письма одной охотницы

Материнские чувства очень сложны. Сложно быть хорошей матерью — этому не учат. Ты не можешь выучиться на идеальную мать в институте, не можешь обучиться этому в тире. Да, мать, которая вслепую попадает по всем бутылкам, это тоже почетно, но все же. Быть матерью — сложно. Кафка этого не планировала, её собственная мать бесстрашно (у них нет страха, конечно, бесстрашно) сгинула под мужчиной. Потому что потакала каждому его извращенному интересу. Сначала он привязывает тебя к потолку в шибари до сломанных костей и опухших синяков, а затем берется за нож. Это игра, говорит он. А мать ведь не боится. Он тоже не боится — попасть за убийство в тюрьму. Отсутствие страха не помогает цивилизации выжить. Удивительно, что они вообще развивались без ощущения страха. Но об этом в другой раз. Здесь про материнство. И когда ты мать, ты боишься за дитя. Или не боишься вовсе. Ты заклеиваешь каждый угол в квартире или бросаешь ребёнка в бурлящую речку, дабы научить плавать. Кафка выбрасывает Стелле в речку, но осторожно. Она выбрасывает её в речку, но дает ей нарукавники, панамку — чтобы не напекло — и бумажку. Где написано, что, если потеряешься — звони Мурате Химеко. У неё мать получается играть лучше, она вся такая нежная и взрослая. Она такая правильная, стискивает в объятиях. Пьет кофе, находя слова поддержки. Стреляет огненным зарядом из огромной космической станции, когда кто-то обижает её детей. Кафке тоже хочется убить каждого, кто трогает Стелле — это иррационально и неправильно. Для неё Стелле должна быть сосудом. Всего лишь девочкой с ядерной бомбой внутри, которая может или всех спасти, или всех уничтожить. Кафке хочется верить — девочка всех спасет. Не потому что она её дочь и хочется поддержать, как за пятерку в дневнике. А потому что Кафка направит её. Возьмет мягко за плечи, чтобы повернуть, куда надо. В этом ведь весь смысл. В том, что Элио предсказал — это наша погибель и наше спасение. Кафка, сыграй хорошую мать. Быть хорошей матерью — и сыграть — разные вещи. Быть хорошей матерью Кафка вряд ли умеет. Она была бы матерью-праздником. Матерью, которая уходит и приходит, когда захочется. Тот самый типичный образ злой матери, но которая не шипит ребёнку уйти и молчать, а которая гладит по макушке острыми ноготками и отрывает член любому, кто хоть посмотрит на дочь не-так. Кажется — Кафка замечает — на Стелле многие смотрят не-так. Её спутники — Даньхэн и Март, по уши в Стелле. Несколько белобожцев, среди которых находится красноволосый Лука. Мальчишка ЯньЦин с Лофу без ума от силы Стелле, он цепляется за её пояс и предлагает выпить чая. Миленькая Аста с космической станции покупает чехол на биту лишь для Стелле. Кафка вздыхает недовольно, стискивая пальцы в кулаке и начинает играть хорошую мать. Сыграть можно что угодно — Кафка справляется с ролями, надевает безвкусное цветочное платье и берет горячий противень с пирожками розоватыми прихватками. Она лелеет Стелле в ладонях, как будто укачивая и поет колыбельную, в которой собаки попадают под колёса, а люди падают с крыш. Где главный мотив — падение гильзы. Стелле без сознания, лежит кукольным телом. Очень высоким, хотелось бы сказать. Девочка так выросла, что не уже не помещается в руках матери. Кафке бы об этом сказать, но Стелле ведь была такой. Точнее — родилась. Она ещё совсем маленькая и не понимает восторженных взглядом, а также приглашений на свидания. Но Стелле сражается за мир, поэтому Кафка приходит её спасти. Как делают все хорошие матери. Спасают своих детей от каких-то безумных монстров, по щелчку пальцев уничтожая каждого. Стелле в бессознании действительно похожа на куклу. Или на ребёнка. Мягкие черты лица, едва дрожащие ресницы и непропорционально длинные конечности, будто она на них совсем не умеет ходить. Стелле не сжимается, просто лежит. Её бы обвести мелом по полу и сказать: вот она, жертва плохого материнства. Кафка убирает у неё с лица волосы и по-матерински целует в лоб. Играет хорошую мать. Качает слегка в своих руках, будто качает завернутую в простыни ядерную бомбу. И кнопка от неё у Кафки.