Прикладное нелюдеведение

      Бакуго, сладко потянувшись, закрыл застёжку на чемодане - неужели эта грёбаная практика наконец закончилась? Никакого осточертевшего монастыря, никаких служб на ломаной латыни, никаких придурков... Кацуки покосился на ровно заправленную кровать, которая уже не была ровной из-за пушистого черного клубка посередине. Ну. Может, только один придурок и будет, но это уже своё, привычное и родное хаотичное зло. Вон, смотрит неодобрительно из-за раннего подъёма, хлопает осуждающе своими разноцветными глазками, будто бы и не он продрых весь прошлый день и потом ещё всю ночь, тихо сопя под ухом Бакуго. Так привычно уже было наблюдать все эти микро-выражения на кошачьей мордочке, очень похожие на рожицы Шото. – Чего тебе, а, дурачина? – Мя! – Да поедем, поедем скоро. Ты ничего не забыл? – Мияу? Мря! – Это не червяк, это поезд. Ты где таких червяков видел вообще, а? – Мррк... Мяу. – Ну охуеть теперь Ладно. Кацуки, честно говоря, мог бы обойтись без информации о том, что в родном мире Шото есть такого размера червяки, пусть и раскрашенные в приятный глазу лавандовый оттенок. В шёрстку на спине зевающего кота зарылась теплая ладонь, и Шото замурлыкал, когда знающие пальцы пробежались по его лопаткам и позвоночнику, поглаживая и согревая.       Кацуки ворчал, конечно, когда спасённый им фейри решил остаться с ним, но не протестовал активно, хотя мог бы. Вон, сменил стальные крепления на кровати, заменив их каким-то сплавом, рассказывал тихим, спокойным голосом по вечерам о том, как строится этот странный человеческий мир, никогда не отказывал изголодавшемуся по прикосновениям Шото в том, чтобы быть рядом... И пусть на лице Бакуго было это вечно раздражённое выражение, но никого добрее него Тодороки никогда не видел. А когда набрался смелости спросить, то получил лёгкий щелчок по лбу и ворчание про всяких доёбистых феечек, мол, он в ответе за того, кого приручил.       Их ждал город! Тот самый Айзава, о котором Кацуки тепло отзывался, выбил им отдельную квартиру, с водопроводом и парком неподалеку, и Бакуго уже чуть на кровати не подпрыгивал. В конце концов, в этой деревне было легко расслабиться и запустить себя, но то ли дело большой город - столица! - где страсти кипят бурным потоком, где так легко попасться на удочку демонов, и где так сильно нужны инквизиторы. Мягкая лапка легла на губы Кацуки, устроившего кота у себя на коленях, и Шото радостно мяукнул, уставившись в самые драгоценные из рубинов, с теплотой смотрящие на него в ответ. Впрочем, это не помешало ленивому в зимнее время фейри продрыхнуть за пазухой куртки Кацуки всю двухдневную поездку, прерываясь лишь на редкие разговоры и сюсюканье мелких человеков, которых умилял очень спокойный, послушный и бесстрашно смотрящий в окно кот. Бакуго, перечитывающий писание - ну, переплёт там точно был от священного писания, а о содержимом мы умолчим - только хмыкнул себе под нос, радуясь своему врождённому умению отпугивать людей одним лишь взглядом.       Почему-то на Шото это не сработало. Почему-то в итоге это привело лишь к тому, что в новой квартире они, тихо и синхронно шипя на безруких идиотов - Бакуго чувствует себя дурным влиянием, но да ладно - подкручивали полки и чинили шкаф, явно желающий куда-то завалиться. И в постель после ужина плюхнулись оба совершенно без задней мысли, сплетаясь теплый клубок. Хотя, возможно, обсудить это и стоило. – А тебе в целом нормально, ну... Вот эта вся херня? – О чем ты, Кацуки? - кажется, фейри беспокоило только то, что поглаживания прекратились. Не провокационная поза, не начинающий твердеть член Бакуго, не их смешивающееся дыхание, а отсутствие контакта кожа к коже. – О нас... - Кацуки ненадолго сбился, а потом бросил серьезный взгляд на эту поблескивающую глазами в темноте мордочку. - Мы же не ведём себя, ээ, как друзья. И нет, блять, мы не друзья, завали сияние! Короче...       На лицо Шото пришлось аж положить ладонь, но смех не прекратился. Тодороки просто упёрся щекой в руку своего человека, потёрся об нее, будто бы их своей меховой шкурки не обратился обратно. – По меркам моего народа мы вообще в браке. Ты же знаешь, у нас не очень с прикосновениями. Меня до тебя никто, наверное, даже за руку не держал. Кацуки ошарашенно заморгал, но руку не убрал - лишать прикосновений Шото было богохульством и кощунством в самой высшей его степени. Потом нахмурился, машинально поглаживая подбородок фейри большим пальцем, чуть поёрзал, устраиваясь удобнее. Он сам в целом имел нулевой опыт отношений, романтических рассказов не читал, да и в целом к такого рода вещам относился очень скептически. А тут на тебе, вляпался сразу и по самую голову. – А тебя это в целом устраивает, что ли? – Что? – Ну я, допустим. И вот этот вот уровень всякой лапательно-щупательной хуйни. - Шото посмотрел на него, как на идиота. Скосил глаза на руку, лежащую на его щеке, перевел взгляд на то, как они переплелись ногами под одеялом, как удобно было слушать кончиками пальцев пульс Кацуки под рёбрами... – Да. – Ну у тебя и вкусы, конечно, хах! – У всех фейри отличный вкус - мы в целом склонны ярче воспринимать гармонию сущего. А ты потрясающий. Так что не вижу никакого противоречия.       Означенный потрясающий человек только закатил глаза, а потом фыркнул, проводя пальцем по мягкой коже, обводя края шрама. Разница в текстурах всегда привлекала, и хотелось будто бы загладить прикосновениями весь этот пиздец, что пришлось вынести этому потрясающему мальчику. Наверное, тут надо было вскочить, раскричаться в типичном клише недопонимания из книжек, по которым тащилась Круглолицая... Но зачем? Действия кричат гораздо ярче слов, и потому было бы глупо не понять, как они буквально прорасли друг в друга, въелись протравкой в стекло, сцепились двумя шестерёнками... Продолжать можно было бы до бесконечности, но то, как они друг другу подошли, Кацуки не мог и не хотел отрицать.       Он не любил людей. Порочные по своей сути, они часто отрицали это, и так мерзко было видеть, как за вроде бы благочестивых прихожан цепляются когтями острые тени грехов. Как мать троих детей, не любя и третируя их, поучает всех вокруг материнству. Как священник, продающий индульгенции, читает лекцию о том, как блага мирские не имеют значения. Как врут о благосостоянии народа в лицо чиновники, забирая себе в карман налоги, пока на заводе от ртутной амальгамы и металлической взвеси умирают пачками рабочие... Шото был другим. Его удивительная честность сперва немного даже пугала - как можно было так открываться сразу, говоря без двойного смысла или подтекста? Потом, правда, сладким сиропом разлилось осознание того, что это доверие распространяется только на него одного, и поэтому Шото в безопасности. А ещё его доброта, намеренная и осознанная, и оттого более сильная, что ли. Это не было лицемерием, это не было недостатком, скрытым за красивыми словами, не-а. Тодороки просто выбирал быть добрым там, где это не повредило бы никому, и всё. Но, если хотел, то мог быть мстительным и хитрым, как и подобает фейри, и этот дуализм так завораживал.       Ловить его, такого удивительного, без страха в объятия, и знать, что это всегда будет встречено теплой улыбкой - бесценно. Ну, или это могло быть мелодичное мурлыканье, этот дурак пристрастился забираться под одеяло и ждать Кацуки там. И да. Кровать в этой квартирке тоже была одна - привыкли в монастыре оба, вот и не вылезали из своего комфортного пузырька. С Шото в целом было уютно. Пусть иногда неожиданно и странно, но для Бакуго это тепло, так легко отданное, было буквально домом. И разве можно было отказаться от такого доверия добровольно? – Люди работают не так, куколка. Подавляющее большинство тупиц не знают даже о существовании всех этих связей, так что... Приходится говорить. И обычно это начинается с того, что мы вступаем в отношения. Это... Как брак, но пока не официальный, как пробник. И потом, если всё складывается нормально, мы женимся там. Типа того. Шото свёл бровки в привычном уже выражении непонимания, как и всегда, когда узнавал что-то новое о людском нелогичном поведении. – Но ты никогда не протестовал. – Не протестовал. – Я не понимаю, Кацуки... – Всё просто, Половинка. Я просто не осознавал, что, ну... Ты мне действительно именно так нравишься. Слишком легко это было. Слишком просто оказалось впустить именно тебя, наглая кошатина, - хриплый голос понизился до шёпота, когда Шото оказался втянут в объятия, цепкие и почти судорожные. – Это значит?.. – Ага. Только теперь надо это и по-людски сделать, м? Хей. Шото. Будь моим. – Уже... – Не слышу твой положительный ответ! – Уже твой! Дурак ты, ммм, - теперь было можно. Можно, наконец, заткнуть этого придурка поцелуем, чмокая надутые губки снова и снова - даже язык не потребовался, чтобы Шото растёкся по груди Кацуки счастливой лужицей.       Это было непривычно и немного мокро, один раз они столкнулись носами и тихо засмеялись, чуть не стукнулись зубами, но поймать старый как мир ритм оказалось легко, в общем-то. Мягко, плавно, изредка прерываясь на глоток живительной атмосферы, и обратно. Снова. Ещё. Ещё... – А как люди узнают, что нужно перестать целоваться? – В смысле? Ну... Когда хотят? – А если я всегда-всегда теперь хочу тебя целовать? Что делать-то... - этот наигранный бубнёж потонул в очередном, явно не последнем в этот вечер поцелуе.       Вот так вот надо. Всё или ничего, но ничего - не вариант для Бакуго Кацуки, так что остаётся просто забрать себе всего волшебного мальчика целиком. Чтобы защищать, чтобы разговаривать, чтобы заботиться, чтобы целовать, чтобы позволять себе расслабляться в его руках. Чтобы любить.       В целом, встать на более высокую ступеньку отношений оказалось удивительно легко - ну ладно, теперь можно было целовать этого вьющегося под ногами дурака, можно было проснуться от мягких прикосновений к губам, можно было безо всякого стеснения сцапать Шото за бедро и просто залипнуть на том, как расслабленные мускулы мягко ощущаются в ладони. И каждое касание, каждый тихий диалог спаивал их вместе, позволяя не сомневаться ни на секунду в их связи. Шото уже более уверенно ориентировался в человеческом мире, особенно когда Кацуки под шумок сварганил ему документы. Бакуго начал видеть больше, как будто у реального мира был ещё один слой, и иногда эта вуаль приподнималась... Это было ново. Это было удивительно правильно. Сердце горело и стучало чаще, будто желая вырваться пушечным ядром на волю и уютно сложиться в немного разных по температуре ладошках Шото.       Поцелуи не были чем-то непривычным или странным, ощущать едва заметный привкус мёда на губах фейри было так же проще, как дышать. А вот трепет один на двоих, едва заметная дрожь предвкушения, лёгкое и неизбежное волнение были новыми. Кацуки выдохнул, прижимаясь лбом ко лбу Шото, с удовольствием принимая лёгкие поцелуи, рассыпавшиеся после этого по всему его лицу. Было приятно потереться носами, мило и почти невинно, когда пальцы Тодороки запутались в светлых прядках, чуть вьющихся после ванны. – Э-эй, куколка. Ну-ка, посмотри на меня, м? – Кацуки? - тепло доверия в мерцающих глазах обожгло, а потом легло на душу теплой вуалью. – Хочу тебя. Пиздецки сильно, ну, ты знаешь... Можно мне? – Знаю... Да. Для тебя это всегда будет "да", - фейри мягко улыбнулся, позволяя чуть приподнять себя над подушками, чтобы убрать долой мягкую домашнюю рубашку и сравнять их шансы.       Да, они видели друг друга полуобнажёнными и прежде. Но сейчас, когда атмосферу можно было ножом резать от сладостного, звенящего трепета, всё было по-другому. Так горячо. Так открыто - губы к губам, сплетённые пальцы, отблеск света лампы на светлой коже Шото, едва заметные линии енохианских шрамов на плечах Кацуки, дрожащая между ними прочная, уверенная связь. Бакуго не мог бы сейчас удержать свои руки при себе, благо, в этом не было необходимости - тихие, рваные вдохи фейри были лучшим сигналом, что всё идёт так, как нужно. Шото был чувствительным, он подавался под ласки, тихо хныкал сквозь зубы от каждого прикосновения горячего языка к шее, ключицам, розовым бутонам сосков, и сам отвечал так же активно. Цапнул острыми зубками Кацуки почти до крови, тут же зализал рану и потёрся носом о подбородок ничуть не сопротивляющегося Бакуго. Можно было... Всё! Царапнуть зубами бьющуюся жилку на светлокожей шее под аккомпанемент довольного мурчания; вобрать в рот мягкий комочек соска, ощущая, как он твердеет и наливается; прижаться бедрами к очевидной твёрдости под мягкой тканью и почувствовать ответное движение, синхронно простонав друг другу в открытые рты; позволить опрокинуть себя на спину и почувствовать юркий язычок на груди, слизывающий каплю пота и ведущий ниже, по едва заметной дорожке светлых мягких волосков - блять, хорошо, что ремень он сейчас вообще не надел.       И всё это было не о похоти, коей так пугали семинаристов, нет, да Кацуки кто другой даже в голову б не пришел, блевать бы захотелось. Но это же Шото. Его восхитительный, добрый, неземной случайный найдёныш, его чудо, краше фарфоровой куколки и светлее солнечных витражных лучей в центральном соборе. Дурацкий Тодороки, который ради него научился варить кофе, который рисовал в его молитвеннике красивые иллюстрации, который во время приступов мигрени просто сидел рядом, напевая свою какую-то неземную колыбельную и поглаживая своего человека по волосам... Глупый, внезапный, теплый, искренний, идеальный его фейри. Глядя в разноцветные глаза, полные интереса и топящей нежности, Бакуго четко осознал, что никого другого в его жизни не будет. Или Шото, или никто. В конце концов, зная блеск бриллианта, ты никогда не соблазнишься стеклом, и бешено бьющееся человеческое сердце было солидарно со своим владельцем.       А когда воздух будто бы нагрелся от накала эмоций, когда ногти Шото уже впивались до белых полумесяцев в спину Кацуки, когда кожа фейри уже не была такой уж девственно-чистой, нужно было оторваться и подышать хотя бы немного. Воздух с ароматом луговых трав - грёбаный вкусный нелюдь! - наполнил лёгкие, и Бакуго тихо выругался, оставляя нежный чмок на взмокшем виске. – Эй, Шо... Посмотри на меня, а? Ты... Как далеко ты хочешь зайти? – Н-не знаю. Просто тебя, тебя, Кацу, ещё ближе... Можно? – Чё-орт! - глубокий, развязный, мокрый поцелуй. - хочу отсосать тебе. – Мхм... Только если разрешишь мне тоже. Давно х-хотел попробовать, какой ты...       А. Понятно. Это был коварный план фейри, чтобы довести Кацуки до сердечного приступа в его жалкие двадцать три, а потом... А неважно, что потом, блять! Сейчас у Бакуго в голове было удивительно, звеняще пусто несколько тягучих минут, а затем он уставился на завязки штанов Тодороки как на заклятого врага. Ловкие пальцы хихикающего Шото распустили этот тонкий шелковый шнурок, и Кацуки отмер, отбрасывая в сторону мешающуюся ткань - и да. Бельё он не носил, кажется, вообще.       Каким-то ударом умиления в сердце отдались пальчики с ровными ноготками, а эти длинные ноги... Шото ведь не был мелким, они были примерно одного роста - Бакуго мог бы признаться сам себе, наедине где-нибудь, в том, что без ботинок на обитой металом подошве он был бы ниже. Да и мышцы у него, лёгкого на подъем и юркого, были, как у гимнаста или акробата. Но этот светлый оттенок кожи, легко розовеющий от смущения, эти тонкие лодыжки, смущённо сведённые вместе, ох...       Кацуки нежно провел ладонью по икре, пощекотав под дернувшимся коленом, чуть надавил, вынуждая Шото опустить ноги на его бедра. Так было удобнее. И так можно было в подробностях рассмотреть, чем фейри отличались от людей... Кхм. Так вот что значили пространные рассуждения о том, что в его народе в каждом сочетаются в разной степени черты мужчины и женщины. Бакуго раньше искренне думал, что это проявляется только в стиле мышления, типа, и платье легко можно надеть, и штаны, ну и всё в этом духе.       Но видать вживую ровный аккуратный член, прижатый к подтянутому животу, где ниже вместо яичек видны приоткрытые и владно блестящие половые губки, было действительно откровением. Шото заёрзал, не привыкший к тому, что его человеку нечего сказать, дёрнул Кацуки за ладонь, привлекая внимание. – Всё хорошо? - тихий, взволнованный голос. Чуть дрожащие губы. Обеспокоенные глаза, всё ещё замыленные удовольствием... – Идеально, - раздалось в ответ тихим, задушенным шепотом. - Блять. Никогда в жизни не думал, что это будет настолько горячо, Шо... Ты точно фейри, не ангел, а? Потому что я по ощущениям скоро вознесусь. – Кацуки-и... Щекотно! - Шото откинулся на подушку, дёргая пойманной в плен щекочущей ладони ногой, а потом намеренно повёл бедрами, позволяя влаге стечь густой каплей на простыню.       Бакуго гулко вздохнул, позволяя своим рукам описывать круги на светлокожих аппетитных бедрах, чуть пощипывая и дразня кожу короткими ногтями. – Теперь я не хочу тебе отсасывать. Теперь я хочу и отлизать, и отсосать тебе... – Ммм... Если ты не против? - Кацуки молча закатил глаза, наклоняясь и вдыхая свежий цветочно-мускусный аромат, а потом широко и влажно лизнул головку, ухмыляясь громкому крику над головой. Оу? Настолько, значит, чувствительный? Бакуго любил вызовы и сложные задачки. И сейчас задался вопросом, сможет ли он только на одних теоретических знаниях довести Шо до сорванного голоса. И, кажется, фейри прочёл что-то такое в алых глазах, раз прикусил губу и развёл ноги сильнее, позволяя подпихнуть под поясницу удобную подушку. Всхлипнул, ощущая горячее дыхание на влажных складках и сквозь зубы выругался, чуя прикосновение языка на внутренней стороне бедра - Кацуки тот ещё дразнилка.       Честно говоря, Бакуго очень радовался наличию у Шото члена. Потому что он совсем не шарил за то, как доставить удовольствие женщине, будучи в целом не особым фанатом плотских утех. Но член Шото, идеально помещающийся в рот, такой бархатный и горячий на ощупь, с мускусно-солёно-сладкими капельками естественной смазки на розовой головке... Кажется, у Кацуки появилось любимое лакомство. Он провёл языком по нижней стороне, отмечая немного выпирающую венку, пососал головку, как леденец, прикрыл глаза, наслаждаясь собой - вкус, аромат, захлебывающиеся звуки откуда-то сверху, ощущения вплетённых в волосы пальцев - симфония ощущений вынуждала его самого неосознанно двигать бедрами, потираясь о простыню. Бакуго пропустил дальше, позволяя чужому члену коснуться глотки, намеренно опустился ещё ниже, опасаясь рвотного рефлекса, которого, как оказалось, не было. Зато был крик Шото, такой сладкий и отчаянный, когда горячее узкое горло сомкнулось вокруг пульсирующей плоти, а нос Бакуго уткнулся в лобковую косточку с редкими, мягким двухцветными волосками.       Впрочем, всё ещё было интересно, как это работает. Поэтому Кацуки выпустил член изо рта, приоткрывая поплывшие багровой карамелью глаза, облизнулся, прерывая тянущуюся с его припухших губ до уздечки нитку густой слюны, чуть подул на чувствительную розовую головку... А потом спустился ниже, широко и с нажимом облизывая нежные складки, ловя тягучую каплю естественной смазки, сглотнул выделяющуюся слюну, поймав совершенно ошалевший от удовольствия взгляд Шото. – Ну конечно... У такого красивого мальчика и член, и киска будут идеальными, да? Ты такой вкусный, куколка... - алый румянец на его собственных ушках горел огнем, но покрасневшие щёки Шото того стоили. И, вообще-то, тут не было ни единого слова лжи!       Оказалось, что не нужно было никакого опыта или тайных знаний, чтобы доставить удовольствие. Просто смотреть, как реагирует тело Шото, быть чуть нежнее, чем обычно, и отпустить себя. Кацуки не мог бы оторваться сейчас, даже если бы ему пригрозили смертной казнью - все, что сейчас было важным, было перед ним. Тодороки скрестил лодыжки на его спине и на особо удачных движениях языка впивался до острой, пряной боли в скальп Бакуго. И каждый такой всплеск стекал ярким удовольствием прямиком к члену Бакуго, уже давно промочившему и белье, и штаны. Долой их, пусть даже придётся их сорвать одной рукой, не отрываясь почти от его мальчика. Похуй! Гораздо важнее сейчас прижаться большими пальцами к нежным бедрам, раскрывая Шото сильнее, чтобы язык мог достать до бархатных внутренних стенок, а потом подняться уверенно и горячо по всему члену, кругом обвести головку и вернуться вниз... И снова. И ещё. И, может быть, прижать влажную подушечку большого пальца прямо к узкой дырочке, едва ли не проскальзывая внутрь, пока припухшие губы сомкнуты на самом основании члена Шото.       Разумеется, надолго их, дурацких девственников, не хватило - Кацуки по-особенному свернул язык, и Шото задрожал, перламутровые капли спермы брызнули на нёбо Бакуго, с довольным видом слизавшего всё, и спустившегося языком ниже, вылизывая сверхчувствительные сейчас влажные складки и судорожно сжимающуюся дырочку. Сладко. Сладко-мускусно, чуть горьковато, немного солоно, но, блять, как же охуенно... Кацуки, чуть поднявшемуся выше, чтобы увидеть всё в подробностях, хватило одного лишь взгляда на искаженное оргазмом личико Шо и парочки движений бедрами о мокрую простынь, чтобы его самого столкнуло в бездну удовольствие. Жар схлынул водоворотом эмоций, и они снова столкнулись в поцелуе, жадном и бесстыдном, обвиваясь вокруг друг друга, как две грёбаные змеи, и Кацуки, почувствовав своей ещё твердой длиной влагу между бедер Шото, едва не кончил снова. Прижал к себе, тяжело дыша, приткнулся носом в пахнущую лугом макушку, и замер, ловя чужое дыхание и ощущая поступающую тёплую истому. И, кстати... – Ты торчишь мне лекцию по этой своей физиологии, Шо. Охуеть, ну! – Угу. Наглядную? – Куда уж нагляднее. С учебным, блять, пособием! – Если я смогу тебе отсосать всё-таки. Тогда да. – Что угодно, хех. Иди сюда.       Шото слизнул с губ Бакуго вкус своего же оргазма, мягко мурлыкнув, а потом прикрыл глаза, расслабленно позволяя себе растечься по постели. Кацуки так вкусно пах... Нос фейри, уткнувшегося в шею, чертовски щекотно выдыхал теплый воздух, и за окном кто-то кричал, и, возможно, стоило бы закрыть форточку, да, да. Но лучше никто из них обоих в жизни себя не чувствовал - такой он бывает, знаете ли, дом. Живой и дышащий.       Любимый.