попытка гореть

Очертания города слизывает туман, настойчиво пытающийся проглотить бетонных гигантов. Шум вдалеке не давит на барабанные перепонки. Чонгук в который раз прикрывает уставшие глаза и тянется за бутылкой колы, чтобы утолить жажду любимым еще со средней школы напитком. Ночь впереди, мысли медленными волнами накатывают, усиливая внутренний шторм. Это проще делать сразу после заката, когда темнота скрывает всех и вся, оставляя полотно во власти прошлого. У того все карандаши, ручки и фломастеры, все мелки, масляные и акварельные краски белого цвета. Чтобы было заметно, чтобы ярким бельмом на глазах, даже если их прикрыть — остаток образов.  Ночью легче умирать.  И прошлое об этом знает. Оно зудит под кожей, наливает сосуды, разливается дальше береговой линии, затапливая населенные чувствами поселения.  Чонгук давно уже не плакал. Он переживает каждый шторм тихо. Предпочитает делать это вдали ото всех, на крыше дома, где жил его дедушка. Чонгук мало о нем помнил, но наследством пользовался, к его же сожалению, часто. Здесь не было людей — свидетелей. Смерть проще скрыть, когда ее никто не видел. По всем законам убийц — трупы поглубже в землю. Чонгук же их тщательно закапывает в себе. Улик не оставляет, доказывать виновность некому, уголовное дело не возбуждено, судья и адвокаты теряют работу.  Одна сплошная черная полоса для всех. Только прошлое белое, у настоящего цвета — антагонисты.  По дороге недалеко от загородного дома проезжает машина. Это на какое-то время привлекает внимание Чонгука, и он свешивает обе ноги, упирается на выпрямленные руки назад и запрокидывает голову к небу, теряя бдительность. Горизонт больше не в поле зрения, позиции остались без стража, за контрольными точками прекратилась слежка.  Город выдыхает.  Машина проезжает быстро, отголоски слышно еще какое-то время, а потом звонкий лязг сброшенной на плитку банки, скорее всего из-под колы, заставляет Чонгука обернуться, чтобы проверить наблюдателя. Объектом для слежки теперь становится сам наблюдатель, страж.  — Мышь, — охрипший голос тихими волнами разрезает ночную тишину пригорода, констатируя увиденное. Выдох. Глаза вперед. Объект под прицелом.  Клубы тумана перекатываются потоками ветра, медленно сталкиваются со зданиями. Мелкие капли, повисшие в воздухе, разлетаются по сторонам и снова собираются в облако, чтобы быть подхваченными ветром. Высоток в городе много, но туман — тот еще настойчивый игрок.  Каждое препятствие создается, чтобы научиться его преодолевать. Пусть оно разобьет на частицы. Выбора нет — придется собраться заново, чтобы повторить тот же путь. Иначе цели не достигнуть. Правая рука подрагивает от напряжения, и Чонгук ослабляет нагрузку, перекатываясь на локти. В кость впивается соединительный шов двух плиток, из-за чего под кожей импульсы рассекают нервы, покрывая всю руку иголками. Глаза сами ищут наручные часы. В темноте не видно даже циферблат, поэтому Чонгук достает телефон и, обнаружив, что уже за полночь, падает на спину, давая рукам полноценный отдых. Холодная плитка быстро остужает тело, из-за чего становится не по себе. Все ощущения обостряются, и слышно, как ветви внизу царапают окна. Ветер не большой, в городе куда сильнее, что странно, но Чонгук все равно слышит мерзкий скрип снизу и шепчет в почти беззвездное небо: — Через несколько часов все закончится. Он не надеется, что это ему как-то поможет, но чтобы не сходить с ума в одиночестве вдали от огромного мегаполиса, практически посреди леса, говорить самим с собой не кажется такой уж плохой идеей. Только вот в таких случаях ответа не ждешь, а когда он прилетает сзади, все внутри ставится на паузу, и только шея делает наклон назад, чтобы запрокинуть голову и увидеть человека. — Давай я помогу пережить? Мышцы переходят в режим статичного напряжения, сердце ускоряется в несколько раз, толкая по сосудам оледеневшую кровь. Это происходит за мгновение, в следующее же Чонгук сглатывает и переводит взгляд снова на город. — Кто ты? — Сосед.  — Я не живу здесь, — разговор тянется вслед за туманом по кронам деревьев. Слова ускользают прочь, унося куда-то далеко смысл сказанного. — Ты нигде не живешь.  Смех вибрирует глубоко в грудной клетке, резонируя к губам, из-за чего те растягиваются в подобие улыбки. — Кто ты? — Сказал ведь — сосед, — парень как стоял в паре метров от края крыши, так и не сделал ни шагу навстречу.  Прочь, видимо, уходить тоже не собирается. Осознавая, что простым «убирайся отсюда» его не прогнать, Чонгук поднимается на ноги. Под кроссовками трещат обломки старой плитки, ветки деревьев. Медленными шагами он сокращает между ними расстояние, отталкивая от себя сгнившие орехи. Те медленно катятся к бортикам крыши и отскакивают от ограждения, наверняка стонут от разочарования — им не дали сброситься с крыши, умереть.  Ночь бы скрыла их нелепые, но отважные попытки покончить с бесполезным существованием на крыше считай нежилого дома. Они здесь одиноки. Смерть — хороший исход. Был. Но сейчас они также медленно катятся, отскочив от бортика, к середине и останавливаются, показательно сбрасывая гнилую кожуру от скольжения по неровной плитке. Наверное, им теперь дышится легче. Гнилая оболочка осталась брошенной где-то позади. — Я тебя ни разу не видел, — Чонгук заговаривает первым. Берет инициативу в свои руки.  Совершает преступление против самого себя. Убивать нужно в одиночестве. Каждую мысль, белое очертание, рисующееся в воображении и иллюстрируемое сознанием на черном полотне ночного неба и горизонта. Хоронить все прошлое нужно тоже одному. Внутри себя, чтобы без лишних глаз.  Без вот таких заинтересованных колодцев, что пытаются заглянуть за роговицу глаза.  — Сегодня впервые. Считай первым знакомством со мной. — Говоришь так, будто сам знал меня и до этого, — голос окашивается в подозрительный тон. Чонгук накидывает на себя пиджак адвоката и достает толстую папку, начиная выискивать зацепки, обвиняя невиновного.  Пока что.  — А может и знал, — парень улыбается. Он расслаблен и дышит ровно. Не поддается нападкам. Те неявные, но грубые. Чонгук знает, как умеет давить взглядом, дожимать голосом. На парня это не сработает, он уже это замечает. Ветер проносится рывком, создавая много шума. Ветви деревьев усердно царапают где-то внизу окна. На коже тоже оставляет следы в виде холодных мурашек. На лице оседает туман, припечатанный потоком воздуха. Чонгук облизывать губы и задумывается, не видел ли этого парня где-нибудь раньше. К дедушке он приезжал часто на летние каникулы, а потом, когда бабушки не стало, он предпочел поддерживать молча. Никогда не знал, как реагировать на смерть. Та, что законами природы продиктованная. Забирать жизнь своими руками тоже непросто, но куда легче потом прятать все в себе. Во втором случае слезы не уродуют щеки, а ком жалости к себе не разъедает глотку. В первом случае ты и судья, и подсудимый.  — Больше ничего не спросишь? — Кто ты? — Сосед. — Это я уже слышал, — взгляд останавливает на самом высоком здании северной части Сеула. Чонгук задумывается, какие красивые оттуда виды. Но все-таки предпочитает быть здесь.  Обычно здесь тихо, безлюдно, монотонно. — У меня есть предложение. Но не сегодня, не сейчас, не в момент, когда чужое присутствие ощущается потоком тепла по спине. Чонгук делает два шага вперед и останавливается прямо перед краем дома. — У меня тоже. — Какое? — Ты уходишь, я остаюсь здесь, — попытаться ничего не стоит.  — Ты можешь уйти. Контролируемый выдох, поворот головы, глаза в глаза. — Ладно. Чонгук знает еще одно место, где он сможет пережить ночь. И только он делает несколько шагов в сторону, как слышит едва слышные, что звучат позади. — Что ты делаешь?  — Иду за тобой. — Зачем? — Чтобы помочь пережить. Слишком резкая остановка и Чонгук с огромным запозданием осознает, что сам себя же наталкивает на опасность. Подводит виновного к жертве вплотную. Дает четко спланированному убийству стать несчастным случаем.  — Осторожнее, там впереди старые разорванные трубы. Не поранься, — парень огибает по дуге внезапно остолбеневшее тело и проходит вперед, словно шел мимо, а не следовал по пятам.  — Откуда ты знаешь про трубы? — Возможно, я не просто сосед, но и страж дома. Страж? Но ведь это Чонгук страж. Он охраняет горизонт, человечество, чтобы не калечило психику, увидев трупы из мыслей о прошлом.  А этот парень имеет точно такую же профессию? А он тоже по ночам от людей здесь прячется? Он тоже умеет сам раны внутри зашивать толстыми нитями, пронзая иголками кровоточащую плоть. Мысли, когда выбираются наружу, разрисовывая темный холст белыми разводами, оставляют после себя уродливые раны, откуда кровь горной рекой затапливает отсеки, не щадя тело. А оно отдает жизненную силу, сдается и принимает ходы высвобождения. Другого не остается. Только наблюдение и охрана. Страж всегда начеку.  — Ты странный, — вырывается непроизвольно. Незнакомец, тот, который страж, тот, который с темными волосами, в зеленой толстовке и серых спортивных штанах, тот, у кого заломы на кедах и в руке небольшая сумка. Он весь странный.  — Ты тоже. Странным нужно держаться вместе. Ведь только странный может понять странного, нет?  И правда. Чонгук внутренним голосом дает положительный ответ. Снаружи же даже не кивает. Просто спускается по лестнице вниз и рыщет в карманах, пытаясь найти ключ. Когда тот попадает в плен пальцев, Чонгук одним движением вставляет его в замочную скважину и прокручивает четыре раза, после чего нажимает на ручку и заходит внутрь. В доме прохладно, но точно теплее, чем на крыше, где снует ветер, думая, что он в мире хозяин.  Свет заливает теплым желтым оттенком гостиную, и парень проходит внутрь за Чонгуком. Смотрит, как тот садится в кресло, после чего устраивается удобно на диване, снимая кеды и складывая ноги под себя. Пальцами тянет край толстовки, натягивая вниз, и смотрит.  Страж ведь. Наблюдает. — Давай играть? Чонгук не успевает уловить мысль, как его сшибают предложением. Глаза немного округляются, а выражение лица транслирует заинтересованность. — Играть? — Да. У меня с собой игра, — и поднимает вверх руку с небольшой сумкой. — Ну, и что за игра? — Чонгук принимает правила. Плыви по течению — меньше сопротивление. — Лото.  — Издеваешься? Зрачки впитывают блеск от искусственного светила. Отбивают огоньки, стреляя ими в Чонгука.  — Ты ведь хотел узнать, кто я, — Чонгук кивает, подтверждая. — Я буду доставать бочонки с цифрами, и мы по очереди должны будем рассказать что-то о себе, используя количество слов, равное тому, какая цифра изображена на бочонке. Идет? Глупее затея была только молча идти в сопровождении этого парня. На что Чонгук рассчитывал, не пытаясь даже прогнать его с порога фактически своего дома, он теперь не понимает. Да и противиться уже нечему. Молча сидеть и смотреть друг на друга станет очередной пыткой. Хотя и рассказывать что-то о себе задача для Чонгука тоже не из легких. Все, кто знаком с ним хоть немного дальше «привет», поняли, насколько он закрыт в себе. Часто шутит, носит мешковатую одежду, всегда с собой кофта, даже в невыносимую жару. Чонгук из тех, кто никому и ничего просто так не расскажет, не выдаст ни свои тайны, ни те, хранителем которых является, те, которые не его, но были доверены ему. Это тоже, считай, отголоски прошлого. Некоторые секреты пляшут особо уродливыми узорами в ночное время суток перед глазами. Чонгук никогда не жаловался, что знает огромные тайны маленьких людей, пусть те и утяжеляют его существование.  Подушка пролетает справа, и поток воздуха от скорости броска холодит ухо. — Какого черта? — Ты не отвечаешь на вопрос. — Может, я с тобой и не собирался разговаривать вовсе.  — Но ты ведь хотел узнать что-нибудь обо мне, — голова парня поворачивается немного вбок и наклоняется так, что он почти касается серебряной сережкой, что свисает с мочки, плеча, обтянутого зеленой толстовкой. — Игра подразумевает, что я должен давать информацию взамен. Глаза напротив загораются мгновенно, а уголки губ дергаются вверх.  Громкий скрип, вперемешку со странным стуком привлекает внимание двух парней, и те поворачивают головы на звук. Ветки стучат по стеклу, отбрасывая карикатурные тени на землю из-за зажженного света в гостиной. Чонгук слышит облегченный выдох и решает согласиться, думая, что не обязательно ведь говорить о чем-то сокровенном. А о том, какого у него цвета шторы в доме или сколько пар носков он купил на прошлой неделе рассказать может каждому.  В том, чтобы открыться немного, он не видит ничего ужасающего.  — Так ты согласен поделиться тем, почему ты убиваешь? Заминка длится не секунду и даже не полминуты. В тишине, нарушаемой только ветром и изредка неугомонными ветками, слышно, как тарабанит сердце Чонгука. Потом покрывается вся кожа, на поверхность вылезли мурашки и намертво вцепились лапами , больно щипая.  — Я не убийца. — Самоубийство тоже считается убийством. Парень не осознает, кажется, что говорит. Слишком громкие слова. Слишком острые очертания букв. Слишком резкий перепад. Слишком много знаний о нем, Чонгуке, в голове у совсем незнакомого ему человека. Чонгук начинает ощущать уязвимость. — Не воспринимай буквально. Мы ведь оба знаем, о чем я, — он касается длинными пальцами замка и открывает сумку, доставая настольную игру.  Чонгук достает из кармана пачку сигарет и быстро подкуривает, делая несколько затяжек одну за другой. Горечь заполняет дыхательные пути, кислород мешается с ядовитым газом, дым щекочет глаза, белым облаком стремясь к потолку. Нервы, до этого натянутые так, что вот-вот лопнут и опадут тряпками, расслабляются. Чонгук обхватывает фильтр сухими губами и вдыхает яд, что опьяняет. Сигареты — его слабость и маленький островок спасения. Он осознанно отравляет свой организм, но отказаться после четырех лет курения — та еще пытка. Он к еще одной не готов. Ему пока что есть с чем бороться. Эти монстры куда страшнее маленькой бумажки, скрученной в трубку и забитой расслабляющей смесью.  — Воняет, — Тэхён отворачивает голову в сторону, кажется, скорее показательно, чем действительно ему настолько неприятен запах. — Придется потерпеть, если хочешь играть, — не поддается выступлению, оставаясь со своей привычкой скреплен узлами. Парень напротив поникает немного, а потом кивает то ли сам себе, то ли показывая Чонгуку, что не сдастся просто так, но немного уступит. Он перемешивает карточки и раскладывает две перед Чонгуком, пока тот не отрывает взгляда от длинных пальцев. Парень замечает, но не комментирует. Пытается дышать через раз, потому что Чонгук медленно раскуривает еще одну. Будто первая была, чтобы утолить жажду, а второй он наслаждается и шлифует результат.  — Давай еще одно правило? — у Чонгука рождается мысль. Он хочет и для себя извлечь выгоду. Возможно, а это так и есть, это неправильно, но парень напротив непонятно чем его привлекает. Взгляд цепляется то за длинные ресницы, то за вьющиеся волосы, то за длинные пальцы, что тасуют колоду карточек.  — Говори. — Вижу, ты серьезно настроен играть, а я, как видишь, не особо горю желанием выдавать информацию о себе, — парень облокачивается о спинку дивана и в который раз кивает головой. — Хочу, чтобы не только я был в уязвимом положении. — На что ты намекаешь? — Хочу, чтобы ты целовал меня после каждого моего хода, — ухмылка сводит челюсти. Чонгук впитывает растерянность парня до последней капли.  У него еще осталась надежда, что тот сбежит. Чонгук даже сам не до конца осознает, о чем просит. Безумие какое-то. Зачем парню целовать другого парня, вовсе не знакомого? А если он вообще гетеросексуал? Чонгук только было хочет извиниться за свою глупую шутку и начать игру без этих детских «но», как слышит шепот. — Идет, — быстро, громко, четко, выстрелом в черепную коробку, где-то в области виска. — Что? — Я буду тебя целовать, — снова руки вверх, поражение на лицо, но пораженный даже не огорчен, напротив — заинтересован. Во рту пересыхает моментально, но Чонгук не акцентирует на этом внимание. Согласен. Это значит, игра продолжается. Этот парень и вправду чудак. Кто бы со здоровой головой на плечах согласился на такое? Или решающим фактором было то, что он все-таки что-то да знает о Чонгуке. Слишком много мыслей для одной ночи. Еще одна затяжка становится последней для этой сигареты. Чонгук обжигает пальцы оранжевым кругом, когда она дотлевает до фильтра. — Тогда начинай, — слова звучат после того, как Чонгук тушит сигарету в банке колы.  Пить нечего. Придется насыщаться ответами и поцелуями после них. Если, конечно, Чонгук сам сможет придерживаться правил игры. Ведь вручать информацию о себе равносильно подписанию смертного приговора.  — Один, — парень достает из мешочка первый бочонок и смотрит на него, перекатывая между пальцев. — Думаю, будет справедливо, если ты начнешь. Едва Чонгук успевает договорить последнее слово, как звучит чужой голос в гостиной загородного дома, где стены облиты теплым светом потолочной лампы, а стихия на улице начинает набирать обороты с каждый минутой все сильнее, гоняя ветер вдоль улиц. — Тэхён. Чонгук проглатывает слово. Сразу понимает. Его сразу же кидает в жар. Воздух опаляет кипятком легкие, выжигая там остатки сигаретного дыма, вмещая звуки, из которых состоит чужое имя.  — Ничего не скажешь? — Нет. Они встречаются взглядами, и Тэхён видит, как Чонгук напряжен. Видит, как тот постукивает пальцами по карману, где лежит пачка сигарет. Видит, как у того блестят губы. Видит, как бьется кровь, наверняка горячая, о стенки сонной артерии. У Чонгука крепкая шея, и жилка выпирает из-под кожи, приковывая взгляд Тэхёна к своему живому напоминанию. — Пятьдесят семь. — Какая-то нечестная игра. — Почему это? — Ты назвал лишь свое имя, а я количеством этих слов могу описать половину своей жизни. — Думай о том, что в конце я тебя поцелую, — начало звучит громко, а вот последнее слово теряет контраст, уходит на второй план, пропадает в дыхательных путях, но Чонгук его слышит, улыбаясь.  Парень и вправду притягивает. Чонгуку хочется коснуться его, ощутить, как мурашки начнут появляться на коже, собрать их кончиками пальцев и перепечатать на щеки. — У меня есть триста восемьдесят шесть татуировок, и триста восемьдесят пять — на правой руке. Триста восемьдесят шестую никто не видел. Ни одна живая душа. Значение одно и то же у всех — словосочетание, написанное шрифтом Брайля. Это такой шрифт, которым пользуются слепые люди. Я считаю эту татуировку единой, потому что она как мантра — почувствуй себя когда-то живым, — каждое слово Чонгук считал, загибая пальцы. Руки не дрожали, по лицу не текли слезы. Об этом легко рассказывать, если не вдаваться в подробности. Если не упоминать про море внутри, где сейчас по оценкам сейсмологических служб — семибалльный шторм. Вода — в трюмах кораблей, пеной у скал, мешает мелкую рыбу между собой, выталкивает водоросли на берег. Внутри неспокойно, снаружи — перманентный штиль. Страж следит за собой. Хладнокровие, серость, мгла. — Я свою часть сделки выполнил, твоя очередь, Тэхён. Ты мне задолжал кое-что. Поцелуй. Один поцелуй. Долг Тэхёна. Награда Чонгука. Тэхён спокойно подходит к креслу и смотрит на руки Чонгука. Те неподвижно лежат на бедрах, перестав вести счет произнесенным словам.  Когда Тэхён наклоняется, пытаясь дотянуться до щеки, Чонгук поворачивает голову и смотрит говорящим взглядом прямо в растерянные Тэхёна.  — Первый раз? Или ты с незнакомцами в губы не целуешься?  После нескольких долгих секунд тишины, парень все-таки решается говорить как есть: — Первое. — С ума сойти, — головой приземляется на спинку кресла, не может сдержать смех.  Этот Тэхён стопроцентно больной на голову. Если бы ему, Чонгуку, предложили такое, а он знал, что это будет его первым поцелуем, никогда бы не согласился. Минута какой-то скользкой вины колет поверхность кожи, щекочет совесть, а потом Чонгук протягивает руку, приглашая Тэхёна сесть к нему на бедра, чтобы быть немного ближе. Чтобы было не так нелепо, как в самом начале. — Не бойся, — голос становится мягче.  Как только Тэхён оказывается вплотную прижат руками Чонгука за талию, ощущает, как теплые губы оставляют мокрый след на ключице. Он вздрагивает едва заметно, но Чонгук не может этого не заметить, держа его в прямом смысле в руках. Движения губ прекращаются, хватка становится слабее, чего вовсе не скажешь о дыхании. Сердце громыхает где-то в желудке, а в легких жжет так сильно, что хочется открыть окно и вдохнуть свежего воздуха, будто это должно помочь. — Останешься в таком положении? — где-то на периферии слышится голос Чонгука.  Глаза, что до этого были плотно сомкнуты, распахиваются, и Тэхён видит впереди тысячи черных мушек. Предметы в гостиной слегка плывут, внизу живота водовороты затягивают мышцы в узлы. Знакомое ощущение, когда он наедине с собой, но не когда кто-то рядом. Еще и настолько. — Нет, — немного громче нужного выкрикивает Тэхён и слезает с твердых бедер.  Немного отшатывается, но падает на диван и облокачивается на спинку, тяжело дыша. Чонгук рассматривает его неприкрыто, с удовольствием, получив то, чего никогда не видел ранее. Такая реакция заставляет его засунуть руки в карманы спортивок и незаметно поправить начинающий твердеть член. Не так он планировал провести эту ночь. Но пока мысли о прошлом не зудят в голове, пока напротив сидит парень, которого довел почти до оргазма поцелуй под ключицей, все скорее хорошо, чем плохо, а это не может не утешать поплывшее сознание. Тэхён все еще необъяснимо сильно притягивает. — Хочешь продолжить? Или, может, остановимся на этом?  — Хочу, — и кто знает, чего в данную секунду хочет этот Тэхён. Продолжить игру или что-то кардинально другое, учитывая очертания крепко стоячего члена, которые видно на серых спортивных штанах? Удобно устроившись снова напротив Чонгука, Тэхён уже с опаской и с заметным промедлением засовывает пальцы в мешочек, чтобы подхватить бочонок. На коже до сих пор след от губ жжет печаткой, что поставили в таком уязвимом месте. У всех на виду. Кажется, будто Чонгук не просто поцеловал кожу, он в нее проник и оставил свой след, что ощущается, даже когда касание исчезло.  — Пятдесят шесть. — Надеюсь, ты не халтуришь. — Ты бы заметил. — Как? — Я не умею врать, а когда вру, уши краснеют. Все, о чем думает Чонгук, — очаровательный. Тэхён немного по-детски наивен. Он будто не ощущает, какой этот мир жестокий, колючий, насколько в нем много места, а люди так ничтожно малы. Он будто никогда не переживал внутренние бури, у него будто всегда солнечно и нет штормовых предупреждений. Внутри тишь да гладь, а руки распростерты к каждому, готовы заключить в объятия.  — Моя семья бросила меня, когда мне было шестнадцать. Волна разбивается о скалы, и Чонгук крошит слова перед своими же глазами. Тэхён же в свою очередь продолжает совсем бесцветно, тише, чем до этого, но уверенно: — Воспитывала бабушка, но потом и она ушла. Сказала, что я уже взрослый и справлюсь сам, а ей будет лучше с сестрой, что живет на Севере страны. Я остался один. Меня всегда бросали. Маленькое звено, которое не держит конструкцию, не украшает ее, не основная деталь, без которой нельзя обойтись, — выдох. Короткий вдох и взгляд на Чонгука, который подошел вплотную. Тэхён даже не заметил, потому что пытался не сбиться со счета слов, дыхания и боролся с накатывающими слезами.  Слезы — то, что Тэхён ненавидел показывать людям. Он умел плакать. Но только наедине с четырьмя голыми стенами.  — Позволишь обнять? — Ты меня уже целовал, даже не спрашивая. — Поцелуй — долг, объятия — другое. — И что же? — Попытка помочь пережить, — возвращает Тэхёну его же слова. Немного в других очертаниях, но видно, что парень понимает, о чем он, и позволяет спасти.  Большие горячие ладони ложатся на спину, а Тэхён льнет так, будто его только что вывернули наизнанку, будто место, где он чувствует безопаснее всего в мире — объятия Чонгука. Знакомого незнакомца. — Давай поцелуй будет после каждого хода? — шепчет в плечо горячим дыханием касаясь кофты, через которую оно стремится к коже, покрывающейся мурашками.  Чонгук не отвечает. Он просто оставляет поцелуй путаться в завитках волос. Согревает губами макушку и слегка улыбается. Тэхён пахнет чем-то домашним, теплым и уютным.  Рядом с ним не хочется думать об убийствах. Рядом с ним хочется зарождать что-то новое. — Здесь цифра шесть, — Чонгук откладывает очередной бочонок на стол и наблюдает, как Тэхён распрямляется и садится чуть дальше от него. — На мне нет нижнего белья, — пять слов, которые ставят Тэхёна в неловкое положение. — Никогда, — шестое жжется румянцем на щеках.  — Ты специально так резко меняешь темы? — Манипулирую твоим сознанием. Тэхён хватает воздух, и тот застревает в легких от возмущения. Это видно по его лицу. Оно смешно надулось, и Чонгук из-за этого старается сдержать смех, что так и рвется наружу. — Нельзя говорить о таком вслух. — Зато я честен перед тобой. — Тогда я тоже могу? — Безусловно. — Я думал, что ты будешь меня целовать по-другому, — признается и прячет глаза.  У Чонгука сводит скулы от этого Тэхёна, который просто сосед, который просто такой же страж, который тоже умеет убивать, у которого внутри тоже море, если не целый океан. Он глубже, шире, цветнее, чем казалось в начале. — Как это по-другому? — вынуждает самому говорить. — В губы. — Как это? — издевается, но это работает. Несколько коротких движений, с помощью которых Тэхён оказывается на бедрах у Чонгука. Перекидывает ногу и садится, не стараясь пододвинуться ближе к телу. Обхватывает руками шею и даже не тянет, тянется сам, прижимаясь губами к губам, и целует.  Действительно первый раз. Тэхён действительно сумасшедший. Чонгук действительно медленно сходит с ума рядом с ним.  В момент, когда парень приоткрывает рот и вдыхает. Короткие порции воздуха дурманят разум. Голова кругом, а губы размыкаются, и их тут же ловят губами напротив, всасывая. Стон сдержать не получается. Он тусклый, глухой и похож больше на мычание, но это заставляет Чонгука притянуть Тэхёна за талию ближе и дать почувствовать его сердцу, как колотится в грудной клетке собственное.  Дыхание сбивается за секунды, губы касаются снова и снова, втягивая в новые незамысловатые движения. Ими руководят природные инстинкты и притяжение, которое чувствуют оба. Что-то необъяснимое, но им даже не хочется искать причины. Хочется тянуть руки к телу. Чонгук позволяет себе касаться голой спины и сдавливать теплую кожу, ощущать чужую дрожь от происходящего.  Медленные, но такие любопытные касания ощущаются на шее, плечах, мелкими шагами по ребрам. Тэхён исследует тело Чонгука, и тот ощущает широкую улыбку в поцелуях.  — Играем дальше? — Больше не хочу. Я всегда знал, что ты такой. — Какой же? — спешащими буквами на губы Тэхёна, припечатывая очередным поцелуем. — Затерянный в мыслях, но ищущий выход. Молчание режет воздух. Руки все еще под чужим свитером рисуют узоры на коже. Мурашки — постоянные жильцы. Чонгук их собирает пальцами, размазывая уже по ребрам. — Какой выход? — Да кто его знает. Главное, чтобы ты его нашел. А я буду верить, что это случится в скором времени. К примеру, после этой игры и после того, как ты сделаешь то, чего я хочу, — тон набирает игривости. Тэхён уже не осторожничает в разговоре. Они немного открылись друг другу. Это позволяет развязать руки, содрать скотч со рта и дать сигнал легким — дышать на полную. Шумные вдохи и выдохи. Глаза закрыты. Руки совсем не на своем теле, но сейчас оно принадлежит человеку напротив. Это их общий закон. Сейчас они его придерживаются, не нарушая ни единого пункта. Страж порядка — на то и страж, чтобы выполнять свою работу качественно.  — А чего хочешь? — Чонгук шепчет прямо в губы. Тэхён глотает эти слова и приоткрывает рот, углубляя поцелуй.  Язык скользит по собственным губам и задевает губы Чонгука. И едва Тэхён успевает осознать, что сделал, у Чонгука летят пломбы. Он сжимает руки на чужих ягодицах и тянет на себя, с силой впечатывая податливое тело. Тэхён не сопротивляется, притирается, ловит воздух, а потом смыкает губы и целует, целует, целует. Дает вести, ощущает язык Чонгука у себя во рту и на пробу лижет своим, сплетая их.  По комнате разлетаются не самые скромные звуки, что действует мелодией-афродизиаком.  — Касаться, — наконец быстрым ответом мешается в коктейле их общей слюны.  — А если я коснусь тебя прямо там? Глаза в глаза. Всего миг, чтобы согласиться. Тэхён его использует и кивает головой, не открывая глаза, чтобы не сойти с ума окончательно. То, что они сейчас делают — чистое безумие. Так не должно быть. Но если это уже происходит, зачем ставить знаки «стоп», зачем запятые, шлагбаумы, запреты? Зачем говорить «нет», если внутри каждая клетка скандирует «да»?  — Коснись. Прошу. Последнее, что слышит Чонгук, а потом — протяжный стон, когда штаны опускаются вниз по напряженным бедрам буквально за секунды, а член, налитый кровью, обхватывает кольцо из пальцев. Тэхён извивается под давлением Чонгука, он не сдерживается и дает услышать себя. Ему нравится. Нравится быть в руках. Нравится, что Чонгук с ним делает.  Несколько до боли в паху медленных движений рукой. Плоть под пальцами пульсирует, твердая, и жаждет развязки. Тэхён шумно дышит в изгиб между плечом и шеей, иногда рассыпает маленькие поцелуи, втягивая кожу, оставляя после себя след. Чонгук немного сильнее сдавливает руку, ведет вниз, оттягивая крайнюю плоть, а потом шепчет, видимо, чтобы разбить Тэхёна в своих руках окончательно: — Я собираюсь сделать тебе приятно. — Ты уже, — порция воздуха обжигает легкие, — уже это делаешь, Чонгук. — Еще приятнее.  А после слюна тонкой струйкой обволакивает блестящую от естественной смазки головку, и Тэхён задыхается от ощущений. Эйфория пляшет перед глазами яркими звездами, разрисовывая все вокруг разноцветными отблесками.  Рука двигается вверх-вниз, сжимается, Чонгук перебирает пальцами прямо на головке, создавая чавкающий звук. У самого внутри синее пламя, но он сдерживает, направляя в единое русло — их с Тэхёном поцелуй. Уже развязный, мокрый, громкий. Языки сталкиваются, проходят по ряду зубов, лижут губы, снова сплетаются. Чонгук прикусывает нижнюю губу, оттягивает ее и всасывает. По коже бегут мурашки с мушками, ноги немеют, а сознание отключается, ощущая лишь касания и горячее тело напротив. — Остановись. — Зачем? — Хочу вместе. Тэхён тянется к штанам Чонгука и приподнимается, насколько вообще может, чтобы стянуть их. Когда член оказывается в руке, горячий, пульсирующий, он без прелюдии сплевывает на руку и обхватывает, начиная водить по стволу. — Ты сумасшедший. — Предпочту стать направляющим. — Куда? — На выход из мыслей. Прямиком в день после ночи. Хочу стать для тебя рассветом, которого ты не будешь избегать. Он все знает. Тэхён о Чонгуке от и до.  Обхватив рукой оба члена, Тэхён ощущает пробежавшую по их телам дрожь. Волна кроет импульсами тока, из-за чего провода внутри коротит и вспышка где-то на задворках сознания ослепляет, заставляя стонать в унисон от количества эмоций, испытываемых за эти мгновения. Движения Тэхён не прекращает ни на секунду, доставляя удовольствие, которое они разделяют на двоих.  Чонгук пальцами давит на шею, притягивая Тэхёна к себе, чтобы целовать уже опухшие губы. Слегка устало, но отдаваясь всецело. Губы скользят, иногда съезжая на подбородок, Чонгук и его покрывает поцелуями, спускается на шею, стонет слишком громко для небольшой комнаты, оглушая Тэхёна. Тот понимает, что Чонгук на грани, обхватывает члены сильнее, ощущая, как рука подрагивает от напряжения, но останавливаться нет никакого желания. Лишь довести начатое до финала, который яркой эмблемой светится перед глазами. Они у Тэхёна плотно закрыты, он дышит через раз, содрогаясь всем телом.  Жарко, воздуха катастрофически мало, а тела напротив так много, но все равно хочется просить, чтобы был еще ближе, плотнее, впустить внутрь, чтобы осел искрами, зарождающими свет. — Я сейчас. — Я тоже. Чонгук обхватывает своей рукой руку Тэхёна и возобновляет темп, наращивая, чувствует, что они близки к финалу. Оргазм — их апогей. Ноги ватные, в голове пустота, и вакуум внутри разростается, затрагивая каждую клеточку тела. Слишком легко, слишком спокойно, слишком светло для ночного времени суток. Пальцы шагами ползут по взмокшей спине, Чонгук обхватывает Тэхёна и прижимает к себе. Обмякшее тело льнет, сплетает конечности и ложится так, будто здесь его место. Будто для тела напротив и был создан. Чтобы быть в его объятиях, принадлежать ему, освещать путь, чтобы не сбиться с собственного.  — С тобой я ощущаю мир по-другому, — тихий голос вклинивается в тишину, нарушаемую лишь дыханием. — Как же? — Будто я всесильный.  Пачка сигарет, смятая от веса чужого тела, лежит в кармане, руки к ней не тянутся. Они на теле, ощущают тепло кожи, хотят приклеить себя, чтобы быть как можно ближе. — Это ведь правда. — Откуда ты можешь знать? Тэхён усталый, расслабленный, преодолевает послеоргазменную негу, чтобы заглянуть в глаза Чонгука. — Я верю в тебя. — Но почему? — Чонгук вспоминает про убийства. Вспоминает о том, как тяжело своими же руками душить мысли о прошлом, чтобы они не лезли уродливыми тенями на ночное небо, показывая свою белую краску, знаменующую тяжесть пережитых дней. — Потому что твой дедушка рассказывал мне, какой ты человек. А наблюдая за тем, как ты ночами смотришь на горизонт, а потом с первыми лучами рассветного солнца будто выдыхаешь, будто не камни с плеч, а горы сбрасываешь. Я видел, как тебе тяжело. Но ты всегда справлялся, а я всегда в тебя верил. И знаешь… Тэхён прерывает речь, чтобы подумать, стоит ли говорить все напрямую, и так слишком многое сказал. Видя, как удивлен Чонгук, он питает слабую надежду, что тот не сбежит, когда дослушает до конца. Но все же, набравши в легкие побольше воздуха, продолжает: — Мне хотелось не наблюдать, а быть частью. Всегда хотелось помочь тебе переживать то, что ты хранишь внутри себя. — Зачем тебе это, Тэхён? — голова вниз, к нему на плечо. Чонгук вдыхает запах, дышит, живет, хочет увидеть завтра и не думает о вчера. Оно ему не нужно, не тогда, когда рядом Тэхён. — Потому что я ощущаю, что хочу. Я ощущаю, что ты мой человек. Мы не знакомы, но будто роднее тебя у меня никого нет. Что-то внутри скребется когтями и дает о себе знать. Чонгук не может не согласиться. С Тэхёном ночь переживать намного легче. Мысли о прошлом не терзают сознание. Белая краска будто закончилась. И лишь мушки рисуют на черном холсте ночи, но у тех в руках вся палитра и картина в конце получается живая, яркая и красочная. Ее не хочется разорвать и выбросить. Эту картину хочется повесить на стену, показать всем знакомым и добавить подпись: «Горит. Оно все еще способно на это» Триста восемьдесят шестая татуировка у Чонгука на груди в области сердца, и шрифт Брайля очертил точками то, что Чонгук ощущал все свои двадцать шесть лет жизни внутри «сгоревшим заживо», но оно, оказывается, умеет гореть.  Пламя правда слабое, но такое ощутимое, что пальцы впервые, кажется, за долгое время согреваются. И кто знает, тепло кожи напротив подарило частичку или Чонгук обрел свое собственное? — Я хочу тебе показать, — решается. — Что? — Татуировку. Хочу, чтобы ты увидел то, что не видел никто, ведь смог разбить ее смысл, подарив ей новый. Самоубийства тоже часть Чонгука, но каждое из них — это не петля на шее, не шаг вниз с моста, не полосы вдоль вен. Это внутренне сгорание, обожженные кости и в пепел каждый орган, чтобы не ощущать. Рассвет вливается красками в гостиную, размазывая лучи солнца по стенам. Чонгук от них не прячется, не выдыхает тяжело, потому что всю ночь дышал Тэхёном. Он жил, а не переживал эту ночь. Он в ней нашел стража. Такого же, но по своей сути совсем другого. Этот страж охраняет его, пока Чонгук охранял горизонт. И если раньше он делал это, чтобы новые мысли о прошлом не терзали его сознание, то теперь он готов открыться чему-то новому и признать, что хочет охранять его от всего, что может навредить Тэхёну. Он страж по своей сути. Тэхён, кажется, намерен вручить ему что-то большее, чем совместно пережитую ночь, чтобы страж не терял свое значение.  Смысл не потерян. Он изменил конфигурацию. Вылился в новое русло. Приобрел иное значение. И оно куда увесистей, многограннее и теплее.  Ведь сердце, оказывается, не сгоревшее заживо, оно и не начинало гореть. До этого дня.