1911, март
— Ты неправильно сложила. Дай сюда, — Му Цин резким движением отобрала у Хуа Чэн зеленое шелковое ципао и принялась укладывать его точно таким же образом, как сама Хуа Чэн мгновение назад. — Не шатайся тут и не лапай вещи госпожи. Мы только все выстирали перед отъездом. Лучше отнеси это, — Му Цин вручила младшей служанке стопку нижнего белья и подтолкнула в плечо. — Госпожа в ванной. С первого дня Хуа Чэн полюбила дом и семью, что жила в нем. Единственным недостатком была лишь Му Цин. Она раздражала своей грубостью, заносчивостью, подозрениями в воровстве и театральным закатыванием глаз. Но больше всего — неоправданной близостью к Се Лянь. Вскоре эта склочная сука будет сопровождать под руку навсегда покидающую родной дом госпожу, а Хуа Чэн так и останется здесь, — потерянная между прачечной и кухней, в одиночестве и неведении, что творится за пределами поместья Сяньлэ. В новую жизнь ее не пригласили. Хуа Чэн не напрашивалась. Два года назад она уже получила то, чего желала — работу рядом с той, которой отдала сердце, и на большее рассчитывать было попросту бессовестно. Единственное, что не удавалось понять — почему в последние недели Се Лянь начала избегать собственную служанку. Смотрела мимо, не требовала докладывать об успехах в изучении письма — хотя раньше относилась к этому ужасно строго, после того как выяснила, что новая работница (к стыду последней) не владеет грамотой. Не звала по ночам, если не могла уснуть. Лишь привычно гладила по щеке перед тем, как пойти в постель. Но этого жеста было слишком, слишком мало… Почувствовав, как от обиды на невезучую себя начинает щипать нос и глаза, Хуа Чэн яростно заморгала, прогоняя еще не выступившие слезы. Она запретила себе плакать до отъезда Се Лянь. К сожалению, силой воли нельзя было останавливать слезы во сне, и нередко подушка поутру оказывалась мокрой и неприятно пахла сырым гусиным пухом. Из-за предсвадебной суеты дом не затихал: все были заняты делами, в том числе и самыми бесполезными. Му Цин по сотни раз разбирала и собирала сумки, которые решено было забрать в поместье будущего мужа, и чинила вещи, что не требовали починки; молодой офицер Фэн Синь, приставленный к Се Лянь в качестве охранника в поездке, расхаживал по комнатам и постоянно поглаживал рукоять револьвера, точно готовясь отстреливаться от разбойников с большой дороги. Незаметные мыши, вроде Хуа Чэн, готовили, стирали, таскали воду, в общем, шуршали как могли, и все это не имело смысла. Для Хуа Чэн — точно нет. Она остановилась у панорамного окна на втором этаже и окинула взглядом хмурое мартовское небо. На горизонте не было и намека на наступление весны. Тучи по-осеннему клубились который день и никак не могли разрешиться дождем. Может, они тоже сдерживали слезы, — подумала Хуа Чэн, и ее передернуло от неловкости за собственную слабость. Не время быть размазней, нужно потерпеть хотя бы до ночи. Она постучала в заветную дверь и, не услышав ответа, зашла. Се Лянь в спальне не оказалось. В вазе одиноко белел букетик ранних нарциссов из оранжереи. Постель была заправлена. На письменном столе с разбросанной по нему бумагой для корреспонденции, на которой Се Лянь иногда придумывала для Хуа Чэн прописи, горела лампа. Электрический свет нисколько не рассеивал сгущающийся к вечеру сумрак. В воздухе стоял слабый аромат духов вкупе с естественным запахом кожи. Он единственный на сотни ли вокруг напоминал о том, что наступила весна. Так пахла лишь Се Лянь — солнцем и морем, цветущем лугом и обманчивым маем. Однажды она взяла флакончик синего стекла, намочила указательный палец и нежно коснулась Хуа Чэн за ухом. Но тогда аромат показался совершенно другим. — Не хочешь примерить? Се Лянь крутилась у шкафа, то вынимая, то вешая обратно новые летние платья, которые ей привез отец после последнего визита в Шанхай, а Хуа Чэн подпирала поясницей подоконник и рассматривала свои пальцы, будто в них было что-то достойное внимания. — Не пристало огородному пугалу мерить наряды госпожи. Се Лянь обернулась с таким видом, словно сказанное оскорбило лично ее. Она постоянно это делала — все принимала близко к сердцу. Даже в их первую встречу, когда Хуа Чэн едва не рассталась с зубами в неравной схватке с толпой сельской детворы. — Зачем ты так о себе говоришь? — холодно осведомилась она и, прикрыв веки, потерла точку между бровей. — Сань Нян… Ты… Разве не понимаешь? Не замечаешь, как оборачиваются на тебя люди, когда мы выезжаем в город? — Несложно догадаться почему… Отчаявшись достучаться, Се Лянь всплеснула руками и сказала: — Ох, Сань Нян!.. Ты… Ты как цветы, которые приносишь мне по утрам! На тумбочке у кровати стояла фарфоровая ваза с цветущими ветками сливы. Хуа Чэн прыснула. — Вы смеетесь надо мной, госпожа. — Я как раз не смеюсь. Се Лянь вновь зарылась в шкафу. Хуа Чэн сложила руки на слишком плоской для своего возраста груди и опустила голову. Повязка на ослепшем глазу, тощие ноги и руки и вдобавок нездоровая бледность — ну прям цветочек! Тьфу! Пытаясь скрыть смущение, она отвернулась к окну. Слегка поежилась от томительной щекотки: за ухом — от недавнего прикосновения; в носу — от аромата духов. — Жаль, ты не веришь мне, — голос был приглушенный, точно Се Лянь говорила, уткнувшись лицом в обновки. — Что ж… — она пошуршала упаковочной бумагой. — Ты еще найдешь того, кто убедит тебя в твоей прелести… Хуа Чэн прислонилась лбом к прохладному стеклу и зажмурилась. Зачем ей чьи-то убеждения? И зачем ей какая-то там прелесть?.. Ей — полуграмотной полуслепой служанке! Достаточно и того, что она каждый день имеет возможность любоваться поистине чудесным цветком… Почувствовав в груди невыносимую тяжесть и вновь желание разрыдаться, Хуа Чэн с силой прижала ладонь к здоровому глазу. Ни разу за свои недолгие годы она не была до того плаксивой и жалкой. Там, где она прежде обитала, слезы лишь мешали выживать. Даже не стоило спорить: никто из хозяев дома Сяньлэ не повидал столько дерьма на своем веку, сколько Хуа Чэн хлебнула в бедных кварталах Шанхая. И нá тебе! Один человек — в белых перчатках и сапожках, верхом на таком же белом коне, с развевающимися по ветру локонами — перевернул стойкий, как пощечина, мир. Превратил дворняжку в верного цепного пса. Хуа Чэн преодолела персидский ковер, на всякий случай заглянула за расписную ширму, на которой висела полупрозрачная ночная сорочка, и подошла к ванной. — Госпожа Се… — Хуа Чэн постучала и приложила ухо к двери — сердце своим боем заглушало остальные звуки. — Я принесла вам сменное белье… Это Сань Нян. Судя по раздавшемуся удару, по ту сторону что-то упало на пол. Хуа Чэн в ожидании закусила губу. — Я могу войти? — Ох, конечно, заходи. Я тут… В ванной было влажно и темно. Темнее, чем в комнате — окна отсутствовали, а из освещения оставался тусклый арабский светильник у зеркала. Одетая в тонкий халат Се Лянь как раз поднимала упавшую расческу, придерживая вырез на груди. На ее щеке и кончике носа играли розовые блики. Она улыбнулась, но не так, как господа улыбаются слугам — снисходительно, а приветливо. И наконец-то, спустя долгие дни, внимательно посмотрела в глаза. — Сперва я подумала, что это Му Цин, — призналась она. В мыслях Хуа Чэн традиционно покрыла ненавистный синий чулок отборной бранью. Положив белье на туалетный столик, она осторожно забрала расческу из холеных пальцев. — Садитесь, госпожа, — попросила, выдвигая из-под столика бархатный пуфик. Се Лянь шагнула, приготовившись сесть, но тут ее нога беспрепятственно проскользила по кафелю. Хуа Чэн среагировала быстро — подхватила Се Лянь прежде, чем та смогла бы прочесать носом столешницу. — Ах… — пока Се Лянь не нашла точку опоры, Хуа Чэн терпеливо держала ее чуть выше талии. — Спасибо… Опять я позорюсь перед тобой, Сань Нян. Се Лянь имела удивительную способность запинаться о совершенно ровную землю, зато сидела в седле, как приваренная, и рассказывала «Путь полноты свойств» наизусть. Естественно, Хуа Чэн не считала неуклюжесть своей госпожи чем-то постыдным. Но вот опасным — еще как… — Почему вы без тапочек? Се Лянь посмотрела на свои босые ступни. — Не знаю, — протянула она. — Я где-то их оставила. Неуклюжесть дополняла рассеянность. Видимо, для гармонии. Хуа Чэн вздохнула и, достав из миниатюрного комода в углу чистое полотенце, постелила на пол. — Спасибо, Сань Нян, — Се Лянь примостилась на пуфик и, как послушная ученица, сложила руки на коленях. — Когда ты так вздыхаешь, я чувствую себя еще более виноватой, чем когда на меня кричит Му Цин. Было не совсем понятно, стоит ли польститься или наоборот обидеться такому сравнению, поэтому Хуа Чэн опять вздохнула и произнесла: — Госпожа, я не сержусь на вас. Я просто волнуюсь за вашу безопасность. От этих слов Се Лянь будто бы повеселела. Приподняла милым полукругом брови и стала следить через зеркало, как Хуа Чэн делает ей прическу. В своей непосредственности Се Лянь выглядела крайне забавно. И если кто-то не влюблялся в ее красоту, стоило лишь один час последить за ее эмоциями, которые менялись между «плакать» и «смеяться» так же стремительно, как солнце и луна, и пути назад не было. Она жила в другом мире, бесхитростном, расписанном яркими чистыми красками. И пусть такое поведение было следствием воспитания в богатой семье, Хуа Чэн эта легкость очаровывала ежесекундно. …Однако совсем скоро это закончится. От горькой действительности сдавливало горло. Вот он — последний раз, когда она причесывает Се Лянь, когда может ненавязчиво провести пальцами по ее спине, когда может вдыхать теплоту чужого тела настолько близко. «Не уезжай. Не покидай меня. Или забери с собой. Прошу. Я не хочу расставаться…» Наклонившись, чтобы распутать концы, Хуа Чэн коснулась поясницы под струящейся тканью. Се Лянь сидела, вытянувшись на бархатном пуфике, словно статные греческие скульптуры из книг с картинками. Чтобы не пропустить ни один волосок, Хуа Чэн собрала приятно тяжелые волосы в хвост и начала его аккуратно распутывать, постепенно поднимаясь выше и выше. Кое-где волосы были влажными после купания, и особенно это чувствовалось у самой шеи. — У меня что-то колется, — сказала Се Лянь, дотронувшись указательным пальцем до левого плеча, — вот здесь… Ты не могла бы посмотреть, Сань Нян? Хуа Чэн молча кивнула и слегка сдвинула ткань халата, обнажив гладкую, розоватую в свете лампы кожу. — Здесь? — Да-да… — Странно. Я ничего необычного не вижу, госпожа. Может быть, сходим к окну? Я смогу рассмотреть получше. Се Лянь отрицательно покачала головой. — Возможно, мне показалось. И тут случилось то, что не должно было случиться. Только не сегодня, за день до разлуки. …Ворот халата от небрежного движения разошелся. Ткань потекла вниз, постепенно оголяя плечо, не слишком выпирающую ключицу, упругую грудь… Показался четкий ореол соска. Хуа Чэн забыла, что нужно дышать. Раньше ей не доводилось видеть у Се Лянь столько открытого тела, хотя та подчас переодевалась в присутствии служанки. Но никогда это не выглядело так — неподобающе откровенно и интимно во влажно-мыльном после ванны сумраке. Испытание на прочность продолжалось долго. Мучительно долго. Прошли столетия, когда Се Лянь поймала полы халата и запахнулась. — Надо бы одеться, — проговорила она, слабо улыбнувшись, и светильник наложил на ее щеки еще больше розовых бликов — точь-в-точь румянец смущения. Хуа Чэн ответила не сразу. Она постаралась незаметно сглотнуть, притвориться, что ничего не заметила. Вот только через зеркало случайно встретилась взглядом со своим отражением и поняла, что притворяться поздно. Она казалась мрачной. Почти злой. Еще эта черная повязка… — Осталось немного, подождите минуту, — слова — сухие и колкие, как репей, раздирали горло. Се Лянь согласно кивнула и отвела от зеркала глаза, принявшись рассматривать баночки. — Ты веришь, что завтра меня здесь не будет? — вдруг спросила она. Хуа Чэн замерла с расческой на макушке, обдумывая ответ. — С трудом, госпожа. — Все это очень неожиданно. Еще зимой мне казалось, что замужество — не про меня, — вздох. — Но мне скоро двадцать два, да и Цзюнь У хороший человек, не так ли? Он вдовец, у него есть опыт… О нет… Лишь бы не эти разговоры! С самого января Хуа Чэн успешно уходила от темы «жениха», да и Се Лянь почему-то избавляла ее от участия в подобных беседах. Душевное равновесие и без того висело на нитке, готовой превратиться в труху в любой момент. И надо же было заговорить о нем сейчас! Хуа Чэн сжала расческу крепче. Этот старый козел с сальным взглядом… Как он вообще посмел покуситься на юное тело и доверчивую душу?! Если бы Се Лянь выходила за кого-то такого же юного, красивого, полного сил, как она, может, Хуа Чэн могла бы смириться. Может… Но представить, как толстые красные пальцы обхватят узкую талию, заберутся под юбку… Один из недостатков бедности — обширные познания в разврате. И Хуа Чэн мучилась, невольно фантазируя, как ее Се Лянь «оприходует» эта развалина с подагрой и связями в императорском дворце. — Госпожа, у вас все сложится наилучшим образом, — механически откликнулась Хуа Чэн, стараясь не вникать в смысл сказанного. — Господин Цзюнь любит вас. Се Лянь резко обернулась всем корпусом, чтобы заглянуть в лицо без зеркального посредника. — Он не любит меня, — с вызовом сказала она и опустила взгляд куда-то в район шеи, вызвав у Хуа Чэн табун мурашек под одеждой. — Вернее, я нравлюсь ему, но… Пока это что-то эфемерное, понимаешь? Смогу ли я понять, когда он полюбит меня по-настоящему? Красота Се Лянь была невыносимой. Душа в этом красивом теле была невыносимо прекрасной. Наверное, из-за таких, как эта девушка, христиане и начали писать иконы. Хуа Чэн тоже бы написала, умей она рисовать. Ради такого стоило научиться. — Не знаю, госпожа… Думаю, сможете. Оленьи глаза нашли глаз Хуа Чэн и заглянули в самую глубину. — Да?.. Как же? — По взгляду. — По взгляду… И каким будет этот взгляд, Сань Нян?«Таким, как у меня».
Это знала Хуа Чэн. Это знала Се Лянь. Она знала. Поэтому ее поведение казалось странным. Но… Как давно? Хуа Чэн привыкла врать — умение передалось ей от сидевшего в тюрьме отца-проходимца. Так что она не сомневалась: ее чувства хорошо замаскированы иронией и колким характером. И как бы не была умна госпожа, со своего облака ей не увидать, что за страсти творятся на земле, под тенью трав. Но Хуа Чэн ошиблась, и это оказалось ужасно и прекрасно одновременно. Ужасно, потому что ей нечем было защищаться, броня треснула. А прекрасно… Потому что Хуа Чэн заново влюблялась в Се Лянь, сидевшую перед ней — не по годам проницательную и способную покарать и воскресить одним словом. Ту самую, которую удалось увидеть при первой встрече — верхом на Жое, с хлыстом в руке и яростью во взгляде. «Пошли прочь!», свист плети — и обидчиков как не бывало. — Госпожа, — все внутри съежилось. Под пристальным взором Хуа Чэн почувствовала себя голой. — Нельзя ли… не говорить об этом? Ведь вы… завтра уедете… — Извини, — голос Се Лянь прозвучал напряженно, — иначе я не могу. Верно. Се Лянь всегда была искренна с людьми. И Хуа Чэн заслуживала наказания за все те мысли, что бесконтрольно роились у нее в голове. Се Лянь встала… …и прильнула губами к губам. Хуа Чэн подумалось, что Се Лянь что-то перепутала. Случайно промахнулась. Зажатая во вспотевшей ладони расческа звонко упала на кафельный пол. Потрясенная, Хуа Чэн отшатнулась. — Г-госпожа… Почему?! — вырвалось слишком резко и совсем не то, что хотелось сказать. — Вы… Вы выходите замуж через пару дней… У вас будет муж! Се Лянь — лица которой не было видно, поскольку она стояла против света — заметно вздрогнула и замерла на несколько секунд, а потом… — Да. Да, конечно… — затараторила она, рассеянно повертев головой. — Я, должно быть… Прошу прощения, а где моя расческа? — Зачем она вам? — проскрипела Хуа Чэн. — Ну, как зачем? — нервно хихикнула Се Лянь и развернулась к зеркалу, принявшись беспорядочно шарить среди туалетных принадлежностей, одной рукой придерживая ворот халата. — Чтобы расчесаться. Что-то я проголодалась… А обед скоро? Тут Хуа Чэн по-настоящему испугалась, не повредила ли Се Лянь рассудок. И если так, то как быть? Отменять свадьбу? Разбирать тюки, собранные Му Цин? Правильно говорят, бойтесь своих желаний, ибо сбыться они могут самым непредсказуемым образом… — Госпожа, успокойтесь, пожалуйста, — Хуа Чэн вся дрожала от напряжения, ей бы не мешало успокоиться самой. Из-за поцелуя губы двигались, точно чужие. — Вы перенервничали… Это нормально перед важным событием… Се Лянь уперлась руками в край столика и опустила голову. Мягкие длинные пряди сползли на лицо. — Сань Нян, ответь… Я неправильно истолковала твои чувства? В груди Хуа Чэн образовался тугой шар, будто она поднялась на самый высокий обрыв и вот-вот готовилась спрыгнуть. — Госпожа… — Ответь мне. И Хуа Чэн, не посмев ослушаться, ответила: — Вы все верно поняли. Неизвестно было, какой реакции ожидать; зачем Се Лянь в принципе затеяла подобную проверку. Возможно, чтобы объяснить, почему не заберет в новый дом с собой? Хотелось дотронуться до чужого плеча, но Хуа Чэн не осмеливалась. Она сцепила пальцы в замок — каким-то образом это помогало сдерживать рвущийся из горла крик душевной боли — и подумала, что ей лучше убраться куда подальше, пока она не натворила бóльших бед. Но Се Лянь пошевелилась прежде, чем было принято окончательное решение. Она опять повернулась к Хуа Чэн, глаза ее, скрытые темнотой и завесой волос, сверкнули, как у кошки. — Сань Нян… — Госпожа?.. Хуа Чэн едва не потеряла сознание, когда Се Лянь притянула ее к себе, обхватила прелестными ладонями за голову и тесно прижалась пылающей щекой к щеке. Плотное горячее дыхание над ухом, близость тела, сила, с которой Се Лянь не давала и шанса на лишнее движение… Хуа Чэн почувствовала себя до умопомрачения пьяной и бессильной и, не отдавая себе отчета, обняла Се Лянь в ответ. — Знаешь, зачем я согласилась на свадьбу? — послышался горячий шепот. — З-зачем? Се Лянь погладила большим пальцем висок, а затем бровь над тем глазом, что Хуа Чэн прятала за повязкой. — Потому что после свадьбы мне достанется моя часть наследства. У меня будут деньги, которыми я смогу свободно распоряжаться. И я уеду подальше отсюда. Одна, — Се Лянь помолчала. — Возможно… ты бы хотела уехать со мной? Одна слеза все же сорвалась с ресниц, покатилась вниз и скрылась без следа, впитавшись в волосы госпожи. Хуа Чэн не верила. Ни одному слову не верила. И все же сказала «да». Они нащупали губами губы друг друга. Соприкоснулись языками — скользко и взволнованно. Между бедер сладко свело. Хуа Чэн поднесла сухие от работы ладони к щекам Се Лянь, чтобы убедиться, чей именно рот с жадностью распахивается ей навстречу. Казалось, она целуется с самим мирозданием. Имеющим вкус, запах и объем. Учащенно дышащем. Принимающим все, что ему дают. Если бы только это было возможно, Хуа Чэн хотела не просто целовать Се Лянь; она хотела стать воздухом в ее легких, ее тенью, шелком у ее кожи. И конечно же, она пошла бы за своим божеством куда угодно, будь это правдой. Хуа Чэн огладила плечи, бока, чувствуя под пальцами мягкость того места, где у Се Лянь начиналась грудь, зажатая двумя надсадно дышащими телами. Проследовала ниже по спине и дотронулась до ложбинки между ягодиц. Се Лянь ахнула и прильнула к Хуа Чэн с таким пылом, что они обе пошатнулись, но вдруг… вскрик! — Госпожа! — все опьянение, затмившее разум, испарилось в мгновение ока. Се Лянь посмотрела вниз, и Хуа Чэн повторила за ней. — Все в порядке. Кажется, я нашла расческу. И правда. Она ведь упала, когда они… Когда они в первый раз… Хуа Чэн подняла вещицу и положила на комод в углу. Се Лянь не отпускала ее свободную руку. И все же из-за внезапно прерванного полета чувств в воздухе повисла неловкость. — Вы затеяли это все, чтобы найти расческу? — попыталась пошутить Хуа Чэн. Се Лянь склонила голову набок. — Страшно представить, что же случится, если я запрещу тебе дразниться, Сань Нян. Наверное, реки потекут в обратную сторону. — Но вы же не запретите? Се Лянь не ответила. Она притянула к себе, придерживая за затылок, и робко поцеловала в скулу. Хуа Чэн, млея, прикрыла веки. — Сань Нян… — Госпожа… — Пожалуйста, не называй меня госпожой. — А как мне вас называть? Хуа Чэн провела носом от щеки до виска Се Лянь, вдыхая аромат кожи. — Се Лянь. В том, как она произнесла свое собственное имя, было нечто дразнящее, заставившее Хуа Чэн сжать колени крепче. Халат на Се Лянь, эта темнота… Все хотелось исправить. Разложить желанное тело на кровати, при свете дня, нагое и расслабленное, и целовать, ласкать, трогать, пока… — Прости… Я ничего в таких делах не смыслю… Просто… Сань Нян, ты знаешь, как нам стать ближе? Либо Се Лянь умела читать мысли, либо… Хуа Чэн почувствовала, как к лицу приливает жар. — Я сказала это вслух? — спросила испуганно, и Се Лянь прыснула, спрятавшись в складках рабочего платья. — Госпожа? — Сань Нян, я же просила… — Так я могу?.. — Что мне нужно делать? Скажи. Готовность, участие, которые Се Лянь выказывала, переступив смущение, сводили с ума. Хуа Чэн не дотерпела бы до кровати. Она хотела сделать хорошо здесь и сейчас, поэтому опустилась на колени. Волнение Се Лянь взяло верх. — Сань Нян, ты что?.. — Госпожа… — Хуа Чэн хрипло прокашлялась. Ей нужно было оставаться уверенной, чтобы ненароком не напугать Се Лянь, но сердце все равно билось до боли сильно. — Цзецзе… Садись, пожалуйста. Се Лянь застыла темной высокой фигурой, видимо, изумившись новому обращению. Но ее ступор продлился недолго. Она медленно села на пуфик; свет розовой лампы слегка высветил из мрака ее черты. На коленях перед ней… Хуа Чэн до сих пор не верила, что все происходит наяву. Она аккуратно положила руки на гладкие колени Се Лянь и бережно потянула их в стороны. — Нужно раздвинуть ноги, — сказала она на грани слышимости, сгорая от собственных слов. — С-сань Нян. Они встретились взглядами. — Все будет хорошо, — Хуа Чэн поцеловала колено, мимолетно лизнула кожу. — Цзецзе будет хорошо, если она доверится Сань Нян… …и колени покорно продолжили путь. Се Лянь открывалась по чи, ее подрагивающие руки потянулись к поясу халата. От представшей картины невозможно было отвести взгляд. Это было лучше любого самого сладострастного сна. Хуа Чэн села на пятку, чтобы хоть немного унять почти болезненное возбуждение. — А почему ты в одежде? — внезапно спросила Се Лянь. Хуа Чэн приоткрыла рот, силясь ответить. Засомневалась. Отвернулась. — Там не на что смотреть. Она не то что не любила свое тощее бледное тело. Она его ненавидела. Се Лянь, наоборот, вся дышала жизнью, вызывала практически плотоядное желание попробовать ее на вкус. Если она увидит перед собой несуразные мощи, захочется ли ей, чтобы Хуа Чэн продолжала? — Сань Нян… Пожалуйста… Первые пуговицы дались тяжело, дальше — легче. Пришлось расплести косу, чтобы перекинуть волосы вперед и прикрыть ими грудь. Льняное платье сползло, обнажив торс. Хуа Чэн осталась сидеть по центру юбки, чуть сгорбившись под изучающим взглядом. — Ты… — на выдохе произнесла Се Лянь. Она наклонилась вперед и отвела прядь угольно черных волос, отчего соски Хуа Чэн затвердели. — Сань Нян, сними это, — и коснулась повязки. — Нет! — нежная рука быстро исчезла. В наказание за резкий тон Хуа Чэн ударила себя по слепому глазу. — Простите меня… Я не могу, не сейчас. Голос Се Лянь дрогнул. — Не делай себе больно, — Она… плакала? — Ты не знаешь, насколько ты мне дорога. И уже в тот момент Хуа Чэн знала, что эти слова навсегда запечатлеются в ее памяти. Что перед смертью она вспомнит именно их. Потому что на всей земле для нее не существовало ничего важнее этого признания, и неважно, что она его вовсе не заслуживала. Больше Хуа Чэн не медлила. Она подползла ближе, шепнула «пошире, цзецзе», провела ладонями по внутренней стороне бархатных бедер и приподняла полы халата. Полуразвязанный пояс не выдержал и распался, бесстыдно обнажив Се Лянь. — Нет никого краше цзецзе… Голос у Хуа Чэн осип. У Се Лянь скоро высохли слезы. Они обе дрожали от собственной беззащитности и беззащитности друг друга. И как же невыносимо соблазнительно было это чувство. Хуа Чэн склонилась к обильно увлажненной промежности, обрамленной короткими волосками, и провела носом по лобку — Се Лянь чудесно пахла. — Сань Нян! — раздалось сверху, испуганное и смущенное. Хуа Чэн не ответила, поскольку язык ей был нужен для другого. Она широко провела им по раскрытому специально для нее девственному естеству. Было чуть солоно и сладко. Как слезы. Хуа Чэн не смогла сдержать приглушенный стон. Се Лянь, запутавшись пальцами в волосах Хуа Чэн, загнанно задышала. У нее были сильные бедра, что объяснимо, ведь обычно она обхватывала ими своего скакуна, но теперь она непроизвольно обхватила и Хуа Чэн. Пришлось погладить лодыжки, потом сами бедра, просунуть ладони под ягодицы и сильнее выдвинуть таз Се Лянь вперед. Непрестанно лаская языком упругий клитор, дразня и целуя, Хуа Чэн нащупала задний проход и слегка надавила, но не стала проникать внутрь. Лишь создала дополнительную восприимчивую для удовольствия точку. Се Лянь вздрагивала, пульсировала под языком, а под пальцем крепко сжималась. Ноги ее были согнуты в коленях, но на сей раз расставлены так широко, что назавтра должны заболеть мышцы. Хуа Чэн жаждала увидеть лицо возлюбленной в момент, когда удовольствие достигнет пика. С сожалением она оторвалась от набухшего клитора и подняла голову. Се Лянь смотрела, но ничего не видела. Она дышала ртом и то и дело облизывала пересохшие губы. Если бы не темнота, наверняка можно было бы разглядеть ее малиновый румянец. — Сань… Хуа Чэн не позволила договорить. Она приподнялась и припала губами к трепещущей груди. Се Лянь задушенно ахнула и откинулась на столешницу. Баночки с косметическими средствами звякнули, светильник живо заиграл бликами. А Хуа Чэн нырнула рукой в место, оставленное без внимания, и принялась энергично тереть самое сосредоточение нервов, иногда замедляясь, растягивая мучительную сладость. Но в конце концов Се Лянь сотрясло от мощного, словно горная река, наслаждения. Она запрокинула голову, со всей силы вжалась грудью и промежностью в Хуа Чэн и низко простонала. Казалось, из-за интенсивности новых ощущений в ней не осталось сил на высокие звуки. По спине прошел холодок, будто в ванную неожиданно ворвался мартовский сквозняк. Хуа Чэн подняла взгляд и поймала уже расслабившееся, преисполненное негой и странной грустью лицо. «Милая Се Лянь… Что же ты творишь со мной…» Хуа Чэн принялась покрывать тягучими поцелуями подбородок и шею в испарине, осторожно сжала в ладонях груди. Она совсем позабыла — а оттого перестала тревожиться — что сидела в сползшем платье, которое едва прикрывало нижнюю часть тела. Что бы она делала, если бы потеряла Се Лянь после первой же встречи? Если бы не навязалась тогда за своей будущей госпожой? Если бы не рвала букеты и не ходила с ними к воротам поместья, оправдываясь, даже перед собой, что все это — лишь благодарность за спасение? — Сань Нян… — Се Лянь слабыми руками откинула волосы Хуа Чэн за спину и погладила краснеющие скулы. — Ты веришь мне? — Конечно. — Тогда поверь и сейчас. Когда ты появилась и приходила снова и снова… Я постоянно думала о тебе, но не была уверена… — Се Лянь смолкла, по-детски приподняла брови и наклонилась, чтобы целомудренно поцеловать в губы. — Ты мой дикий цветок, Сань Нян. Такой красивый… Хуа Чэн сидела на коленях, онемевшая, пораженная откровением, которое было вовсе не в словах. — Веришь?***
На следующий день пошел дождь. Однако Хуа Чэн не плакала. Она стояла под деревянным навесом, как остальная прислуга, и сжимала в кулаке медальон, хранивший прядь волос Се Лянь, ее запах и обещание скорой встречи. И Хуа Чэн верила. А как иначе? Вчера они долго говорили, но еще дольше исцеляли друг друга объятиями, пока Му Цин не забила тревогу, потеряв разом двух подопечных — беспомощную госпожу и нерадивую помощницу. Тем не менее, Се Лянь успела воспользоваться приобретенными знаниями до того, как их нашли, и у Хуа Чэн до сих пор кружилась голова всякий раз, когда она возвращалась в воспоминания прошедшего дня. Капли безостановочно барабанили по крыше, и воздух был чистым и бодрящим. Таким же, каким виделось будущее и той, что осталась за воротами поместья, и той, что уезжала в компании чемоданов и двух надзирателей. Шел 1911. В Англии патентовалась первая кинокамера; в Российской империи отгремела революция; по всему земному шару вспыхивали восстания; велась борьба за права женщин; патриоты, выступавшие против западного колониализма, заключались в тюрьмы и истреблялись. И оставалось одиннадцать месяцев до падения Империи Цин. Се Лянь должна была получить наследство ровно через год.