Дьявольские любовники

— Вы умеете читать мысли, Мессир, — вежливо произнесла Гелла, облизывая свои и без того красные губы, собирая последние капли алой крови, — Почему вы просто не прочтёте, что с ним происходит? Воланд сидел на подоконнике и лениво гладил разнеженного и сонного Бегемота между ушей. На голос Геллы он даже не обернулся. — Не читать, — поправил он её мягко, — Только слышать определённые, слишком громкие и яркие. Мастер и сам не знает, что с ним. — Но вы знаете, — нахмурилась вампирша. Это не звучало как вопрос, и потому Дьявол не потрудился ответить, — Что же делать? — Вам мил Лорд Аморт? — теперь уже Воланд развернулся к ней и прищурился, хитро вглядываясь, — Ожидалось, что вашей фавориткой станет Марго. Гелла ухмыльнулась и кивнула, но вопрос Мессира проигнорировать, тем не менее, не могла. — Его сила сырая и нестабильная. Ваше присутствие гасит отголоски, но… — Давно не замечал в тебе человеколюбия. — Будут катаклизмы, вы и сами знаете, — осторожно продолжила девушка. Дьявол хмыкнул и отвернулся, обозначив конец разговора. В то время как Марго была будто бы предназначена для его силы и с самого начала могла управлять ей, Мастер не мог. Его форма была нестабильно и Дьявол на самом деле знал почему. И, будь он человеком, однозначно испытывал бы вину за это состояние писателя. Приводить Мастера в таком состоянии на землю имело определённые риски. Гелла была права, сказав о катаклизмах: дьявольская энергия, окружающая теперь Мастера хаотично волнами распространялась на город. Учащение самоубийств, насилия, страхов, сомнений. Всё то, что испытывал сам Мастер, передавалось всполохами на других людей. Конечно, будучи рядом, Воланд ограничивал радиус влияния до минимума, а значит окружающим ничего не грозило. Но, быть частью свиты, означало определённую долю свободы и возможности передвигаться в одиночку куда и когда ему захочется. Пока что он не то чтобы стремился к этому, но исключать этого было нельзя. А значит работа Сатане предстояла кропотливая, потому как собирать человеческую психику из ошмётков было делом непростым, пусть и посильным. На земле же заниматься этим было проще, нежели в аду. Хотя бы и потому, что как человеку, Мастеру было бы полезно почувствовать себя снова живым, пусть и уже в несколько другом виде. Пока спонтанные мысли и планы занимали Князя Тьмы, остальная свита расползлась по комнатам в поисках интересностей и своеобразного отдыха. Спать никому из них не было необходимо, но некоторым нравилось. Шикарную же ванную комнату заняли двое, вспомнив, как когда-то приятно было понежиться в горячей воде и с радостью обнаружив удобство и простоту жизни этого времени. Огромная ванная, до краёв заполненная горячей водой. Пушистая, бело-синяя пена, от которой ярко пахло странноватой малиной. И двое внутри. Маргарита в объятиях любимого мужчины, буквально в его руках, нежится от тепла и комфорта, от окутавшего всё тело спокойствия и счастья. Они лежат долго, а вода будто и не стынет вовсе, только пузырьки на пене потихоньку исчезают, пока не остаётся лишь минимального слоя поверх воды. — Ты расскажешь мне, что с тобой? — спрашивает она посреди разговора о лирике Бодлера, заставляя Мастера застопориться и замолчать. Тяжёлым свинцом тишина обрушилась на них обоих и даже дышать становится труднее. — Не…не сейчас, — сдавленно шепчет Мастер и снова замолкает. Без их разговора окружающие звуки вплывают в пространство между ними, раздражая, сбивая с толку. Капли равномерно опускаются на дно белоснежной раковины — они не до конца закрыли кран. Волны от их движений стукались о бортики ванны с неприятным звуком. — Я до сих пор не уверен…– едва слышно произнёс Мастер, — Не знаю, сколько я был в психиатрической больнице, а сколько в тюрьме. Не знаю, в каком году умер. Не знаю, что из моих воспоминаний было реальным, а что лишь фантазия. Это всё… Руки Мастера только сильнее прижали Маргариту к себе и женщина почувствовала его дрожь, хотя они всё ещё оба были в горячей воде. Она хотела, было повернуться, чтобы взглянуть на его лицо, но он не хотел ей позволять и напряжённые, будто каменные, мышцы его рук были убедительным аргументом. — Ты провёл три месяца в тюрьме, — шепчет она, вздыхая, — тебя сдал Алоизий. — Сукин сын, — горько смеётся Мастер. — Потом был суд, один из сотен. И за тебя ходатайствовал Майгель, говорил, что ты совершенно не в своём уме. Мессир мне рассказал это перед Балом. Мастер что-то хмыкает. — Так бал, он…он был? Маргарита тяжело вздыхает и переплетает свои пальцы с пальцами любовника, сжимает крепко. — Да. Когда медсестра отдала мне твой роман, я забрала его и уехала к себе. Я читала его дома, до того момента, как Азазелло дал мне крем. Потом был яд и много вина, я надеялась умереть. Мечтала, можно сказать. Когда я отключилась, я попала в ранний вечер того же дня. Сделала всё так, как велел Азазелло. Я…летала. Я разбила окна Латунского, разгромила его квартиру, испытав доселе неощутимый восторг. Потом…потом был бал, всю ночь. А после — ужин с Мессиром и свитой. Он предложил мне награду, и я попросила…тебя. — Совсем как в романе. Он знал, выходит. Это был расчёт? Или…что это было…— голос Мастера затих вновь. Маргарите казалось, что тело её любовника теперь было восковым. Она глубоко вздохнула и всё же с силой высвободилась из его объятий, но лишь чтобы развернуться и устроиться на его же коленях, лицом к лицу. Вид у мужчины вновь был усталым, глаза болезненные, как в тот день, когда она получила его после бала. Осунувшийся, с мокрыми волосам и скорбным выражением на лице. Глаза же его отсвечивали вновь красным, как когда он менял свою форму. Маргарита поняла в этот момент отказ Мессира тогда возвращать мужчине человеческий облик. Это было оно: его защитная реакция. Страх, растерянность, много боли и страданий. Они заставляли Мастера прятаться обо всех, изолироваться, не буквально, но телесно. Его настроение то становилось нормальным, особенно после их единства с Мессиром, то полным печали. Писатель снова уходил вглубь себя, и тоска распространялась как звуковая волна. Чувствующая каждый отголосок его эмоций Маргарита всем сердцем желала, чтобы страдания её любимого прекратились. Как странно было осознавать, что со смертью Мастеру всё равно не удалось обрести покой, которого они оба желали. В безвременье они были погружены в тепло друг друга и в отсутствие каких-либо изменений, и Мастер, вся его сущность, тогда казался стабильным. Сейчас, в этом новом мире, их собственной реальности, став частью свиты, его мятежный ум снова окутах хаос. И хотя больше не было довлеющей над ними власти Советов, не было критиков вроде Латунского, не было предателей, как Алоизий и Берлиоз, но тем не менее, разрушенное до основания мироустройство личности Мастера не давало ему покоя и в посмертии. — Ты будешь в порядке, — надломленным голосом сообщает женщина, беря лицо возлюбленного в свои ладони и приподнимая, — Ты теперь не один. Ты в безопасности. Ты любим и оберегаем самим Дьяволом и мной. Больше нечего бояться. И некого. Мастер прикрывает глаза и ничего не отвечает, только позволяет держать себя, как держал когда-то Маргариту. Они всё же покидают ванную комнату, оставляя после себя запотевшие зеркала и мокрые полотенца. В спальню они возвращаются, держась за руку и сразу валятся на постель, чувствуя что-то отдалённо напоминающее лёгкую усталость. За ними в спальне беззвучно появляется Мессир. Он смотрит на них нечитаемым взглядом и устраивается на постели третьим, так что Мастер оказывается между ним и Марго. Горячее дыхание Мессира в шею заставляет Мастера почувствовать стаю мурашек от затылка до самого копчика. Затем следует внезапный, ласковый поцелуй. Шея, угол челюсти, кадык. Мастер смотрит на Дьявола ровно. Искра интереса в его глазах мелькает непостоянно, то появляясь, то угасая. Мессир спускается поцелуями к его груди, так чувственно, что писатель ненадолго отвлекается от своих же мыслей и погружается в ласку целиком. Марго, с другой стороны, нежно перебирает его волосы, гладит по голове, целует висок и лоб. Такая трепетная ласка любовников погружает его в состояние вожделения, перекрывающее все отголоски эмоций. Мастер хватается за волосы Мессира, не больно, но крепко и тянет к себе, чтобы поцеловать. Обезоруживающе, предъявляя права, с силой подавляя чужую инициативу. Забирает власть себе, словно имеет на это право. Дьявол мурлычет, выгибается, подставляет себя под жадные руки, держащие его. Марго оказывается за спиной Воланда и кусает его за шею, перемежая с поцелуями, вынуждая задыхаться. Женские руки ласково поглаживают его пах, после опускаясь ниже и скользя по внутренним сторонам бёдер, царапая острыми ногтями и сжимая так, как нравилось их Мессиру. Они почти доволят Дьявола до грани, но внезапно он ловко вырывается из нежных пут, с хитрой улыбкой подталкивая Марго лечь, а Мастера оказаться над ней. Мастер ловит себя на мысли, что руки и губы его любовников теперь абсолютно везде, но мысли пропадают, уступив место желанию. Он лишь чувствует пальцы воланда на пояснице, бёдрах, а затем — внутри него. В любой другой обстановке он бы увернулся и постарался избежать таких странных касаний, пусть они и дарили новое, интригующее, безвольное удовольствие. Вакханалия творилась на постели — все подушки раскиданы, покрывало отброшено в сторону, а простынь безбожно смята. Их положение кардинально изменилось, и теперь уже Мастер, коленепреклонный перед своей королевой, толкается ритмично, но медленно и мягко, целуя при этом грудь Марго с отчаянным желанием. Сам же он всё в тот же момент слегка напрягается, когда внутрь проскальзывает головка крупного члена. Воланд останавливается, давая ему замереть и вздохнуть, а Маргарита ласково обвивает его шею своими руками, улыбается солнечно и шепчет «расслабься, любовь моя». Дьявол давит горячей ладонью на его поясницу, заставляя выгнуться и практически самому насадиться, чуть вздрагивая от ощущений, слишком новых для него. Ощущение заполненности, растянутости, напряжения. Одновременно со сладкой истомой, которую дарит ему Марго. Он между двумя любимыми существами, поглощаемый ими без остатка. Более не претендует на какую-либо власть. Они втроём двигаются, как идеальный механизм и каждый толчок, движение и жест приближает их троих к яркому финалу. Поцелуи теперь хаотичны. То Маргарита, то Воланд кусают писателя и тут же глубоко целуют. Сжимают ягодицы, чуть оттягивая. Выкручивают соски, тянут за волосы, царапают бока и низ живота, посылая импульсы и без того переполняющего его удовольствия. Время исчезает как факт, так что блаженство длится бесконечно, но в то же время оно слишком коротко. Когда всё заканчивается и они пытаются отдышаться, Мастер вновь оказывается между ними. В коконе из их тел и конечностей тепло и безопасно, даже не хочется вспоминать все грустные и болезненные моменты. Сейчас он жив как никогда раньше. И даже сила искрится на кончиках пальцев. Мастер поднимает руку вперед и воображает, будто из неё вырывается огненный шар. Люстра на тумбочке взрывается с громким и резким хлопком, пугая едва успевшую отойти от оргазма Маргариту и вызывая хмурое выражение у Воланда. Дьявол сам опускает его руку опять на постель и заставляет посмотреть себе в глаза. — Чуть больше контроля, мой дорогой, — произносит он ровно Люстра как-то сама собой восстанавливается и вновь освещает пустой угол. — Мне нужно знать, — твёрдо говорит Мастер, вглядываясь в мертвенно-чёрный глаз Воланда, — мне нужны ответы. Твои, — голос его на последнем слове подрагивает. Перед ним Сатана, существо непостижимое, сильное, опасное. Умеющее быть по-настоящему страшным и вселять ужас одним взглядом. А Мастер…потерявший остатки рассудка Мастер так фривольно обращается к нему, на ты, словно они… Воланд ведёт кончиком пальца по его подбородку нежно и ухмыляется чему-то своему. — В нынешние времена обращаться на вы к тому, с кем делишь постель, не принято, — он притянул Мастера к себе и вновь поцеловал, на этот раз не позволяя ему ни намёка на возможность отнять инициативу. Властность его движений заставила всё тело Мастера вмиг расслабиться и практически растечься на любовнике. Когда чужие руки исчезли, Мастер повалился на кровать, как мешок с песком. — Мы с вами, мой милый Лорд Аморт, идём завтракать в кафе. У вас есть некоторое время на сборы, но не затягивайте. Я не люблю ждать, — несмотря на резкость слов, выражение лица Воланда вовсе не было жестоким. Он, скорее, посмеивался про себя, едва сдерживаясь, чтобы не делать этого вслух. Мастер, несколько ошарашенный исходом их совместного времяпровождения, лишь сидел на краю кровати, разглядывая что-то на стене. — Он меня за это накажет? — меланхолично спросил мастер, не отрывая взгляда от узора обоев. — По мне так его это скорее позабавило, — пожимает плечами Марго, — но не стоит быть с ним грубым, — не приказывает, но просит женщина. В её глазах снова такая тоскливая нежность, что, повернувший было голову Мастер, тут же снова отводит взгляд. — Тебе нужно одеться прилично, — мягко говорит Марго, — чёрные брюки и изумрудная рубашка. Или бордовая. Я вчера видела, как хорошо это смотрится. Мастер хмурится и дёргает плечом, и после этого замечает, что на нём ровно та одежда, о которой говорила возлюбленная. — Это ты? — спрашивает он удивлённо. Ему нечасто есть дело до одежды и он спокойно реагировал на то, что Мессир менял их одеяния по своему усмотрению. Однако он не знал, что Маргарита тоже теперь умеет делать так. Марго улыбается и кивает, откровенно любуясь. Цепочка с вороном спрятана под рубашку теперь, и она спешит вытащить её, чтобы сделать заметной. — Вот так, — она ласково гладит его по груди, — теперь и на свидание можно пойти. Намёк на улыбку проскальзывает на измученном лице мастера. В гостиной как всегда переполох, сидящие за партией в шахматы Бегемот и Азазелло скрипят зубами и перебрасываются колкими фразами, совсем забывшись, и не сдвигая фигуры на доске ни на сантиметр. Фагот же с Гелой носятся вокруг мессира, предлагая десятки разных пиджаков, и слишком утомляя Дьявола. Мастер выхватывает из рук Фагота обычный чёрный, складывает его аккуратно и тщательно, и набрасывает на предплечье. — Пойдёмте, — тянет он и Сатана кивает, одним крохотным жестом отгоняя свиту от себя. На улице тепло, хоть солнце и спряталось за тучами. Улицы теперь кишат народом, местными и туристами. Кто-то резво обгоняет их на скейтборде, кто-то цокает каблуками туфель аккурат за ними. Город живёт, и вовсе не только в ночных клубах можно посмотреть на людей. Впрочем контингент это совершенно разный. Они входят в милую кофейню. Весь интерьер здесь мягкий, лёгкий и уютный. Бариста все как на подбор — молодые девушку, щебечущие с клиентами легко и с удовольствием. Улыбаются они ярко, волшебно, кивают, шутят и смеются. Беззаботная юность как она есть. Посетителей не сильно много. За соседним столиком женщина в очках листает толстую, с пожелтевшими страницами книжку и пьёт какой-то подозрительный зелёный напиток. В другом конце небольшого зала двое подростков тихо беседуют о чём-то между собой. За столом у окна — взрослая женщина и молодая девушка, смотрящая на собеседницу с обожанием. Всё тихо, мирно и спокойно, но тревога всё равно не покидает Мастера. Он сдерживает свои мысли о форме ворона — обращаться прямо здесь значило бы напугать людей и привлечь слишком много внимания. И потом, у него снова могут возникнуть проблемы с возвращением человеческого облика. Пребывая в мучительном потоке мыслей, писатель не замечает, как рядом материализуется девушка, готовая принять их заказ. Воланд излучает дьявольское обаяние и о чём-то весело беседует с девушкой, конечно же, со своим типичным немецким акцентом, предназначенным исключительно для публики. Ровно до тех пор, пока девушка не задаёт обычный вопрос: «А что для вашего спутника?». — Милый, что ты будешь есть? — спрашивает Воланд на немецком, заставляя Мастера немного встряхнуться. — Я…да, простите. Задумался, — неловко объясняется он, пробегая взглядом по меню перед ним, — Омлет, салат из свежих овощей и чёрный кофе. Спасибо. Девушка задорно повторяет их заказ для подтверждения и убегает на кухню. Мастер продолжает смотреть в стол. — Что занимает твои мысли, когда ты обращаешься в свою птичью ипостась? — интересуется Дьявол мягко и тихо, так что слышат этот разговор лишь они двое. — Воспоминания. Фантазии, похожие на воспоминания. Картинки перед глазами плывут и я теряю связь с реальностью. — Обращение требует концентрации. С каждым разом будет получаться всё лучше и лучше, — терпеливо объясняет Воланд, — Что за воспоминания терзают тебя? И, вероятнее всего, Мастер хотел это обсудить. Он ведь и сам потребовал от Дьявола ответов, да ещё и так грубо и бесцеремонно, к тому же после близости. Но сейчас он вовсе не уверен, что хочет получить ответы на мучающие его вопросы. Или, по крайней мере, не на все сразу. — Сцены из романа. И реальность. Всё смешалось в одном котле и я больше не знаю, что на самом деле было и есть, а что — лишь игра моего воспаленного воображения. Воланд смотрит на него нечитаемо, как человек, который сдерживает эмоции, но лишь оттого, что они невыносимы для него самого. — Всё это реальность, — вздыхает он с вековой тяжестью, — сперва вы начали писать роман, а затем всё начало осуществляться. Отрезанная голова, толпа литераторов в психиатрической лечебнице, — Мастер на этих словах крупно вздрагивает, и реакция не проходит мимо внимательного взгляда Сатаны, — И даже выступление моё в театре — оно было. Но не в тот день, когда вы построили эти образы в своём воображении, а гораздо позже, когда вы уже были в тюрьме. Мастер хмурится, а затем его глаза наполняются таким болезненным отчаянием, таким всепоглощающим горем, что он будто готов заплакать, но глаза совершенно, прискорбно сухие. — Наверное, нет смысла спрашивать…почему. Лицо Воланда неуловимо меняется. — Я знаю, что вы думаете. Как было бы просто одним щелчком пальцев убрать всех неугодных до того, как они бы успели причинить вам боль. Как легко вызволить вас из клиники, при желании. Но это было невозможно. Судьбы людей предопределены, и вовсе не мной. — Расскажите это барону Майгелю, — невесело улыбается Мастер. — Он безынтересен. То ли дело вы, — Воланд откидывается на спинку кресла и прищуривается. — Гораздо проще показать, чем объяснять, — мурлычет Дьявол себе под нос и их пузырь лопается. Накатывают окружающие звуки, все-все, даже самые тихие. Воланд оглушающе смеётся, а затем резко пододвигает свой стул к соседнему столику, где женщина продолжает читать. — Прошу прощения, — говорит он, обращаясь к незнакомке. Женщина удивлённо поднимает на него глаза. — Мы с моим партньором слишком давнь нье были в России, и нам очень любопытно, чьем сейчас интересуются льюди. Извиньите, что прерываем, но ви читали так погружённо, так…— он жестикулирует, будто чтобы подобрать слова. — Увлечённо, — тихо произносит Мастер то самое уместное слово. Женщина удивлена, но не рассержена. Она коротко посмеивается и с лёгкостью закрывает книгу, отвлекаясь на беседу с ними. — Мило, — заключает она, — думаю, читают всё, до чего дотягиваются. От классики, тех же Достоевского, Пушкина, Толстого, до новеньких бестселлеров только вышедших из печати. «Янг Эдалт» довольно популярен. Что ещё…фэнтази, фантастика. Детективы, любовные романы. Ну, тут вряд ли что-то принципиально изменилось, — она фыркает и пожимает плечами. — А ви? — терпеливо спрашивает Дьявол, продолжая улыбаться. — А, это, — она нежно проводит кончиками пальцев по красной, слегка выцветшей обложке, на которой красуется огромный чёрный кот, — Булгаков. Мастер столбенеет и лишь надеется, что с его лица не сошли мгновенно все краски и теперь он не представляет собой натурально живой труп. — Простите, который? — хрипло переспрашивает он, вызывая неподдельное изумление собеседницы. Затем она заламывает бровь, хмыкает, и пожимает плечами. — Михаил Афанасьевич, — как-то смущённо говорит она, — я других и не знаю, в общем-то. И пока Мастер пребывает в состоянии сильнейшего шока, Воланд переводит всё внимание на себя, расспрашивая женщину о её любимых произведениях. Так Мастер узнаёт несколько вещей: у него есть наследие, он не забыт, и люди читают его тексты и по сей день, и никакая советская власть не смогла вымарать его строк, его посыла. Совет пал, а его романы продолжают перепечатываться и волновать сердца и умы людей. Это было взрывом сверхновой в голове, обнуляя скорбь и печаль, заставляя почувствовать себя снова тем, кто мог и умел дышать. Если бы он взглянул на себя в зеркало сейчас, то увидел бы, как горят алым его глаза, и как вокруг шеи, по кованной цепочке с вороном толчками проходят импульсы силы, воздействующие умиротворяюще. Видеть то могли лишь дети Тьмы, но не люди, так что беседа с незнакомкой у Воланда продолжалась. Они давно вышли за рамки беседы о литературе, и теперь разговаривали о Венеции, Флоренции и Итальянской архитектуре. Абсолютно светские разговоры. — Вы с вашим…партнёром сейчас в Германии живёте? — спрашивает она мимоходом. Воланд хитро улыбается. — Навьерное, в вашей странье, будь она чуть более…ммм…развита, это называлось бы браком. Но если настаиваете: партнёры, да. Мы, в основном, путешествуем. Нье задерживаемся долго на одном месте. Женщину уточнение ничуть не смутило. — О, так вы в браке. Это мило. Как и путешествия! Я как-то была в Лондоне… И рассказ её полился патокой. Простые туристические радости — красивые места, знаковые памятники, музеи, галереи. Внезапно в этом возникло и Хайгетское кладбище, что вызвало у Воланда едва ли не гомерический хохот. Когда женщина, наконец, взглянула на часы и заторопилась, Воланд полностью развернулся к нему. — Вы едва ли вставили несколько слов в беседу. Мастер пожал плечами, продолжая катать вилкой по тарелке несколько помидорок черри. — Демонстрация вашей известности вас совсем не впечатлила? — Отчего же, — со слабой ухмылкой возразил Мастер, положив, наконец, вилку на тарелку и отодвинув её в сторону, — Я рад, что мои труды пережили Советский Союз. Дьявол сложил руки перед собой и нахмурился. На себе гнева его Мастер не чувствовал, а значит плохое настроение князя Тьмы было связано с чем-то ещё. Однако, Дьявол быстро сбрасывает это с себя и вновь улыбается, будто вспомнил шутку. — Раз уж разговоры о ментальном состоянии мы пока вести не можем, скажи мне, как вы с Марго обращаетесь друг к другу, — интересуется Сатана — По имени, — не задумываясь, отвечает Мастер. — На ты? — Да. Воланд снова ухмыляется и Мастер вспоминает свой промах в обращении к Мессиру и тот занятный комментарий вместо злости на грубое поведение. — Я прошу прощения, что позволил себе так неуважительно обратиться к вам, — со всей искренностью говорит писатель, старательно глядя в глаза своему Дьяволу. На лице оного ироничная улыбка, но в итоге он лишь отрицательно качает головой. — Как я и сказал, к любовникам принято обращаться на ты. Как и к супругам, впрочем. А потому меня и Марго можно звать по имени без опаски. И это едва ли будет неуважительно к кому-то из нас. Это не требование, — расставляет акценты Воланд, — просто предложение. — Имя Воланд…оно, стало быть, настоящее? — любопытствует Мастер, вызывая у любовника очередной смешок. — Вполне. Как и сотня других. Простор для выбора. Мастер решает, что уже пора перестать удивляться таким вещам. Если Дьявол даёт тебе такие привилегии, то явно не стоит от них отказываться. Даже если сперва это и кажется чем-то диким, странным, неразумным. Он уверен, и к такому можно привыкнуть. Хотя никто из изначальной свиты себе никогда не позволял такого обращения. — Свите не позволено звать меня иначе, нежели Мессир, — голос стальной, но он смягчается, стоит Мастеру лишь сжать губы в тонкую полоску. Как же чётко Воланд чувствовал его настроение, — Ты и Марго исключения во многих смыслах. Редкое, но от того более ценное. Дьявол медленно накрывает его руку своей, изящной и ухоженной, более такой, чтобы с силой сжать. Этот, такой человеческий жест поддержки, что-то навсегда ломает в Мастере и он слышит свой собственный всхлип издалека. Слез нет, нет истерики или агрессии, но он чувствует себя такой развалиной, что сил не остаётся ровно ни на что. Они выходят из кофейни и садятся в машину, одну из вчерашних, которая чёрт пойми как тут оказалась. Фагот за рулём, спрашивает их, как прошла прогулка, но Воланду достаточно одного взмаха рукой, чтобы тот замолчал и более не произнёс ни звука, пока они не добрались снова до квартиры.