не хотел делать, — мы даже не подозревали об этом, пока Даг не рассказал нам, потому что Мэри нарисовала это на картине. — Кроме того, Даг и Мэри, судя по всему, поженились. — Люциус пожимает плечами. — Я не думаю, что это оказало влияние на ноги Стида, я просто считаю, что это интересный контекст, учитывая, как мило Стид общался с Дагом при встрече. — Поженились, — задумчиво произносит Эд из-за двери, и от внезапности даже Олуванде слегка вздрагивает, хотя это мелочи по сравнению с тем, как заорали все остальные. Вероятнее всего, так произошло, из-за того, Эд держит в руках ножи: столько чертовых ножей, сколько он может унести в обеих руках, прижав к груди, чтобы ни один из них не выпал. И кроме того, гребаный кошачий колокольчик не работает. — Вы же не думаете, что Стид вернулся на корабль только потому, что… ну, знаете, — говорит Эд, и создается впечатление, будто он внезапно превратился в маленького щенка с большими, широко раскрытыми глазами. — Потому что у него не получилось с Мэри? — Все звучало совсем не так, — говорит Люциус, хотя и прижимает руку к груди, как будто пытается вручную замедлить темп сердцебиения. — Даг сказал, что Стид был очень грустным все время, пока жил дома? — Ножи! — произносит Джим сдавленным голосом и указывает на — Олуванде не может не заметить, что делается это кинжалом, что, возможно, выглядит несколько лицемерно — на Эда. — Что? — переспрашивает Эд и внезапно понимает что в его руках полно ножей. — О, да, да. Вот черт, я только теперь понял, как это, должно быть, выглядит. Э, вот, может кто-нибудь взять?.. — Он поворачивается спиной к сидящем в каюте, и становится видно, что по непонятной причине за ремень, удерживающий мешок на месте, засунут целый павлиний хвост из листов бумаги. (Ремень, кстати, новый. Олуванде, слава богу, при этом не присутствовал, но уже было несколько досадных случаев расхождения швов.) — Я тут подумал, что, поскольку все становится настолько сложным, — говорит Эд, вытягивая шею, чтобы взглянуть через плечо, — может быть, нам стоит записать некоторые важные фрагменты, а затем прикрепить листы к стене ножами? — На самом деле не такая уж и ужасная идея, — говорит Люциус и бросается вперед, чтобы выхватить бумагу. — Чертовски много усилий ради чего-то, что в конечном итоге не имеет абсолютно никакого значения, — произносит Джим сквозь стиснутые зубы. — Ну ладно, тогда, Джим, раз уж ты знаешь всё обо всём, — парирует Люциус, поворачиваясь, обмахивая себя листами бумаги, словно веером, — как ты думаешь, почему у Стида все ноги были изрезаны? — Может быть, он потерял свои гребаные туфли! — отвечает Джим, вскидывая руки вверх. — Кому какое дело! — Мне есть до этого дело, — говорит Эд. — Меня это тоже волнует, — признается Олуванде. — Поразительно, кажется, и меня, — добавляет Люциус. — В том смысле, — добавляет Эд, скрещивая руки на животе, — что, возможно, не мне об этом говорить, но было бы неплохо обсудить что-то, что, по большому счету, вроде как неважно? Потому что у нас есть настоящие проблемы, вот только… — Проблемы — это мягко сказано, — бормочет Арчи, подрезая кутикулу кинжалом, о наличии которого Олуванде даже не подозревал. — И правда, — легко соглашается Эд, — но нам всем приходится общаться друг с другом в повседневной жизни, так что, может быть, что-то нейтральное и не связанное с ненасилием может оказаться… конструктивным? — Может, для начала ты хотя бы опустишь ножи, Эд? — предлагает Люциус, и Эд с удивлением смотрит на охапку ножей в своих руках. — О, черт, да, верно, — говорит он, осторожно подходит к одному из приставных столиков и позволяет ножам соскользнуть с его рук. — Извините, — добавляет он. — Ладно, но, слушай, если ты так сильно хочешь знать, что там произошло, почему бы тебе просто не спросить его самого? — спрашивает Джим. Олуванде, Люциус и Эд долго переглядываются, но в конце концов Олуванде произносит: — Потому что так, типа, веселее? — Разговор убьет всю таинственность, — соглашается Люциус. — Ты же, — и здесь Джим яростно указывает на Эда, — со Стидом постоянно, черт возьми, треплешься! Каждый раз, когда я вижу одного из вас, другой тут как тут, и вы постоянно гоняетесь друг за другом, или болтаете о погоде, или развлекаетесь с этим дурацким кошачьим колокольчиком. Ты думаешь, мы поверим, что за все бесконечные часы, проведенные вместе, эта тема ни разу не всплыла в разговорах? Эд сжимает губы и кивает. — Ага. И поэтому все так странно. Олуванде внимательно следит за выражением лица Джим, которое изучил достаточно хорошо, чтобы определить момент, когда раздражение и недоверие сменяется неохотным любопытством. — Во время нашего первого рейда в него попал осколок, и он назвал это своей «первой из многих тяжелых боевых ран за неделю», — произносит Джим. — Именно, — отмечает Люциус. — А когда Иззи пришпилил его к мачте в той дуэли, Стид потом заставил всех нас расписаться на его бинтах, — добавляет Олуванде. — Хотя почти никто из нас не умеет ни читать, ни писать. — Кроме того, тот факт, что я уже слышала обе истории, вероятно, о чем-то говорит, — встревает Арчи. — Потому что я не присутствовала ни в одном из этих случаев, но он заставил меня посмотреть, куда именно ему угодил тот осколок, хотя там не было даже шрама. — Когда с ним случается дерьмо, — говорит Олуванде, — он рассказывает об этом всем, понимаешь? — Ну, не всегда, — пожимает плечами Эд, и все оборачиваются, чтобы посмотреть на него. — Каждый раз, когда он рассказывает о том, как мы встретились, он лишь говорит, что его ранили в живот, а я спас ему жизнь. Хотя на самом деле тогда произошло значительно больше событий, вот и все. — Сорян, его что, ранили в чертову кишку? — спрашивает Арчи, наклоняясь вперед на кровати. — Я никогда об этом не слышала. — Думаю, это потому что та история его сильно расстроила, — вслух размышляет Люциус. — Потому что означала его полный крах в качестве капитана, что-то в этом роде. — Что ж, значит, он, скорее всего, расстроен из-за того, что заставило его покинуть Академию каперов без обуви, — говорит Олуванде и пожимает плечами. — Что, вероятно, может быть просто связано с тем, что он оставил Эда, верно? — Нет, об этом мы как раз говорили, — возражает Эд. — Не очень много, но все же. — Однако вся та ночь исчезла в никуда, — говорит Люциус, качая головой. — Последний раз Эд видел его в Академии каперов, и следующее, о чем известно всем нам, — это его появление в его прежнем доме. — Насколько далеко он от Академии? — спрашивает Арчи, привлекая к себе всеобщее внимание. — Ну, в том смысле, что, если они находятся всего в трех футах друг от друга, то значит причина того, что он перемещался между ними без обуви, в чем-то другом, верно? — На противоположной стороне Барбадоса, — отвечает Эд. — Из Коув-Бэй в Бриджтаун. Арчи присвистывает. — Да, короткой прогулкой это не назвать. — К тому же он не умеет быстро ходить, — соглашается Эд. — Значит, он, должно быть, шел пешком большую часть ночи. — Ладно, ладно, подожди. — Джим вылезает из кровати и начинает расхаживать по каюте. — Нам нужно сделать все правильно. Если мы пытаемся выяснить, что произошло, нам нужно зафиксировать то, что мы уже знаем. Люциус, у тебя есть чем писать? — Да, конечно, — говорит Люциус и вытаскивает карандаш из кармана. — Зачем? — Потому что, если мы собираемся разобраться во всем… — Джим берет лист бумаги, подбрасывает его в воздух, хватает нож, и прежде, чем мозг Олуванде успел обработать произошедшее, бросает его, прикрепляя лист к пустой стене. — Нам надо воссоздать временную шкалу.***
Час спустя Олуванде с уверенностью может сказать, что самое лучшее в этой временной шкале то, что она выявляет все скрытые стороны происшествия. Они начинают с последнего взаимодействия Эда и Стида в Академии каперов, что заставляет Джим задаваться вопросом, как они вообще попали в Академию, это, в свою очередь, вынуждает Люциуса рассказывать историю о нападении англичан и о том, как Иззи продал их британскому флоту, что является новостью для Джим, хотя, как, черт возьми, эта тема не всплыла раньше за все то время, что они плавали под флагом Черной Бороды, Олуванде понятия не имеет. — Ну, тогда прикрепи это сюда! — говорит Джим, хватая с прикроватного столика еще один листок бумаги и что-то записывая на нем. Олуванде предполагает, что там написано что-то вроде: «Иззи вступает в сговор с Испанкой Джеки и англичанами». — А почему англичане вообще охотились за Стидом? — спрашивает Арчи. — Им скорее следовало ловить Черную Бороду. — Незадолго до этого Стид убил капитана английского флота, — говорит Олуванде, и на лице Эда появляется хмурый взгляд. — Подожди, он что, действительно это сделал? Я думал, тот парень просто какой-то придурок. Из-за этого им приходится надставить временную шкалу, чтобы охватить все то дерьмо, которое произошло до того события, которое их волнует. — Хорошо, значит вот тут появился этот парень, капитан Бадминтон, — говорит Люциус, указывая пальцем на верхний лист бумаги (они начали рвать листы на более мелкие кусочки, чтобы все зафиксировать). — Он заставляет Стида пригласить его на корабль, а потом делает все возможное, чтобы Стид почувствовал себя очень неуютно: хвастался всякими дерьмовыми штуками, которые он проделывал над Стидом, пока они вместе учились в закрытой школе… — Погоди, чего? — восклицает Эд. — Он был типичным хулиганом, ага, давай, продолжай, — говорит Олуванде, махнув рукой Люциусу. — Да, он бросал в Стида камни и как-то заставил поцеловать лошадь французским поцелуем, в общем, это было плохо, — соглашается Люциус, но переходит к следующему событию на временной шкале. — Значит, Стид пытается оглушить капитана, капитан падает на свою собственную саблю лицом вперед, мы берем заложников и так далее… — У Стида был небольшой срыв на этот счет, после того, как мы сели на мель, — добавляет Олуванде, стараясь не закатывать глаза. — Если бы я получал пятак за каждый раз, когда у Стида случался небольшой срыв, клянусь Богом… — говорит Люциус, но Эд лишь хмурится. — Из-за чего был срыв? Потому что он знал того парня? — Думаю, потому что это был первый раз, когда он кого-то убил, — говорит Олуванде, пожимая плечами. — И он пытался, типа, с этим свыкнуться. Эд открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но Люциус складывает ладонь, словно просит его помолчать. — Нет, сначала мы закончим эту временную шкалу, даже если она нас убьет, ясно? Значит так, небольшая авария, потом заложники, продажа заложников испанцам, мы встречаем Черную Бороду, идем дальше… — И теперь Люциус переходит на вторую строчку, которая ранее была корневой линией. — Иззи выгоняют с корабля, и он отправляется к англичанам, где он сдает Стида в обмен на свободу Черной Бороды. Арчи издает неуверенное мычание. — Но ведь Черная Борода, должно быть, убил кучу английских капитанов, верно? Так почему же англичане согласились тебя отпустить? — Адмирал был братом того капитана, — говорит Люциус, вздрагивая. — Так что дело обрело личный оборот. — Подожди, откуда ты это знаешь? — спрашивает Эд, скрещивая руки на груди. — Ну, у них одна фамилия, — отмечает Олуванде. — И кроме того, они были близнецами, — добавляет Люциус. — То есть абсолютно одинаковые, за исключением прически и ранга. И характера, я думаю. Конечно, они оба были ужасными, но это разный тип ужаса. — В общем, этот парень, — медленно говорит Джим, постукивая карандашом по соответствующему квадрату на стене, — специально разыскивает Стида и, войдя в сговор, с пресловутым пиратом с целью его поймать, полностью соглашается с тем, что Стид подписывает Акт милости, становясь капером, и таким образом избегает любых последствий за убийство его родного гребаного брата? — О нет, его это совсем не устроило, — отзывается Эд, состроив рожицу. — Он совершенно обезумел. — Даже смотреть на это было почти невыносимо, — соглашается Олуванде. А Люциус ухмыляется. — В том-то и дело, что почти. — Он шипел и брызгал слюной, в итоге собственные офицеры его и скрутили, — добавляет Эд, посмеиваясь. — И после этого Стид возвращается к своей прежней жизни, где его легко можно обнаружить и сразу опознать, — неумолимо продолжает Джим. — После того, как он совершил громкий побег из Академии каперов… — Ну погоди, — говорит Олуванде. — Мы же не знаем, был ли он громким. — Черная Борода подался в каперы и потом сбежал? — произносит Арчи, вскидывая брови. — Будь уверен, что крики об этом происшествии, черт возьми, были слышны по всей округе, приятель. Именно поэтому я вообще присоединилась к его команде — очень уж круто все это звучало. — Должен согласиться, — медленно говорит Люциус, задумчиво глядя на хронологию событий, — что если бы адмирал Бадминтон услышал, что Стид вернулся домой, я не могу себе представить, чтобы он, ну, знаете ли, не предпринял бы чего-нибудь по такому поводу. — Значит, именно поэтому Стид инсценировал свою смерть? — размышляет Арчи. — Чтобы сбить адмирала со следа? — Это объясняет, почему он продолжал представляться своим собственным именем у Испанки Джеки, — пожимает плечами Олуванде. — Там не совсем то место, которое передает данные английскому флоту. — Странно, но я никогда не видел плакатов о розыске Стида, — произносит Люциус. — В том смысле, что о Черной Бороде — да, повсюду, но не… — А на плакатах написано, что мы сбежали вместе? — внезапно спрашивает Эд, и когда Олуванде смотрит на него, то замечает, как напряжены и сгорблены его плечи. — То есть мы же исчезли одновременно, и единственными, кто знал, что мы не сбежали вместе, хотя должны были, это, ну, я и он сам. — Значит, остальные именно так бы и предположили? — уточняет Арчи. — Ну те, кто был в каюте, когда мы подписали соглашение, вероятно, так и подумали бы, да, — бормочет Эд, отводя глаза в сторону. — Я могу понять, как у них сложилось впечатление, что я никуда не уйду без… без того, чтобы дать ему возможность пойти со мной. Это настолько мучительно личная информация о Черной Бороде, что Олуванде решает просто ее проигнорировать. — На плакате, который был у Стида, ничего подобного не было, — говорит Люциус. — Там перечислялась целая куча других вещей, пункт за пунктом. Но я не помню, чтобы видел там что-то о побеге. — У Стида был плакат о розыске? — нахмурившись, спрашивает Джим. — Он пытался по нему вычислить, где находится Черная Борода, — говорит Олуванде. — Следя за географией преступлений или что-то в этом роде. Эд теперь выглядит очень растроганным. — Возможно, был другой плакат о розыске, — замечает Арчи. — Клянусь, я однажды видела один. — Ой, Арчи, — говорит Люциус с теплой улыбкой, — никогда не думал, что ты умеешь читать. — О, я и не умею, — говорит Арчи. — Я просто заставила кое-кого прочитать мне самые пикантные моменты. — Иззи их коллекционировал, — сообщает Эд. — Я имею в виду плакаты. Ради отслеживания того, кто что сказал. Тишина застилает комнату, словно туман. — Я, э-э, — произносит Эд через минуту. — Наверное, мне не следует… разговаривать с ним. Если мы решим к нему обратиться. Люциус говорит очень тихо себе под нос: — У-у-у-у-у-у-у, мальчик. — Да ну вас к черту, я пойду, — говорит Джим, швыряя карандаш Люциусу, который взвизгнув, все же его ловит. — Кто хочет пойти со мной? — Честно говоря, звук его голоса до сих пор заставляет меня вспомнить, как он кричал, когда мы резали его ногу, — говорит Арчи, небрежно пожимая плечами. — Так что, думаю, я откажусь. — Я пойду, — отрывисто говорит Олуванде. — Если… если хочешь. — Я совершенно точно видел, как ты с ним разговаривала, — замечает Люциус. — Разумеется, — соглашается Арчи. — Но это не значит, что я не буду избегать его, если могу. Кроме того, мне интересно посмотреть, сможем ли мы выяснить, что произошло, прежде чем они вернутся. — Тогда ладно, — отзывается Джим и толкает Олуванде в плечо костяшками пальцев. — Значит, только ты да я. Это не так. Хотя раньше было, но это еще одна сложная вещь, о которой невозможно поговорить, поэтому Олуванде откладывает ее в сторону и следует за Джим.***
Иззи они находят в трюме, где Малютка Джон учит его вязать. Судя по тому, насколько запутана красная масса пряжи в руках Иззи — честно говоря, больше похожая на связку кишок, намотанных на две спицы, — дела идут не очень хорошо. — Ух ты, это выглядит… потрясающе, — говорит Олуванде, но даже он понимает, насколько чертовски фальшиво звучат слова, только что слетевшие с его губ. Скорее всего потому, что он лжет. — Ой, иди на хер, — говорит Иззи, но удивительным образом это звучит дружелюбно. — Тебе надо обернуть пряжу вокруг спицы, — тем временем говорит Малютка Джон Иззи и демонстрирует, как это делается, на своем творческом проекте. — Не имею ни малейшего представления, какого хрена ты сказал, что это расслабляет, — говорит Иззи, качая головой, глядя на беспорядочные нити в собственных руках. — Ну, ты выглядишь довольно расслабленным, — замечает Джим. — Слушь, мы хотели тебя кое о чем спросить. — Конечно, почему бы и нет, — отвечает Иззи, все еще сосредоточив внимание на спицах. — У тебя сохранились плакаты о розыске Черной Бороды, описывающие все его кошмарные преступления? Руки Иззи замирают, и Олуванде внезапно понимает, что это была совершенно ужасная идея. Это молчание не нового типа Иззи, а пережиток старого Иззи; того, который не просто стоял рядом с Черной Бородой в эпицентре злодеяний, но и поощрял их. Но затем Иззи прерывисто вздыхает и расслабляет плечи. — Да, пожалуй, где-то есть, — говорит он, и его пристальное внимание к вязанию становится, откровенно говоря, подозрительным. — Он... э-э... Он спросил обо мне? То есть спросил о них? — быстро поправляет он сам себя, но сказанного не воротишь. — Он считает, что ты не хочешь с ним разговаривать, — встревает Олуванде. — Полагаю, что из-за всей этой истории с ногой. — О, значит, это я не хочу с ним разговаривать, — откликается Иззи, закатив глаза. — Ну разумеется, да, я уверен, именно так он и сказал, гребаный трус. — Но, может быть, — упрямо продолжает Олуванде, — если ты нам поможешь, мы все вместе сможем разрешить вопрос? — Какой вопрос? — уточняет Малютка Джон, глядя на Олуванде. — Что вы там решаете? Джим вздыхает: — Мы все окончательно свихнулись и поэтому весьма тщательно расследуем, что делал Стид в течение примерно восьми часов одной далекой ночью на Барбадосе. Услышанное заставляет Иззи полностью оторваться от вязания. — Черт возьми, почему? — Не знаю, — говорит Джим, пожимая плечами. — Потому что там что-то с ногами? Это сообщение, в свою очередь, привлекает внимание Малютки Джона. — Чего-чего, извините? — У него не было обуви, — поясняет Олуванде, прежде чем Джим успевает добавить что-то еще. — Когда он вернулся домой после после того, как ушел от Эда. Хотя идти пешком там очень долго. — Кроме того, он инсценировал собственную смерть, — добавляет Джим. — Я думаю, что мы как-то недостаточно заострили на этом внимание, а это ведь тоже очень странно. Теперь и Иззи, и Малютка Джон смотрят на них во все глаза. — Чего? — восклицает Иззи. — Так, у тебя есть плакаты о розыске или нет? — спрашивает Джим. — Мы пытаемся выяснить, мог ли английский адмирал знать, что Стид сбежал из Академии каперов. Иззи вздыхает и поднимается на ноги — на ногу? на ногу и деревянную ногу? — со стоном. — Ладно, ладно, — бормочет он и подходит к одной из полок в трюме. — Вот. Они мне все равно больше не нужны. И Черной Бороде совершенно определенно тоже, — добавляет он с горечью. — Если вообще когда-то требовались. — ...верно, — говорит Олуванде, пока Джим берет бумаги, которые протягивает Иззи, и начинает их просматривать. — Как вообще у тебя дела, Иззи? Я только сейчас понял, что на самом деле еще толком не спрашивал об этом. — Нормально, — Иззи отвечает тоном, не терпящим возражений, но Олуванде смотрит мимо него и видит, как Малютка Джон покачивает головой и говорит одними губами: «Не фонтан!» Тем временем Джим замирает. Потом хмурится. Потом следящий за текстом палец останавливается возле одного из пунктов. — Иззи, — произносит Джим несколько сдавленным голосом. — Сколько побегов, по твоим подсчетам, совершил Черная Борода за эти годы? Иззи просматривает список. — Те, что англичане сочли бы преступлением? Только один. Все остальные были совершены в бою. — Значит, только из Академии каперов? — Да, тот самый. — Черт возьми, черт возьми, — произносит Джим и комкает лист бумаги. — Он лгал нам все это чертово время… Олуванде следует за Джим обратно в каюту. — Подожди, что ты… — Что вообще происходит? — интересуется Малютка Джон, спеша следом, и да, Иззи тоже идет за ним. Джим распахивает дверь каюты, размахивая смятым плакатом. — Боже, прекрати так делать! — вскрикивает Люциус, опираясь на стену для обретения устойчивости. — Ну, Черная Борода, — выпаливает Джим, пересекая комнату, чтобы оказаться в личном пространстве Эда. — Когда именно ты собирался сказать, что солгал нам о тайминге, а? Глаза Эда буквально сходятся на переносице, чтобы разглядеть бумагу, которую Джим сует ему в лицо. — Подожди, чего? Джим отходит назад, указывая на шкалу времени на стене. — Ты сказал, — произносит Джим дрожащим голосом, — что оставил Стида в Академии, взял лодку и потом провел на пристани всю ночь. — Ну да, — отвечает Эд. — Потому что так оно и было? — Верно, — говорит Джим и молниеносно хватает нож, чтобы прикрепить плакат о розыске к длинному интервалу, отражающему события того вечера. — Так когда ты там успел укокошить гребаного адмирала? — Ох, черт, — тихо бормочет Арчи. — О каком адмирале идет речь? — уточняет Малютка Джон, просовывая голову в дверной проем. — Об адмирале Чонси Бадминтоне, — объявляет Джим, тыча пальцем в плакат. — Чье убийство Черная Борода совершил, цитирую: «в ходе побега из-под стражи англичан». — Что за херня? — произносит Эд и наклоняется, чтобы взглянуть на плакат. — Разве это не тот самый адмирал, который… — Искал Боннета, — заканчивает Иззи с порога, и Эд резко поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. Иззи скрещивает руки на груди и смотрит куда угодно, только не на Эда. — Он отдал бы все, чтобы заполучить Боннета. Вот почему он работал со мной и с Джеки, чтобы поймать его. — В этом была замешана Испанка Джеки? — ошеломленно спрашивает Олуванде. — Но она, черт возьми, держала нас у себя в течение примерно двух месяцев и ничего об этом не сказала! — Ну, наверное как раз потому, что она была в этом замешана, — бормочет Арчи. — Боннет убил его брата, — продолжает Иззи. — Ему об этом рассказал один из выживших, и эта версия соответствовала тому, что нам рассказал тот офицер из пленников, которого мы заполучили. — Иззи пожимает плечами. — Если той ночью адмирал Бадминтон был убит и это сделал не Черная Борода... возможно, Боннет решил закончить то, что начал ранее. Убрал с дороги обоих близнецов. — Ну, — задумчиво говорит Люциус, — эта гипотеза имела бы смысл, если бы кто-нибудь из нас думал, что Стид способен на хладнокровное убийство… — Никогда не знаешь, что может сделать человек, оказавшийся на грани, — тихо отвечает Иззи. Он все еще не смотрит на Эда. — И, во-вторых, — продолжает Люциус, обращаясь к Иззи, — он не убивал того первого Бадминтона. Это был несчастный случай. Иззи закатывает глаза. — Его сабля пробила чертов череп. — Да, — отвечает Олуванде, морщась. — Я знаю, я видел. Но так произошло потому, что Бадминтон упал на собственную саблю. Поверьте, нам с Люциусом пришлось приложить усилия, чтобы убедить Стида сказать всем, что он сделал это специально, чтобы предотвратить бунт на корабле. — О да, мы бы совершенно точно взбунтовались, если бы знали, что это был несчастный случай, — легко соглашается Малютка Джон. — У него была настоящая паника, — добавляет Люциус. — Я, прям, видел как его душа покидает тело, это было неприятно. Эд хмурится, поворачивая голову к Люциусу, как змея, только что уловившая движение. — Как ты сказал? Люциус отмахивается от вопроса. — О, это просто такое выражение. — Нет, ты… — Эд словно бы моргает, витая в своих мыслях, хотя его взгляд прикован к стене сбоку от головы Люциуса. — Он… запаниковал. Эд подходит ближе к временной шкале, не обращая ни на кого внимания, и Джим быстро отходит без вопросов. Эд прикладывает указательный палец к одному из квадратов. — Этот парень, Чонси, хотел его смерти, — задумчиво говорит он и перемещает палец на квадрат в верхней строке. — Потому что он считал, что Стид убил его брата. Затем в ту ночь, когда Стид сбегает, — в первую же ночь, когда его перевели в Академию каперов, сбегает куда-то, где он находится не под охраной, где Чонси знает, как его найти… — палец Эда зависает над плакатом о розыске. — Я думаю, это был несчастный случай. — Он случайно убил адмирала? — спрашивает Джим, скептически приподняв брови. — Может быть, он сделал это специально, — замечает Иззи. — Или защищаясь. Он как-то говорил мне, что перестает себя контролировать, и его тело просто делает что-то само. — Он качает головой. — Я думал, это чушь, но... он все еще жив, значит, как-то так оно и происходит. — Нет, — отвечает Эд, качая головой, глядя на временную шкалу. — Потому что после этого он был… грустный. Нервный. Напал на Дага, напился. Он инсценировал свою смерть не для того, чтобы что-то скрыть, а потому, что ему требовалось какое-то завершение? Перезапуск? — Перерождение, — тихо предлагает Иззи. — Иногда это… это то, что действительно нужно. Начать жизнь сначала. Рука Эда сжимается в кулак, и тот с тяжелым стуком приземляется костяшкой среднего пальца на плакат о розыске. — Однако такого явления, как начать жизнь сначала, не существует. Всегда найдется кто-то, только и ждущий момента, чтобы поднять свою чертову голову. — Ну, — говорит Иззи, тяжело сглатывая. — Ну, может быть, иногда этому кому-то нужно время, чтобы приспособиться к новым обстоятельствам. Может быть, этот кто-то просто не знает, как двигаться вперед и брать с собой лишь то, что действительно важно, оставляя все остальное позади. — А может быть, некто другой , — произносит Эд, пристально глядя на плакат, и когда Олуванде оборачивается на Люциуса через плечо, то с облегчением видит, что тот сбит с толку так же, как и он, — просто хочет, чтобы ему, черт возьми, поверили на слово и поддержали, мужик. Возможно, этот некто воспринимает все чертовски лично, когда впервые в жизни действительно становится уязвимым перед кем-то, кому, как он думал, может доверять, но этот кто-то наносит удар в гребаную метафорическую спину… — Может быть, этому кому-то, — громко отвечает Иззи, — совершенно не понравилось, что его выбросили, как хренов мусор, как только появился новый и более интересный субъект, этот некто не задумывался об этом? Может быть, этот кто-то пытался помочь и не заслуживал, чтобы ему отстрелили чертову ногу! — Да… ну, да, ладно, возможно, этот некто все еще сожалеет об истории с ногой, — признается Эд, нервничая. — Но это не меняет того факта, что кое-кто угрожал убить этого некто за то, что он, и здесь я процитирую: «мямля в шелковом халате, тоскующий по своему парню», так что, может быть, этот кто-то подумает немного о той роли, которую сыграл в создании такой дерьмовой ситуации! — Но, черт возьми, нога! — повторяет Иззи, и его лицо начинает немного багроветь. — Бля, чувак! Некто уже извинился, так что нет совершенно никакой необходимости продолжать швырять ему это в лицо… — Э-э, нет, — перебивает Люциус, поднимая руку, чтобы вмешаться. — Этот некто другой на самом деле никогда и никому не сказал слов: «извините», и, по сути, использование выражения «сожаление о случившимся» по смыслу было ближе к тому, что этот некто другой лишь начал приближаться к признанию того, что некоторые вещи произошли. — Ох, черт, — говорит Арчи, ее глаза расширяются от осознания. — Они говорят о самих себе. — О, бога ради, — отвечает Эд Люциусу, — будто этот некто другой — единственный во всем мире, кто чертовски рано усвоил, что извинения — это проявление слабости, а слабость тебя убивает! И знаешь, кто научил его этому? Тот самый кто-то! — Но некто все еще может извиниться! — огрызается Люциус . — Что ж, отлично! Некто другой очень извиняется, окей?! — довольно громко, с учетом всех обстоятельств, выпаливает Эд. — Этот некто чертовски сожалеет о том, что отстрелил тебе ногу и что он отрезáл пальцы до этого, а также за психологические пытки и прочее дерьмо, но, знаешь, может быть, этот некто другой тоже хочет услышать хотя бы крохотное признание того, что тот кто-то повел себя с ним довольно дерьмово в момент особой уязвимости, когда в этом не было совершенно никакой необходимости! Иззи сердито выдыхает и переносит свой вес на дверной косяк в поисках дополнительной поддержки. Спустя секунду Эд наконец впервые поднимает глаза и встречается взглядом с Иззи. — Мне очень жаль, мужик, — говорит он. — Ты такого не заслужил. — Он откашливается и поворачивается к Арчи и Джим. — И никто из вас этого не заслужил, и у вас я тоже прошу прощения. — Он переводит взгляд на Малютку Джона и Олуванде. И вы извините за то, что выкинул вас на остров. — И за отмену шоу талантов? — напоминает Олуванде, до конца не уверенный в том, что это сойдет ему с рук. — И за отмену шоу талантов, — соглашается Эд. Он смотрит на Люциуса и пожимает плечами. — Но с тобой у нас все в порядке, верно? Потому что ты уже выбросил меня с корабля? — Нет, черт возьми, говори! — отвечает ему Люциус сквозь стиснутые зубы. — Хорошо, хорошо, да. Я… — Эд вздыхает. — Мне очень жаль. — Затем он смотрит вниз. — Я знаю, все было плохо, а я сделал только хуже. — Нарочно, — добавляет Джим недружелюбно. — Да, это было сделано специально, — соглашается Эд. — Думаю, я просто подумал, что, может быть, если дела пойдут совсем плохо, то в какой-то момент все просто достигнет дна, и тогда, по крайней мере, хуже не будет, так ведь? Когда ты падаешь в океан, то думаешь: эй, по крайней мере, если я опущусь на морское дно, то мне не придется мучиться от ложной надежды, потому что, в конце концов, я скоро умру, и все будет кончено. — Бля, как мрачно, — произносит Арчи, глядя на него. — Да, знаю, — говорит Эд, теребя ремень. — Но мне кажется нечестным, что я возложил все это на вас, когда это только моя проблема… — Все ли у нас здесь в порядке? — голова Стида внезапно появляется в проеме между Иззи и Малюткой Джоном. — Я услышал крики… о, у вас тут вечеринка? — Он замечает стену и моргает. — ... вечеринка с метанием ножей? — Короткий вопрос, капитан, — говорит Арчи, наклоняясь вперед, чтобы лучше рассмотреть Стида. — Вам когда-нибудь доводилось убивать английского адмирала? Каким бы ни было выражение лица Стида за секунду до этого, оно мгновенно исчезает вместе с румянцем. — Ты… что? — с трудом произносит он. — Да, понимаешь, Даг сказал кое-что этим двоим, — Арчи указывает на Олуванде и Люциуса, — и поэтому мы теперь все попытаемся понять, как, черт возьми, ты добрался из Академии каперов обратно в свой дом без обуви. — Ябеда, — шипит Люциус Арчи. — И почему ты инсценировал свою смерть, но никогда об этом не говорил, — добавляет Джим. — А кроме того, продолжаешь представляться своим собственным именем, хотя такой человек должен быть мертв. — Я, — начинает Стид, но голос его подводит. Он вновь оглядывает каюту. — Вы... все пытаетесь это понять? — Он смотрит на стену. — Создавая тщательный график моих действий и телодвижений за прошлый год — черт возьми, за целый год? Вместо того чтобы просто спросить меня? — Не хотел поднимать больную тему, — говорит Эд, глядя в пол. Пораженный Стид просто смотрит на него. — Ты имеешь в виду со мной, — говорит он в конце концов. — Потому что вы, очевидно, подняли этот вопрос между собой. — Не могу не заметить, что он до сих пор не ответил на вопрос, — говорит Малютка Джон, и Стид бросает на него взгляд выдающий его с головой. — Как я и предлагал, — громко вмешивается Иззи. — Возможно, он перестал себя контролировать. Боевые навыки взяли верх… — Нет, — отвечает Стид, и все головы в комнате поворачиваются к нему, как магниты. Сейчас в его выражении лица появилось что-то потерянное, как будто его лицо еле сдерживает потоки слез. Но он делает глубокий вдох и заходит в каюту, останавливаясь возле временной шкалы. — Чонси… он пришел посреди ночи. С пистолетом. Вывел меня в лес, и… — он выдыхает воздух, что можно было бы принять за попытку рассмеяться, если бы в этом не было столько боли. — Он споткнулся. — Он что, черт возьми? — переспрашивает Иззи. — Я знаю, — с сожалением говорит Стид. — Это глупо, но после всего этого он просто споткнулся. Пистолет все еще был в его руке, и его палец лежал на спусковом крючке, я полагаю, поэтому, хотя, падая, он и сумел поймать себя на одном локте, но просто… это заставило его выстрелить в самого себя. — Ох, какая мерзость, — бормочет Люциус, морща нос. — Ты никогда не говорил, — тихо говорит Эд. — Ну, у тебя полно своих проблем! — отвечает Стид. — И кроме того, разве не приятно просто быть такими, какими мы стали сейчас? Встретиться там, где все мы оказались, вместо того, чтобы все время оглядываться назад? Но Эд качает головой. — Ты несешь все это в себе, мужик. Ты хочешь встретить меня в том месте, в котором я оказался? Хорошо. Но не притворяйся, что ты был там, посередине, все это чертово время. Ты тоже оказался где-то, где тебя можно было бы встретить. — Ты через многое прошел, — произносит Стид почти в отчаянии. — Ты отказался от пиратства, своей жизни, своей бороды… Эд закатывает глаза. — Боже, опять эта чертова борода, серьезно… Но Стид уже берет себя в руки. — Да! Да, снова эта чертова борода, Эдвард, потому что ты любил свою бороду! Ты назвал себя в честь своей бороды, эта борода что-то значила для тебя, и тебе пришлось выбросить ее ради меня! Для меня, какого-то случайного придурка, который едва протянул достаточно долго, чтобы встретиться с тобой, в то время как за моей спиной стояла длинная очередь трупов более умных, сильных и во всех отношениях лучших людей, которые умерли из-за явного несчастья оказаться рядом со мной! Эд со вздохом закрывает лицо руками. — Это всего лишь борода, приятель… — Ой, черт возьми, это же синекдоха! — огрызается Люциус, а Эд и Стид оба поворачиваются и смотрят на него, как будто только сейчас вспомнили, что находятся в комнате наполненной другими людьми. — Что? — спрашивает Люциус. — Так оно и есть! Стид рассматривает бороду, как отражение личности Эда, поэтому Стид расстроен тем, что он воспринимает как отказ Эда от собственной личности ради Стида. И вот еще что, — добавляет Люциус, на этот раз обращаясь непосредственно к Стиду. — Ты не убиваешь людей волшебным образом, просто находясь рядом с ними. Это чушь. Тебя даже не было на корабле, когда Эд совершил большинство своих убийств. — Гм, — моргнув, произносит наконец Стид, глядя на Люциуса а затем и на всех остальных. — Эд, может, нам стоит... пойти обсудить все где-нибудь в другом месте? — Да, — говорит Эд, потирая затылок. — Да, это… наверное, да. Желательно, с глазу на глаз. Стид глубоко вздыхает и снова смотрит на шкалу времени. — М-да, — говорит он. — Да, определенно с глазу на глаз. Ах. — Он поворачивается ко всем остальным и смотрит в некоторой растерянности. — Ну, думаю, мы… увидимся позже. Стид и Эд проскальзывают мимо Малютки Джона и Иззи, а Иззи вздыхает и ударяется головой о дверной косяк. — Я ничего не понимаю. Что сейчас произошло? — говорит Малютка Джон, нахмурившись. — И почему вы все были так этим одержимы? — Что ж, позвольте мне объяснить, — говорит Люциус и занимает позицию перед временной шкалой. — Представьте себе: Бриджтаун, Барбадос. Тихий жилой квартал еще не знает, что вскоре его потрясет кровавое насилие. Стид Боннет, недавно вернувшийся из моря, бредет по улице, и те, кто знал его раньше, едва ли способны узнать его теперь. Прошлым вечером он прервал выставку живописных полотен своей жены, а сегодня он просто прогуливается. Пока, откуда ни возьмись, на него не выезжает карета… — Капитана сбила карета? — удивляется Малютка Джон. — И тут сверху на него падает рояль! — И как он до сих пор ходит? — недоумевает Малютка Джон. — И наконец, лесной кот съедает его труп! Малютка Джон скрещивает руки. — Ты просто смеешься надо мной. — А… но, — Люциус указывает на Малютку Джона, — всё это действительно случилось. Или, по крайней мере, все, кто находился там в тот момент, думали, что это произошло. Правда была сложнее, опаснее и мрачнее, чем кто-либо мог себе вообразить. — Отличная штука, чувак, — говорит Арчи, скрестив ноги на кровати. — Тебе следует записать это дерьмо. — Ох, мне нравится эта идея, — задумчиво произносит Люциус. — Я мог бы проиллюстрировать ее и все такое. — Как бы освещая расследование по мере его развития, — соглашается Арчи. — Кусочек за кусочком. — Как сериал, мне нравится, — отвечает Люциус, постукивая пальцами по губам. — Мы могли бы назвать это… хм… — Кусочки? — предлагает Арчи. — Почему бы и нет, пока мы можем называть это так, — отвечает Люциус и указывает на лист бумаги, который появился первым. — Чтобы понять, как мы дошли до сцены, где Стид Боннет инсценирует свою смерть, нам придется вернуться к началу… — Не могу поверить, что мне больше нечего делать, кроме как слушать эти бредни, — вздыхает Иззи. — Ой, заткнись, тебе это нравится, — говорит Малютка Джон и садится на пол рядом с кроватью. — Давай, ты можешь вязать, пока слушаешь, это будет полезно для наращивания мышечной памяти. Олуванде ловит взгляд Джим, и Джим кивает подбородком в сторону двери. Олуванде кивает в ответ и следует за ними. — Похоже, с меня уже довольно, а ты как? — спрашивает Джим. — Безусловно, — отвечает Олуванде, поправляя шапочку. — Но у меня такое ощущение, что у нас до сих пор нет ответов на некоторые вопросы. — А они нам нужны? — говорит Джим, и Олуванде следует за ними вверх по ступенькам на палубу. — Я думаю, что то, о чем сказал Стид, имело некоторый смысл, понимаешь? Иногда надо просто посмотреть, где ты находишься, и двигаться дальше. — Что, если это означает отказ от всего, что было прежде? — отзывается Олуванде, но не может заставить себя посмотреть на Джим; вместо этого он подходит к перилам и опирается на них, вглядываясь в море. Джим подходит к нему и наклоняется рядом, ударяя плечом в плечо Олуванде. — А что, если нет? Олуванде стряхивает немного опилок. — Думаю, я понимаю, почему Стид никогда об этом не говорил, — замечает он. — Трудно, когда все настолько сложно, понимаешь? — Да, я знаю, — говорит Джим и вздыхает. — Олу, послушай, я знаю, что мы о некоторых вещах еще не говорили… — Да, — медленно соглашается Олуванде. — Да, дела обстоят немного… — Хочешь поцеловаться? — прерывает его Джим — Думаешь, нам стоит поцеловаться? Олуванде мгновение просто смотрит. — Это… какой-то дикий способ выразить подобное словами, Джим. Джим морщится. — Нет, я знаю, я просто… мы целовались с Арчи. Больше, чем целовались. И я не хочу, чтобы ты чувствовал себя… — Я и не чувствую, — возражает Олуванде. — Все в порядке! — Мое отношение к тебе не изменилось, — продолжает Джим. — Все остальное — да, изменилось — черт возьми, все остальное так изменилось,.. но я все же хочу продолжать целоваться с Арчи, и если тебе это неприятно, то я не знаю… куда двигаться дальше. — Это не совсем традиционно, — замечает Олуванде. Джим одаривает его мимолетной улыбкой. — Можно сказать, неизведанные воды. Олуванде тоже морщится. — Я тоже целовался кое с кем. — Вот дерьмо, — восклицает Джим. — Серьезно? — Ну, вернее, она меня поцеловала, — поправляет себя Олуванде. — Значит, у нее хороший вкус, — отвечает Джим с усмешкой и снова хлопает Олуванде по плечу. — И ничего страшного, если это означает, что ты не хочешь меня больше целовать, понимаешь? — Я не знаю, чего я хочу, — говорит Олуванде и стонет, позволяя голове упасть на руки, лежащие на перилах. — Ну, наверное, да, я просто хочу больше чем одну вещь, и это… странно. — Кто сказал, что это странно? — Джим пожимает плечами. — Я тоже хочу больше чем одну вещь. Тебя это беспокоит? — Нет, — говорит Олуванде, — но ты — это ты. Джим усмехается. — И что это должно означать? — Это значит, Джим, что у тебя, возможно, самое большое сердце из всех, кого я когда-либо встречал. — Ты ведь помнишь, — медленно произносит Джим, — что, когда мы встретились, то у меня в планах было убийство, верно? Которое затем и было мною совершено. — Да, но причиной убийства была твоя любовь, — говорит Олуванде. — Требуется чертовски большое сердце, чтобы так долго сдерживать всю эту боль, не говоря уже о том, чтобы пройти через это и выйти на другую сторону такими, как ты сейчас. — Не думаю, что могу согласиться, — бормочет Джим, глядя вниз. — Но, э-э… а что насчет тебя? — Джим прикусывает губу. — Есть ли в твоем сердце место для другого сердца? Может быть, для того, в котором тоже помещается еще одно сердце? Как у тех кукол, внутри которых есть куклы? Олуванде хмурится. — Разве это не просто две куклы? — Нет, они типа складываются друг в друга… — Внутрь друг друга? Звучит противно. — Они пустые внутри — слушай, я лишь хочу сказать… — Джим вздыхает. — Несмотря ни на что, Олуванде Будхари, ты — моя чертова семья. И в любое время, когда я тебе понадоблюсь, я буду рядом. Неважно, сколько поцелуев у нас будет или не будет. — Да, ну… — Олуванде поднимает одну руку с перил и медленно приближает ее к руке Джим, и Джим в ответ тоже поднимают свою и позволяют Олуванде переплести их пальцы. — Ты тоже моя семья. Независимо от количества поцелуев. И, может быть, мы просто... посмотрим, к чему все это приведет. — Звучит неплохо, — говорит Джим и улыбается Олуванде, и он тоже улыбается в ответ. Какое-то время они оба просто стоят так, а затем улыбка Джим становится немного озорной. — Хорошо, так кто этот человек, которого ты поцеловал? Олуванде вздрагивает. — О. Ну. Ты знаешь Чжэн И Сао, та королева пиратов, которая собиралась тебя казнить. Брови Джим взлетают вверх. — Черт возьми, ты серьезно? Олуванде мог бы обидеться, если бы на лице Джим не было столько радости. — Ладно, давай… — Она, конечно, милая, — продолжает Джим. — Но скажи, это было до или после того, как она решила нас казнить? Потому что это запутало бы дело. — Я пытался убедить ее не казнить вас, — признается Олуванде, и у Джим отвисает челюсть. — Ты променял свое тело на нашу свободу? — притворно шокированным тоном произносит Джим. — В том смысле, что… не могу сказать, будто виню ее, на меня такое предложение совершенно точно подействовало бы, просто никогда не представляли тебя в качестве сладкой приманки… — Нет! — возражает Олуванде. — Мы просто разговаривали, а потом все завертелось, ну и мы... поцеловались! Джим отстраняется от Олуванде, чтобы осмотреть его с головы до ног, и Олуванде действительно не нравится лукавое выражение в глазах Джим. — Что-то я сомневаюсь, что ты мне все рассказываешь, — говорит Джим. — Может быть, мне следует провести небольшое расследование — составить временную шкалу предполагаемого преступления и… Олуванде наклоняется вперед и прижимается своими губами к их губам, и Джим, к счастью, замолкает. Дальнейшее расследование было произведено максимально тщательно и не предполагало каких-либо временных шкал, хотя Арчи действительно привлекли к делу. В качестве вспомогательного средства.