Громче, чем звёзды

О том, что эти двое не любят друг друга, знают все. Поэтому, когда Ким Тэхён забрасывает мяч в корзину и увеличивает количество очков своей команды, обыгрывая команду Чон Чонгука, никто не уходит из спортивного зала, а наблюдают за главной сенсацией университета – парочкой первокурсников. Сегодня в баскетбол играли на желание. И плевать, что командиры теснятся «на отшибе» спортплощадки: ни загадывать, ни исполнять явно не собираются. Желание вообще лишь для двоих – так повелось, хотя играл на него каждый. Поэтому, когда Ким Тэхён и Чон Чонгук становятся едва не нос к носу, условно разделяемые линией посередине паркетного поля, никто не удивляется, а ждут, ради чего бегали и пыхтели. – Ну давай, Ким, – дерзкое подначивание. В ответ усмехаются и молча толкают язык за щёку. Намёк на содержание желания? Отнюдь. – Тебе, детка, всегда даю. – Заткнись, – уже не столь дерзкое, более суровое. Тэхён вновь усмехается и плавно скользит взглядом по затыкающим губам. Если бы те действительно хотели заткнуть, то сделали бы не словом, действием. Над верхней блестит пот, оттуда Тэхён смотрит на стекающую с виска каплю и зарывается взглядом вместо ладони в собранные пучком волосы. Как-то раз Чонгук сказал: «Для того, чтобы лучше удерживать меня». Тэхён всецело услышал и держал до боли у корней, да и продолжает время от времени. Новая причёска Чонгука — длина волос по плечи — сводит Тэхёна с ума. – Моё желание: сядь на шпагат здесь и сейчас. В своих коротких блядских шортах. Не сядешь – будешь должен мне ещё желание. Черёд усмехаться Чонгуку. Стандартные шорты, но Киму покоя нет. Может, на пару сантиметров короче, чем у самого Тэхёна, из одинаковой коллекции, к слову. Настолько друг друга не любят – закупаются и носят парные вещички. Красные шорты – боль Чонгука, вернее, Тэхёна, который чуточку ревнив, если другим видно выше дозволенного голой кожи, даже бёдер. Чонгук не находит в ревности обольстительных черт, зато забавляется с дедовских ворчаний Тэхёна на бедные шорты. Желание не из-за шорт. Чонгук этого пока не понимает. – Опять они пидоросню включили, – говорит слепой-глухой до чужих взаимоотношений капитан Сокджин. – Они не выключали, – парирует чуткий на геев, особенно на открытых, капитан Юнги. – Валим отсюда, не сдались мне ничьи шпагаты, – вклинивается четверокурсник. Ради шпагата бегали и пыхтели, ага. Спасибо, до свидания. – Не, я останусь, – выказывает охочий до сплетен и зрелищ Хосок. Его утаскивают насильно, негоже на шпагаты всякие глазеть, блинчики в забегаловке у университета самостоятельно не съедятся. За ними выбредают другие. Чонгук и Тэхён гурьбу не провожают, заняты гляделками, точно в дорамах. Настолько они друг друга не любят – постоянно разыгрывают сценки из кинематографа, в том числе о трепетном чувстве. Шум стихает. Наедине Тэхёну неожиданно дуют в лицо, тот закрывает глаза и упускает Чонгука из «яростного противостояния» впритык. Чонгук же заправляет выбившиеся чёрные пряди за уши и, заранее опираясь ладонью в лавку, во всей красе садится на продольный шпагат. Пытается. Где-то на половине пути к полу ноги просто отказываются раздвигаться дальше и жгут не то в лодыжках, не то везде и всюду, колени рискуют треснуть и переломиться. С растяжкой плохо. Ну, со шпагатной, не с иной. Оба знают изначально – не сядет. Тэхён с наслаждением смакует статную беспомощность и заведомый проигрыш. Абсолютно плевать на неудающийся шпагат. Он в любом случае оценивает не шпагат, а короткие блядские шорты, натягивающиеся по занимательным выпуклостям. Тэхён смакует раскрытость. Жаль, не перед ним. Тэхён нацелен это поправить. – Что, шортики на яички жмут? – Руки убрал, еблан. Грозный тон не впечатляет, Тэхён скалится и наглаживает Чонгуку пах, присев на зависть, на корточки-то легче шпагата. Такие сцены не из дорам. Такие они уже сами вытворяют. – Следующее желание: не сделал шпагат сейчас, значит сделаешь шпагат передо мной на кровати. Чонгук весело прыскает и резюмирует: – Придурок, – удостаиваясь поцелуя в скулу. – Не порвись между ног, крошка, – шепчет Тэхён в кожу. – Ты мне здесь дорог, – красноречиво надавливает ладонью и напоследок похлопывает. – Скорее ты меня когда-нибудь порвёшь между ног, – Чонгук, страхуемый по талии объятиями, без лишних травм или прорывов где бы то ни было выпрямляется в рост и вертится лицом к лицу. – И как насчёт моего имени, а не всяких хлебных крошек? – Гу, – умоляюще; наглаживает вместо паха запрятанную футболкой поясницу. – Повтори – и я тебе врежу. – … – снова не впечатлён. – Чон Чонгук, не будь душнилой. – Ты знаешь, я против уродских кличек. У меня есть имя. – Ты знаешь, я за мимимишные прозвища, они не мешают нашим именам. – … – вновь дует Тэхёну в лицо и следом чмокает в поджатые губы. Спор не продолжает, бессмысленно, слишком давно не любят друг друга, потому эти препирательства – дань заведённой традиции. – Пойдём домой, и так задержались после пар из-за баскета. Их нелюбовь распускалась и цвела буквально с рождения: мамы-подруги родили одногодок сыновей и растили бок о бок. В три года Чонгук чересчур внятно выговорил: «Тэхёни-хён очень красивый»; к шести годам не перестал повторять это то родителям, то непосредственно Тэхёну, добавив несколько формулировок: «Возьму хёна в мужья! Хочу хёна! Красивый хён!»; к восьми годам, в школе с раздельным обучением для мальчиков и девочек, таскался за Тэхёном и с гордостью и без стеснения заявлял: «Он мой». К развитию их нелюбви родственники настраивались заранее. Поэтому, когда в десять лет двое мальчишек огласили себя парочкой и закликали друг друга мужьями, никто не воскликнул от изумления или непринятия. Пожалуй, это единственное обращение вне имён, которое Чонгук когда-либо позволял и не называл уродским. По сей день. Остальные на фоне меркли, вот и отвергались. По сей день. Чонгук признался первым, а Тэхён не устоял не перед признанием – перед бездонно-блестящими глазами, и ухнул в них со всем сердцем. Вот какой год смотрит, смотрит и смотрит – дна нет. И не будет. Безграничны. Как любовь Тэхёна в эти глаза, в Чонгука. Слащаво, правдиво. И только Тэхён, глядя в эти глаза, знает, что уже на протяжении недель трёх Чонгук злится. Его обиду не счесть посторонним, Чонгук не афиширует людям или на людях, однако не афиширует и Тэхёну. От Тэхёна, банально, не скрыть, он бы не догадался, если бы не глядел в эти глаза столько, сколько себя помнит. Дело не в словесной грубости, ругательства и посылательства в манере общения Чонгука. В чём причина обиды, Тэхён намерен выяснить. Прежде – желание. Исполнение. На кровати. Ведь обиду Тэхён различает не исключительно по глазам. Окей, наверное, не по ним вовсе… Чонгук не даёт ему третью неделю! Точнее, даёт – член в задницу, не задницу для члена. Не подставляется, трахает Тэхёна, трахнуть себя жмотничает. А Тэхён? Первую неделю преспокойно блаженствовал, на вторую неделю удивлялся внезапному верховому напору, на третью наконец убедился в некоем разладе в нелюбви. Они менялись позициями в сексе так же регулярно, как занимались сексом – всегда. Бескомпромиссное рвение к активной позиции облагается вопросами, на те Чонгук неизменно увиливал, фыркал многозначительно или отвечал: «Всё супер». Терпение Тэхёна кончилось с возможностями ограниченной узостью задницы, а член не кончился совсем. Тэхён честно выиграл в баскетбол и загадал шпагат – Чонгуку не отвертеться. Тот понял прекрасно, заперся в ванной с приходом домой. Переехали в скромную квартирку они относительно недавно, год назад, то бишь с поступлением в университет, где своей нелюбовью произвели фурор, и с устройством на работы. Графики посменные, специально грызлись с коллегами за определённые дни ради совпадения выходных. Сегодня выходной, и Тэхён планирует любоваться шпагатом упорно, со вкусом, с оттягом. Поэтому, когда уступают ванную, моется быстрее, чем в армии, и влетает в не успевшего выбрать трусы Чонгука, зато Тэхён помогает сдёрнуть полотенце на комод. Оба голые. И голодные. – Тэхён, дай пожрать, – норовит выкроить шанс на супчик. Безжалостная хватка на ягодицах красноречиво показывает, что никакого супчика. В меню именно ягодицы, меж которыми Тэхён и собирается готовить… супчик? – Дам в твою сладкую дырочку, а поедим потом, – напирает и заваливает на кровать, с налётом несдержанности шепча: – Примешь морковку в свой бульончик? – Ещё слово – и я тебе врежу, Ким, – стискивает волосы Тэхёна, тем не менее поддаётся, не рвётся на кухню. – Не буянь, моя хлебная крошка. Я раскатаю тебя на члене. Но продемонстрируй шпагат. Поперечный, Чонгук. Козёл, думает названный. Соврёт, сказав, что глупый трёп Тэхёна сердит или не нравится. Иногда да, зачастую нет. Бычится Чонгук из вредности характера. Это в детстве бегал за хёном и кричал о красоте, с возрастом чуть очерствел и понабрался грубости. Единственное неизменное – нелюбовь к Тэхёну. Она всё та же – искренняя и чистая, и с криками о красоте Тэхёна. На самом-то Чонгук хочет шпагат. В смысле, член. Хочет наравне с дорвавшимся Кимом, и сегодня, честно проиграв на желание, их недопонимание сдвинется с мёртвой точки. Да, проблемы бывают и спустя девять лет взаимной нелюбви. Кто виноват? Оба. Тэхён отстраняется, возвышаясь. Наблюдает, ждёт, едва не облизывается на точёное рельефами тело под ним. Да, спустя девять лет нелюбви можно восхищаться друг другом. Чонгук не стесняется, никто из них. За девять лет стеснение растянулось и истёрлось, как девственность анусов и членов в анусах. Не факт, что в медицине существует понятие «девственность ануса». Стеснение существовало – факт, исчезло – факт. Не исчезло, да-да, восхищение. Тэхён заворожённо следит за чужой ухмылкой, будто победитель в баскетбол не Тэхён; с ухмылки прямиком к ногам, которые сгибают в коленях и с умеренной медлительностью разводят. Тэхён не облизывается – облизывает взглядом. Вроде видит Чонгука всю их общую с рождения жизнь, ниже пояса – с пубертата, и никак не насмотрится ни на верх, ни на низ, ни в блестящие нелюбовью глаза. И к глазам стремится, наваливаясь телом к телу, губы в губы, выдыхая распалённое: – Ты моя бабочка, Чонгуг-и. – С чего вдруг бабочка? – Раскрываешь ноги, как крылышки. – Блять, ты- – перебивается поцелуем. Извернувшись, бухтит: – Курицей бы тогда назвал. «Твои ноги, как куриные крылышки без панировки». – Мой муж неромантичная вредина, – улюлюкает не расстроенно. – Напомнить, зачем мы тут собрались? Я не возбудился. – Не переживай, вредина. Никуда не денешься. – … – от души закатывает глаза. – Не денусь, потому что засну от твоей болтовни. Тэхён болюче кусает подбородок и выпрямляется вспять. Надавливает ладонями на завлекательно-распахнутые бёдра перед ним и раскрывает до предела, пригвождает к матрасу. Не шпагат, ноги-то согнуты в коленях. Им плевать. – Эта твоя растяжка безупречна. – Конечно, ты способствуешь. – А уж здесь… – ладонью подбирается к паховой ложбинке, с неё спадает под яйца и по шовчику к поджавшемуся от щекотного отголоска анусу. – Побрился и растянулся, – замечает довольно, обводя чуть разомкнутую тугость сфинктера. Правильнее сказать, Чонгук в кои-то веки соизволил подготовиться, ибо ненавидит брить пах и единолично растягиваться. Постарался! Тэхён судит схалтуренную гладкость на пять из десяти, а растяжку – на два из четырёх, впрочем, Тэхён на сухую не объективен, потому аккуратно вынимает жадные до тесного жара пальцы и встаёт за смазкой с презервативами. Жаль, член встаёт просто, без дополнительных действий, и приходится шагать до углового комода. – Полежи-покрасуйся шпагатом, муж мой. Чонгук вошкается на подушках в поисках уюта для стареющих косточек и мимолётно осматривает себя – сексуален, горяч, не стар. Поворачивается на Тэхёна и пожирает компенсацией голоду аппетитную задницу, представляет, как будет вдавливать в неё пятки, Тэхён будет вдавливаться в него, а он, Чонгук, в матрас. Рукой по наитию поддрачивает член втихушку. Исправно встаёт. Выпендрёжа было, пф. – Полотенце возьми, – подсказывает. – Чёрт, – выругивается, и ягодицы очаровательно поджимаются. Заранее надел презерватив, теперь за полотенцем идти. – Сколько всего нужно, чтобы тебя трахнуть. – Не больше, чем тебя, – сквозь смех. Провожает ягодицы до порога комнаты, продолжая погромче: – Не очень много. Солнце с неба достать не прошу. Быстро вернувшийся Тэхён устраивается перед шпагатом, щедро выливает смазку и по-всевозможному пристраивается к Чонгуку: пальцами внутрь, грудью к груди, поцелуями по шее. – Знаю, я нетерпелив, соскучился по тебе, – грузно откровенничает под ухом. – Мы живём вместе, – выпутывает руку, бросив зажиматься животами лишь член, и обнимает. Ногти произвольно впиваются в лопатки от без предупреждения втиснувшегося третьего пальца. – По тебе подо мной. – Ты- – сбивается на довольно интенсивное хозяйствование в интимной зоне. – Ты тоже совсем не романтичный, но притворяешься. – Да, – прикусывает кадык, словно хватает за горло. Оттуда широко мажет языком под подбородком, опаляет губы перед поцелуем: – И я совсем не романтично тебя трахну, без лепестков роз и прочего дерьма. Чонгук усмехается с языками во рту, освобождается, буквально вытолкав посторонний своим наружу: – Ну без дерьма точно. Не зря я час с хуем промывался. – Не с хуем, малыш. Это мы и исправим. – С пальцами разберись. – Разозлишь, и я не буду нежным, Чонгуг-и. – Бу-бу-бу, боюсь. – Вредина мелкий. Тэхён вплетается во влажные пряди — Чонгук приподнимается с подушки, — «расчёсывает» и пригвождает обратно к подушке, вынуждая выпятить шею и грудь, куда вразнобой осыпается поцелуями. Соски услужливо торчат в ожидании, и им уделяется должное внимание с пристрастием. Чонгук стонет и сводит распятые ляжки на тазе Тэхёна, нарушив пародию шпагата; скашивается на опускающуюся к пупку макушку, посмотреть нормально мешает властная рука в волосах. Чонгук поддаётся всем собой, кроме языка без костей: – От мелкого слышу, ты на два месяца старше меня, хён, – и сразу же этот язык сворачивает. – Держись за простыни, – советует елейно. – Доставлю твою вредную задницу в космос, – в доказательство покушается на укромно-припрятанный узелок нервов. Чонгук давится ответом, держится не за простыни, за Тэхёна, ведь если в космос – то вместе. Однако Тэхён выпутывается отовсюду: из прядей волос, из объятий, из «вредной задницы», и Чонгук давится закупоренным в глотке писком от шлепка по яйцам. Дразнить хёна не рискует, того доведёшь – без хиханьки-хаханьки может быть грубым, а Чонгуку сегодня охота посерединке… Ровнёхонько между ног, не грубо и не нежно. И лампу охота. Спасибо Тэхёну. – Включи нашу лампу. Тэхён взметает взгляд с сокровенных прелестей парня-мужа прямиком в глаза. Не это предрекал после шлепка по яйцам. – Иди на мой хуй, Чонгук, – отказывает с улыбочкой. Заветная лампа в противоположном углу спальни! Открещивается отвлекаться, походом за необходимыми атрибутами хватило! Кстати, о них. Задрав ногу Чонгука, побуждает воспарить копчиком, подкладывает полотенце, не то, водится, в попу долбится-долбится, да в неё не попадает, вытекает. Им до этого – минимум включённая лампа. – Сам про космос пизданул. Я хочу космос. Включи. Тэхёну не дают. И не дают расположиться сверху, упёршись кулаками в грудь и лягнув коленом по рёбрам. Тэхён сдаётся и голым перебежчиком пересекает комнату туда-сюда. Не любить Чонгука, в том числе в постели, – стоит любых усилий. Возможно, романтика в обоих всё же присутствует. Возможно, Чонгук на росинку романтичнее Тэхёна, ведь именно ему приспичило отдаться своему мужчине под искусственной россыпью звёзд с фиолетовым освещением, хоть обещали доставить в космос и так. Музыку бы. Увы, Тэхён не любит не любить под музыку, у него собственные непостижимые никем мелодия, ритм, слова, под которые он не любит Чонгука по-разному. – Выполнено, муж мой, – прискакавшего на кровать вновь радуют и будоражат шпагатом. – Спасибо. Чонгук умеет быть благодарным, подтверждая и ртом, и гораздо ниже: с распростёртыми ногами принимает член. Анус раскрывается не хуже крыльев бабочки, Тэхён благоразумно помалкивает, иначе в такое ответственное событие, вернее, погружение стопроцентно врежут. Они не любуются звёздами, сугубо друг другом – тем, где стыкуются детальками. Спирает дух: у одного от сдавливающей тесноты, у другого от расширяющей наполненности. Эта раскрытость не сравнится с раскрытостью шпагата. С наполненностью тем более. Тэхён, предварительно не сдав назад, разве что на миллиметр, напирает, стремится непостижимо углубиться. Прекращает, снова обманно ведёт тазом назад и напирает вперёд, напирает, напирает, напирает… Назад-вперёд – чередой, без подвижек. Оба смиряются с ощущениям, не привыкают – к этому не привыкнуть. Чонгук опустошается, когда из него наконец медленно выходят и когда с тем же сцеживает выдох сквозь зубы; набивается толчком и вдохом. Тэхён берёт плавную раскачку и ею же, получается, Чонгука, упирающегося ладонью в напряжённый пресс Тэхёна. Его начинают трахать, ладонью не останавливает, а находит дополнительную точку опоры и соприкосновения с реальностью, будто кровати под спиной мало и будто та вот-вот исчезнет. Или Чонгук исчезает непонятно куда, явно не возносится к небожителям, но около, поэтому Тэхён непременно нужен рядышком, под рукой. Наверное, член, помимо ануса, заполняет ещё и голову – видится всякое. Чон промаргивается в такт толчкам – здесь, не на небе, и кровать не исчезает, но Тэхён всё равно нужен под рукой. Он романтичнее, раз подобная дурь в голову с членом лезет. Звёзды перед глазами, у Чонгука. Потому что Тэхён смотрит в глаза мужа – те хранят несметное количество звёзд, чем лампа или настоящее небо, и они прекраснее и сверкают ярче, большие-большие. Нет, оба два отшибленных романтика с переменным успехом. Чонгук разок ляпнул: «Разве у меня большие только глаза?» Не только, любование Тэхёна пикирует на член, взвешивает и измеряет длину на вид — очень соблазнительный вид, — словно до этого не видел. Отнюдь, Тэхён-то изучил и на вид, и на рот, и на руку, и на... Крайние три недели чрезмерно на задницу! Естественно, в упомянутой фразе речь шла не про член. Про сердце. Оно у Чонгука больше члена и вообще больше Чонгука, и никакая словесная грубость это не меняет. Тэхён не взвешивал, не измерял сердце Чонгука никогда и никак, он знает и чувствует собственным сердцем с неосознанного младенчества по сей осознанный день. Они два романтика. Или смена позиций вызывает прилив ментальной нежности? Не ментально и на практике Тэхён нещадно дерёт с минимальным предварительным разгоном – машина позавидует. Ноги Чонгука, член, Чонгук максимум успевают трястись и елозить под форсированным темпом, а подотвыкшее к проникновению нутро чуть немеет толчок за толчком. Чонгук даже не подрабатывает навстречу, в избытке, наработался уже – и на кухне посуду убирать, и в активной роли. Пускай Тэхён этим занимается. Тэхён не против, усердничает истосковавшись под их сливающиеся с хлюпами стоны – потряснее музыки. Тормозит скорость на пару секунд: подливает смазку на разглаженную вокруг толщины зарумянившуюся краснотой кромку. Возобновляет. По прорези ложбинки течёт к копчику, не зря полотенце. Чонгук переводит взгляд с потолочной россыпи на активно работающего над ним Тэхёна. Сосредоточенный, взмыленный. Чёрные волосы растрёпаны, полувысохшие. Нахмуренные брови. Разлёты ключиц с отметинами – Чонгук привык посасывать и погрызывать. Пальцы, продавливающие его, Чонгука, талию и матрас у плеча. Напряжённый пресс, уходящий в выбритый лобок, Чонгук за девять лет отношений и год совместной жизни не разгадал, как Тэхён умудряется так чисто выбриваться. Вздувшиеся по рукам и по члену вены, по члену при всём желании не углядит, но чувствует каждую через презерватив, или он опять улетает куда-то, и ему мерещится. Не мерещится. Тэхён красивее звёзд. Лучший мужчина в мире не любит Чонгука и с нелюбовью вминает в постель. О чём ещё мечтать? Чон пищит резанувшее на гласной: – Бляать. То ли от красоты перед собой, то ли от члена под пупком, не суть, суть-то общая – Тэхён. Впивается в складки одеяла – по степени наслаждения он в космосе, обещали же доставить – доставляют. Личная вселенная перед ним, Чонгуку бы поближе, под руку. А началось со шпагата и вон куда занесло. Нелюбовь она такая. Чонгук заваливает на себя, оплетая. Пятками тычется в напряжённые ягодицы и не обуздывает порыв попризнаваться мальчишкой. Заполошно, будто боится опоздать: – Ты у меня мужчина номер один. Мой. И самый красивый. Во всём первый. Пусть и проёбываешься. Упс. Значит есть о чём ещё мечтать, иначе не ломался бы три недели от шпагатов. Тэхён навостряется, хотя и до не охарактеризовать расслабленным. – Поподробнее, детка. Где я проёбываюсь? – … – В молчанку играешь? – … – Чонгук пикает и увиливает к ключицам. Погрызть не успевает из-за вновь дёрнувшей за волосы руки. Губы тонут в стихийном поцелуе, выныривая и подныривая друг под друга. Языки хаотично сталкиваются грозными волнами и смешиваются-переплетаются в единое со слюной. Отлично помнят первый поцелуй с привкусом тотального неумения в темноте уличного стадиона. Телефоны тогда названивали, их гнали разойтись по домам, а они учились целоваться до поздней ночи, потом на седьмом небе огребав нагоняев от родителей. Научились? На сто слюней из ста, то бишь, ну, сомнительно. Сейчас умеют, уцеловавшись за вереницу лет – и не прекращают, мало. – Чонгук, – едва отделив язык от языка мужа. Когда-нибудь станут мужьями по паспортам, – раскрой крылышки в шпагат, или раскрою я. Чонгук млеет, изнывает. Забывает погрызть ключицы и поогрызаться на глупое сравнение. Не забывает проигнорировать «угрозу», наоборот, сжимает Тэхёна бёдрами и сжимается на нём покрепче. В угоду вредному характеру и любопытству. Грядущие действия – не секрет, Чонгук в курсе и потому же провоцирует это продолжение. Ким грязно выругивается и замедляется под кроткие смешинки в ухо, ведь за сквернословие у них в паре отвечает Чонгук, будучи в детстве зайчиком-одуванчиком… Сейчас бывший зайчик-одуванчик давит пятками в ягодицы и таки покачивается навстречу, заставляя Тэхёна стонать и ни о чём не жалеть, прощаясь с членом в обволакивающей узости, и дрожать от удовольствия не по-детски, Чонгук же вырос, зайчиком-одуванчиком не назвать, только мужем. Или хлебной крошкой. Деткой. Бабочкой. Дабы не любя побесить. Тэхён позволяет какое-то время, «покуривает на антракте перед следующей сценой», утопая в удовольствии и в анусе, не суть, суть-то общая – Чонгук. Восстановив дыхание, целует, попутно пробирается в области под коленями и, а-ля тягает тренажёр, с силой задирает с сопротивлением разжавшиеся ноги выше, отодрав от ягодиц пятки. Тэхён собственными разведёнными ногами упирается в матрас поудобнее и принимается… – Я копаю тебя, как батат. … выкапывать по полной. – … – Чонгук гортанно воет и загребает одеяло в кулаки. Врезать бы, да куда уж, ни вдохнуть от беспрерывного проезда «лопатой» по простате. – Или… Я вспахиваю тебя, чтобы засеять. Тэхён в прошлой жизни или в мечтах фермер. И Тэхён восстанавливал дыхание, чтобы напрочь лишить дыхания Чонгука. – Дол- боёб, – с заеданием выговаривает. Особо некогда комментировать тупой трёп. Главное, Тэхён трахает отменно, Чонгук сам его учил и с ним же учился, трёп он терпит на протяжении лет. Присутствует в трёпе что-то, за что в том числе Чонгук этого долбоёба не любит. – Ты мой бататик, – слизывает пот над губой. – Отжарю и сожру со вредной кожурой. Заткните Тэхёна кто-нибудь, думает Чонгук и интуитивно зеркалит, облизываясь. – Блять, батат захотелось, – жмурит глаза, но из приоткрытого рта сыпятся обрывающиеся толчками стоны. Голодный же. Увольте, Тэхён не побежит, как за лампой! – Пожарю тебе после тебя. Чонгук открывает глаза — смотрит на мужа — и закрывает рот не Тэхёна, а свой, пыхтит со скулежом, весь закрасневший, не только сфинктер спелого цвета. Чонгук вообще редко краснеет, даже баскетбол не преображает молочную кожу в розоватый, на это способен преимущественно… – Тэ, Тэхён, – тараторит, – самый-красивый-блять-не-то-кончу-сча-кончу-Тэ, – до царапин бороздит бёдра того. В члене нарастает приятная щекотка, из уретры обильно сочится предэякулятом на затрясшийся в неконтролируемых потугах живот. Ким бы умильнулся на оговорку, сморозил чушь… Сжалился перед оргазмом. Он и без предупреждения прогнозировал, они оба быстро кончают от интенсивной стимуляции простаты. К тому же кое-кто три недели жмотничал жопу! Отвык от проездов туда-сюда в ней. Чонгука встряхивает, пока выплёскивается сперма – это щекотка достигла пика, выливаясь накопившись. Глазеет на свою вселенную, она красивее настоящей и в данные моменты она не шевелится, пережидает. Чонгук её не любит наигромкой нелюбовью, которая предназначена лишь для них двоих. – Люблю тебя, – признаётся запыхавшимся. Не отвечают, Чонгуку и не сдалось, он и так вкушает ответную нелюбовь с воздухом вместо заветных супчика или батата. Обуявшее подотпускает, и Тэхён – аккуратно опускает охреневши-затёкшие ноги Чонгука, не взыскивая боле никаких шпагатов, однако и самостоятельно согретое между место не покидает, возобновив словно крадущиеся, крохотные поступательные движения. Чонгука вновь скручивает, натурально пищит и пытается избавиться от улёгшейся на него целой вселенной. Тяжело! – Отвали, – чирикает высоко-высоко, тужится скинуть. Мигающие вспышками мини-взрывы в паху напрочь лишают шанса противостоять, тело сковывает в судорогах. – Не смей, Тэхён. Уйди-уйди, – и приказывает, и молит. – Отъебись! – гаркает. – … – Тэхёну хоть бы хны, цапает зубами за мочку, утихомиривая вертлявость. Пробирается языком в колечко серьги, а в другом колечке всё же прекращает любые движения, зато невесомо проводит по не опавшему члену. – Тэхён, пидор! – Хочу кончить в тебе, – доверительно делится мотивами, – я так давно этого был лишён, бери ответственность, моя хлебная крошка. Ты никуда от меня не денешься. Чонгук очень чувствительный после оргазма, Тэхён наглеет трогать после оного редко, каждый такой раз Чонгук люто обожает и люто ненавидит, ибо слишком. Сегодня он яро не готов к граничащей с болью неге, а тупорылое прозвище возбуждает — злость! — не хуже обнаглевших поползновений: передавив Тэхёну хозяйство на рывке, меняет положение, оказываясь сверху и уже без выпавшего члена. Если Чонгук не готов, то Тэхён готов всегда – его муж предсказуемый, потому опомниться не успевают: Тэхён тоже переворачивает их дальше, перенимая высоту. Они успокаиваются у края кровати, падать не входит в планы, только в Чонгука, а не мимо или из. Тэхён уже выпал из! Смеются обоюдной передышкой. Тэхён прерывает хохот, пользуясь заминкой и подло пристраиваясь обратно во вспаханное — не засеянное! — местечко. Чонгук не сопротивляется — странно, — впускает с импульсивным сжатием. К чему Тэхён не готов, так к непредсказуемому манёвру Чонгука. Манёвр подлее, нежели предприимчивость Тэхёна! И Тэхён издаёт неописуемый звук удивления, когда его релаксирующую от трёхнедельного аврала задницу касаются в щепетильном! – Чонгук? – совершенно идиотски вопрошает, приподнимаясь на локтях. Сжимает свою не вспаханную за сегодня «целину» на всякий случай… Ненавязчивые поглаживания по сморщенной точке побуждают разжать мышечную оборону. Не привык Тэхён сопротивляться там мужу. – Чонгу-гу-гу-ку-ку-ку-ку, – напевает задобрить. Исключительно по имени, никаких кличек, ведь тогда всадят. Но напетое – не имя… Тэхён ошибся из-за хронической функции поддразнивания. Проникающий большой палец распрямляет натяжением сморщенный ободок до гладкости. Без приглашения и церемоний, и без смазки! Ким дёргается… Чонгук крепко держит хитрой жопой за член и свободной рукой за ягодицу Тэхёна до вмятин. Не вырваться. – Я пальцем, не ной. Ты никуда не денешься от меня. Мстительный батат! А ведь Тэхён его вырастил! – Ну Чонгук, – пищит слезливое и драматичное. Воинственный пыл испаряется с пустотой в заднем проходе. – Нечестно, – ластится носом по щеке. – Раскатаем твою простату? Чонгук осведомлён покруче Тэхёна, от чего отлично кончается. Не то чтобы они не проворачивали раньше эти выкрутасы. Просто Тэхён рассчитывал отнелюбить Чонгука и всё! Решил, Чонгук будет послушным спустя три недели воздержания принимающей позиции. Чонгук и был. Тэхён сам нарвался. – Моя бабочка превратилась из бататика в батат-вспахиватель. Тэхён не расстраивается, капризничает фальшиво и болтает ерунду. Впивается в плечо, переходит цепочкой укусов к напряжённому бицепсу. Смазку, спасибо, заботливый муж таки подливает, чудом дотянувшись до тюбика. Тэхён предпринимает толчок. Вернее, рискует шевельнуться в анусе. – Обойдёшься, – его таз пуще душат натренированными бёдрами, вынуждая греться внутри без движений. Тэхёну не надо греться, ужасно жарко, и бережно заласкавший простату палец совсем не охлаждает. – Хотел кончить во мне? Кончишь. Правильно, Тэхён же не уточнял как. Он растекается по Чонгуку, концентрируясь на позывах в новозадействованном источнике. Впрочем, приливает в томящийся в узости член. Тэхён постанывает, оторвавшись от бицепса и упёршись лбом в подушку; рукой отстранённо перебирает длинные волосы Чонгука. Они упустили, что эта рука побывала в смазке и в Чонгуке. Ну, побывала и побывала, бывает. Теперь и в волосах побывает. Второстепенно. Они друг в друге. Заняты, в смысле, друг другом. Зажатый таз произвольно еле толкается. Чонгук совсем не в настроении к сверхстимуляции, Тэхён, конечно, не будет принуждать. Он отлично кончит и так, насытившись всем, что ему дадут. Уже почти, поэтому же инстинктивно толкается достичь. Плюс-минус отошедший от собственного оргазма Чонгук немного разводит бёдра, негласно позволяя потолкаться в себя, с пальцем в заднице Тэхён не разгонится. Ким благодарно лижется в губы, растушовывая и слюнявя контур губ Чонгука. Мокрого и размазанного контура под яйцами же недостаточно. Поцелуи спустя неопределённое пресекает громкий стон, ещё, ещё. Тэхён толкается резче, стонет, стонет… Чонгук сипит, не препятствует; старается настойчивее простимулировать простату и не причинить вред. Сперма простреливает по члену и изливается в презерватив. Чонгук оставляет в покое, скользя ладонями на поясницу и уводя к спине, растирает оргазм по коже и по постепенно обмякающим мышцам. Не прогоняет слезть с него, наоборот, обнимает. Несколько минут исчисляются в умиротворении без разговоров. Тэхён отлипает избавиться от презерватива и налегает на Чонгука, который успевает распластать ноги и сладко потянуться дугой, но обнимает своего парня, будто тот и не уходил. – Гук-и, – хрипловато нарушается молчание. В ответ лениво гудят, Тэхён чувствует расплющенной на чужой груди щекой, – чего дуешься на меня? Скажи, а, – бархатисто просит, вырисовывая узоры вокруг соска. – Не дуюсь, – тут же опровергают над макушкой. Тэхён не видит лицо, по интонации в точности воспроизводит в уме, как Чонгук неосознанно дуется сразу же со словами, что не дуется. Это вызывает улыбку. Чонгук милый. Вслух Тэхён не заикается, не то Чонгук вечно орёт: «Я не милый! Попробуй назвать меня милым!» Пф! Тэхён называет регулярно, сейчас не до перевода темы, воздерживается. – Вредина, скажи, чего дуешься. В чём я проёбываюсь? – щипает неповинный сосок. Чонгук не обидчивый и отходчивый вопреки сварливой натуре. Он Тэхёна не убил, когда тот его персонажа в «Овервотч» удалил. Чонгук правда не умеет обижаться и правда на Тэхёна не в обиде, он в кропотливо сохранённой злости, которую Тэхён никак не удалит, хотя Чонгук ждёт. В крайние три недели злость скооперировалась с отчаянием, поэтому во всю поёбывал Тэхёна – и раком, и сидя, и в ванной, и у стенки… А себя ебать не давал, между прочим, хотелось. То есть, между, впрочем, хотелось, и сегодня Тэхён до «между» дорвался под предлогом шпагата, Чонгук под тем же предлогом согласился, устав от недопонимания. К тому же они привыкли меняться, всегда, и никто из них столь долго в установленной позиции не задерживался. Причина недопонимания в банальном – бытовуха. Съехались от родителей, в течение года познают совместную жизнь. В рутине не плохи, невзирая на то, что не распределяют обязанности, делают неведомо-обоюдно и рандомно, никогда не прохлаждаются в заботах по дому. За исключением, которое и довело до нынешнего. – Посуду не моешь. Да. Да! Чонгук устал перемывать посуду! Раньше, с родителями, не в полной мере осознавал значение фразы: «Я женщина, а не посудомойка». Спустя год жизни с нелюбимым человеком ценой последних нервных клеток не скандирует на всю квартиру. Ситуёвина с посудой реально обстоит плохо, пусть Тэхён в рутине и не плох. За год он пенил губку – по пальцам пересчитать. Однажды Чонгук перестал мыть, и посуда проскладировалась грязной на добрую часть кухни несколько суток вплоть до психа – он перемыл. У Тэхёна на увеличивающиеся хрупкие горы и глаз не дёрнулся, не то что руки – помыть. Однажды Чонгук сгрузил посуду на половину кровати Тэхёна, и её — ура! — соизволили вымыть. Успех не задержался, этот прецедент из памяти благополучно выкинули, фигурально сбросив посуду на Чонгука уже на утро будущего дня. За столько лет отношений Чон не предполагал, что его доведёт не трёп, а немытьё посуды. У Тэхёна нет фобии воды, моющего средства, кухонной столешницы или иного связанного. Он просто не моет – это раздражает въедливее прочего. Он с какого-то решил молча предоставить раковину Чонгуку. А Чонгук по глупости способствовал: первые месяцы перемывал и в ус не дул. Додул – остаётся дуться щеками. Чонгук в замешательстве. Тэхён не воспринимает неспециально – родители не приучили. Чонгук аж созванивался с ними! Мол, я сдам вашего недомерка-сына, оформим возврат?; так не выпалил, в мыслях. Да и не оформляет он возвраты – муторно, энергозатратно. Вон неподходящий под размеры их кровати матрас порезал – и влитым вписался. Тэхёна порезать – ужасная идея, отмёл. Родители дельного совета не дали: «Поговори с ним, Чонгуг-и. Он поймёт и ради тебя вечность посуду мыть будет». И стало стыдно. Чонгук тоже ради Тэхёна может вечность посуду мыть, не сахарный, не тает. И он угомонился и мыл. Ничего не говорил. Пока Чонгук не говорил, Тэхён поправлял покрывало на диване, стирал, подливал мыло в дозатор, драил унитаз и душевую, закупался продуктами,.. Тэхён занимается всем, кроме посуды. И, главное, Тэхён трахает отменно. Чонгук сам его учил. А посуду мыть не научил, признаёт и свою вину в сложившейся ситуации. Энтузиазм мыть вечность достиг не предела, а апогея злости, когда снова заебало. Вот бы ебал Тэхён, но вот как сегодня. Кто ж знал: Тэхён горазд и посудой заебать. Наверное, Чонгук не выдержал, ведь не питает симпатии к мытью посуды с детства, он элементарно хотя бы научен мыть. Чонгук малость винит родителей Кима, ибо уважение не позволяет, они пусечки, и Чонгук в прекраснейших с ними отношениях. Учить Тэхёна выпало на долю Чонгука. А с крайних трёх недель настал час поговорить наконец. Тэхён сам! созрел до разговора - обязан состояться. Иначе Чонгук с ним разведётся, не будучи официально мужьями. Ну то бишь ничего Чонгук не сделает. Неистово заорёт, рано или поздно до Тэхёна снизойдёт. Пожалуйста, сегодня. Чонгук отказывается разводиться. Нравится быть самоназванными мужьями, официальный брак ещё не светит. И он любит Тэхёна. Посуда на это не повлияет. На крайняк – Чонгук разобьёт всю, и они заедят из ладошек. Ладошки Тэхён моет исправно. – А? – заторможенно отчебучивает Ким. Шестерёнки в мозгу скрипят, громыхают. Аж сосок прекратил изводить. – Ты не моешь посуду. Я прихожу – убираюсь, возвращаюсь – насрато, мою. И так по кругу. У Тэхён хронология событий выстраивается с очумелым: – Ты из-за этого не давал? – отрывает щёку, схлёстывая взгляды. – Ты меня заебал, поэтому да, не давал. Иди на хуй, раз посуду совсем не моешь. Гениальная схема. Столько в ней брешей – Тэхён в растерянности, за какую ухватиться и порушить. – А сказать мне? Оба хмурятся, словно боднутся лбами. – Я говорил. Просил много. Ты «да-да», по итогу нихуя. Хмурятся внушительнее. Они никогда не дрались и вряд ли вдруг ломанутся, тем не менее атмосфера на градус накаляется. Тэхён воскрешает из кладбища памяти некоторые просьбы Чонгука, те были, но… вскользь? Часто, намереваясь вымыть посуду и приходя – она уже блестела от воды и чистоты. Тэхёну комфортнее наложить гору и вымыть. Чонгуку – мыть с ходу, даже единственную ложку, не имеющую ножек гипотетически убежать от пребывания в раковине. Тут-то они и не совпадают. Наблюдая за несущимся к раковине Чонгуком, Тэхён ничего не говорил. Ведь кто он, чтобы запрещать своему парню немедленно мыть ту же единственную ложку, если от этого Чонгуку полегчает? Ленился ли Тэхён мыть? Честно, да. Приличнее, чем позволяют приличия. Целенаправленно оставлял посуду на Чонгука, к тому же по прошествии месяцев, привыкший, что тот вымоет. Или, например, была запара в университете, дома скопилась куча посуды – вымыл, не Тэхён, а умирающий от докладов и проектов Тэхён поблагодарил. Вот почему Чонгук тогда зверски осклабился… Примечательный прецедент с посудой на кровати Тэхён воспринял за стёб. Ну, типа… Его парень матрас ножницами режет! Засасывает мух пылесосом! Твердит: «Я не милый», – и покупает игрушку Хэллоу Китти. На досуге отправляет фото Тэхёна на всякие голосования по выбору самых красивых мужчин и строчит в комментариях «самый красивый достался мне», а сучки пусть подойдут и попробуют взять – уебёт. Конечно, Тэхён не всегда распознаёт серьёзность в поступках. Творить необычную хрень – в характере Чонгука, хоть и выглядит спокойнее и вреднее Тэхёна. На баскетбольной площадке на шпагат без торгов попробовал сесть – о многом говорит, жаль, не о посуде, Тэхён бы перед сексом их затык понял. В общем, не думал, что Чонгука, с его заядлым упорством перемывать быстрее и с ходу, аспект посуды задевает. – Ты три недели, – карабкается нависнуть лицом над лицом, не вытертая с живота сперма подсобляет скольжением, – долбил в задницу за немытую посуду? И сказать нормально не мог? Дурак? – Ещё нарываешься? – наловчившись, лихо подлезает пальцами к подобравшемуся анусу. Раскинутые бёдра Тэхёна тоже теряют расслабленность, стискивая бока Чонгука. – Давай без насилия! – … – напускная грозность перебивается округлившимися глазами, а глаза сужаются от смеха. Оба бывают грубы и где-то перебарщивают, но не принуждают. – Насилия? Ты за эти три недели меня ни разу не послал, я удивлён, хён, – обводит закаменевшие ягодицы и, когда те от ласки мягчеют, скатывается по позвоночнику к лопаткам. – Почему я должен был послать? Ну вступило тебе в член – я достойно принял, – виляет бровями и мигом сбрасывает дурашливость: – Чонгук, прежде чем ебать в жопу, говори со мной, ладно? И если мы не договариваемся – еби в жопу. Ладно? Нормальные разговоры – так сложно и так просто. – Ладно, Тэ, – клюёт в губы. Сваливается громадный груз, хотя личная вселенная по-прежнему разлёживает на нём. – В этот раз мы разве уже договорились? – щурится пытливо с полуулыбкой. – Я всегда буду мыть? – беспечно и без раздумий, риторически. По сердцу разливается глобальное потепление. Чонгук припечатывает их губы более терпким поцелуем. Тэхён предложил ради него мыть вечность. У Чонгука лучший мужчина! Не только красотой! – Не нужно всегда, Тэхён. Просто, блин, иногда. Нет, чаще иногда, но и не всегда. Ладно? – Ладно, мой бататик. – И не называй меня тупыми кличками. – Моя бабочка? – Нет. – Бабочка – это не тупо. – Нет. – Ну нет – и нет, моя вредная вспаханная грядка. – … – Чонгук скидывает с себя. Не на пол. И, ладно, с тупыми кличками Чонгук может мириться. – Покушаем? – предвкушает Тэхён. – Ты обещал батат пожарить. – Пожарю и посуду помою. Да, у Чонгука самый лучший мужчина. Этот мужчина присасывается к подбородку. – Не ставь засос на подбородке, – отпихивает. – Как мне потом в универ ходить? – С гордостью. Все знают, кто его тебе влепил, вернее, влепит. – … – капитулирует с кровати и, сгибаясь, хватается не то за поясницу, не то за нытьё в ней. Нельзя было резво вскакивать. – Чур ты бельё меняешь, мы, наверное, изгадили, а я в ванную. Чонгук предпочитает нежиться и рефлексировать под водичкой в одиночестве. Тэхён провожает голозадую спину, очередь в ванную будет сторожить, занявшись миссией на кухне. Чонгук же осторожненько семенит. Он подотвык, каково это – быть отнелюбленным самым лучшим мужчиной в мире. Волшебно. Тэхён верно подметил: о том, что они вместе и не любят, известно достаточному количеству людей, а засосы – не преступление, стесняться или стыдиться нечего. Скрывать отношения не научились и не были научены родителями, поэтому везде вполне открыто ведут себя, непременно подтверждая статус парочки – о них знала вся школа, теперь знает весь университет. Понадобится – узнает и весь мир, пока что потребности нет. Но есть те, кому они, Тэхён и Чонгук, не нравятся, таких единицы и явно не от высокого интеллекта. В любом случае плевать, тех, кто поддерживает, гораздо больше – семья и друзья, и даже незнакомцы-свидетели их… нелюбви? Нелюбовь вовсе не их. Тех единиц, гниющих от своей нелюбви, проецирующих свою нелюбовь, которая на любовь Тэхёна и Чонгука никак не влияет. Поздним вечером, с помытой посудой и полными жареным бататом желудками, отдыхают перед запущенным на телевизоре сериалом. Чонгук ворчит: – Блять, трусы в жопу впадают, – и поправляет недоразумение. – Прямо как ты. – Взаимно, и я тебя люблю. Ответное признание подоспело. Чонгук счастливо жмурится. Их любовь громче, чем звёзды. Да, не для всех, ведь их любовь – лишь друг для друга.