Дьявольские любовники

Мастеру понадобилось несколько часов, чтобы прийти в себя. Длинных, мучительных часов, проведённых в попытке объяснить самому себе происходящее сейчас, происходившее при его жизни и всего того, что его ждёт впереди. В безумии собственном у него сомнений не было. И пусть приписывали ему шизофрению с галлюцинозом, страдал он при жизни скорее от чёрной меланхолии, которая придавила его ввиду жизненных обстоятельств и стремительно меняющегося мира вокруг, к которому он не мог приспособиться, как ни старался. Он, правда, не старался. Ему было противно думать, что он теперь коммунист, что вера его это беспросветная чушь, и что писать нужно про доярок и колхоз только лишь, а остальное, неугодное власти, выкидывать в печь, а то и вовсе оставлять на дне своей памяти и никогда никому не рассказывать, дабы не бояться услышать стук сапог по гравию поздно ночью и не искать взглядом чёрный чемоданчик. Так что да, он был болен. Но тем не менее, был в трезвом уме и здравой памяти, по крайней мере до тех пор, пока его не начали «лечить» у Стравинского. Мастер не знал и не хотел знать, чем его пичкали, но голова после этого была то каменная, то деревянная, а реальность расплывалась, как картинки в калейдоскопе. Когда его били током…ну, это больше походило на пытку. Не сам процесс — его он особенно и не помнил, только подготовку. После удар он отключался, затем его были судороги на протяжении какого-то времени, а затем всё тело обмякало и просыпался он уже в своей палате, разбитый, не способный двигаться, ощущая адскую боль во всём теле и слабость до такой степени, что порой в тот вечер сам и поесть не мог — руки были слабыми и безвольными. Про судороги он тоже знал не из своих воспоминаний — ему случайно довелось увидеть это со стороны и ужаснуться. Какие-то таблетки, какие-то уколы, частые разговоры с разными врачами и самим Стравинским, который заведовал клиникой. Клиника в Ялте…не будь воспоминания столь болезненными, он бы даже поиронизировал. По странности, после разговора с девушкой, работающей в местной психиатрической больнице, ему и правда стало лучше. Воспоминания никуда не ушли, но страх будто начал выходить из него. Какие-то таблетки и уколы, да, но не карательная психиатрия для политзаключённых, какой её помнил Мастер. Теперь врачи пеклись о состоянии пациентов, как и должно, а вовсе не ставили странные эксперименты. Может и могло бы показаться со стороны, что нынешнее положение вещей стало облегчением довольно сомнительным, но Мастер выдохнул спокойнее. Разумом он понимал, что больше не столкнётся с этой частью человеческой деятельности, но даже если бы да — теперь это не было бы ужасом и бесконечными страданиями. Будто бы теперь он боялся кобры, но в этом месте обитали лишь безвредные ужи. Эта часть его существования прошла, к счастью, и теперь с каждой секундой крепла уверенность, что больше она не вернётся. А если попытки будут, то его силы, родом из самого Ада и от самого Дьявола помогут ему защитить себя. Мастер на пробу несколько раз обернулся в ворона, затем в человека, и вновь в птицу. Несколько кругов пролетев над их постелью, он встал уже на ноги и подвигал плечами, точно пытаясь размять затёкшие мышцы. Подвеска на его цепочке грела кожу груди и каким-то шестым чувством он понял, что Марго и Воланд сейчас думают о нём, тревожатся о нём, заботятся. От этого будто бы согрелась вся его сущность. Но мысли всё ещё продолжали атаковать. Помимо меланхолии и страшных воспоминаний, было много чего ещё. Так внезапно появившаяся яркая жестокость. То, как он совершенно без капли жалости отправил мэра чёрти-куда, как он запугал гнусного ублюдка в кафе так, что тот даже попятился и сбежал. По своему собственному мнению, Мастер вовсе не выглядел как человек, который в состоянии кого-то напугать. Но и Марго в привычном ему виде тоже была мила, красива и нежна, однако могла стать ведьмой, опасной и грозной, в секунду, стоило ей лишь разозлиться. Он что же, получается, в гневе тоже был страшен? Ответа не было, да и посмотреть на себя со стороны он не мог. Как там сказал его любовник, по совместительству сам Сатана? Он теперь на вершине демонической иерархии. Однако, при этом, что любопытно, убивать ему не позволено. Карать и миловать, выходит, он мог в меру своего воображения. Не было никогда в нём желания становиться судьёй, решать чью-то судьбу и определять путь. Но сталкиваясь с несправедливостью, он и в жизни, так или иначе, осуждал и подбирал наказание. Как же странно было понимать, что Берлиоз умер именно той смертью, что прописал ему Мастер. Он улыбнулся сам себе. Сколько времени прошло с того момента, как он в последний раз держал карандаш в руке, чтобы написать хоть строчку? В день перед смертью. Почти…почти сто лет назад. Мастер хаотично осмотрелся и увидел на прикроватной тумбочке угольно-чёрный ежедневник, пустой абсолютно. И рядом приспособление, напоминающее перо, но с белыми чернилами внутри. Он на пробу несколько раз почиркал ручкой по чёрной бумаге и, удостоверившись, что затея его рабочая, тут же начал писать. Слова проносились в голове стройными рядами, собираясь в предложения, а предложения в абзацы. Он изливал на бумагу мысли, идеи, чувства и собственные ощущения от этого существования, которое было целостнее его реальной земной жизни. Он писал про себя, про Марго, про Воланда. Он описывал Бегемота и его шерсть, чёрную с вкраплениями коричневого и серого. Обрисовывал чувство юмора Фагота и удивительную преданность Азазелло. Заботливость Геллы, мудрость Марго. И нечеловеческий, буквально, магнетизм Мессира. Он писал сцены одну за другой, ощущая что-то сравнимое со свободным полётом за секунду до своей смерти. Наконец его глаза были открыты, а сущность наполнялась энергией, давно позабытой. И азарт, с которым он начинал писать свой opus magnum, вновь накрыл его с головой. Он очнулся лишь тогда, когда описывал, как рыжий бородатый мерзкий депутат выскочил на проезжую часть, не глядя, где был сбит машиной на полном ходу. Водитель дорогой иномарки даже не остановился. А меж тем, получивший черепно-мозговую травму при падении на бордюр виском депутат умер. Умер он быстро, без мучений, даже не поняв этого. Просто свет погас. И дальнейший его путь уже был бестелесный, да только спереди был ад и отдельный котёл, обещанный ему демоном с горящими алым глазами. Демоном, готовым ради своего Дьявола сделать что угодно. Готовый защищать того, кому и вовсе не нужна была защита. Но так хотелось заслонить собой, снять хоть эту крупицу тягот с его плеч. Подвеска его теперь была не просто тёплой — она горела и обозначало это совершенно не то, что в прошлый раз. Мастер знал — таков гнев Маргариты. И раз уж Мастер это понял, то и Воланд, наверняка. Что так разозлило его возлюбленную и где она? В квартире было чрезвычайно тихо для места, где жили куча демонов во главе с Сатаной. Мастеру стоило лишь посмотреть на ручку двери и замок, как тот тут же щёлкнул, открываясь. Кто-то по ту сторону счёл это приглашением сделал несколько шагов вперёд, чтобы остановиться перед дверью и так и не потянуть ручку вниз. — Можно ли счесть это разрешением войти? — спросил его Воланд так, будто он мог отказать и тогда Дьявол бы просто отошёл, тут же сдавшись. Некстати вспоминаются слова Мессира об активном согласии и мысленно для себя Мастер понимает что да, он может отказать. Даже Дьяволу. И это придаёт ему сил. Он дёргает ручку двери и открывает, видя перед собой безмятежного Воланда, одетого лишь в чёрный шёлковый халат на голое тело, о чём свидетельствует вырез почти до самого пупка, открывающийся только потому, что пояс завязан слабо. От Мессира пахнет сладким, брусничным запахом с примесью какого-то бергамота. Это её духи, они узнаваемы всегда, где бы он ни находился. Мессир никогда обычно ими не пах, у него всегда был свой, особенный запах. Не сера, как фантазируют себе грешники. Он пах свежестью, утром на берегу моря, немного солью и нотками чего-то ананасово-кокосового, и будто бы алкогольного. Сейчас же он был весь пропитан запахом Марго, будто они сплелись в один комок, или…имели близость. Странно, но такой расклад не заставляет Мастера ревновать. Это скорее одухотворяет, ведь два его любимых существа тоже питают друг к другу тёплые чувства. — Как твой сеанс самоанализа? — нейтрально спрашивает Сатана, проходя мимо Мастера и элегантно опускаясь на постель. Он опирается на подушки и полы его халата едва прикрывают ноги, а верх так и вовсе спадает с одного плеча. Мастер описал бы своего любовника в этот момент как настоящего змея-искусителя, хотя Воланд так ничего больше и не сказал, продолжая смотреть задумчиво, но удивительно нейтрально. — Думаю, будет повторяться ещё много раз. Но пока что…приемлемо, — Мастер наклонил голову к плечу и снова скользнул взглядом по телу любовника. И в голову ему пришла странная, глупая до безумия мысль, которую он озвучил тут же, не задумываясь, о чём и с кем он собирался говорить. — То, что мы делаем, это считается грехом? — с любопытством, но без намёка на страх или сомнение спросил писатель. Спросил у Дьявола, заставив его хохотать до слёз. Воланд не мог прекратить бессовестно смеяться и вновь и вновь приступ захватывал его, стоило ему только поднять глаза на писателя. — Это…это невозможно, мой дорогой. Просто безумство. Не знаю о чём ты конкретно из всего, что мы делали, но сам вопрос…ох, извини, — Воланд очень старался сделать серьёзное выражение лица, но в разноцветных глазах плясали смешинки. — Близость. Я про близость. Делить постель с Дьяволом, конечно, не то же самое, что делить её с человеческим мужчиной, но … — Ах, вы об этом, — перебил его Воланд, словно это было такой мелочью по сравнению с остальным, — Эти байки про однополые отношения придумали сами люди для контроля популяции. Грех — вещь куда более эфемерная. И не связан он с тем, кого вы желаете, с кем делите постель и кого любите. Другое дело насилие. И тут уже не имеет значения, что это мужчина и женщина, и даже что они в браке. Насилие это то, что очерняет и пачкает душу. Вот где настоящий грех. А любить кого-то…это великое благо, мой дорогой Мастер. — Любить Дьявола тоже? — поинтересовался Мастер неожиданно даже для самого себя. Воланд прикрыл глаза и провёл так несколько секунд, прежде чем вновь открыть их. Чёрный его глаз, казавшийся мёртвым, был теперь вполне себе обычным, тёплого медового оттенка. Какие-то странные эмоции мелькали на доли секунд на лице Воланда, но из-за сменяемости распознать их Мастеру так и не удалось. — Наверное, да. Если бы это вообще было возможно, — чуть горько улыбнулся наконец Сатана. — Я писал в романе, в главе о встрече на Патриарших, что Дьявол одинок. «Один, один, я всегда один» — процитировал свое же произведение Мастер, — Но это уже не так. Теперь у Дьявола есть любовники, теперь есть семья. Такая неожиданная, странная, разношёрстная, — продолжал Мастер, улыбаясь. — И всё же, ты мыслишь совершенно по-человечески, — то ли похвалил, то ли поругал его князь тьмы. Впрочем, он улыбался, будто в этот момент его подвеска с первой буквой имени тоже нагрелась от чужих чувств и сумела согреть его вечно озябшее тело. — Я долго был человеком, — пожимает плечами писатель. — Не так уж и долго, — фыркает Дьявол, — Впрочем, это ладно. Понял ли ты что-то новое? Мастер крепко задумался. Знал ли он множество вещей, о которых мог размышлять денно и нощно? Да, но осознание пришло лишь теперь. Собственная сила внушала безопасность. Это была одна из немногих вещей, которой он никогда не мог похвастаться при жизни. И которая теперь успокаивала и убаюкивала его не слишком спокойную и здоровую душу. — Мужчинам тяжело признаваться, что им страшно. Но это факт, и с ним ничего нельзя поделать. Сейчас мне кажется, что этот страх ослаб значительно. И тиски, сжимающие моё горло, упали. Но я бы не назвал это исцелением, нет. — Это один из шагов на пути, — соглашается Воланд, кивая, — твоё состояние тревожит Марго, но я постарался убедить её, что со временем, всё придёт в норму. Даже я не могу сотворить такое чудо, которое мгновенно избавит психику человека от всех травм. — А Он может? — полюбопытствовал Мастер. Воланд загадочно улыбнулся. Он откинулся на подушки и представлял собой сейчас совершенное искушение, которое призвано было побудить возбуждение как разума, так и тела. Но Мастер испытывал в основном щемящую нежность к этому великолепному, бесподобному, страшнейшему существу. — А я снова писал, — вдруг вспоминает Мастер и берёт с прикроватной тумбочки записную книжку, криво улыбается, протягивает Мессиру. Тот берёт её в руки как величайшее сокровище. — Тебе стало лучше…– говорит он, жадно всматриваясь в написанные строки. Мастер любуется, глядя на любовника, пока тот читает. Улыбается, хмыкает, прикусывает губу и тут же облизывает. Закончив, он поднимает восторженные глаза на Мастера. — Браво, — единственное, что слетает с его губ. — Я надеялся, что вы…– он пересиливает себя, вспоминая, — что ты оценишь. — Хочешь узнать, кто его сбил? Мастер хмурится. Это же просто текст, тот мужчина ушёл на самом деле, его не сбивали. — Его сбили, — серьёзно отвечает на невысказанные сомнения Дьявол, — И сделала это любовница его заместителя, которую он по меньшей мере трижды избавлял от преследования со стороны дорожно-постовой службы. — А как…— Мастер не мог сформулировать свою мысль до конца. Ведь он не знал, что пишет о том, что уже произошло. Наверняка, детали произошедшего совсем иные, нежели он описал. И вообще, это было в порыве вдохновения, в качестве сублимации. Он просто наконец почувствовал, что снова может писать. — Но вы…ты…говорил, что я не могу кого-то…– его голос осип и он нахмурился, — убить. — Можешь, его человек уже обречён умереть в ближайшее время. Но, отвечу на твой следующий вопрос, это не ты подтолкнул депутата на дорогу. Ему суждено было быть сбитым именно в этот день, именно этой машиной. Мастер сделал глубокий вдох. — Мишу Берлиоза тоже? Воланд фыркнул. — Ты просто написал то, что и так должно было случиться и обязательно произошло бы. Но мне было приятно и любопытно прочесть. Это редкий дар видеть судьбы. И люди им обычно не обладают, даже ведьмы и те, крайне редко и очень точечно. Ты же писал книгу судьбы…я не удержался. Как бы я смог? — он фыркает и качает головой. — Но…у меня не было никаких сил, — бормочет Мастер в ответ на это, — Всё написанное — только моя фантазия и желание, не знаю, поквитаться, пусть и только в тексте. — Фантазия — великая сила. Кому как ни писателю знать об этом? Хороший текст способен на многое. Он может успокоить, утешить, разозлить, поднять восстание. Он может изобразить прошлое, а может…будущее. Мастер смеётся невесело и качает головой. Что Воланд имеет в виду, и какая же у него сила была? Всё это не имеет смысла, право слово. Это давно забытое прошлое, которое ему нужно перерасти, перешагнуть и успокоиться. Он посмотрел на Мессира, который нежно поглаживал его рукопись и улыбался. Глаза же его пристально следили за Мастером, не пропуская ни единого движения или жеста. — Стало быть, надо было написать, как больница Стравинского горит синим пламенем, — писатель криво улыбается. — Гелла подговорила Фагота с Бегемотом сжечь её. Я не стал препятствовать. А ты знаешь этих двоих — оба страшные пироманы, — Дьявол пожимает плечами, будто только что сказанное им не важнее прогноза погоды на завтра. Мастер смотрит на него широко раскрытыми от распирающих эмоций глазами. — Москва…— начинает он, вспоминая смутно, как смотрел на горящий город. Он не лгал, говоря, что перестал отличать фантазии от реальности. Он сам описал взрыв и огромный пожар с тысячами жертв, но… — Несколько зданий поднялось на воздух от взрыва газопровода. Пожар был невероятный по масштабу, он вошёл в историю как одна из страшнейших катастроф. Он был. И ты не имеешь к нему никакого отношения, повторюсь, — Воланд выдохнул несколько устало и поманил Мастера к себе, — иди сюда. Мастер посмотрел на него и отодвинул на задний фон мелочное недовольство от разговора. Сатана притянул его в свои объятия и Мастер, не сумев противиться самому себе, уткнулся ему в шею. — Послушай, liebling, — шепчет Воланд нежно, — Не важно, будешь ли ты описывать это или нет, катастрофы будут происходить. Твоя задача вовсе не в их предотвращении, и даже не в описании. Ты теперь мой, а я, как известно, часто той силы… — …что вечно хочет зла, и вечно совершает благо, — заканчивает Мастер. Он смеётся, уткнувшись в шею своего любовника, своего Дьявола. Смех его лёгок и искренне весел. Так много вопросов всё ещё оставались без ответа, но он обязательно узнает всё. У него впереди вечность.