***
Все оказывается как-то удручающе прозаично. Приземленно, банально и предсказуемо. Типичная история восходящей звезды, которая допустила глупейшую ошибку — смешала личное и рабочее. Хотя сложно винить Кавеха и кого-либо в служебных романах: когда часто и долго контактируешь с человеком, невозможно не проникнуться некоторой симпатией, имеющей искру для разгорания во что-то большее. Итак, что у Аль-Хайтама, ранее нисколечки не интересовавшегося жизнью труппы, теперь есть на руках. Первое: Кавех — лучший друг Тигнари, тот самый человек, который свел его с Сайно. Отсюда у Тигнари и такие глубокие познания о чужой жизни. И второе: та самая жизнь, которую можно смело окрестить фееричной низкопробной драмой.***
Кавех пришел в труппу несколько лет назад, сразу после выпуска из циркового училища, и почти сразу снискал славу не по годам одаренного гимнаста за счет поразительной артистичности и способности выполнять сложнейшие элементы и связки на трапеции без страховки. Он был как любимцем публики, так и всей труппы — покладистый, мягкий, всегда готовый прийти на помощь и отдающий себя без остатка окружающим его людям. Золото, а не человек, если верить Тигнари. Несмотря на очевидный талант и пылкое желание выступать, Кавех не рвался дальше — ему не нужно было место под солнцем, в условном Cirque du Soleil, его устраивала их небольшая команда. В труппе Сангемы-бай он нашел вторую семью, более сплоченную, дружную и любящую, чем та, в которой прошло его юношество. Кроме того, именно под куполом цирка Кавех познакомился с Дотторе, который стал сначала его партнером на трапеции, а после — и в постели. И все было идеально. Кавех продолжал крутить умопомрачительные сальто на высоте в сотню метров, ни разу не срывался вниз и поражал своим непринужденным мастерством. Ровно до того момента, как во внесценических отношениях с Дотторе не настал коллапс. Тут тоже все было по классике — по-прежнему драматической. Дотторе не стерпел, что в их дуэте он всегда был на втором плане. Все почести, все букеты и рукоплескания принадлежали одному Кавеху, хотя ни один его номер не состоялся бы в соло. И сколько бы Кавех ни подчеркивал на поклонах и в разговорах с посетителями выступлений значимость своего партнера, ситуация толком не менялась. Прима могла быть одна, и он, желая того или нет, забрал эту роль себе. Неурядицы быстро перекочевали из-под купола цирка в повседневную жизнь. Дотторе старался приглушить свет Кавеха, чтобы выйти из его тени. Перепридумывал программы и костюмы, запрещал улыбаться на выходах к публике и ограничивал с ней общение Кавеха. Дома, по словам Тигнари, продолжалось то же самое — уже в бóльших масштабах. Дотторе превратил жизнь Кавеха в бесконечную череду — дом, работа, дом, сверху все приправлено ссорами и истериками по поводу и без. Кульминацией истории стала та самая травма, полученная Кавехом. На одном из выступлений произошла случайная осечка. В конце элемента Дотторе поймал Кавеха, но на подлете к платформе трапеции тот неожиданно сорвался вниз. Не успел сгруппироваться, не ожидая такого исхода, и неудачно приземлился на левую ногу, подвернув лодыжку и сломав пару плюсневых костей. Пока Кавеха стаскивали с сетки и волокли в гримерку для осмотра, Дотторе на платформе верещал что-то о влажных ладонях, недостатке талька и набранных за последние дни килограммах — в общем, пытался сложить с себя всю вину. Но нужно было быть самым глухим, слепым и недалеким человеком, чтобы поверить в эти россказни. Все произошло очень даже намеренно, чтобы на неопределенное время вывести Кавеха из игры. Разумеется, дальше Дотторе ждал пинок под зад, а Кавеха — бессрочный больничный для восстановления. Теперь в истории начиналась новая глава — путь к возвращению на сцену.***
Кавех больше не появляется в тренировочном зале. Аль-Хайтам на тренировках постоянно посматривает на вход, ожидая увидеть его светлую макушку, остро реагирует на каждую волну шепотков, поднимающуюся среди гимнастов по соседству, но нет — никто не приходит. Ни на следующий день, ни на послеследующий, ни через неделю. Возможно, у них разные расписания, из-за которых им не удается пересечься — такой идеи придерживается Аль-Хайтам, пока Сайно однажды ненароком не называет Кавеха принцессой Фионой наоборот. Отсылка более чем понятная. Обычно тренировки проходят в течение дня, но зал не закрывается и ночью. Вот когда можно поймать Кавеха — после полуночи. Аль-Хайтам подтверждает свою догадку буквально на следующие сутки. Он окапывается в непросматриваемом углу раздевалки с книгой и настойчиво ждет. Ему настолько нужно прикоснуться к чужой истории лично, что организм, привыкший ко сну с одиннадцати вечера, вырубается и запускается вновь ближе к трем ночи от негромкого пения, раздающегося из душевых. Подкрадываться к кому-либо — так себе решение. Особенно, если этот «кто-либо» считает, что находится в помещении один. Еще и голый в придачу. — Поздновато для тренировок, — произносит Аль-Хайтам. Кавех подпрыгивает на месте от неожиданности. Его ноги скользят по влажному полу, и он начинает падать, но вовремя цепляется за стенку, впиваясь ногтями в стыки плитки. Резко оглядывается через плечо и пучит глаза, очевидно, пребывая в шоке. — Ты ебанутый или да? — взвизгивает он, безуспешно пытаясь прикрыть свой голый зад. — Я Аль-Хайтам. Приятно познакомиться, — непринужденно представляется Аль-Хайтам и приваливается плечом к сухому краю стенки душевой. — Ебанутый, значит, — бурчит Кавех и, выключив воду, сдергивает с крючка полотенце, после оборачивая его вокруг бедер. Он небрежно откидывает мокрые волосы, приглаживая их пятерней на макушке, и скрещивает руки на груди, нетерпеливо притопывая ногой. — Что тебе нужно? — Хотел узнать, что ты здесь забыл в такое время, — повторяет Аль-Хайтам, закатив глаза так сильно, что еще чуть-чуть — и можно увидеть свой мозг. — А ты? — едко хмыкает Кавех. — Любишь подглядывать за людьми в душе? — Было бы на что смотреть, — в тон ему отвечает Аль-Хайтам. Лицо Кавеха вытягивается в изумлении. Он скашивает взгляд, осматривая свою грудь и то, что находится ниже. Аль-Хайтам делает то же самое, отмечая, что его первичные наблюдения были максимально близки к истине. Тело Кавеха не просто поджарое — рельеф пресса буквально выточен из камня, хотя при этом мышцы не перекачаны, перепады между ними достаточно плавные для того, чтобы в ложбинках не задерживались капли воды. Красиво и эстетично. От созерцания Аль-Хайтама отвлекает самодовольный смешок: — И все-таки ты смотришь. Мои глаза, кстати, выше. — Спасибо, знаю, — откликается Аль-Хайтам, смотря уже в те самые глаза. — Ты так и не ответил. Сам-то что здесь забыл? Судя по твоей одежде, — Кавех обводит пальцем его силуэт, — тренировками тут и не пахнет. — Хотел познакомиться с местной легендой. — Вот как. Что ж, меня зовут Кавех. Тебя зовут Аль-Хайтам. Отныне мы знакомы. Теперь все? Я могу закончить принимать душ — в одиночестве — и пойти домой? — Это не то, чего я ожидал, — хмурится Аль-Хайтам. Ситуация, конечно, комичная. В духе первой части «Идеального голоса», которую Аль-Хайтам, разумеется, не смотрел — так, слышал что-то от несуществующих знакомых. Остается только заставить Кавеха спеть Titanium Дэвида Гетты, а потом затащить в умирающий хор с поехавшей руководительницей. — А чего? Что я приглашу тебя на кофе посреди ночи, чтобы мило ворковать часы напролет, делясь любимыми фильмами и музыкой? — кривится Кавех, хлопая себя ладонью по лбу. Смотрит из-под пальцев недобро: — Или что я удовлетворю твое мелочное любопытство и поведаю тебе плаксивую историю о своей нелегкой жизни, которую ты тут же донесешь остальным? — И в мыслях не было, — искренне произносит Аль-Хайтам, мысленно делая пометку, что Кавеха определенно задевает его нынешнее положение — человека, который потерпел фиаско и теперь вынужден быть настороже, чтобы не вызвать новый всплеск злоязычия. — Так и поверил, ага, — саркастично цокает языком Кавех. Он проходит вперед, нарочно толкая Аль-Хайтама плечом. Босые мокрые ступни влажно шлепают по полу, на котором остаются размытые водные следы. С тихим шорохом на них приземляется полотенце, вновь открывая вид на подтянутую задницу Кавеха. И, о`кей, Аль-Хайтам совсем не обращает внимания на ягодичные ямочки — как и на прогиб позвоночника в районе поясницы, и на рассекающие спину поперек редкие белесые шрамы-полосы. Нет, его глаза находятся выше — на строгой линии расправленных плеч, устланных завивающимися на концах волосами. — Все еще смотришь, — уже озорно смеется Кавех, нарочито медленно натягивая узкие джинсы. Без белья. Аль-Хайтам не знает, что его возмущает больше — несоблюдение гигиены или то, как вопиюще призывно сжимаются ягодицы, поджатые кромкой застрявших на бедрах штанов. — Так уж и быть, я не против. Любуйся на здоровье. — Я не… — запинается Аль-Хайтам разочарованно, когда Кавех наконец справляется с одеждой и, повернувшись, застегивает ширинку. Ей-богу, лучше бы ему всегда носить лосины или спортивные штаны — те самые серые. Тогда бы никому точно не было дела до того, где, как и почему тот облажался — всех бы заняло разбрызгивание слюны или придавило кризисом сексуальной ориентации. Аль-Хайтаму очень — до скрещенных пальцев и немых молитв всем существующим и несуществующим богам — хочется верить, что у него не течет изо рта, ведь с принятием факта, что он чистейшей воды би, у него проблем нет. — Советую не тратить деньги на цветы и всякую плюшевую ересь. Мне не нравится ни то, ни другое. И я предпочитаю не иметь с коллегами никаких дел, кроме рабочих. — Своевременное решение, — не подумав, брякает Аль-Хайтам. Весь задор на лице Кавеха идет мелкими трещинками. Взгляд темнеет, нижняя губа подрагивает, на лбу прорезается глубокая морщинка. — Проваливай, — холодно приказывает он, указывая на дверь. — Просто уебывай на хуй сейчас же. И чтобы я тебя больше не видел. Не ожидавший такой резкости, Аль-Хайтам, сжимаясь, втягивает голову в плечи. Да, у Кавеха точно есть пунктик, касающийся неприятия некоторых кусков собственной биографии. Но ничего — рано или поздно все смиряются, отпускают и трансформируют неудачу в забавную историю, над которой можно посмеяться в кругу не только друзей, но и кого угодно. Аль-Хайтам готов подождать, чтобы впоследствии таки собрать полную картину случившегося, дополнив уже имеющийся набросок оставшимися деталями, которые может дать только Кавех. Поэтому он послушно бредет к своему недавнему укрытию, забрасывает недочитанную книгу в спортивную сумку и убирается восвояси.***
Аль-Хайтам честно собирался не навязываться и не раздражать Кавеха своим существованием — соблюдать дистанцию на общих сборах труппы, занимать самый незаметный столик в гримерке перед выступлениями, стать бесплотной тенью, не шагающей по пятам. Но соблазн наведаться в ночной тренировочный зал нестерпимо жжет диафрагму и скручивает желудок бесконечным спазмом. И Аль-Хайтам даже не может понять, откуда такое мощное рвение — ни один человек ранее не интересовал его настолько сильно. Ведь какая разница, что происходило, происходит и будет происходить у других — внимания достойна только собственная жизнь, ее комфорт и определенного рода успешность. А тут нате! В Кавехе хочется покопаться, как в хитром навороченном механизме, разобрать его на винтики и найти ответ на вопрос, в чем же он такой особенный — и для окружающих, и для него, Аль-Хайтама, самого. Деконструировать образы золотых мальчиков всегда любопытно — за холеной внешностью и идеально выверенной обложкой обязательно таятся сюрпризы. И в Кавехе их точно должно быть в достатке. Именно поэтому он снова приходит ночью. Не таится, как хищник в засаде, а занимает самую заметную позицию в зале — виснет на кольцах, создает видимость активной деятельности и прогоняет по кругу простенькие упражнения. Разнотипные висы и упоры, скручивание, кувырки вперед-назад, стойка на руках. Двери хлопают, оповещая о прибытии Кавеха, но Аль-Хайтам даже бровью не ведет, сосредоточенно пялясь в невидимую точку прямо перед собой. Нужно дать привыкнуть к своему присутствию, не спровоцировать сиюсекундный чужой побег неосторожным жестом. Аль-Хайтам подтягивается на кольцах на прямых руках и фиксирует тело в этой позиции. Отмечает периферийным зрением, что Кавех молчаливо проходит вглубь зала и принимается за разминку. Первый этап пройден успешно. Не смотреть на Кавеха получается в течение целого часа — Аль-Хайтам для верности сверяется с цифровым табло на стене, а после бросает осторожный взгляд в сторону зоны с воздушными полотнами. Кавех проворно взбирается вверх, вытянув ноги перед собой углом и скрестив лодыжки. И это что-то необычное — не то чтобы Аль-Хайтам был сторонником стереотипов, но в их труппе только девушки выступали на полотнах, даже тренировки ради никто из парней их не использовал. Аль-Хайтам спрыгивает с колец, машет руками и проминает плечи, расслабляя напряженные мышцы. Едва ли не с головой ныряет в собственную сумку, опускаясь рядом с ней на колени, чтобы, извернувшись буквой зю, иметь возможность скрытно наблюдать за Кавехом. Тот удерживает свой вес на одной руке, а второй ловко перекидывает и перекручивает полотно вокруг своих бедер и талии, превращая себя в борца сумо — наслоение ткани поверх его лосин напоминает маваси, специальную одежду участников поединка. Он делает все ловко и споро, словно всю жизнь только этим и занимается. Проверяет правильность созданной конструкции, несильно раскручивается вокруг своей оси, а потом резко отпускает руку, отправлясь в почти свободное падение. Обрыв заканчивается в полуметре от страхующих матов — и выглядит потрясающе. На лице Кавеха не проскакивает и тени сосредоточенности, оно расслаблено на протяжении выполнения всего элемента, будто Кавех сидит на веранде кафе за чашечкой утреннего капучино, а не тягает минимум восемьдесят килограмм и не рискует впечататься лицом в пол. Аль-Хайтам мысленно аплодирует — даже Нилу, главный виртуоз полотен, не всегда сохраняла невозмутимость во время выступлений, что уж говорить про тренировки. Постепенно начинает формироваться понимание, чем же так цепляет Кавех. Его легкость и непринужденность очень контрастируют с тем, что он делает. Аль-Хайтам старается не упустить и движения, прослеживает каждый мах ноги, пересчитывает резко очерченные напряжением сухожилия на тыльных сторонах ладоней, запоминает последовательность идеальных от и до элементов. Все проходит без сучка и задоринки, как вдруг Кавех, спрыгнув на маты, прерывисто шипит и поджимает левую ногу. Аль-Хайтам силой удерживает себя на месте, чтобы не сорваться и не предложить помощь. — Дождался? — голос Кавеха взрезает тишину беспощадно острым лезвием, которое замирает в миллиметрах от грудины Аль-Хайтама. — Чего? — непонимающе сводит брови к переносице тот, впервые за ночь смотря на Кавеха в открытую. — Сенсационного открытия, — ядовито плюет он и плюхается задницей на мат. — Если ты про ногу, то я заметил это еще тогда, когда ты заявился на дневную тренировку. — Хах! — многозначительно хмыкает Кавех. Он закидывает левую ступню себе на бедро, обхватывает ее ладонями и мнет пальцами подъем подошвы, закусив внутреннюю сторону щеки. — Обезбол? — предлагает Аль-Хайтам, выудив из сумки блистер с таблетками. Глаза Кавеха загораются невысказанной просьбой, но он отрицательно мотает головой. — Обойдусь. — Они не отравлены. Упаковка целая. — Мне ничего не нужно. Справлюсь. — Зачем терпеть, когда можно притупить боль? — недоумевает Аль-Хайтам и медленными шажками продвигается к Кавеху. Тот настолько занят массажем ступни, что не замечает приближающейся угрозы. — Не дури и держи. Аль-Хайтам присаживается на корточки рядом и протягивает блистер и бутылку воды, чтобы запить таблетку. Кавех подозрительно косится, чем напоминает кота, которому дали понюхать огурец. Если сейчас он рукой ударит по дружелюбному подношению, то сравнение обретет больше смысла. — Спасибо, — нехотя произносит Кавех. Таблетка отправляется в рот вместе с половиной содержимого бутылки воды. Он утирает влажные губы тыльной стороной ладони и обессиленно заваливается на спину, вытягиваясь на матах во весь рост. Аль-Хайтам так и сидит рядом, не зная, куда еще себя деть. Его работа здесь вроде как закончена, и он может опять отойти на почтительное расстояние, не мозоля лишний раз глаза. Но нечто внутри уговаривает остаться, интуиция подсказывает, что будет некоторое продолжение. — Тебя ведь взяли вместо меня, да? — спрашивает Кавех, глядя в потолок. — Я спросил о тебе у ребят после того инцидента в душе. — Я теперь главный артист на трапеции, ага, — подтверждает Аль-Хайтам, устраиваясь на матах удобнее. — Круто тебе, — безрадостно вещает Кавех и трет ладонями щеки. Аль-Хайтам не ждет потока откровений. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы осознать, насколько враждебно Кавех к нему настроен в свете всех тонкостей их положений — личного и общего. При имеющемся даже этот бессмысленный разговор можно считать манной небесной. И дальше Кавех предсказуемо замолкает, бездумно водит вытянутыми руками по мату — находись он в сугробе, точно выписал бы ангела на снегу. — Что ты?.. — Кавех вскидывается, опираясь ладонями позади себя, и строго смотрит на Аль-Хайтама, который, обхватив его лодыжку, разматывает бинты. — Ослабляю давление, — жмет плечами Аль-Хайтам, не отрываясь от своего занятия. Кавех дергает ногой, освобождая ее из хватки, и упирается ступней ему в грудь. Щурится, грозно смотря исподлобья, и пыхтит: — Знаешь, мой вопрос остается в силе. — Какой? — уточняет Аль-Хайтам. — Ты ебанутый или да? — Не вижу ничего ебанутого в том, чтобы помочь коллеге. — Кажется, я упустил момент, когда слежку за коллегами и вмешательство в их жизнь стали называть помощью. — Я не слежу, а пытаюсь наладить общение. — До сих пор не понимаю, на кой черт ты это делаешь. Ступня Кавеха все еще давит на солнечное сплетение, и Аль-Хайтам осторожно отодвигает его ногу, укладывая ее на пол. Кажется, от последующего ответа зависит характер их дальнейшей коммуникации, и стоит подобрать наиболее безобидные, но при этом честные слова. Аль-Хайтам тяжко вздыхает, запрокидывая голову. — О тебе много говорят. Не в контексте той истории, из-за которой ты выпал из обоймы, а из-за твоего таланта. Мне интересно, почему ты решил подарить свой потенциал какой-то серой труппе, а не пошел дальше, — говорит Аль-Хайтам потолку. — Не сочти за грубость, но кажется, что полученная тобой травма должна была стать стимулом сменить это место на что-то посолиднее, помасштабнее. Во всяком случае, я бы поступил именно так — перелистнул страницу. — Это ты сейчас так завуалированно и ненавязчиво пытаешься выпнуть меня из труппы? — кисло интересуется Кавех. — Нет! — восклицает Аль-Хайтам, опуская взгляд на его недовольное лицо. — Я просто пытаюсь сформулировать причину, что меня в тебе привлекает. Объяснить мое желание… подружиться?.. Причем в первую очередь самому себе, а не тебе. — Ты странный, — констатирует Кавех, усаживаясь по-турецки. Он опирается локтями на скрещенные ноги и устраивается подбородком на сцепленных ладонях. Долго всматривается в лицо напротив — все это время Аль-Хайтам старательно держит нечитаемую мину. Наконец Кавех облизывает губы и коротко кивает. — Ладно, ты вроде бы безобидный. Ну, мне так кажется. Могу ошибаться, конечно, но сейчас как будто нет поводов быть агрессивным мудаком, — заключает он. — Я буду с тобой паинькой, если ты впредь оставишь попытки ткнуть меня носом в сам-знаешь-что, как это было в нашу первую встречу. — По рукам, — соглашается Аль-Хайтам. Вау, второй этап — наладить контакт — также завершается успешно. Еще и так быстро! — Но это не значит, — Кавех наставляет на него указательный палец, — что я собираюсь вывернуться наизнанку и устроить бесконтрольное душеизлияние. Мы можем тренироваться вместе, периодически перебрасываясь парой слов. Как коллеги, не более. Аль-Хайтам угукает и приподнимает уголок губ в осторожной улыбке. Пока все складывается поразительно удачно. Дальше дело за малым — ненавязчиво выспросить у Кавеха интересующие моменты. И затариться гектолитрами кофе и энергетиков — привыкнуть к ночным тренировкам, вероятно, не получится даже за неделю-другую, а выживать как-то нужно. Нервная система и сердце не скажут за это спасибо, но что уж тут поделать. — Ты здесь каждый день? — спрашивает Аль-Хайтам. — Да, — Кавех перевязывает свой растрепавшийся хвост, — стараюсь тренироваться без перерывов, чтобы поскорее вернуться в строй. — Если будешь торопиться, — Аль-Хайтам посылает травмированной ноге красноречивый взгляд, — загремишь обратно на больничный. — Поверь, я знаю, — строит уставшую от чужой тупости рожицу Кавех. — Именно поэтому я откатился назад и занимаюсь сейчас на полотнах. Меньше давления на травмированную ногу — можно собрать программу без единого элемента, задействующего одну из стоп. — Умно. Об этом я как-то не подумал, — обескураженно выдыхает Аль-Хайтам. — Так-то! — щелкает пальцами Кавех и клонит голову набок. — Я не пальцем деланный. Просчитываю риски, учитываю свои возможности и вот это все. В конце концов не первый год занимаюсь гимнастикой. — Это заметно. — Сочту за комплимент, — посмеивается Кавех, а затем хлопает в ладоши. — Ладно. Думаю, с меня на сегодня все. Время ползти домой. Смею полагать, до завтра? — Да, до завтра.***
— Серьезно? Аль-Хайтам кивает на сигарету, зажатую между пальцами. Кавех нарочито медленно и со вкусом затягивается, а после выпускает клубы дыма, запрокинув голову к небу. Взгляд невольно цепляется за острую линию кадыка, не скрытую одеждой. Красиво, черт возьми. Не по-павлиньи, как показалось в первую встречу, а натурально, естественно. — Отчитывать собрался? Не много ли на себя берешь для коллеги? — цыкает Кавех. — Просто напоминаю основы основ. Ну знаешь, ухудшение проводимости кислорода, распад мышечных белков и прочее. Дерьмовое решение курить перед тренировкой. Особенно в твоей ситуации, — напоминает Аль-Хайтам. — Кто сказал, что перед? — вскидывает бровь Кавех, прикусывая фильтр сигареты и пряча ладони в карманы олимпийки. Он щурит один глаз из-за ветра, который подхватывает дым и поднимает его вверх, а не сдувает в сторону. — Я закончил на сегодня. Жду такси. Аль-Хайтам вскидывает руку с часами. Без четверти двенадцать — обычно в это время Кавех только приходит на тренировку и проводит в зале до двух-трех утра. Странно. — Уже? — потерянно лопочет Аль-Хайтам. — Ага. У моего терапевта на завтра было только одно свободное окно в первой половине дня. Пришлось немного пересмотреть расписание, чтобы успеть к нему заглянуть. Уголек становится меньше и постепенно затухает, подбираясь к фильтру. Кавех стряхивает его парой щелчков указательного пальца и убирает окурок в пачку сигарет — мусорок у входа в зал нет. В воздухе прорезается аромат застаревшего опаленного табака. Он продолжает щекотать ноздри, даже когда пачка захлопывается и отправляется обратно в сумку. Наверное, все вещи внутри тоже пропахли. Интересно, как Кавех избавляется от этого смрада курильщика — Аль-Хайтам никогда не чувствовал его, хотя в последние дни находился чересчур уж близко, помогая на разминках. Интересно, конечно, как все в итоге сложилось. Гнев быстро сменился на милость, буквально за пару тренировок, словно не существовало никаких нерешенных вопросов и проблем. Кавех просто впустил Аль-Хайтама в свое личное пространство. Физическое, но не ментальное — оставалась еще невидимая, но прочная стена, преграждающая путь к ответу на вопрос, что же такого в нем, на самом деле, легком и добродушном, особенного. — Ты как-то не торопишься, — замечает Кавех, настолько пристально уставившись в лицо Аль-Хайтама, что у того холодок пробегает по спине. — Вдруг подумал, что, наверное, тоже поеду домой, — говорит Аль-Хайтам и сразу же утыкается в телефон, спешно открывая приложение такси, чтобы не встречаться взглядами с Кавехом. — Э-э, — тянет Кавех. На периферии зрения появляются мыски чужих кроссовок. Аль-Хайтам нехотя поднимает голову и почти сталкивается нос к носу с Кавехом. — Только не говори, что ходишь сюда по ночам только ради меня. — Возможно, так и есть? — решает не увиливать Аль-Хайтам, стискивая телефон пальцами. Кавех протяжно стонет, отступая на шаг и прикрывая лицо ладонью. На пустой улице звук разносится эхом, медленно оседая на асфальте. Кажется, честность была излишней. — О`кей, — вздыхает Кавех, растирая щеки, отчего те милейшим образом краснеют. Стоп. Каким-каким образом? Аль-Хайтам прикусывает внутреннюю сторону щеки, но слабая боль не отрезвляет. Хотя градус нерационального удается сбить: румянец на коже Кавеха кажется теперь симпатичным, не милым. — Ты чертов сталкер, но все еще безобидный. — Просто наблюдаю за более продвинутым коллегой и перенимаю опыт, — бросает безобидное оправдание Аль-Хайтам, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию и не довести ее до критической точки. — Смешно, — совсем не весело фыркает Кавех, скривившись. Между его бровей залегает складка, а сам он вдруг мрачнеет, будто сделав не самое радостное заключение. Его указательный палец упирается Аль-Хайтаму в грудь. — Подожди. Совсем выпало из головы, что ты не сольный игрок. Получается, тренируешься дважды в день? Сначала с Сайно, а потом со мной? — Да, как-то так. — Ты еще более поехавший, чем я, который вернулся, несмотря на продолжающуюся реабилитацию. Кавех резко взрывается смехом, чем вызывает полнейшее недоумение. Аль-Хайтам впервые слышит, чтобы тот так заливался. — И этот человек учит меня жизни, — сипит Кавех, согнувшись в три погибели и упершись ладонями в колени. — Последи за своим состоянием лучше. От переутомления можешь свалиться в самый ответственный момент. Поверь, я знаю, о чем говорю. В груди непривычно щемит. За насмешкой кроется искренняя забота, что-то сродни легкому похлопыванию по плечу, мягкому наставлению от старшего, переживающего за своего младшего. Наверное, этим Кавех и подкупал окружающих — ненавязчивой эмпатией, которую невозможно воспринимать враждебно. По крайней мере, Аль-Хайтам ведется на это — сильнее, чем стоило бы. — Фух, — Кавех выпрямляется и поправляет заколки, удерживающие челку. — Ладно, это не мое дело. Поступай, как знаешь. Мне только на руку, если однажды утром ты не сможешь встать с кровати. Аль-Хайтам не знает, насколько серьезно нужно относиться к этим словам. Чем бы это ни было, шуткой или пожеланием, он слабо улыбается: — Кажется, твоя машина подъезжает. — Ага, — соглашается Кавех и поворачивается к яркому свету фар. Он косит взгляд на пару секунд в сторону Аль-Хайтама и дергает уголком губ. Любопытно, что улыбка зарождается сначала в его глазах и лишь потом растекается по лицу. — Отдохни завтра. Меня опять не будет. — Хорошо.***
Аль-Хайтам ногтем подчищает линию не самой ровной стрелки и чертыхается, когда случайно стирает кончик. Придется перерисовывать, а до выхода всего десять минут. Проклятье, почему ни одно выступление не может пройти гладко от и до? Росчерк кисточки подводки заканчивается кляксой — Сайно пихает Аль-Хайтама в спину и одаривает нездорово горящим взглядом в отражении зеркала. — Слышал же, кто сегодня возвращается на сцену? — Не ты ли просил меня не сплетничать на эту тему? — раздраженно бурчит Аль-Хайтам, злобно надавливая ватным диском на помпу бутылки мицеллярной воды. — Эй! — обиженно надувает щеки Сайно. — Я поддерживаю твое увлечение Кавехом. Так ведь и поступают друзья — разделяют интересы! — Начнем с того, что я не увлечен Кавехом. — Кому ты заливаешь, а? — насмешливо гаркает Сайно и перехватывает подводку, прежде чем одним точным движением исправить макияж. Это почти заставляет Аль-Хайтама остыть, но все труды идут насмарку, когда ему говорят: — Ты носишься за ним, как верная собачонка. Даже акита ину не такие преданные. Стоит кому-то назвать его имя — сразу уши торчком. А уж если вы оказываетесь в одном помещении, то ты только и смотришь в его сторону. Аль-Хайтам собирается с боем отстаивать свою честь. На языке вертится десяток колких контраргументов, но они забываются, когда дверь в гримерку открывается и внутрь заходит Кавех. Сайно посмеивается над разгромным поражением, потому что да, взгляд Аль-Хайтама тут же приклеивается к обтянутому в блестящий комбинезон из бифлекса силуэту. С честью принять проигрыш помогает тот факт, что абсолютно все присутствующие теперь неприкрыто пялятся на Кавеха. Только Сайно спокойно реагирует на это второе пришествие. — Его выступление в самом конце вместе с девчонками, — шепчет он, склонившись к чужому уху. — Не пропусти. Аль-Хайтам отмахивается от Сайно, как от назойливой мухи, и случайно заезжает ладонью ему по носу. Извиняться за это он, конечно же, не будет. Может, тот наконец подумает над своим поведением. — Жду тебя у дверей на арену, — бормочет Сайно, потирая ушибленный нос. Он равняется с Кавехом и пихает его кулаком в плечо. Аль-Хайтам напрягает слух и всматривается в движения губ, но все равно не понимает, что именно тот говорит. В любом случае, Кавех доброжелательно улыбается и треплет Сайно по волосам, взбивая челку у корней. Желудок сводит от чувства, которому Аль-Хайтам не может найти названия. Или, скорее, не хочет — глупо ревновать фактически незнакомого человека к лучшему другу. И все же внутри закипает недовольство, что не он сейчас на месте Сайно. Природу происхождения этого ощущения Аль-Хайтам определит позже. Фокус внимания смещается к насущному и более важному — выступлению. А будет ли уместно подойти и пожелать Кавеху удачи? Мысли настойчиво сворачивают с рельс, несутся под откос, и Аль-Хайтам хлопает себя по щекам. Пальцы чуть липнут к коже, покрытой внушительным слоем грима — своеобразное напоминание, что перед выходом нужно не забыть хорошенько обсыпать ладони тальком. Аль-Хайтам поправляет многослойный пояс на бедрах. Закрепленные на нем украшения металлически звенят, стукаясь друг о друга и путаясь застежками-колечками. Зрители не заметят такой мелочи, но он зачем-то распутывает образовавшийся из золотых цепочек комок. Настолько погружается в процесс, что не отсекает момент, когда перед ним оказывается Кавех. — Давай помогу, — предлагает он и, не получив никакой реакции, зажимает узелок из мелких звеньев между большим и указательным пальцами, принимаясь покручивать его из стороны в сторону, чтобы ослабить. — Спасибо, — тихо произносит Аль-Хайтам, наблюдая за тем, как цепочки почти сами по себе распадаются на отдельные нити. Кавех всем своим видом показывает, что его не за что благодарить. Дальнейший разговор как-то не клеится, поэтому Аль-Хайтам позволяет себе украдкой разглядывать его. Обычно выступающие на воздушных полотнах выбирают себе костюмы ярких цветов и с чрезмерным декором из страз, чтобы выделяться на сцене. Но то, что надето на Кавехе, не похоже ни на один из костюмов той же Нилу. Единственные блестящие элементы на темно-зеленом комбинезоне — расшитые мерцающими золотыми и красными нитями рукава и штанины. Манжеты еще, как и глубокий V-образный вырез на груди, отделаны пушистыми перьями в тон. Непрактично — наверняка множество отлетит. — Хорошо, что в этом номере участвую не я, — негромко произносит Кавех, невесомо проводя пальцами по последней цепочке. — М-м? — Такое, — Кавех прихватывает ткань черной безрукавки в районе груди и усмехается, — мне бы не подошло. А тебе очень даже идет. — Спасибо? — растерянно ляпает Аль-Хайтам. — За правду не благодарят, — пожимает плечами Кавех. Он разжимает пальцы, и ткань шлепает по коже. Это нельзя даже назвать ударом, но он рикошетит куда-то за ребра. Аль-Хайтам прокашливается в кулак и неопределенно мотает головой. — Пора. — Ага. И снова происходит то же самое, что и неделю назад. Веки Кавех чуть опускаются, внешние уголки глаз чуть сужаются, а зрачки расширяются — и лишь потом его губы растягиваются в улыбке. — Удачи.***
Нилу, Кандакия и Дэхъя как всегда потрясающи. Трио с идеальной синхронностью — не знаешь, на кого именно смотреть в момент выступления, потому что даже в однотипных движениях каждая обладает своим шармом. Но сейчас все взгляды прикованы к одному человеку. Кавех изящно вытягивает кисти рук, находясь в висе в петле с прогибом. Упор на правую ногу, глаза расслабленно прикрыты. Удивительно, что простейший элемент, за который на спортивных соревнованиях дают всего полбалла, может быть настолько красивым. Аль-Хайтам завороженно наблюдает за каждым движением. Он уже видел программу в зале, знает последовательность элементов, но сейчас, в свете софитов, все совсем иначе. Чужой талант удалось рассмотреть еще на первой совместной тренировке, но именно сейчас он раскрывается в полной мере. Истории, которые рассказывают девчонки и Кавех абсолютно разные, не пересекающиеся и самобытные. И все внимание на себя перетягивает одна. — Он хорош, скажи? — раздается сбоку. — Очень, — выдыхает Аль-Хайтам, потеряв бдительность, за что тут же получает тычок под ребра. — А говорил, что не сохнешь по нему, — давит из себя Сайно, прикрыв рот ладонью. — Потеряйся, — шикает Аль-Хайтам и отодвигает его от себя предплечьем. — Не хочешь сходить с нами на ужин? Предложение окатывает ледяным душем. — С тобой и Тигнари? — И с ним, — Сайно с широчайшей лыбой тычет пальцем на Кавеха. — А то ты еще сто лет будешь тянуть, так до смерти и не наберешься храбрости позвать его куда-нибудь. — В этом нет смысла. — Почему? — удивленно хлопает ресницами Сайно. Смотрится комично из-за накладных ресниц, которые ему зачем-то вписали в образ. — Кавех же не пересекает черту с коллегами. Вы же знакомы, тебе ли не знать, — поджимает губы Аль-Хайтам. Музыка подходит к кульминационной точке. Завершение номера через три, две… Сердце замедляет ритм, а потом и вовсе останавливается на мгновение, когда полотно, пружиня, чуть подкидывает Кавеха вверх. Между ним и полом десяток метров. Если упасть с такой высоты, то не умрешь, но заработать трещину в кости или сломать что-то — запросто. По залу прокатывается волна аплодисментов и улюлюканий. Аль-Хайтам присоединяется к ней — и пусть Сайно думает, что хочет. Кавех был действительно хорош и заслуживает более бурных оваций, чем ему дают зрители. — И все-таки нравится, — заключает Сайно. Абсолютно серьезное, без издевательств и насмешки. — Подумай все-таки над моим предложением. Аль-Хайтам ловит отголоски восторга, который испытывает Кавех, кланяясь публике и принимая букеты. Нравится… Пожалуй, да.. Поначалу Аль-Хайтамом руководил исключительно интерес. Такой же, какой зажигается у детей, когда они сталкиваются с чем-то диковинным и непонятным. Его поддерживало то, что Кавех не хотел поддаваться — ни один ключ не открывал вход в его мысли, принципы, чувства. И все же нельзя было сказать, что они стояли на месте — вдвоем старательно отыгрывали роль дружелюбного коллеги. Аль-Хайтам ни с кем так раньше не обращался, и с ним никто никогда так не обращался. Не подавал воду после изнуряющих упражнений, не давал советов, не разминал плечи, не отпускал замаскированные, бережные советы. Возможно, из-за того, что не было возможности стать свидетелем схожего отношения Кавеха к кому-то еще, Аль-Хайтам стал обманчиво чувствовать себя особенным. И самую капельку влюбленным в напускную холодность, за которой скрывалось совершенно противоположное, проскальзывающее в редких улыбках.***
— Еще чуть-чуть — и дело дойдет до заявления в полицию. Горячее дыхание скользит по кромке уха. Аль-Хайтам оборачивается. Несмотря на температуру воздуха, ладони под сушилкой холодеют. Кавех закатывает глаза и подходит к раковине. Даже в прямом свете ламп на потолке, подчеркивающим все недостатки, его отражение в зеркале выглядит идеально. — Вообще-то, ты должен был посмеяться. Это же шутка, — бросает он через плечо. — Ха-ха, — как по приказу, натужно смеется Аль-Хайтам. — Забавное совпадение, — говорит Кавех, стряхивая воду с рук в раковину. — Тоже пришел на встречу с друзьями? Аль-Хайтам молчит. Очевидно, Сайно и Тигнари не предупредили, что их будет четверо — и кто именно будет последним гостем. Неловкая ситуация. Смешок, слетающий с губ, искренний. Шутка была о сталкерстве. — Причем к тем же, что и ты, — кивает Аль-Хайтам. Кавех напрягается, вены на его предплечьях вздуваются как от подскочившего давления. Он хочет что-то сказать, явно недовольное и колкое, но одергивает себя, когда открывается дверь туалета. Прилюдные разборки никто не любит. — Значит, свидание вслепую, — бормочет Кавех, подхватывая из корзинки у раковины свернутое в валик полотенце. — Не удивлюсь, если мы вернемся в зал, а их уже нет за столиком. — Кажется, ты все не так понял, — аккуратно начинает Аль-Хайтам. — Это просто… — Если так хотел сходить со мной куда-то, необязательно было подговаривать своего партнера и устраивать этот цирк. — Ты бы отказался. С маниакальной улыбкой Кавех бешено кивает головой. Мокрое полотенце летит в Аль-Хайтама, падает точно в корзину, стоящую у его ног. Эффектно. — Именно! — восклицает Кавех. — Я бы отказался, и ты бы наконец понял, что тебе ничего не светит. Никому ничего не светит. Неужели я неясно выразился в тот раз? — Предельно ясно, — бесстрастно чеканит Аль-Хайтам. — Если бы все было так, мы бы сейчас не встретились, — голос Кавеха опускается на несколько тонов и поскрипывает от злобы. Кажется, не находись в одной из кабинок посетитель ресторана, он бы развел настоящую драму. Почему-то Аль-Хайтам запросто представляет эту картину, пусть Кавех ранее и не позволял себе чрезмерную эмоциональность. Не слишком ли бурная реакция на встречу за пределами работы? Не происходит ведь ничего страшного, чтобы так загораться. Если только: — Да быть не может, — хмыкает Аль-Хайтам, откидываясь спиной на стену. — Я ведь тебе не нравлюсь? Кавех вспыхивает до кончиков волос, стискивает челюсти до ощутимого скрипа зубов. — В твоих мечтах, придурок, — шипит он, стискивая кулаки. — Не я пялился на тебя голого в душе. — Но ты был бы не против? — с готовностью отбивает удар Аль-Хайтам. — Не правда ли? — Все еще только в твоих мечтах, — повторяет Кавех и подходит ближе. Аль-Хайтам чувствует разницу в их росте, хотя ее нет. Сейчас он возвышается над Кавехом, впервые заняв в разговоре главенствующую роль — нападающего, не защищающегося. Уверенность бьет ключом, когда он, потеряв всякий стыд, касается покрасневшей щеки — все-таки это действительно выглядит мило — и низким шепотом уточняет: — Если приглашу тебя куда-нибудь сейчас, точно ли откажешь? Мгновение тишины тянется как чуть заветрившаяся карамель — медленно, клейко. Кавех напряженно сводит брови, желваки играют на скулах, словно он сдерживает сам себя от неправильного решения. Колеблется, не зная, какой ответ дать. — Откажу, — четко рубит Кавех и резко бьет по чужому запястью. — Передай Тигнари, что я уехал домой и не нужно мне писать или звонить. Ничего не хочу слышать ни от него, ни от тебя.***
— Допустим, ты внешне в моем вкусе. Аль-Хайтам вскидывается. Сердце частит в груди, когда он оборачивается и убеждается, что услышанное — не плод его больного воображения, а очень даже реальный Кавех, который спустя неделю наконец появился в тренировочном зале. — Но больше всего забавляет твоя странная одержимость. Ха, вот как это выглядит со стороны. Если постараться быть откровенным с самим собой, Аль-Хайтам уже и не может дать определения тому, что он испытывает по отношению к Кавеху. Все слилось в единую массу, забившую лёгкие и глотку, как слизь при простуде — сколько ни откашливай, она накапливается снова и душит, облепляя слизистые. И в этом сравнении, наверное, истина. Кавех — постоянно мутирующий вирус, адаптирующийся к условиям и не желающий покидать организм-носитель. А один из симптомов болезни — непроходящая бредовая лихорадка, подталкивающая к сомнительным решениям и поступкам. Тотальное уничтожение логичного и рационального, низведение до того детского состояния, когда не знаешь, какого именно внимания хочешь, но неистово его требуешь — в любом количестве, любого качества. — И к чему это все? — спрашивает Аль-Хайтам. Напускные нотки холодности в голосе звучат достаточно убедительно, несмотря на трепет в груди, который вызывает одно присутствие Кавеха в зоне досягаемости. По крайней мере, Аль-Хайтаму отчаянно хочется верить, что все именно так. В волнительный момент никто не способен трезво и объективно оценить свое поведение. Возможно, наедине с собой, спустя несколько часов, рефлексии приведут к осознанию, каким позорным дураком он выглядел в чужих глазах. — Есть предложение, — говорит Кавех и усаживается на пол, вытягивая и широко раздвигая ноги. Взгляд исподлобья снизу вверх не сулит ничего хорошего, загодя подсказывает, к чему он клонит. — Тебе точно нравятся парни. Ну, я так точно. Можем переспать разок-другой. Все останутся в выигрыше. — Для тебя в норме предлагать такое? — с подозрением уточняет Аль-Хайтам. Лицо Кавеха сменяет выражение с соблазнительного на задумчивое. Он совершенно очаровательным образом поджимает губы и возводит глаза к потолку, почесывая висок указательным пальцем, словно школьник, стоящий у доски, силится отыскать в недрах памяти правильный ответ на вопрос учителя. Внезапная улыбка озаряет тренировочный зал сильнее, чем ряды мощных ламп на потолке. — Вообще-то, нет, — пожимает он плечами. — Уникальное предложение, которое раньше никто не получал. Аль-Хайтам едко хмыкает — не верится. Скорее, похоже на развод для подпитки эго, которое у Кавеха и так раздуто до колоссальных размеров (не совсем беспричинно, но все же). Просто не существует иной достойной причины, почему ветер изменил направление. Какую бы реакцию ни вызвало предположение о симпатии, озвученное в туалете ресторана, вряд ли именно оно сподвигло Кавеха перевернуть все с ног на голову. Это была просто дурацкая пикировка — та самая попытка получить внимание. Что ж, запрос исполнен — вот оно и подоспело, правда, очень сомнительное. И совершенно нежелаемое. Удовлетворять чужие прихоти не входит в планы Аль-Хайтама. Впрочем, что туда входит — тоже не совсем понятно. — Если приспичило потрахаться, найди кого-нибудь другого. Тебя с руками оторвут на любом сайте знакомств, — бросает Аль-Хайтам и возвращается к тренировке. Ему тут же прилетает удар ступней в лодыжку. Мелочное желание развернуться и пнуть в ответ настолько сильное, что приходится стиснуть челюсти и мысленно посчитать до десяти для охлаждения пыла. Может, не так с ним все и плохо — не опуститься до откровенного инфантилизма помогает какая-никакая гордость. — Меня интересуешь ты, а не рандомный чел из интернета, — закатывает глаза Кавех, скрестив руки на груди. — Почему? — Не заставляй повторять, — кривится Кавех, уводя взгляд в сторону. От самоуверенного обольстителя не остается и следа, перед Аль-Хайтамом сидит капризный и малость неуверенный ребенок. Боги, ну и детский сад они развели на пустом месте, хотя вряд ли малышня обсуждала бы возможность перепиха, максимум — показывали бы друг другу гениталии, пока воспитателя нет поблизости. — Уж изволь. Я плохо расслышал, — подначивает Аль-Хайтам. — Придурок, — выплевывает Кавех, нахохливаясь, словно рассерженный воробей, у которого украли роскошную крошку хлеба. Аль-Хайтам приставляет ладонь к правому уху, даже слегка сгибается, всем своим видом показывая, что ждет нужных слов. Кавех злобно рычит с закрытым ртом, что мило, а не угрожающе. Сдается быстрее, чем предполагалось. — Мне нравится твоя самодовольная рожа, — через силу давит он. — И? — добродушно хлопая ресницами и улыбаясь одними уголками губ, настаивает на продолжении Аль-Хайтам. Кавех выдыхает с нажимом и встает на колени, заискивающе склонив голову. Метаморфозы его поведения действительно не поддаются логике. В одну минуту он злится, в другую — пасует, а в третью — выхватывает доминирующую роль. Такая нестабильность путает, сбивает с толку. — Тело, — произносит Кавех, максимально похабно облизываясь. Интонация режет слух, будто в идеальную мелодию закрадывается фальшивая нота. Это списывается на общую странность атмосферы, а потом и вовсе забывается — резинка спортивных штанов звонко шлепает по низу живота, кожа под ней болезненно пульсирует. Кажется, у кого-то наблюдается нездоровая привычка причинять другим дискомфорт с помощью их одежды. — Там было что-то еще, — напоминает Аль-Хайтам, отвешивая в ответ щелчок по носу. Кавех потирает его ладонью. — Если слышал, зачем переспрашивать? — мечет убийственный, как остро заточенный клинок, взгляд Кавех. — Чтобы убедиться в твоих намерениях, — объясняет Аль-Хайтам и протягивает руку, чтобы помочь подняться на ноги. Нехотя Кавех принимает ее и вытягивается во весь рост, хрустнув коленями. — Пока не получается. Кавех всплескивает руками — театральнее, чем в начале выступления, — его лицо чертит ломаная усмешка. — Да что не так? Я тебе нравлюсь, ты интересуешь меня. Этого ведь достаточно, чтобы переспать! — А как же разделение личного и рабочего? Границы были обозначены еще в первую встречу, — скептически замечает Аль-Хайтам. — Мы вряд ли пересечемся на сцене. — Даже когда ты вернешься на трапецию? — Да, — жестко рубит Кавех. — Теперь я сольный игрок. Больше никаких партнеров. — Ага, только секс-партнеры, — укалывает Аль-Хайтам. Взмахивает ладонью, жестом говоря, мол, валяй, но без меня. — Однако интересная позиция. — Блядь! — воет Кавех, запрокинув голову к потолку. — Ну и пошел ты!.. Он резко хватает свою сумку, разворачивается на пятках и четким широким шагом устремляется к выходу. Дверь хлопает в полуночной тишине, звук вибрирует в барабанных перепонках. Аль-Хайтам массирует пальцами уши, силясь избавиться от этого зуда, но тот лишь распространяется дальше, глубже. Ноги движутся вопреки сигналам, поступающим от мозга. Вперед по коридору, мимо душевых, поворот налево, главный вход в здание. Кавех треморно трясет подожженной сигаретой и прикладывается затылком о стену, имитируя удары. Аль-Хайтам прокашливается, обозначая свое присутствие, но все равно пугает неожиданным появлением. — Свали, — небрежно приказывает Кавех, свободной рукой зачесывая растрепанную челку назад и походя потирая лицо. — Я согласен, — выпаливает Аль-Хайтам. Их взгляды встречаются. В обоих читается искреннее удивление, будто ни тот, ни другой не ожидали такого поворота событий. — Но у меня есть несколько условий, — говорит Аль-Хайтам. — Не слишком ли вы требовательны, мистер? — фыркает Кавех и затягивается сигаретным дымом. Фильтр между его губ сплющивается, как под давлением тисков. — И что там? Сходить на свидание? Начать встречаться? Или… рассказать тебе что-то конкретное? — Все мимо. Кавех хмурится, очевидно, не имея ни малейшего понятия, что еще можно от него потребовать. Однако есть кое-что — гораздо более простое и безобидное. Разумеется, только на короткой дистанции. — Первое: мы снова тренируемся вместе. Второе: переспим мы не сию секунду — как-нибудь позже, когда будет подходящий настрой у обоих. У Аль-Хайтама дежавю. Та же пустынная темная улица, тот же внезапно яркий смех. — Ладно, — запросто соглашается Кавех. — На таких условиях и сойдемся. А теперь… Ладонь давит на тыльную сторону шеи, вынуждая приблизиться. Губы Кавеха горькие от никотина и чертовски мягкие — это единственное, что успевает оценить Аль-Хайтам, потому что поцелуй резко обрывается. — Наши договоренности скреплены, — удовлетворенно урчит Кавех. Да, это точно был не полноценный поцелуй — просто затравка на будущее, приманка, чтобы по собственной воле насадиться на крючок.***
Шорохи ткани и лязги креплений под потолком разбавляет тяжелое дыхание. Это уже третья совместная тренировка, и ни разу за это время Кавех не предпринимает никаких шагов, старательно выжидает подходящего момента. Аль-Хайтам тоже не форсирует события — любопытно, кто из них сломается первым. Каждому известно, чем все должно закончиться, и каждый хочет этого. Но, видимо, у каждого также есть скрытый мотив, который пересиливает желание. Глухой удар о маты привлекает внимание. Кавех лежит плашмя, уставившись в потолок. Причина угадывается в подрагивающей нижней губе и сведенных к переносице бровях — о себе опять дала знать травма. Аль-Хайтам не был врачом и уж тем более не знал досконально чужую медицинскую карту, но столь длительная реабилитация выбивалась за пределы нормы даже по меркам обычного человека. С перелома прошло уже несколько месяцев, а боль все не уходит, несмотря на правильно сросшиеся кости. — Давай сюда, — требует Аль-Хайтам, возвышаясь над Кавехом. Тот послушно задирает ногу вверх, разве что мысок не вытягивает. — Скажи, если буду делать еще больнее. Кавех угукает и прячет лицо в сгибе локтя, полностью отдавая себя в чужие руки. Непривычная картина — в другое время он бы заартачился и попросил не приближаться к нему, возможно, вдогонку еще облил желчью. Теперь же он с легкостью принимает помощь, не стесняясь своих слабостей. Действительно поразительные метаморфозы. Впрочем, Аль-Хайтам не обманывается — так же быстро Кавех может выкинуть что-то из ряда вон. — Осторожнее! — шипит он, когда пальцы проминают поперечный свод стопы. Аль-Хайтам смягчает нажим, но не извиняется, вместо этого задает вопрос: — Тебе не кажется, что причина боли не физическая, а психосоматическая? — Ага, да. Так боюсь снова что-то сломать, что бессознательно мешаю себе вернуться на сцену. И при этом тренируюсь как проклятый, чтобы все-таки оказаться на прежнем месте. Тебе не кажется, что это нелогично? — произносит Кавех, закинув руки за голову и смотря из-под ресниц без тени недовольства. — Именно так и работают психологические травмы, — пожимает плечами Аль-Хайтам и опускается на колени, оказываясь между ног Кавеха. — Если бы переломы оставляли психологические травмы, в профессиях вроде нашей никто бы надолго не задерживался, — контраргументирует он, приподнимаясь на предплечьях. Очередное дежавю. Или — совсем как видеоиграх — возможность открыть новую ветку сюжета. Одной ладонью Аль-Хайтам поддерживает его колено, а второй — ступню, осторожно касается губами косточки на щиколотке. В руки отдает чужой дрожью. Кавех прикрывает рот и широко распахивает глаза, словно стал свидетелем жестокого преступления и попался виновнику. — Только ли в переломе дело? Вопрос срывается невзначай в обход всех фильтров разумного и бьет точно в цель. Кавех не говорит и слова, повисшая тишина полнится невысказанной правдой, не уловить которую невозможно. Ограничитель срывает с мясом. Бледные щеки Кавеха вспыхивают румянцем, их цвет становится насыщеннее по мере того, как чужие губы и руки движутся выше — щиколотка, икра, колено, бедро. Ткань штанов отдает горечью стирального порошка и соленостью пота, скрипит на зубах. — Мы же не собрались делать это здесь? — низким шепотом уточняет Кавех. Он не отталкивает, замирает, как дикое животное в свете фар, лишь губы продолжают шевелиться в беззвучных переживаниях. Вспоминать его прошлую браваду смешно. Аль-Хайтам подтягивается на ладонях и настойчиво целует, запирая не только чужие, но и свои страхи. Никто, кроме них, не ходит в зал по ночам, но это не исключает вероятность быть пойманными с поличным — вдруг обслуживающему персоналу приспичит проверить, не забыли ли попросту выключить свет, или провести внеплановую уборку помещений. Хотя быть застуканными — не велика беда, другой вопрос — возможные сплетни. Ему плевать на то, о чем будут шептаться за спиной, Кавеху — вряд ли придется по душе, если причин для перемывания костей станет больше. — Мы быстро, — обещает Аль-Хайтам, стягивая штаны Кавеха вместе с бельем вниз по бедрам. — Ты е… — Да. — Я даже не закончил вопрос, — посмеивается Кавех. — Он всегда один, — улыбается Аль-Хайтам. — И, наконец, я могу на него ответить. — Ебанутый придурок, — беззлобно, даже с каким-то восхищением выдыхает Кавех и раздвигает ноги шире, освобождая больше места. — Это все твое влияние. Потакаешь прогрессии моего сумасшествия. Кавех тут же заливается краской пуще прежнего и зажимает свой рот обеими руками. Взгляд соскальзывает вниз. Его член, еще мгновение назад вялый, прижимается к низу живота. Бессмысленная чушь возбудила сильнее, чем прелюдия — поразительно. — Взять в рот или подрочить? — усмехается Аль-Хайтам, кончиками пальцев порхая по тонкой коже яичек. — Выбирай. — Просто сделай уже что-нибудь, — сипит Кавех, нетерпеливо ерзая задницей на матах. — И смотри мне в глаза. Никуда больше. На языке чувствуется мускусная терпкость, когда на него ложится влажная головка. Аль-Хайтам напрягает щеки, медленно и рефлекторно вспоминая, как вообще отсасывать — не так уж и часто приходилось таким заниматься. Обвести кончиком языка, потереть уздечку, двинуть головой вниз и вверх, не забывать следить за зубами. И не разрывать зрительный контакт. Стоны Кавеха глушит прикушенное ребро ладони. Свободная рука ложится на затылок, понукая брать глубже. И смотрит он по-трезвому внимательно, цепко. Ловит детали — утирает текущую по подбородку слюну, откидывает прилипшие к испарине пряди, подкидывает бедра навстречу, толкает в лоб при предвещающих кашель хрипах. Это все — не забота, даже не извращенная ее форма. Впрочем, какая разница. Сейчас Кавех открытее, чем когда-либо прежде. Прикасается и дает прикоснуться к себе. Свободно реагирует и принимает реакции. Получает и доставляет удовольствие. — Хочу кончить тебе на лицо. — Давай. Сперма стекает по носу и щекам. Аль-Хайтам слизывает то, что попадает на губы, а остальное смазывает предплечьем. Кожу тянет от моментально образовавшейся сухой пленки. Умыться бы поскорее. В планах Кавеха другое. Он делает резкий бросок вперед, заваливает Аль-Хайтама на спину, волшебным образом умудряясь не запутаться в спущенных и стреноживающих его штанах, как дорвавшийся до хозяина после долгой разлуки щенок, слюнявит чужое лицо, проходясь языком везде, куда дотянется. — Этого недостаточно. Поехали ко мне?***
Дорога проносится перед глазами смазанным мгновением — светом фонарных столбов и автомобильных фар в ночи, тусклыми желтыми лампами подъезда дома Кавеха. Кажется, впервые с выхода из зала они касаются друг друга, только переступив порог квартиры. Кончики пальцев ловит пылающая влажная ладонь, и Аль-Хайтама утягивают вглубь помещения. Он слепо вторит чужим шагам, безоговорочно доверяя свою сохранность — исключительно физическую, потому что ментальная, эмоциональная и иже с ними уже не котируются, ведь стартовая точка внутреннего раздрая давно пройдена. Колени упираются в изножье кровати, будто давая шанс — последний — убраться восвояси. Скрип прогнувшегося под весом Кавеха матраса и шорохи постельного белья маняще шепчут в уши: «Оставайся». Наверняка это происки воображения, а не обострившихся в абсолютной темноте чувств, которые не зрение. Аль-Хайтам все равно поддается — так легко, словно других вариантов не существует. Движения Кавеха угадываются по шумному дыханию, исходящему от тела жару, щекочущему ноздри аромату — разгоряченной кожи, пота, талька и чего-то сладковато-цветочного. — Включить свет? Аль-Хайтам хмурится вопросу, запоздало осознавая, что они находятся в одинаковых условиях и Кавех не видит реакции. Коротким выдохом по чужой шее проходится: — Да, пожалуйста. Сбоку щелкает кнопка прикроватной лампы, после чего по спальне разливается слабое голубовато-белое сияние. В нем кожа Кавеха кажется еще бледнее обычного, но даже так заметен тронувший щеки румянец. Он становится самую капельку ярче. — Так и будешь смотреть? Может, все-таки сделаешь что-нибудь? — бормочет Кавех, отводя смущенный взгляд в сторону. На контрасте с руками его лицо прохладное, даже несмотря на подступившую краску, хотя губы — горячие. Парадоксально. Аль-Хайтам старается больше не анализировать — бессмысленно. Он просто чувствует и запоминает. Как Кавех подается за прикосновениями. Позволяет завести руки над головой и прижать их к подушке. Приподнимает голову в попытке урвать продолжение закончившегося поцелуя. Прогибается в пояснице и подкидывает таз, чтобы с него скорее сняли штаны. Откидывает голову и открывает шею. Как меняется дыхание Кавеха. Из неслышного перерастает в шумное — с присвистом и хрипами. Продолжает набирать обороты, перемежаясь тихими стонами, когда ладони оглаживают бедра. Останавливается на доли секунды, стоит нежно прижаться раскрытыми губами к местечку за ухом и слабо втянуть кожу в рот — не до засоса. Как Кавеха неистово ломает в его руках. Он то цепляется за шею стальной хваткой, то отталкивает, чтобы спустя мгновение притянуть ближе и забыться в очередном поцелуе, напоминающем больше хаотичное скольжение языков и зубов. Аль-Хайтам впитывает моменты, как ссохшаяся на солнцепеке губка. — Покажи, насколько я тебе нравлюсь, — шепчет Кавех. Болезненно-нуждающийся голос не сочетается с ехидно-вздорным выражением лица. Но будто в этом весь Кавех — говорить и делать одно, а иметь в виду совсем другое. Правда, что-то бессменно выдает его с потрохами: случайный взгляд, абстрактная фраза, интонация. Проскальзывающая мимолетом искренность каждый раз толкает Аль-Хайтама в спину. Он беспрекословно исполняет просьбу. Зарывается пальцами в пушащиеся от трения о подушку волосы, аккуратно сгребая электризующиеся пряди, приклеившиеся к надбровным дугам и скулам, чтобы открыть лицо. Кавех жмурится, отчего ресницы отбрасывают мягкие размытые тени на его щеки, словно не до конца смытый грим после выступления. Аль-Хайтам сцеловывает эфемерную краску, щекотка касается арки верхней губы. Непривычная нежность не колется, наоборот, до странного органично ложится в действия, и Кавех поощряет активнее ее проявлять, открываясь по мере движения рук и губ по его телу. Стонет громче, когда ему нравится, а нравится ему, когда невесомо глядят по бокам, царапают ногтями низ живота и внутреннюю сторону бедер, кусают в паховую складку, сосут средний и указательный пальцы, сжимают ягодицы. — Не так, — отрицательно мотает головой Кавех и отползает к изголовью кровати, уходя от нежелательных касаний к своей заднице. Он стреляет взглядом вниз, на обхваченный ладонью член, и коротко ухмыляется: — Хочу вставить тебе. Вместо уже прикипевших к языку оборонительных колкостей звучит покладистое: — Ладно. Удивление Кавеха искреннее и такое явное, что читается проще, чем гигантский шрифт билбордов вдоль автомобильных дорог. Хотя, возможно, дело в другом — Аль-Хайтам тоже не ожидал от себя такого послушания. — Справишься сам или тебя растянуть? — словно проверяя границы дозволенного, уточняет Кавех, пока достает из прикроватной тумбы смазку. Прозрачный пластиковый флакон полон лишь наполовину. — Как тебе больше хочется, — безразлично пожимает плечами Аль-Хайтам и стягивает толстовку за ворот, прежде чем заняться штанами. Как-то глупо — Кавех давно полностью голый, а он только избавляется от одежды. — Тогда давай сам, — расплывается в сытой улыбке Кавех. Он откидывается на подушки, одна рука укладывается под затылок, вторая лениво скользит по члену вверх и вниз — недостаточно, чтобы кончить, и в самый раз, чтобы держать возбуждение под контролем. Цепкий взгляд так же медленно проходится по обнажающемуся телу. Прикушенная губа не сдерживает довольный вздох. — Красиво, — произносит Кавех. — Не все спортсмены настолько хорошо сложены. Ну знаешь, у пловцов слишком мощные плечи и грудная клетка, у велосипедистов иногда непропорциональные ноги. — Спасибо, — коротко отсекает комплимент Аль-Хайтам. Полуотвлеченные разговоры сбивают настрой и нагоняют смущения. Стоять на коленях над бедрами Кавеха и растягивать себя под его член и без того дискомфортно. Липкое внимание стесняет движения, мышцы зажимаются, как ни пытайся расслабиться и свободно дышать. Ноги затекают, терпение Кавеха трещит по швам. По яичкам и дальше проходятся чуть шершавые подушечки пальцев. Аль-Хайтам подозрительно замирает под хитрым прищуром глаз. — Кажется, тут нужна помощь, — елейно тянет Кавех и надавливает на сжатое колечко мышц, ненавязчиво проталкивая одну фалангу. Она прохладная, влажная — когда только успел смазать. — Вдвоем быстрее справимся. — А ты, — Аль-Хайтам прерывается, ощущение от того, что в нем сейчас фактически двое, странное до одури и сводящих судорогой внутренностей, — куда-то торопишься? — Нет. У меня есть все время мира, чтобы любоваться тобой. Но попробовать тебя хочется поскорее. — И что мешает сделать это прямо сейчас? — Аль-Хайтам недвусмысленно поводит бедрами. — Действительно, — фыркает Кавех и ловко соскальзывает вниз по постели, так и не убирая пальцы, норовящие погрузиться глубже между подрагивающих от натяжения стенок. — Сядь мне на лицо, так удобнее. Аль-Хайтам вспыхивает, колени вопреки воле подкашиваются, подчиняясь не собственному разуму, а чужому голосу. Кавех рваными взмахами кисти откидывает мешающиеся волосы и, дразнясь, короткими мазками кончика языка проходится по вялому стволу. Не получая отказа, развлекается, как ему вздумается. Просто держит член во рту, как неумеха, впервые вынужденный делать минет. Напрягает и расслабляет щеки, создавая приятный до дрожи вакуум. Нализывает показавшуюся из-под крайней плоти уздечку. Спонтанно переходит на невообразимо бешеный в их положении темп. Это сбивает с толку. Аль-Хайтам забывается во влажных звуках и горячем дыхании, обжигающем лобок, когда Кавех заглатывает на всю длину. Шипящий стон режет слух, словно он раздается не из собственного рта. Задница пульсирует — неприятно, но не болезненно — от несинхронно двигающихся пальцев, уже трех. Кавех и здесь ускоряется, хотя остается по-своему деликатным. Свободные пальцы мягко массируют вход, растирая излишки смазки и готовя к продолжению. Незаметно жар от стыда сменяется другим — желанием большего. — Презервативы? — Тоже в верхнем ящике тумбочки, — отвечает Кавех, с характерным хлюпающим звуком выпустив член изо рта и утерев слюну на подбородке о плечо. Аль-Хайтам зависает на покрасневших губах — так и хочется дотронуться, почувствовать местами стертую поверхность. — Не тормози, — поторапливает Кавех и для закрепления результата прикусывает кожу чуть выше колена сначала на одной ноге, а потом на другой. — А говорил, что не спешишь, — все же ухмыляется Аль-Хайтам. — Мне понравился аперитив, — Кавех игриво чмокает налившуюся кровью головку, — теперь пора приступать к основному блюду. — Такие метафоры в постели звучат мерзко, — честно припечатывает Аль-Хайтам и швыряет на кровать, прямо над головой Кавеха, упаковку презервативов. Изображает, как снимает шляпу, и кланяется кивком головы: — Пожалуйста. Кавех изворачивается светлой атласной лентой и, стоя на коленях, выпрямляется. Прижимается грудью к груди, обвивает руки вокруг шеи и в самое ухо шелестит вопросами, от которых волоски по всему телу встают дыбом: — А как ты хочешь? Что мне сказать или сделать? Или все-таки достаточно того, что это я, каким бы мерзким ни был, сейчас здесь с тобой? Комом в горле застревает простое, без каких-либо уточнений и условий: «Достаточно». — Так и знал, — урчит Кавех. Голос заливается в уши расплавленным свинцом, выжигает путь к мозгу и планомерно выжигает его подчистую. Голова тяжелеет, и Аль-Хайтам бессильно утыкается лбом в плечо Кавеха. Ладонь царапает острый край квадратика с презервативом. — Надень его на меня, — не прекращает сыпать просьбами-приказами Кавех. Аль-Хайтам расправляется с упаковкой на ощупь, раскатывает резинку по члену тоже. Удивительно, что получается с первого раза и правильно — иногда приходилось на глаз перепроверять, точно ли не перепутаны стороны. — Знаешь, в чем прелесть секса с гимнастами? На этих словах Кавех сгибает его так, как никто ни на одной разминке или тренировке, и тело запросто поддается, хотя любое другое наверняка сломалось бы. Аль-Хайтам с трудом определяет свое положение в пространстве, больше достраивает в воображении, как выглядит со стороны. Его спиной протаскивают по постели, задирают и разводят едва ли не до поперечного шпагата ноги. — Хорошая растяжка, — говорит Кавех. — Знаешь по себе? — насилу разлепляя пересохшие губы, сипит Аль-Хайтам. Он не имеет ничего оскорбительного в виду — Кавех все равно загорается. — Ты сегодня тоже узнаешь. Кавех не изменяет себе — последовательность и противоречивость идут рука об руку. Обычно секс — гонка за удовольствием, получить которое нужно как можно быстрее. По крайней мере, у Аль-Хайтама другого опыта нет, только бесконечная спешка — что с женщинами, что с мужчинами. Кавех же, недавно так торопившийся, неожиданно медлит, словно цель — не оргазм, а процесс. Он входит так неспешно, что Аль-Хайтам по одним ощущениям может воспроизвести достоверную копию его члена, не упустив ни малейшей детали. Это все бред, конечно же, но от плавности движений чувствительность будто выкручивают на максимум. — Давно никого не было, да? — спрашивает Кавех. — Редко бываю нижним, — пряча лицо в сгибе локтя, признается Аль-Хайтам. — А ты хорош. — В чем? — Помнишь, что я сказал в самом начале? Просил показать, насколько тебе нравлюсь, — напоминает Кавех и на пробу покачивает бедрами, подаваясь слегка назад и снова вперед, чем провоцирует первый за ночь стон — не свой. Как в похвалу, он шлепает ладонью по чужой ягодице и коротко хихикает. — Превосходишь все ожидания. И в тебе так хорошо. Особенно когда сжимаешься. Новый шлепок, следом — пропитанный концентрированным удовольствием стон. Аль-Хайтам ритмично напрягает мышцы, выдавливая из Кавеха еще один, и еще, и еще. Наслаждается звучанием и понукает продолжать двигаться. Кавех, в отличие от него, не так прост. Он все равно мучительно тянет время — и мешается. Отталкивает руки, тянущиеся к ноющему члену, едко повторяет: — Куда-то торопишься? На зеркальный ответ сил недостает, они уходят на комкание одеяла в пальцах и удерживание поясницы. Даже метнуть убийственный взгляд — за пределами возможностей. Только сейчас Аль-Хайтам понимает, что лампа имитирует звездное небо. Мелкие сияющие точки усеивают кожу Кавеха точно множество страз — совсем как на костюме, в котором он выступал на последнем шоу. И сейчас он словно на сцене — приковывает восторженное внимание, манипулирует эмоциями одним незначительным движением, даже растрепанный, покрасневший и взмокший напоминает произведение искусства, а не живого человека. Если у Кавеха есть все время мира, чтобы любоваться им, Аль-Хайтамом, то ему хотелось бы обладать даже большим, чтобы созерцать эту картину бесконечно. — Иди сюда, хочу тебя поцеловать. Кавех подхватывает его под лопатки, словно плюшевую игрушку, и усаживает на себя, растягиваясь спиной на постели. Из-за позы член будто входит глубже, и Аль-Хайтам чуть приподнимается в попытках ослабить давление, но крепкая хватка на боках вдавливает обратно. — Наклонись, — велит Кавех. — Придется отпустить, если не хочешь сломать мне спину, — предупреждает Аль-Хайтам. — А может, в этом и смысл? — Не того ты спрашивал о том, не ебанутый ли он. — Зачем, если я все о себе знаю? Поясницу простреливает болью, когда Кавех за шею тянет его ближе и впивается кусачим поцелуем в губы.***
Обещание исполнено. К раннему утру Аль-Хайтам не может ассоциировать себя ни с чем, кроме измочаленной половой тряпки, находившейся в использовании десятилетиями. Сравнение приходит на ум, когда они заканчивают на ковре у постели. Ворс натирает ягодицы и лопатки до зуда, какой бывает, когда саднил руки о канаты и в микроповреждения попадает пот. Кавех обессиленно падает ему на грудь и протяжно вздыхает. — Уже и забыл, как это приятно, — мечтательно бормочет он. Кожа быстро остывает там, где их тела не соприкасаются. Аль-Хайтам рефлекторно обнимает Кавеха, желая сохранить тепло, что, впрочем, не мешает мурашкам ползти по чужой спине. — Секс? Кавех опирается на локоть, заглядывает ему в лицо и кривит губы в ломаной улыбке. — Чувствовать себя необходимым кому-то. Наружу рвется намерение добиться ответа, что же с ним произошло. Аль-Хайтам уже знает, но ему жизненно необходимо прямое подтверждение его логических умозаключений. Время донельзя подходящее, если Кавех расщедрился на откровения. Едва Аль-Хайтам открывает рот, как тут же захлопывает. — Нужно в душ и проветрить комнату. Дышать нечем, — капризно выдает Кавех и бодро вскакивает на ноги, словно не он несколько часов занимался сексом. Аль-Хайтам поднимается следом. У ковра валяется одинокий использованный презерватив. Все же у гимнастов в постели есть еще одно преимущество — дикая физическая выносливость. Впрочем, спорное утверждение: Кавех, вероятно, держался больше на эмоциях, себя же Аль-Хайтам не может представить машиной, которая способна с часу ночи до трех утра трахать кого-то и не кончать до победного. — Возьми любое полотенце в шкафчике, который в ванной. С остальным, думаю, разберешься, — произносит развалившийся поверх смятого и сбившегося одеяла Кавех. Горячий душ нагоняет сонливости. Аль-Хайтам наспех обтирается полотенцем и промакивает им волосы, мечтая поскорее оказаться в кровати и забыться хотя бы до полудня — вряд ли Кавех погонит его раньше в их выходной. Тут, конечно, отлично сложилось. — Диван в гостиной, — раздается из недр подушек слабый голос, когда Аль-Хайтам возвращается в спальню. — К чему это сейчас? — Твое спальное место, если не собираешься свалить. — Ты храпишь? Пинаешься во сне? Даже если так, не вижу достойной причины, почему мы не поместимся на двуспальной кровати. Кавех откидывает угол одеяла, источая мощное раздражение, от которого едва ли не искрится воздух. — Поиграли и хватит, — сквозь стиснутые зубы низко шипит он. — Ненавижу спать с кем-то. Мы же не парочка, в конце концов. Просто разок потрахались и, может, повторим это как-нибудь. На большее никто не договаривался. — Тогда я добавляю третье условие, — скрещивает руки на груди Аль-Хайтам. — Тогда я расторгаю наш договор, — повторяет его жест Кавех. — Валяй, — отмахивается Аль-Хайтам и без тени вины забирается на постель, нависая над притихшим Кавехом. Тот — вероятно от усталости — даже не сопротивляется, просто лежит и гневно смотрит из-под сведенных бровей. — Даже если ты это сделаешь, сегодня я останусь здесь. И не пытайся сам сбежать на тот гребаный диван. Не пущу.***
— Кто там? Голос Кавеха спросонья низкий, глубокий и совсем тихий, но в пустой квартире раздается достаточно громко, чтобы услышать его из спальни, стоя в коридоре у входной двери. Аль-Хайтам возвращает ключи от квартиры на открытую полку шкафа в прихожей и опускает пакеты на пол, прежде чем снять куртку. Вопрос остается без ответа — в угоду сиюминутному желанию узнать, какие варианты могут быть озвучены. Так ведь всегда и работает: в отсутствие информации человек начинает предполагать, рассчитывая, что рано или поздно попадет в цель. Но Кавех молчит, из-за чего грешным делом думается, не выйдет ли он сейчас из спальни с битой наперевес, чтобы вмазать потенциальному грабителю. Поэтому Аль-Хайтам терпеливо ждет на месте, чтобы предупредить удар. Получить травму в такой идиотской ситуации — конечно, смешно, вот только удовольствия в этом мало. Минута, две, пять — абсолютная тишина, словно Кавех и не просыпался. Аль-Хайтам, шурша пакетами, осторожно продвигается в сторону кухни, где оставил наполовину готовый завтрак. Пока на сковороде поджариваются тонкие кусочки курицы, он нарезает овощи для будущих сэндвичей. Шкворчащее масло и мерный стук ножа о керамическую доску скрывает чужое появление, поэтому Аль-Хайтам дергается, когда слышит кисло-въедливое: — Какого черта ты еще здесь? Зачастившее от неожиданности сердце возвращается к привычному ритму, чтобы снова сорваться на бешеный. Кавех, помятый и со слегка опухшим лицом, стоит перед разделяющей кухню и гостиную барной стойкой в одной толстовке, доходящей ему едва ли до середины бедра. И нет, Аль-Хайтам не пялится на его ноги и тем более не делает в уме ставки, надеты ли на нем трусы, — их профессия подразумевает частые столкновения с телесностью и отсутствие стыда от ее демонстрации, что своей, что чужой. — День нужно начинать с нормального завтрака, вот и... — он указывает на плиту и разложенные на столешнице рядом заготовки. — Так зашел бы в какую-нибудь кафешку по пути домой. Зачем это все? — устало трет глаза Кавех, заваливаясь грудью на стойку. Несмотря на разыгрываемое недовольство, он тянет воздух носом и подглядывает сквозь пальцы. Предугадывая его следующую реплику, Аль-Хайтам говорит: — В холодильнике было пусто, и я сходил в супермаркет. Запасные ключи на месте. Не переживай, копии не делал. — Вот уж спасибо, — произносит Кавех. Последующий тяжкий вздох пропитан остатками сарказма. И послепоследующий тоже. Словно он без слов пытается донести какую-то мысль. Аль-Хайтам отворачивается к плите, чтобы перевернуть мясо. Если Кавеху что-то нужно, пусть говорит об этом, а не увиливает — все прочие невербальные сигналы теперь в стоп-листе. Они не принимаются, не считываются, не расшифровываются. — Я не завтракаю, — наконец выдает недовольство Кавех. Одна проблема — оно все еще завуалированное, косвенное. — Зря, — отбивает Аль-Хайтам, перекладывая курицу на тарелку, устланную бумажными полотенцами. — «Зря» ты забил мне холодильник. Я хожу за продуктами по субботам. Какой сегодня день недели? — Можешь сказать спасибо, что я сэкономил тебе время и деньги. — Мелкий говнюк. — Всего два года разницы. — Никаких противоречий. — Иди в душ. Я пока закончу тут и поменяю постельное белье. — Да что ты творишь? Аль-Хайтам бросает через плечо беспечную короткую улыбку и поднимает руку в поле зрения Кавеха: — Сэндвичи! Левый уголок губ Кавеха растягивается в дерганой усмешке, а взгляд застывает на одной точке — настоящее олицетворение выражения «затишье перед бурей». Любопытство щекочет язык — всегда ли он такой простак, если дело касается эмоций? Ведь манипулировать искрящимися людьми — задачка не из сложных. — Мы ведь друзья с привилегиями, так? — спрашивает Аль-Хайтам, ставя перед Кавехом тарелку с завтраком. Ни кофе, ни чая на полках не нашлось, поэтому рядом с ней оказываются пакет апельсинового сока и пустой стакан. — Ага. И секс-партнеры, — Кавех агрессивно вгрызается в сэндвич, отхватывая внушительный кусок, — так себя не ведут. — Думаю, не ошибусь, если предположу, что в школе у тебя были плохие оценки по языку и литературе. Допускаешь глупейшие ошибки в семантике. Мы друзья с привилегиями. Друзья, — Аль-Хайтам с нажимом акцентирует слово, — обычно ведут себя обходительно. — Раз так, — напрягается Кавех, его пальцы впиваются в сэндвич, продавливая тосты, — то закинь вместе с постельным бельем в стирку и это. Она ведь грязная. Заглотив за один укус остаток сэндвича и едва не подавившись, он одним рывком за капюшон стягивает толстовку и швыряет ее Аль-Хайтаму в лицо. Щелкает несильно по носу в довесок и, щеголяя голыми ягодицами, проплывает к ванной. Чего ради эта провокация — знание, недоступное никому, кроме Кавеха. — Прекращай с этим. Тебе не идет вести себя как мудак. Ты ведь не такой, — говорит ему в спину Аль-Хайтам. — Ох, неужели? — даже не взглянув на него, деланно трагично вздыхает Кавех. — С каких пор ты знаешь, какой я? — Просто знаю. Воротник толстовки пахнет потом и Аль-Хайтамом, потому что во сне Кавех неосознанно полез с объятиями — цеплялся так крепко, что выбраться из постели после пробуждения было почти невозможно.***
Очевидно, Кавех осознает, что абсолютно бессилен, после того, как проводит почти целый день в чужой компании, не справляясь с натиском. Он бросает попытки оттолкнуть от себя, частично смиряясь с обстоятельствами. Не сыплет ругательствами — только лениво скалит зубы, по капле наполняя чужую чашу терпения. Пытки водой ужасны, но Аль-Хайтам не привязан к стулу в ледяном подвале, да и не так уж много времени он проводит с Кавехом, чтобы раздраженное нутро не успевало восстановиться. С того раза они пересекаются только в зале, вновь находясь на расстоянии — наблюдают с выжидательной позиции. Их отношения напоминают ракетку с привязанным к ней мячиком: удар-отскок, удар-отскок. От незнакомцев к знакомым, от партнеров по постели до коллег, делящих одно пространство, — ближе, дальше и снова ближе. — Сольная программа? Кавех лежит на животе, подперев подбородок ладонями, и лениво следит за раскачивающейся после прыжка трапецией, словно загипнотизированный. Аль-Хайтам откидывается на страховочную сетку и, потягиваясь, хрустит позвоночником. Тело, еще не привыкшее к новым элементам и измученное переизбытком тренировок, слабо протестует и требует посещения физиотерапевта или массажиста. — Ставишь ее для следующего шоу? — продолжает расспрос Кавех. — Нет, личная инициатива, — удовлетворяет его интерес Аль-Хайтам и приподнимает голову, чтобы понаблюдать за реакцией. — А-а, — тянет Кавех, почесывая щеки ногтями и поджимая губы в подобии хвалебной улыбки, — набиваешь себе цену. Мол, смотрите, какой я молодец, дайте больше времени на сцене. — Не совсем. Готовлюсь к переходу в другую труппу. — Что? Глаза Кавеха округляются, отчего тот походит на долгопята — те всю жизнь будто удивлены происходящим вокруг. — Собрался уйти? Почему? Аль-Хайтам пожимает плечами и опускает голову на сетку — самое интересное он уже увидел. По языку прокатывается десяток причин, почему было принято такое решение. Забавно, но сейчас каждая из них кажется недостойной взрослого человека — слишком по-детски наивно. Нацелено не столько на себя, сколько на другого человека, которому это, возможно, и не нужно. — Освобождаю дорогу. Ты ведь хочешь вернуться. — Я не приму такую подачку. — Разве тебе кто-то дает выбор. Маты пружинят под тяжелыми шагами с характерным звуком. Край сетки прижимают ладонями, и Аль-Хайтам по инерции скатывается ниже. Кавех нависает неотвратимой угрозой, зажавшей в метафорический угол. Почему-то совсем не страшно. — Не будь идиотом, пожалуйста. Ты, конечно, талантливый, но нет смысла покидать насиженное местечко. — Так вот почему ты не уходишь. Боишься лишиться зоны комфорта. Лицо Кавеха искажает гримаса смятения, которую у него не получается подавить. Еще одна недостающая деталь, для полной картины не хватает всего ничего. Аль-Хайтам взглядом указывает выше, туда, где напротив друг друга висят две трапеции. — Попрактикуемся вдвоем? — вскидывает бровь он. — Я поймаю, не сомневайся. — А давай! — храбрится Кавех. Несмотря на браваду, невозможно не заметить его переживания, которые ложатся хмурой тенью. Они взбираются на пьедесталы и синхронно снимают с крючков трапеции. Главная сложность выступлений — поймать тайминг и одномоментно оказаться в ближнем конце замаха, чтобы перехватить партнера. Аль-Хайтам не имеет представлений о технике Кавеха — силе толчка на старте, скорости пролета, — тот ни разу не тренировался на снаряде и уж тем более не выступал, бессменно выбирая воздушные полотна из-за последствий своей травмы. Со стопроцентной вероятностью у них ничего не получится — ни с первого раза, ни со второго. Банально нужно притереться и почувствовать друг друга. И откуда только взялась уверенность, с которой он обещал обязательно поймать Кавеха в поддержке? Аль-Хайтам цепко следит за чужими движениями, повторяя их с задержкой в секунду, рассчитывая все же сделать невозможное — синхронизироваться без предварительной подготовки. — Какой элемент? — запоздало уточняет он. — Просто лови, — смеется Кавех. Пусть высота небольшая и внизу натянута сетка, опасно действовать без плана — особенно в их ситуации. Необъяснимо, но Аль-Хайтама захватывает безрассудство Кавеха. Тросы трапеции привычно впиваются в ладони, обильно обсыпанные тальком, в ушах посвистывает рассекаемый воздух. Бедра соскальзывают с металлической перекладины, и она впивается под колени. До точки соприкосновения — секунды. Аль-Хайтам загодя вытягивает руки вперед, раскрыв ладони. Кавех летит навстречу быстрее, почти доходит до конца размаха. По движениям его тела непонятно, что он собирается провернуть — просто соскользнуть с трапеции, позволив поймать себя за лодыжки, или совершить кувырок, после упав в чужую поддержку. Его сальто отпечатывается на сетчатке отдельными кадрами. Взмах руками в пиковой точке. Их поравнявшиеся лица. Проскочившая во взгляде паника. Все-таки ухваченное запястье. Удачное приземление на пьедестал. Аль-Хайтам цепляется за перекладину ладонями и, группируясь, валится на сетку. Кавех смотрит на него сверху вниз с неподдельным счастьем. Он присаживается на край пьедестала и спрыгивает к нему. — Как запястье? Не потянул? А нога? — вопросы вылетают скоростной очередью, которую затыкает порывистый поцелуй. Кавех резко наваливается всем телом, но мгновенно отшатывается, словно ошпаренный. Часто-часто моргает и, кажется, даже не дышит. Очередной отскок мяча от ракетки. — Я... Прости, просто... Эйфория ударила в голову, — мямлит он. Ладонь ложится на тыльную сторону его шеи, чтобы вновь сократить образовавшееся расстояние.***
— Не знаю, что ты с ним сделал, но сейчас самое время это исправить, — безапелляционно заявляет Сайно в ту же секунду, как устанавливается соединение. — Чего? — недоумевает Аль-Хайтам, зажимая телефон между ухом и плечом. Ужин почти готов, и если рис с овощами не помешивать в сковороде, то все точно пригорит. — Кавех третий день безвылазно сидит у Тигнари и стенает о своей нелегкой судьбе, — раздражение в чужом голос колется через динамик. — Я, конечно, люблю его до дрожи… Как друга, естественно, — прокашлявшись, зачем-то дополняет Сайно. — Но это уже невозможно. У нас с Нари впервые за долгое время сошлись графики, и мы собирались провести выходные вместе. — Я-то тут при чем? — все так же не понимает Аль-Хайтам. — С ним все было в порядке до того, как ты начал тереться рядом. Ну, если его периодические перепады настроения и превалирующую подавленность записать в норму. А сейчас он определенно не в себе. Логично сделать вывод, что это твоих рук дело. — Не ты ли пытался меня с ним свести, хотя я никогда не просил? — цокает языком Аль-Хайтам и выключает конфорку, после устало опираясь ладонями о столешницу. — Может, дело в чем-то другом. Мы с Кавехом давно не пересекались. Да у меня даже номера его нет, чтобы я что-то мог сделать. — Последний раз. Когда вы виделись? — Больше недели назад? — прикидывает Аль-Хайтам, подняв взгляд. Вытяжка над плитой совсем засорилась, еще чуть-чуть — и с нее лохмотьями начнут свисать свалявшиеся комки пыли под слоем жира. Стоит почистить, когда разговор закончится. — В общем, просто приезжай, — говорит Сайно. — Да мы с ним фактически никто друг другу! Конечно, это не совсем так, и Аль-Хайтаму сорвался бы сию же секунду, если бы не произошедшее на той самой последней встрече. После поцелуя Кавех подорвался, как ужаленный, тараторил что-то неразборчивое и, собрав вещи, сбежал в неизвестном направлении. С ним почему-то всегда было вот так, словно его жизнь — школьная мелодрама, в съемки которой затягивало и окружающих. И Аль-Хайтам смотрел слишком много таких фильмов — исключительно ради исследовательского интереса, — чтобы не знать все существующие клише. Нет никакого смысла в том, чтобы куда-то бежать и докучать разговорами, такие ситуации решаются иначе. Тишину в трубке разбавляет лишь выжидательно дыхание. Шея затекает от неестественного положения и напряжения. Аль-Хайтам перехватывает телефон рукой. Может, все же стоит пойти на поводу у Сайно и ускорить процесс принятия, заменив сценарий на тот, где друзья-сводники подводят к очевидному финалу? Внутреннюю борьбу подстегивает ничуть не деликатное: — Так что? Приедешь и заберешь его? — Ты же иначе не отстанешь, — тяжко вздыхает Аль-Хайтам. Сегодня, видимо, придется обойтись без ужина. Есть перед сном не лучшая идея, а других вариантов не остается — вряд ли удастся расквитаться с душеспасительной сценой за час. Одна дорога до дома Тигнари и оттуда к Кавеху займет столько. — Мне нужно пятнадцать минут, и я выезжаю, — окончательно сдается Аль-Хайтам, щелкая выключателем вытяжки. — Идет? — Потрясающе! — довольство Сайно бьет по барабанным перепонкам взрывами фейерверков. — Возможно, мы даже успеем на какой-нибудь сеанс в кино с Нари. — Взяли бы просто Кавеха с собой. — Без комментариев. Собирайся быстрее и возьми такси. — Денег на оплату подкинешь? — Могу подкинуть только тебя. Смачным подсрачником, когда увидимся. — Вот как ты платишь за помощь, — смешливо фыркает Аль-Хайтам, выуживая из шкафа чистую толстовку. Не ехать же в домашней одежде, пусть она ничем не отличается от содержимого гардероба. — Это и в твоих интересах, — отшивает Сайно. — В общем, отключаюсь. Телефон летит на диван, слегка пружиня от обивки и едва не падая на пол. Аль-Хайтам наблюдает за этой картиной с абсолютным безразличием — весь внутренний ресурс направлен на попытки утихомирить расшалившийся от нервов желудок. Интенсивность спазмов нарастает, чем ближе становится встреча с Кавехом. Кажется, в погоне за секретами чужой личности Аль-Хайтам больше узнает о самом себе. Причем не самое лестное. Например, он тоже не способен принять очевидное, предпочитая находить любые оправдания и отговорки своим желаниям, реакциям, поведению. Не было никакого научного интереса, все началось с банальной симпатии, которая медленно и незаметно трансформировалась во влюбленность под давлением обстоятельств. Тех самых, что Аль-Хайтам собственноручно создал. Не поведись он на картинку, не случилось бы знакомство, а затем и сближение, в ходе которого Кавех раскрывался через незначительные мелочи. Аль-Хайтам выглядывает из-за переднего сиденья, чтобы посмотреть на прогноз навигатора, закрепленного на приборной панели. До встречи с неприглядной реальностью меньше пары километров. Все действительно похоже на дешевый подростковый фильм. Радует одно — в них редко бывает трагичный конец. Герои взрослеют, отбрасывают глупости и довольствуются долгожданным «вместе до самой смерти». Впрочем, последнее почти всегда остается за кадром. Насколько счастливо в действительности завершаются такие истории, Аль-Хайтаму предстоит узнать. Он хлопает дверцей такси и поднимает глаза на горящие окна нужной квартиры. Уровень волнения достигает предельного значения. Падает только тогда, когда Сайно распахивает входную дверь и рывком затаскивает не сопротивляющееся тело внутрь. Он прет как бульдозер, упершись ладонями в спину и проталкивая Аль-Хайтама в гостиную. — Смотрите, кто пришел! — возвещает Сайно, в ту же секунду цепляя Тигнари за руку и уволакивая его обратно в коридор, где наскоро накидывает ему на плечи пальто. — Кавех, не скучай! Аль-Хайтам переводит взгляд на «скучающего» и издает неловкий смешок. Кавех вовсю пялится на него и будто бледнеет. — Мне, кажется, уже пора домой, — лепечет он и в панике крутится на одном месте, хватаясь за все подряд, якобы пытаясь найти свои вещи под диванными подушками и разбросанным повсюду упаковками от еды из доставки. — Подвезти? — аккуратно спрашивает Аль-Хайтам, ощущая стойкое дежавю. В тот раз Кавех вел себя так же. — Нет-нет-нет, — машет он руками. — Зачем тебя напрягать, когда можно заказать такси. — Я не вожу машину. Закажем такси на два адреса, выйдет дешевле, если поделить стоимость пополам. Отчаяние перекашивает лицо Кавеха. Но даже таким — потерянным и напуганным, с бегающими из стороны в сторону глазами, в растянутой футболке с жирным пятном на подоле — он нравится Аль-Хайтаму. Пожалуй, даже сильнее, чем хотелось бы. — Или мы можем остаться и выпить вместе. — Аль-Хайтам жестом фокусника достает из поясной сумки две банки пива, которые по наитию купил по пути. — Составишь компанию? Банальным проблемам — банальные решения. Аль-Хайтам мысленно молится, чтобы сработало. Когда Кавех о чем-то сосредоточенно думает, он закусывает внутреннюю сторону нижней губы и раздувает ноздри, напоминая рассерженного пушного зверька. Размышления о природе этого сравнения Аль-Хайтам оставляет на потом, потому что бинго. — Ладно, — тихо произносит Кавех и без сил падает на диван. — По пиву и по домам. Аль-Хайтам скидывает свою куртку на первый попавшийся стул, садится рядом и открывает банки, после протягивая одну из них Кавеху. Тот берет ее осторожно, стараясь исключить соприкосновение пальцами и с треском проваливаясь. Аль-Хайтам не давит и первым отдергивает руку — соблюдает безопасную дистанцию, чтобы не накалять обстановку сильнее. — Давно тебя не было видно, — не найдя ничего более подходящего, роняет он. — А как же подготовка к следующему выступлению? — Его не будет, — без промедления отвечает Кавех. — В смысле? — ошарашенно косится Аль-Хайтам. — В том самом, — флегматично отзывается Кавех и с ногами забирается на диван, откидываясь на подлокотник. Босые ступни упираются Аль-Хайтаму в бедро. На левой ни следа от бинтов — значит, последняя тренировка действительно была давно. Обычно Кавех затягивает ногу так, словно накладывает жгут, и бороздки передавленной кожи сохраняются надолго. — Решил, что пора завязывать с этим, — развивает мысль он, внимательно следя за банкой пива, которую раскачивает перед собой в воздухе. — Почему? — вылетает простой и глупый вопрос. — Если не сменю обстановку, то так и продолжу топтаться на месте. Я устал. От тренировок, выступлений, — его голос опускается ниже, до порога слышимости, — и самого себя. Аль-Хайтам поворачивается полубоком, укладывая локоть на подголовник. Кавех не реагирует, даже когда его тянут за лодыжки, позволяя уложить ноги на чужое бедро. От нескольких глотков пива нельзя улететь в прострации, но, судя по всему, именно это с ним и происходит. Его невидящий взгляд зачарованно следует за продолжающей раскачиваться банкой. Сайно нельзя было назвать сверхэмпатичным человеком, и все же, кажется, он поймал правильный момент, когда Кавех в той кондиции, когда неосознанно готов говорить. — И что теперь? Попытки продолжить разговор чудятся учебным заданием, которое делаешь под чутким бдением учителя, нависшим над тобой дамокловым мечом. Ответ известен, но ты сомневаешься в нем, боясь все же ошибиться. Разница лишь в том, что неправильные слова не строчки на бумаге — их не зачеркнуть, не стереть и не замазать корректором. Цена провала выше короткого момента стыда. — Подумываю стать преподавателем. Гимнастика, особенно полотна, достаточно популярное занятие. Наберу несколько девчонок, время от времени буду арендовать подходящий зал, вдруг кто-то захочет участвовать в соревнованиях. А может, просто устроюсь в один из фитнес-центров, чтобы не напрягаться. — Тебе же нравится выступать. И ты любишь трапецию. На самом деле любишь, я видел это. Кавех отрывается от пивного самогипноза. Напряженно смотрит глаза в глаза, задерживает дыхание, как перед прыжком в воду — решается на что-то серьезное. Невольно Аль-Хайтам тоже полностью замирает. — Когда мы с тобой… — голос Кавех едва ощутимо дрожит. — Тогда нога впервые не болела. — Это же хорошо? — произносит Аль-Хайтам. — Нет, — качает головой Кавех. Жестяная банка, скрипя, мнется под впившимися в нее пальцами. Дурное предчувствие вновь скручивает желудок склизкими щупальцами. Нет ни одного разумного объяснения, почему выздоровление — плохая, а не хорошая новость. Кавех судорожно вздыхает и отворачивается. Его волосы собраны заколкой на затылке, поэтому видно, как краснеют кончики ушей. — Потом боль вернулась. Все было в порядке, пока ты находился рядом. Наружу просятся десятки предложений и заверений, но Аль-Хайтам держит их при себе. Кавех причмокивает губами, открывая и закрывая рот, как если бы хотел сказать что-то еще. Аль-Хайтам послушно ждет, готовый ловить каждое слово и в случае необходимости отбивать контраргументом. — Глупо, но я, видимо, привязался к тебе. Не знаю почему. Видимо, все настолько плохо, что я и правда хватаюсь за любого, кто хоть раз с заботой относился ко мне. Так не должно быть. Все заканчивается плохо. Исключений нет. Вместо резонных доводов звучит спонтанное откровение: — Ты мне нравишься. Кавех вздрагивает и прикрывает глаза, опустив голову. — А я не знаю, нравишься ли ты мне. Может, да, а может, нет — и это все рефлекс впиться в кого-то, кто по непонятным причинам не против потаскать меня на шее. В любом случае это не имеет значения. Так не может продолжаться. И не говори ничего о том, как любишь. Сделаешь только хуже — себе в первую очередь. — Я и не собирался, — мягко говорит Аль-Хайтам. Кавех снова вздрагивает — от прикосновения к щеке. Он смотрит затравленно и с глубокой тоской, когда подается к руке и сразу же отстраняется. — Я тебя не люблю, — во рту пересыхает, но Аль-Хайтам старательно проталкивает звук за звуком, слово за словом, предложение за предложением, — ты мне нравишься. И я не собираюсь тебе ничего навязывать. Это была просто констатация факта. Делай с ним, что хочешь. Кавех косится недоверчиво. На то есть причины — Аль-Хайтам лукавит. Отпускать Кавеха вот так — не входит в его планы. У них есть шанс сделать все нормально, добраться до хэппи-энда возможно. Аль-Хайтам так чувствует, считывает в обрывочных смыслах сказанного. И обязательно покажет это и Кавеху. — Отвалишь от меня, если попрошу? — Только при одном условии. — Каком? — Ответь на один вопрос. Чего ты боишься? Кавех опрокидывает в себя почти полную банку пива. Аль-Хайтам следует его примеру. Они оба идут ва-банк. Все сразу так просто. — Боюсь сломать если не себя, то тебя. Аль-Хайтам придвигается ближе, настолько, насколько позволяют закинутые на бедро ноги Кавеха. Тот толкает его в грудь раскрытой ладонью, молчаливо прося не переходить невидимую черту. Финальный рубеж. — Конкретнее. Почему это может случиться? Кавех длинно выдыхает сквозь стиснутые зубы, воздух выходит со свистом и хмельным амбре. Поразительно, но даже сейчас Аль-Хайтам готов без раздумий поцеловать его. — Я обращался с тобой как с дерьмом и могу продолжить. Разве этого недостаточно? — На то есть причины, не так ли? Каждый мускул в теле напрягается, словно готовясь к поддержке на трапеции — удастся поймать партнера или нет. — Защитная реакция, — неожиданно решительно отвечает Кавех. Из его рта вылетают сумбурные объяснения: — Если не получается избавиться от кого-то по-хорошему, можно вынудить его исчезнуть. Я отталкивал тебя, потому что мне нельзя снова вляпываться в кого-то. Потому что не хочу в очередной раз пересобирать себя по кусочкам. А еще потому что мне было интересно, каково оказаться на другой стороне, стать человеком, который пользуется, а не которым. И мне понравилось. Достаточно сильно, чтобы хотеть повторить. Так что, если ты в итоге окажешься нормальным, есть риск, что из этих отношений выйдешь совсем другим человеком. От сердца отлегает: Кавех наконец озвучил то, о чем раньше были только догадки — и все сошлось. Аль-Хайтам ободряюще улыбается. — Значит, я подожду. — Чего? — хлопает ресницами Кавех. Они у него длинные и светлые на кончиках, отчего кажутся короче, чем есть на самом деле. Аль-Хайтам заметил это еще в то единственное совместное утро. А еще у него под правой лопаткой треугольник из родинок. Эти детальки вспоминаются сами по себе, как хранящиеся в голове строчки песни, услышанной десятки лет назад — без усилий, вызывая искреннее удивление своим существованием в памяти. — Когда ты будешь готов. Кавех закусывает губу, тушуется. — Правда будешь ждать? — Аль-Хайтам верит, что надежда в голосе реальная, а не плод его воображения. — А если я влюблюсь в кого-то другого? — Поцелуй меня, — просит Аль-Хайтам. — Зачем? — Это будет твоим обещанием мне.