Три первых абзаца

      Раз, два, три.       Хорошо, Антон — как, все же, вызнал Александр — умеет в отчуждение, в приспособленность, в хорошо сыгранные роли, в надетые маски: в безопасность, вообщем. Он сообразил, что все идет не по плану, когда его почти пинком загнали в пропахшую потом, лаком, бельем и сухим обедом, невозможно холодную — это вообще особенность театра: в здешних помещениях либо умопомрачительно жарко, либо умопомрачительно холодно — гримерку.       Раз, два…       Он цепляется взглядом за сохнущую корону на столе: это заземляет. В незнакомых ощущениях, обстоятельствах, позициях, ему хочется зацепиться за что-то спокойное, родное, лишь бы переждать. Это корона на детский спектакль, в котором играет одна его подруга: он думает об этом, думает о перерывах с ней, смехе и шорохами за кулисами.       Раз…              — Где же все остроумие? — он не может заткнуть уши, хотя, в целом, отчужденность собственного сознания и без того прилично справляется. На Антона наваливаются, он чувствует исключительно ноющую и режущую боль, но не более. Молчит, молчит, молчит. Размышляет: это должно закончиться, значит, надо переждать.       …Три, два, раз.       Оказывается, в театре бывает удивительно пусто. Он впервые ждет, надеется, почти молиться: пусть зайдут рабочие, от коих несет перегаром, пусть зайдет художник-декоратор, пусть…Впрочем, это, наверное, безразмерное унижение: доказательство, что вот, он, наглый и бесстрашный проигрывает в прочих схватках чисто на бытовом уровне. Что он сделает, что он сделает, что он сделает.       — Что замолчал? Поубавил накал?       Хорошо, Александр, наверняка, замолчит, если не давать повода продолжать беседу. Его голос, между прочим, неплохо и обидно так вырывает из реальности: тянет за шкирку, практически пинком вытягивает сюда.       Три, два…       Это, должно быть, сущая глупость, сон, кошмар, неправда. Он задремал за текстом, в коридоре, длинном и извилистом. Его сейчас потрясут за плечо, — если это будут коллеги по сцене — прикрикнут истеричным голосом колкость, — если это режиссер — неважно. Просто вытащат из этого кошмара.       Три…       — Проститутка малолетняя, падаль. Сколько тебе? Двадцать, как я слышал, — толчок за толчком, больно-не больно, страшно, — А что, Ульянов только на репетициях может прыскать ядом?        Ему не нравится, когда Полярный обращается по фамилии. Нет, то не выражение возвышенных чувств, прочего бреда: фамилия ассоциируется с чем-то непорочным, звучащим на репетициях, на работе, в узких кругах. Не из уст подобного человека.       — Ты боишься?       Фаза замкнулась.       Антон молчит: он не знает, боится или нет. В целом, в моменте, он многого не знает, просто уходя, прячась от происходящего. В помещении знакомый полумрак, широкое такое зеркало во всю стену, множество-множество-множество подтверждений принадлежности этого места. Не дошитые пиджаки, не докрашенные декорации, предметы реквизита и бесчисленные коробки. Легко вообразить, что актер здесь просто прячется, просто хочет отоспаться, просто снова кого-то изводит. Легко вообразить, что ничего из происходящего не происходит в самом деле.       — Тебе что, привычно? Вы, актеры, ведь все по своей натуре простые шлюшки, не стоящие даже фантика писательской работы! — Сердце пропускает пару ударов, мозг отсчитывает секунды, ровным боем ложащиеся в разуме.        Раз, два, три…       Антон зажат между углом стола и стеной. Сначала он смотрел на зеркало, пытаясь, хотя бы зрительно, контролировать действия стоящего сзади Полярного. Позже он отвернулся, теперь глядя на входную дверь. Все ощущается как представление, пьеса, где он должен играть безразличие. Он не играет сейчас: сознание далеко, Антон словно смотрит со стороны.       Раз, два…       Ульянов, кажется, сейчас уснет. Крепко, отключая все признаки жизнедеятельности. За подбородок хватают больно, заставляя повернуть голову, взглянуть в глаза.       — Ну давай, заплачь. Сделай то, за что тебе платят, — Антон не пытается вырываться, но слез как не видать. Ему дают пощечину: теперь саднит не только внизу, но и на щеке. Влага собирается у ресниц, несколько капель беззвучно катятся, катятся, катятся. Александр выглядит довольным, отпускает подбородок: впрочем, безразлично.       Раз…       — Шмаль малолетняя. А режиссер Ваш был прав: можешь лучше, — актер чувствует, как меж бедер стекает что-то теплое, вязкое. Теперь уже Антон старается не дышать, не двигаться, просто слиться с окружением. Он чувствует, что из него выходят, что сзади копошатся, что…       Раз…       — Расскажешь кому? Или не выдержишь такого осквернения собственной непорочности? — теперь его время ухмыляться и измываться. Полярный спрашивает задорно, саркастично, глумливо.       Антон молчит. Дверь хлопает.       …Ноль.