письма одной охотницы

Длинная полоса рассекает плоть, немного кровит и стягивает. Хочется раздраженно отмахнуться от неё, но только болью пронзает тело. Кафка, недовольно жмурясь, обрабатывает рану, тыча ватой в самую глубь. В самую обнаженную плоть, собирая густые капли крови и сукровицы. Это болезненно, но Кафка наслаждается болью. Боль для неё лучшая подруга, мама, союзница. Боль— это необходимость. Она всегда будет рядом, всегда будет паутинкой по сломанным ребрам. К боли надо привыкнуть, подать ей руку в танце и смириться. Научиться ломать в ответ, не обращая внимания и обращаясь к чему-то более интересному. Например, к картинам, висящим в ванной. Волк хихикает над таким дизайнерским решением, не понимая, зачем в такой комнате картины — тут же высокая влажность. Зачем обои с плотными золотыми узорами. Зачем золотые ножки ванны. Зачем-зачем-зачем. Просто красиво. Просто приятно сидеть на ней, обрабатывая рану и следить, как кровь разводами скользит по воде, как окрашивает душистую пену в розоватый. Боль — посредница. Ничего такого, что не могло бы случиться. Кафка зашивает себя без анестезии, только виски немного в бокал подливает, без колы. Виски горьким на языке, но толкает в спину и в голову. Руки работают ловко, стягивая нитями порванные куски плоти, прячутся под ней, чтобы не показывать, где штопали. Затем сполоснуть грязные руки, от которых даже после мыла воняет гнилым. И обмотать ранение бинтом, белым и стерильным, затягивая до короткой вспышки фантомной боли. Она скользит нежными руками по плечам, обнимая похоронной вуалью лицо. Гладит кожу, исчерченную следами. Прощай бикини — прощай открытая одежда, слишком многое надо прятать. Каждую историю, каждую минуту слабости во время которых рядом никого не было. Да и к чему ещё кто-то нужен? Кафка научилась делать все сама. Приглашать боль на чай, на виски в бокале, который допивает большими глотками, запрокидывая голову. Цепляясь до побелевших костяшек в края ванны. Волосы выпадают из собранного пучка, распадаются по голой спине, закрывая длинные прорези шрамов. Такую жизнь нельзя вести без следов. Нельзя уворачиваться от клинков и пуль с такой же ловкостью. Иногда что-то идёт не по плану. Всполохи длинных полосок. Следы от пуль, как цветы с кривыми лепестками, каждый своей формы. Распустившиеся на коже бутоны, железом проходящие сквозь плоть. Иногда шрамы накладываются друг на друга, режутся сильнее и больнее. Они усеивают ноги, короткие и длинные, сбитые до крови колени, прорези на колготках и зацепки. На руках, перетекающие, обвивающие змеями или татуировками. Короткий шрам на лбу, который не видно под прической, глубокий след от ожога на ключице и совсем рядом новый бледнеющий шрам. Какие-то не забываются. А какие-то получены так давно, что уже не вспомнить из-за чего и почему. Кафка вела (и ведёт) очень опасную жизнь, в которой травмы были привычкой. Новым достижением. Место кубков собирать шрамы своих побед. Меня ударили в спину, но я выжила и теперь гордо ношу след от ножа у лопатки. Кафка — это Мона Лиза да Винчи с короткой смиренной улыбкой и сложенными руками. Кафка — это Сикстинская Мадонна. Дева Мария, с Христом на руках. Это Венера, возрождающаяся из кровавой пены, мокрыми волосами, прилипающими к плечам. А шрамы — это искусство. Как полотна на стенах, с потекшей краской и треснувшими рамками. Боль тоже искусство, она вычерчивает острые полосы, болезненно ноющие по ночам. Шрамы отражают творческий подход. Абстракции Поллока, сделанные не кисточками, а что под руку попадется — ножами, осколками бутылок и стекла под пластинами ногтей. Собственными пальцами или свистящими пулями. Все тело — холст. Звездная ночь Ван Гога на полотне боли, гильзами, застрявшими в солнечном сплетении. Поцелуями Климта. Тысячей таких же нежных, пальцами в челюсти до хруста косточек. Нежностью до одержимости. Поломанные костями линии Пикассо, вывернутые руки и лучевые кости на запястьях. Сведенные за спиной лопатки в прикосновении «Сотворения Адама», мышцы и перетекающие шрамы обретают следы искусства Боттичелли. Импрессионизм Моне, рисующего природу тонкими мазками, перенося каждую кувшинку и каждый листок на холст кожи. Пародия на стабильность и натуральность в каждой складке и растяжке. За стенами что-то происходит. Что-то живет и течёт, как время на картинах Дали. Сползает с бортиков ванны. Пока внутри у Кафки «Последний день Помпеи» во всей своей красоте.