Прекрасный принц и злая ведьма

Когда командор Крассус Арикоза прибывает в Дрезен, в главной городской бане ему и его спутникам трижды в неделю выделяются отдельные часы, и одно это стоило долгих споров с интендантом, стражей цитадели во главе с супругами Тирабейд – как будто тем нечем больше было заняться, – и оставшейся в крепости частью цеха банщиков и цирюльников. Те в один голос убеждали его, что мыться такому высокопоставленному лицу положено строго в одиночестве, да еще и под охраной, дабы в этакой интимной и раздетой обстановке не отыскался какой-нибудь культист с потайным кинжалом в шайке и не воткнул его в дебелую командорскую шею. Выросшему же на диких болотах рядом с обыкновенной деревней и не раз сталкивавшемуся в жизни с несправедливым отношением именно от таких власть имущих, для которых и закрывают бани, тифлингу Крассусу Арикозе это, разумеется, встало поперек горла, но муторные споры привели разве что к тому, что его ближайшему окружению доступ в баню Аневия тоже разрешила, но не более того. А стоять на своем, когда дело касается не военных приказов, а внутренней безопасности цитадели, она ой как хорошо умеет. Так что хочешь не хочешь, но теперь командорскому отряду перепадают для кого-то из них знакомые, а для кого-то совершенно новые привилегии. Регилл относится к этому флегматично, как и ко всему на белом свете, воспринимая баню как средство для поддержания тела в чистоте и, кажется, вообще не замечая, есть ли в ней кто-то еще, кроме него. Он не стыдится ни своего образовавшегося высокого положения, ни наготы, ни шрамов, особенно тех, что густой свежей сетью полосуют его спину, не придает значения ничему из этого, оздоровляясь в травянистом пару, умеренно пуская кровь пиявками, подставляя щеки цирюльнику и омывая тело самостоятельно, быстро и до скрипучей чистоты, как и положено офицеру. Дейран же, напротив, считает, что наконец хоть в чем-то получает заслуженное отношение, и без стеснения красуется своим смуглым, стройным и каким-то чудом оставшимся изнеженным телом, с откровенным удовольствием напрашиваясь и на массаж у приглянувшегося ему молоденького банщика, и на расчесывание своих густых локонов, и на уединение в закутке наверху, который он иронично называет кабинетом. Зосиэль, как и во многом, придерживается золотой середины, приходя в баню в первый черед все же за тем, чтобы вымыться и побриться, но в глубине души находя определенную прелесть и в тишине, нечасто доступной в военном городе, и в своего рода интимном наблюдении художника за чужой обнаженной натурой: Крассус старательно не замечает его явственного желания срисовать что-нибудь в свою тетрадь и в этом молчаливом соревновании пока выигрывает. Ну а Вольжиф… Вольжиф приходит от всего этого внимания к своей персоне в такой восторг, что каждый раз смешит Крассуса, ненавязчиво демонстрируя прохожим свою умывальную шайку и гордо переступая порог закрытой бани под плохо скрываемым подозрением в глазах стоящей у дверей стражи. Его прямо распирает от гордости, что баню топят ну почти что для него одного и что париться и мыться можно сколько захочется и не надо ждать очереди, чтобы побриться, и все время одним глазом следить то за последним куском мыла, то за оставленным платьем. Он и располагается на лавке, как преисполненный достоинства принц из далекой сказочной страны, вытягивается во весь рост, и только хвост довольно хлещет по полу, когда банщик еще подкидывает дров в печь. Он хорош в такие моменты своей естественной красотой, всем своим мягким, полным и сильным молодым телом, сочным жирком на животе и расслабленными мышцами ног, блестящим потом на сиреневой коже и расцветающим мальвовым румянцем на щеках, и Крассус открыто любуется им, бросая иногда такие бесстыжие взгляды, что бедный невинный Зосиэль краснеет, кажется, не только от жары. А сейчас же они и вовсе остались вдвоем, и разглядывать чужое манкое тело можно хоть неприлично долго: Регилл, как всегда, скоро помылся и отбыл по, несомненно, требующим немедленного вмешательства делам вроде публичной порки или здорового сна, Дейран уже утянул своего широкоплечего банщика в их закуток, и даже Зосиэль, помявшись и поддержав неизменно вежливый разговор под ловкими руками цирюльника, все же удалился, и Вольжиф наконец потягивается на влажной скамье, укладывается мокрой головой Крассусу на колено и игриво смотрит на него снизу вверх. – Дядюшка, а почему у тебя такие большие руки? – он хихикает и проводит по широкому предплечью Крассуса указательным пальцем, остро царапая лиловую кожу длинным тифлингским ногтем. – Это чтобы покрепче держать тебя за ляжки, дитя мое, – в ответ хихикает Крассус, смотря сверху вниз; картинка не слишком четкая и из-за пара, и из-за его плохого зрения, но очевидную улыбку на лице Вольжифа он различает. – Нет, серьезно… ты такой большой и шикарный, шеф. Я имею в виду, не только там, где надо, а и вообще, – Вольжиф поворачивает голову и целует его толстый, крепко выпирающий лиловый живот, густо покрытый темными волосами. – Ну, во мне кровь даймонов, а они, ты и сам видел, немаленькие ребята, мы им в коленки дышим. Верно, откуда-то оттуда так и получилось, – Крассус пожимает плечами. – Да уж я-то только за… Но вот что обидно, шеф: дед-то мой тоже был во какой здоровый, а хоть бы мне чуток завещал своего росточку. Так, может, за шпану бы не принимали, может, уважали даже чуток, в детстве бы мне это ой как подсобило. А то вечно я недокормыш был, и вытянулся позже всех, и какого-никакого веса нарастил, да и то… одно название было, только в бандах-то за десятерых и начал отъедаться, – Вольжиф досадливо цокает языком. – Да ну, ты ж вон повыше Дейрана так-то будешь. – Ну Дейран ладно, а вот Зосиэль наш. Человек человеком, а статный какой, и сам в сажень, и грудь в аршин, и плечи какие… загляденье, и талия еще стройная, живот плоский… красивый такой, как со своих картинок. – Ты чего это, опять меня ревновать заставить хочешь, цветик? – прищурившись, спрашивает Крассус, но Вольжиф только машет рукой. – Да ты что. Я ж так рассуждаю. Объ-ек-тив-но. – А вот это ты брось, – нарочно серьезно говорит Крассус. – Во-первых, красота лежит за пределами объективного. Во-вторых, объективно ты куда как красивее, мой цветик, – его голос невольно теплеет, становится чуть более интимным, и Вольжиф смущенно фыркает. – Да ну тебя, – бросает он, но по тону слышно, что ему нравится, что приятны такие комплименты. – Да ты-то сам уж и ростом, и телом, и лицом вышел. У такого-то завидного парня от воздыхателей небось отбою не было… Много у тебя было вообще, шеф? – Ну так. По молодости я единственным тифлингом на много миль вокруг был, и к нам на болота из ближайших деревень, конечно, наведывались… ко мне, то есть, иногда с подарком, иногда просто с добрым словом… ну, ты и сам знаешь, что люди о нас промеж себя болтают. А я мальчик еще был, кровь кипела, ну и не дурак был таким попользоваться. Да и угощений всяких деревенских часто приносили, а пожрать я тоже всегда не дурак был, – Крассус смеется. – Ну! Да я б и сам за таким только в путь хоть бы и на болота бегал, – тоже смеется Вольжиф, закидывает руку назад, запускает ее между широко раздвинутых бедер Крассуса и жадно сжимает, взвешивает в ладони его расслабленный, толстый и мягкий член. – Это, конечно, лакомство не на каждый день, но хоть подержать-то, в рот взять такую красоту… вот это деревенским привалило. – Да ну, будет тебе, – Крассус медленно поглаживает его полный живот и распаренную грудь. – Это ж, значит, ты все время с людьми тогда… А с нашими у тебя хоть было? – До тебя – нет, – честно отвечает Крассус. – Нашу породу и так нечасто встретишь, а если и встретишь, то как-то больше поговорить хочется, а там, сам знаешь, дорожки быстро разбегутся, если на одном месте не сидеть. – Значит, я у тебя в каком-то роде особенный получаюсь? – Вольжиф игриво взмахивает хвостом, и Крассус еще сжимает его грудь, ведет ладонью выше и ласково обхватывает шею. – Ты и так самый особенный. Не потому что… – Но все же хорошо, что и я, и ты… – решительно вздыхает Вольжиф. – И каково оно тебе было, только с людьми? А то они-то ждут, что мы с колыбели развратничать начинаем. Хотя, может, ты и начал, ты же злая ведьма, – он поддевает Крассуса и тычет пальцем в его толстый живот. – Да нет, обыкновенно все было. Бабы, какие посмелее, меня рано в оборот взяли, сначала мы рукоблудничали больше, и они научили заодно и им приятно делать, и сразу не спускать, и вынимать вовремя, чтоб еще подкидышей не плодить, а после и то самое уже… А мужики все больше любили пососать друг другу да в постели поваляться… Ну а потом уже, когда я в цивилизацию выехал, там да, люди просвещенные, – Крассус смеется, – все про тебя знают еще до того, как портки развяжешь, только успевай за фантазией следить. А у тебя как все? – Да так, сначала с мальчишками больше дрочились по углам, когда со своими, когда нет. Благородных в нашем нищенском квартале не было, но девчонки все равно – девчонки, за так просто с тобой не пойдут, им присмотреться надо, под ручку сперва помоционить. Так что да, когда прям хочется – лучше другого парня и не сыскать. А там я как-то вытащил кошель у одного типчика из благородных, а он меня за руку и возьми да предложи: хочешь, стражу кликнем, а хочешь, натурой расплатиться можно. Ну и… Он смазливый, молодой был… и нежный. Мигом меня в том же переулке выучил, каково это, когда тебя так целуют и трахают, что ноги трясутся. И я это дело сразу просек, на девчонок уже и смотреть особо не хотелось. Они-то, конечно, тоже могут тебе этакое небо в алмазах показать, но это еще уговаривать приходится. – Ну да, меня-то уговаривать не придется, – Крассус поглаживает кучерявый лобок и хочет сжать уже набухший от ласки, жары и разговоров член, но Вольжиф ловко переворачивается на живот. – Да погоди ты. Я еще хочу сказать. С чего я начал-то… Мне так все в тебе нравится. Тело твое… – он протягивает руку, проводит снизу вверх по большому, тяжелому животу, стискивает в ладони толстую грудь. – Такое мощное… барское. Только так мять и дрочить хочется. И уж его-то особенно, – сжимает грудь напоследок, оставляет на ней и животе невесомые бледно-лиловые царапины от ногтей и запускает руку между ног, снова поглаживает толстый член, к которому тоже быстро приливает кровь. – Хотя и яйца тоже, я к ним прям небезразличен… – Вольжиф берет в руку лежащие на скамье, тяжелые и покрытые темными кудряшками яйца и нежно перекатывает их. – Здоровые такие, отвисшие… и пахнут так по-мужицки, все, как я люблю, – задирает голову, борзо смотрит, чуть прищурив один глаз, и легонько, так приятно когтит их своими острыми ногтями, возбужденно дергает длинным ухом. – Как они тебе только ходить не мешают? – Ну не скажи, что совсем не мешают-то, – вздыхает Крассус, запуская пальцы в его кудри и нежа кожу головы, задевая чувствительные бархатистые рога. – И в брэ болтаются, и к ляжкам прилипают, и не сядешь нормально, чтоб не на них. – Бедный, бедный командор Арикоза… – безо всякого сочувствия фальшивит Вольжиф, мягко проводит ногтем большого пальца по шву и сжимает всю тяжелую мошонку в ладони. – Зато когда я их отсасываю… и когда ты берешь меня сзади, и они иногда так славно-славно шлепаются об мои… – он прикусывает губу острыми зубами, все так же игриво, развязно глядя снизу вверх, и его хвост скользит по длинным сиреневым ногам и округлым ягодицам. – А ты знаешь, что тяньцы, говорят, могут спускать, только лаская яйца? Говорят, так все острее в десять раз, потому что весь истечешь, пока кончишь. – Хочешь проверить? – чуть более сипло и низко спрашивает Крассус, и Вольжиф хихикает. – Да ну, глупости все это, – он подбирает ноги и садится, приваливается к Крассусу, забирается под его руку и прижимается к потной от жары подмышке. – Конечно, хочу, – хитро улыбается и снова мягко ласкает его яйца, немного потягивает и остро массирует ногтями. – Они нежные у тебя такие… Мне кажется, самые большие и отвисшие – самые нежные. Мои-то тоже подвисают, но не прям так, поэтому ты с ними не особо осторожничай, шеф, – он вздыхает, широко раздвигая бедра, когда Крассус в свой черед тянется и кончиками пальцев берет, оглаживает его действительно сильно провисшую от жары мошонку. – А то как же ты… так ласково всегда… – Вольжиф раз стонет носом, и его член видимо наливается кровью от того, как Крассус наконец сгребает его яйца своей большой ладонью и чувствительно мнет и перекатывает. Это и похоже на их обычную дрочку, и непохоже, Вольжиф так мягко водит пальцами по коже мошонки, приятно задевая большим тяжело свисающий член, она в самый раз умещается в его то и дело сжимающейся ладони, и все это отдается каким-то щекотным, но донельзя приятным желанием большего, томным влечением. А когда он еще и вправду нежно-нежно когтит, перебирает острыми ногтями и выводит какие-то незамысловатые узоры на чувствительной коже, это вызывает необычное ощущение уязвимой принадлежности ему и его ласкающей руке. Но Крассус готов принадлежать и только сам сжимает его красивые, расслабленные яйца малость покрепче и медленно, но сильно оттягивает вниз, держит так, пока Вольжиф не вздыхает шумно, и его уже приподнявшийся член не дергается раз. – И почему, стоит мне хоть что-то у тебя взять в руку, сразу хочется и в рот взять тоже, и полизать? – Вольжиф задирает голову и влажно касается губами двойного щетинистого подбородка Крассуса. – И зацеловать бы тебя всего, шеф, целовать и целовать, пока уж мочи не будет… – губы так и оставляют горячие отпечатки на лиловой коже, и Крассус откидывает голову назад, подставляя шею. – Мы никуда и не торопимся, цветик. Делай что хочешь, – он говорит добродушно, и Вольжиф согласно впивается в его толстую шею острыми зубами, но прикусывает все же несильно и больше целует. Он постепенно опускается ниже, и Крассусу становится уже неудобно ласкать его между ног, вместо этого он запускает освободившиеся пальцы во влажные черные кудри, нащупывает шероховатое основание рога, гладит и потирает его. Вольжиф разок возбужденно хныкает и покрывает поцелуями его тяжелую рыхлую грудь и сочную складку под ней, проводит языком по широкому соску и, чувственно засасывая губами кожу, спускается по выпирающему волосатому животу, пока Крассус примитивными движениями скользит ладонью по его рогу до середины и обратно так же, как двигал бы ей по его члену, отчего Вольжиф тоже возбужденно мурлычет и покачивает хвостом. Наконец, почти добравшись до раздвинутых ляжек, Вольжиф соскальзывает на пол и встает между ними на колени, изгибает шею поудобнее и касается губами низко свисающей, лежащей на скамье мошонки, чуть прикусывает и тянет кожу. Крассус обхватывает уже оба его теплых и бархатистых рога, крепко держит и натирает их большими пальцами, по себе зная, какие они на самом деле чувствительные возле самой головы; ему нестерпимо хорошо и жарко от того, как Вольжиф принимается тщательно вылизывать его яйца, то носом, то щетинистой щекой задевая хорошо так уже потяжелевший член, поглаживая ладонями внутренние стороны грузных бедер. Язык тепло и мокро проходится по подтягивающейся от этого коже, а ласковые, умелые губы цвета мальвы то и дело приятно прихватывают ее и немного засасывают; когда Вольжиф еще выгибает шею и затягивает его яйца под одному в свой влажный-влажный рот – острые зубы задевают мошонку так, что от нетерпения уже начинает немного ныть между ног, – Крассус вздыхает и еще крепче берет его за рога, плотно прокручивает их в ладонях, думая, что хорошо бы уже заправить ему все сильнее наливающийся кровью член. Но язык только сладко и искушающе двигается по кругу, и во рту у Вольжифа так тепло, жарко, жарче, чем в самой бане. Вольжиф обрабатывает его яйца как надо: сосет правое и колко пощипывает ногтями, мнет кончиками пальцев левое и наоборот; свободной ладонью же ласкает бедра, потные ягодицы, едва ли не имеет Крассуса пальцами, и только когда челюсть, кажется, наконец затекает, выпускает тяжелые яйца изо рта и прижимается взмокшим лбом к дебелому животу. – Не знаю, как там тяньцы, а у меня лично уже никакого терпения нет. Хочу сладко трахнуть тебя, – негромко и низко говорит Крассус, снова запуская пальцы в густые черные кудри и массируя голову Вольжифа. – Да я сам только и думаю, как удержаться-то и в рот его не взять?.. такой большой и сочный… – Вольжиф отстраняется и садится на колени, поглядывая на возбужденно приподнятый толстый член Крассуса; его собственный уже крепко стоит, и ему самому тоже явно уже хочется, – вкусный и соленый… – он вздыхает и проводит пальцами по налившемуся кровью лиловому стволу, отчего тот еще дергается и приподнимается. – Так возьми уже, – Крассус сдержанно ахает, снова ухватывает Вольжифа за рог и тянет к себе, между своими здоровыми ляжками. А когда Вольжиф берет его член в руку и оттягивает кожицу с головки, обхватывает ее своими по-мальчишески мягкими губами, Крассус ахает всерьез, на мгновение прикрывая глаза и плотно стискивая пальцами бархатистые рога. Но, сразу целуя и обсасывая головку, Вольжиф не забывает о его мошонке и левой рукой продолжает поглаживать ее, всю влажную от слюны, перекатывает полные яйца в ладони, пока правой несильно еще надрачивает член у основания. От полноты ощущений и жары у Крассуса легко кружится голова, он часто втягивает душный воздух и почти плывет уже от ласк умелых рук и рта; Вольжиф старательно прибирает острые зубы, посасывая и потягивая губами всю налитую крупную головку, обводит пальцами выпирающие венки на стволе и все играется с мошонкой, уже хорошо так мнет яйца, и от этого удовольствие накатывает мягко, как-то туго и очень быстро. Крассус срывается на торопливые вздохи ртом, особенно крепко сжимает рога Вольжифа, удерживаясь от того, чтобы глубоко трахнуть его в горло, и чувствует, как яйца чуть подтягиваются в ласкающей руке. – Ты проглотишь? – он спрашивает, непроизвольно уже напрягая бедра. – Угу, – а Вольжиф неожиданно отстраняется и, откинув волосы со лба, быстро облизывает средний палец, глянув в фуксиевые глаза Крассуса. И снова захватывает его головку теплым ртом, легонько сдрачивает уже почти совсем твердый член у основания и туго сосет, а влажный палец пропихивает между ягодиц, нащупывает возбужденно поджимающийся зад и, чуть царапая ногтем, потирает и обводит его снаружи. Так хочется, чтобы эти ногти были обрезаны, чтобы Вольжиф трахнул его одним, а лучше двумя сразу глубоко вошедшими пальцами, и Крассус крепко втягивает воздух носом и невольно задерживает дыхание; Вольжиф все же так плотно массирует и приоткрывает его зад подушечкой пальца, и, тяжело сглотнув, Крассус несдержанно и много изливается ему в рот, тихо постанывая от того, как приятно и долго сводит и погруженный в тепло, ритмично подергиваемый член, и самую малость раздрачиваемый зад. Когда его рот уже наполнен спермой, Вольжиф наконец глотает, еще разок взасос целует потемневшую головку и отстраняется. Он задирает подбородок и снова смахивает налипшие на виски кудри; его член стоит так твердо, и на видной под приоткрытой шкуркой головке сильно блестит скопившаяся смазка. – Давай, иди-ка сюда, мой цветик, – еще не отойдя совсем, велит Крассус, похлопывает по толстому колену, пошире раздвигая ноги. Вольжиф с готовностью забирается на него, прижимается к грузным животу и груди, обхватив рукой за покатые плечи, кладет одну ногу на другое колено Крассуса, а пальцами второй упирается в дощатый пол и часто, возбужденно дышит. – Ну что же, – а Крассус хитро хмыкает и поглаживает его подтянувшуюся немного мошонку, – а вот теперь можно вернуться и к тяньцианским практикам. – Да ты что, шеф?.. – мальвовый румянец расцвечивает щеки Вольжифа, он негодующе прикусывает губу и ерзает, помахивает хвостом, но ему приятно, ему нравится, как Крассус уже крепко массирует и тискает в ладони его яйца, и он все же ахает, и его упирающаяся в пол нога подрагивает. – Шеф, ну!.. – Что "ну"? – вкрадчиво спрашивает Крассус, уже более-менее успокоив дыхание, и целует чувствительное острое ухо Вольжифа, мнет и перебирает его яйца и обнимает его, просунув руку под мышку, сжимает мягкую от жирка грудь, теребит и покручивает твердый, несмотря на жару, торчащий от возбуждения сосок цвета мальвы. – Ах-х… ну же… отшлепай их… – вдруг неожиданно и решительно просит Вольжиф – и опять кусает губы, прикрывает глаза от удовольствия. – Серьезно? – Крассус приподнимает бровь и еще раз целует дернувшийся кончик его уха. – Серьезно… пожалуйста… – Вольжиф стонет и сладко вздрагивает всем телом, когда Крассус первый раз легонько хлопает ладонью по его подтянувшейся мошонке. Это необычно, но реакция Вольжифа даже чуть пробуждает в нем угасшее было возбуждение, и он шлепает еще разок, и тот ахает, твердые под жирком мышцы его бедер видимо напрягаются и расслабляются. – Х-хах, какой скверный мальчишка, – добродушным ведьмовским голосом мурлычет Крассус, еще поглаживает, потирает нежные яйца и снова несильно шлепает по ним, так, что у Вольжифа поджимаются пальцы на ногах, а хвост хлещет по скамье. – Н-нх… шеф… Крассус… посильнее еще, я не сахарный, – но он просит уверенно, и Крассус только фыркает, защипывая его чувствительный сосок. – Еще какой сахарный. И скверный, и борзый, – он пожестче пошлепывает поджимающиеся яйца, и Вольжиф стонет, впивается острыми ногтями в его плечо. От него вправду почти что сладко пахнет выступившей смазкой и свежим потом, хвост охаживает скамью и их ноги, и Крассус ловит его своим, туго обвивает, заставив Вольжифа еще всхлипнуть. – Я… больше не могу, Крассус, пожалуйста… – его упертая в пол нога дергается от очередного сочного шлепка, а высоко торчащий член напрягается, касаясь полного живота, но расшалившуюся ведьму уже недостаточно просто попросить. – Пожалуйста что?.. – Крассус проводит языком по острому кончику его сиреневого уха, грубо крутит сосок двумя пальцами и еще несколько раз хлопает ладонью по ставшей только чувствительнее мошонке. – Пожалуйста, потрогай меня… – Вольжиф так часто вздыхает, когда Крассус снова принимается гладить его подтянувшиеся яйца. – Да разве ж я тебя не трогаю? – Крассус еще оттягивает их вниз и, подержав, отпускает, и Вольжиф нетерпеливо ерзает пухлым задом на его колене, но вдруг приоткрывает свои золотые глаза и встречается взглядом с фуксиевыми. И придвигается к лицу Крассуса, почти касается губами его губ, когда откровенным шепотом просит: – Я так хочу кончить с тобой, злая ведьма, – и Крассусу ничего не остается, кроме как повести рукой выше и обхватить его сочащийся член. Несколько ритмичных движений по стволу вверх и вниз – и пальцы на ногах Вольжифа снова поджимаются, его хвост, вцепившийся в хвост Крассуса, напряженно дрожит, он замирает всем телом в ожидании приближающейся разрядки. Крассус выцеловывает его ухо, тискает ставший мягким от ласки сосок и послушно гоняет ему шкурку, пока Вольжиф не ахает сухо, сразу переходя в стон, и обильная полупрозрачная сперма не брызгает ему на живот и в утешающую руку. Его член такой твердый, и щелочка на предельно набухшей головке раскрывается, выталкивая новые и новые сочные капли, подтекающие по кулаку Крассуса, которым он еще хорошенько, влажно натирает ствол, пока Вольжиф не откидывается опустошенно ему на плечо, часто дыша. Крассус еще размазывает сперму по его поднимающемуся животу, и Вольжиф довольно урчит, снова закрыв глаза и утомленно уронив на пол оба их хвоста. – Когда тебя избрали азаты, – неожиданно бормочет он, – я так-то подумал, что теперь, может, хоть одним глазком выйдет увидать Сады Обмана и Восхищения госпожи Калистрии в Элизиуме… но когда ты так трогаешь, кажется, что и не нужно уже никаких Садов, – мальвовые губы Вольжифа изгибаются в довольной, по-кошачьи хитрой улыбке, и он, не открывая глаз, потирается небритой щекой, тоже как кот. – А не опасно тебе так заигрывать с госпожой мести? – шутливо спрашивает Крассус, аккуратно разворачивает его за подбородок к себе и мягко касается губами губ. – Мы с тобой возносим ей такую хвалу, что, надеюсь, она найдет силы простить нас, – шепчет Вольжиф и целует его в ответ влажно и томно. Тихий, приглушенный чужими губами мальчишеский стон, лиловые пальцы на мокрой сиреневой коже, только расплетенные хвосты снова соединяются и закручиваются в кольца – это момент нежности, присущий разумному существу после хорошей, доброй разрядки, и они пользуются им в полной мере. – Ты встретился мне на счастье, Крассус, – разомкнув поцелуй и приоткрыв глаза, Вольжиф кладет руку на его небритую щеку, гладит ее указательным пальцем. – И прекрасный принц со злой ведьмой жили долго и счастливо и умерли в один день, – мурлычет Крассус. – Но как бы нам до того поторопить уже Дейрана и нашего дорогого банщика… А то все же помыться бы, – он проводит кончиками пальцев по пухлому животу Вольжифа, втирая полупрозрачную сперму в кожу, – и побриться не мешало, – поддевает его щетинистый подбородок. – Да уж, что-то они сегодня долго, – Вольжиф все же поднимается с колен Крассуса, влажно отлипнув от его кожи, и потягивается всем телом, смачно хрустит позвонками. – А может, они на самом деле за нами все это время подглядывали и теперь все ждут удобного момента, чтобы как бы невзначай зайти, – Крассус откидывается на скамье и немного обмахивает себя рукой, тяжело втягивая носом душный, влажный воздух. – Ну вот нет уж, этого я не выдержу!.. – Вольжиф фыркает и помахивает хвостом. – Я уж знаю, как Дейран своими глазищами зыркает, когда про тебя хоть что узнает, и только и ждет, чтобы… – Чтобы что? – дверь очень вовремя распахивается, и прекрасный, обнаженный и выглядящий абсолютно удовлетворенным Дейран сразу как освещает темную баню одним своим присутствием. – Чтобы рассказать, как Вольжифу нечего стыдиться и как он хорош собой, – смешливо отвечает Крассус, и Дейран мельком окидывает Вольжифа взглядом, пока молчаливо, но без стыда следующий за ним банщик не прикрывает дверь, снова погружая помещение в полумрак. – Ну, может, если бы он причесываться научился и одеваться не в ветошь… – наконец с сомнением тянет Дейран, лениво усаживаясь на скамью и вытягивая длинные ноги. – Но о вкусах не спорят, командор. – Ага, чтоб потом, когда в очередной раз через болота и бурелом попремся, всему исстонаться: "Ох, моя причесочка, ох, мои сатиновые туфельки, да вы бы знали, сколько они стоят…", – Вольжиф нарочито поправляет волосы, как благородный кавалер, мастерски изображая голос Дейрана, но тот пропускает это мимо острых ушей, вполглаза наблюдая за тем, как банщик проверяет топку и готовится к помывке. Тот набирает полную шайку воды из горячего, стоящего на печи чана, в первый черед подносит командору и бросает вопросительный взгляд, но Крассус, непривычный к тому, чтобы его мыли, как господина, мотает головой. Так что, пока он сам обмывает ноги, банщик тащит вторую шайку к Вольжифу, который уж не брезгует новообретенными господскими замашками, а тот все подозрительно изучает Дейрана, сощурив сверкающие золотые глаза. – Ну! Да я говорю ж, что он зыркает, шеф! – Да ничего он не зыркает, – флегматично отвечает Крассус, намыливая ступни. – Да ничего я не… что это вообще за лексикон такой? – Дейран поднимает и без того высокую бровь. – Ой, ну простите уж, что не ваш, благородный, – Вольжиф, узнавший слово "лексикон" благодаря дневникам Арилу, вытягивает ноги и довольно жмурится, когда банщик проходится по ним жестким лыковым мочалом. – Ну и ладно, ну и смотри себе. Хоть обзавидуйся, – его настроение явно смягчается от заботливого, умелого ухода. Дейран переводит непонимающий взгляд на Крассуса, но тот только пожимает плечами. Все идет своим чередом. Запахи зверобоя от горячей воды, мыла и распаренных тел настраивают на уютный лад. Вольжиф снова вытягивается на скамье, подставляя банщику то одну, то другую сторону, и когтит бедро Крассуса, взглядом прося наклониться и поцеловать его, показать, что у них-то тут любовь, а не что-то там… И Крассус целует. И мажет потом мыльным мочалом по сиреневому носу, чтобы Вольжиф не слишком зазнавался, и тот весь морщится и смеется, а Дейран только закатывает глаза. Все идет своим чередом, и в такие моменты кажется, что за стенами Дрезена вовсе не ведется никакой войны. Пусть кажется, думает Крассус, смывая мыло с тела, выжимая мокрые волосы, подставляя щеки и шею под острую бритву банщика. Пусть. Хотя бы еще немного.