***
Прогулка и правда помогает. Особенно если гулять не до кладбища, а просто по городу, в который Итэр не выбирался, кажется, всю осень. Удивительно, как сильно может подняться настроение после двух часов бесцельного шатания по набережной (зимой это не лучшее место для прогулок, но Итэру все равно). Но, видимо, во всем должен быть баланс, потому что смена после прекрасного утра начинается просто отвратительно. Когда Итэр переступает порог, первое, что он видит: Кэйа и Альбедо, стоящие чуть ли не вплотную к стеклу с одинаково злыми лицами. Вокруг них, кажется, даже воздух потрескивает от напряжения. — Что у вас случилось? — как можно более спокойно спрашивает Итэр, вклиниваясь между Кэйей и стеклом, чтобы закрыть Альбедо от взгляда коллеги. Тот бросает в ответ такой леденящий взгляд, что Итэр всерьез готовится блокировать удар по лицу. Впрочем, Кэйа быстро берет себя в руки. — Чудище напрашивается на то, чтобы его усыпили, — с кривой ухмылкой говорит он, подхватывая сумку и широким шагом направляясь к выходу. — Жаль, что не могу уважить. Оставляю эту проблему на тебя. Ну, спасибо. Итэр тяжело вздыхает, провожая взглядом закрывающуюся дверь, а потом плетется в изолированную часть отсека. Успокаивать разъяренного подопечного. Альбедо от его благородного порыва явно не в восторге. — Чего ж ты в клетку к «чудищу» лезешь? — ядовито интересуется он, как только Итэр появляется в его поле зрения. — Вдруг голову тебе откушу? — Ну хватит, — вздыхает Итэр, отворачиваясь, чтобы закрыть дверь. — Ты ведь не животное. За спиной раздается отчетливый злой смешок. — Уверен? Итэр молча делает шаг вправо и, чуть развернувшись, перехватывает чужую ладонь, удар которой, не уклонись он, пришелся бы точно по сонной артерии. — Уверен, — говорит он, подтаскивая Объекта к себе чуть ближе. Альбедо зло сверкает глазами и упирается, но попыток ударить больше не предпринимает. — Животные, знаешь ли, нападают с меньшей расчетливостью. Ты чего добиваешься? В последний раз Альбедо вел себя подобным образом, когда не хотел чувствовать боль от инъекции, что было достаточно давно. Сегодня для подобного спектакля рановато – до укола еще часов шесть, а до него Итэр обычно выдавал альбом и карандаши, от чего Альбедо вряд ли бы отказался, будь он в здравом уме. — Я спать хочу, — зло бросает тот, дергая рукой в попытке освободиться. Итэр отпускает его и с недоумением рассматривает лицо Альбедо, на котором явно читается обида. Вроде не врет. Как бы странно это ни звучало. — Так… в чем проблема? — аккуратно уточняет Итэр спустя пару минут молчания. Альбедо, успевший за это время вернуть прежнее самообладание, окатывает его презрительным взглядом. — В освещении. Оно режет глаза даже сквозь закрытые веки. Обычно я отсыпаюсь на сменах Кэйи, – он позволяет лежать к нему спиной, уткнувшись в стену, – но сегодня он был не в настроении облегчать мне жизнь. И тогда ты решил усложнить ему задачу еще больше, мысленно вздыхает Итэр, чуть внимательнее осматривая лицо Альбедо. Никаких лопнувших сосудиков или синяков под глазами он не замечает, но идеальный организм на то и идеальный. Вот если Итэр сутки спать не будет – картинка получится не для слабонервных. Изолированную зону приходится временно покинуть. Итэр возвращается к своему рабочему месту и, чувствуя на своем затылке пристальный взгляд, роется в шкафу. — Я был бы тебе признателен, если бы ты обозначал проблему сразу, а не пытался получить желаемое обходными путями. — Обозначаю: мне нужен сон. Механизм для запуска усыпляющего газа находится на пульте, а не в шкафу. Итэр едва слышно недовольно фыркает. Газ тут не помощник – его действие Альбедо, конечно, усыпит, но раздражитель не уберет. Сон будет не долгим и не принесет бодрости, только добавит головную боль при пробуждении. Нужный предмет, наконец, находится: плотная маска для глаз, которую Итэр уже использовал, когда временно переводил Альбедо в рабочую зону. Он тогда был слишком выведен из равновесия их разговором и забросил маску в шкаф как попало, отчего та завалилась к дальней стенке. Конечно, ему запрещено «создавать для Объекта обстановку повышенной комфортности», но и на издевательства Итэр не способен. Предоставление возможности уснуть, на его взгляд, – базовый минимум. Впрочем, как показывает реакция самого Альбедо, как только Итэр возвращается в изолированную часть и протягивает ему маску, понимание базового минимума у них различается. — Тебя уволят, — шипит Альбедо, отшатываясь и пряча руки за спину. — Убери. Я не возьму. Уволить-то не уволят, в этом Итэр уверен, – у него есть стойкое ощущение, что Рейн ставит эксперименты не только над Альбедо, но и над наблюдателями, – а вот вынести предупреждение вполне могут. В том случае, если узнают. — Ты бы успокоился, — миролюбиво предлагает Итэр. — Никто не просматривает записи с камер круглосуточно, они нужны на случай чрезвычайных или спорных ситуаций. — Твоя наивность не перестает меня удивлять. Итэр едва сдерживает горькую ухмылку. Кто бы что ни говорил: он не настолько наивен, как все склонны считать. Просто между «поступить по правилам» и «поступить правильно» он чаще выбирает второе, не слишком заботясь о последствиях. На то, чтобы подхватить Альбедо на руки уходит пара секунд. На то, чтобы дойти до ниши, сесть туда вместе со своей ношей и нацепить на шокированного подопечного маску – еще секунд пятнадцать. — Отпусти меня! — наконец отмирает Альбедо. — Что ты вообще делаешь? Руками он упирается Итэру в плечи, но то ли сил у него осталось и впрямь не так много, то ли на самом деле его все устраивает, – но толкается он не слишком ощутимо. Его, скорее, теперь просто не очень удобно обнимать, но Итэр справляется. — Не отпущу, — невозмутимо отзывается он, опираясь спиной на стену и усаживаясь удобнее. С упорно пытающимся вывернуться из его рук Альбедо это не так-то легко сделать. — Буду под самым пристальным контролем тебя держать. В прямом смысле. Спи. Альбедо и правда быстро выбивается из сил и затихает. Уже через пятнадцать минут его дыхание выравнивается, а голова безвольно откидывается на чужое плечо. Итэр осторожно поправляет на нем маску и притягивает ближе, стараясь не думать, что именно сейчас делает. Рейн говорила, получаемый биологический материал улучшился. «Конечно, еще бы ему не улучшиться», — с внезапным раздражением думает Итэр. Всего-то стоило перестать держать Альбедо в холоде и постоянном нервном напряжении. Чудеса, не подвластные науке. Чем дольше они так сидят, тем сильнее Итэр начинает нервничать. Нет, ему вовсе не противно касаться Альбедо, – напротив, у того очень приятная кожа и мягкие волосы, от которых успокаивающе тонко пахнет травами, – ему очень и очень не нравится отсутствие часов перед глазами. В этой замкнутой белой комнате без окон ощущение времени теряется. Не ясно, сколько прошло: час, два или сутки. Наручных часов у Итэра, разумеется, нет. Единственный способ узнать время – вернуться в рабочую зону. Навскидку прошло часа три-четыре, если ориентироваться на степень затекания ног, но точно Итэр определить не может. Отвратительное ощущение. Если бы не нужно было вводить Альбедо сыворотку… Вздохнув, Итэр все же решает покинуть изолированную часть. Нельзя пропускать инъекцию – это уже точно потянет на серьезное нарушение. Он пытается как можно более аккуратно отпустить Альбедо из импровизированных объятий, но стоит ему двинуться – тот сразу же просыпается и садится сам, сдвигая маску на лоб и сонно моргая. — Сколько я спал? Голос у него чуть хрипловатый, волосы неведомым образом успели спутаться и теперь торчат во все стороны. Альбедо расстегивает фастекс и рассержено шипит, когда маска повисает на одном ремешке, зацепившись защелкой за прядь волос на затылке. — Не знаю, — честно отвечает Итэр, помогая ему выпутать ремешок. — Я ведь тоже отсюда часов не вижу. Но мне кажется, что близится время инъекции. Отдохнул хоть немного? — Ага, — рассеянно бурчит Альбедо, провожая взглядом маску, которую Итэр заталкивает в карман рабочего халата. Как оказалось, прошло гораздо больше времени, чем Итэр предполагал. Чемоданчик с инъекцией приходится извлечь из холодильного шкафа практически сразу, как Итэр входит в рабочую зону и бросает взгляд на часы – позади уже больше половины его смены. Укол Альбедо в этот раз переносит стойко и без жалоб. Итэр с облегчением убирает использованный шприц и, задержавшись взглядом на ящике стола, интересуется: — Будешь сегодня что-нибудь рисовать? На полноценную картину времени уже нет, но набросок Альбедо сделать успеет. — Нет, — тихо говорит Альбедо, — у меня руки какие-то ватные. В другой раз. «Как давно ты нормально не высыпался?» — хочет спросить Итэр, но сдерживается. На самом деле он в который раз думает о том, чтобы попросить Рейн перевести Альбедо в блок с менее строгим режимом. Семи лет в одиночной камере с круглосуточным наблюдением под яркими лампами вполне достаточно, чтобы тот осознал свои ошибки. В конце концов, с ним вполне легко найти общий язык. И физически справиться с ним тоже легко. — А можно ты со мной посидишь еще немного? Вопрос звучит так тихо, что Итэр едва не пропускает его мимо ушей, и все равно сначала думает, что ослышался. Альбедо упорно смотрит в пол, никак не нарушая неловкую тишину. — Если ты обещаешь больше не пытаться меня ударить, — наконец мягко улыбается Итэр. И с удовольствием наблюдает, как щеки и шея Альбедо окрашиваются легким румянцем.***
Все идет наперекосяк с самого утра. Уже начиная с того, что «утро» здесь – понятие весьма условное, Скар отсчитывает дни с момента пробуждения. Обычно ему на это наплевать, но сегодня – раздражает. Дорогая сестрица соизволила сообщить, что сегодня его день рождения, но больше, тварь такая, ничего не выдала. Ни даты, ни времени, ни даже сколько лет прошло с момента его появления в этом гнилом мирке. — Выполняй свою роль нормально, ты, мусор, — тихо рычит Скар, поднявшись повыше к потолку, чтобы Кадзуха не видел, как шевелятся его губы. — Тебе единственной отвечают на вопросы, так делись информацией! — Не обязана, — равнодушно отвечает Райден, что провоцирует очередную вспышку ярости. Лампочки по периметру начинают моргать. — Слушай сюда… — Думаю, сейчас зима или поздняя осень, — вмешивается в их милую семейную перебранку голос Альбедо. — У Путешественника в последнее время кожа на руках стала обветренной. На улице, вероятно, холодно. О, этот «Путешественник» в последнее время – тема для отдельного разговора. Альбедо говорит, что он – их билет на свободу. Скар думает, что Альбедо свихнулся еще сильнее, хотя, казалось бы, куда уже. — Ты вообще молчи, — гневно шипит он. — И в конце концов, прикончи кого-нибудь из них, тебе альбом выдали когда, месяца три назад? Почему эти уебки до сих пор целы? — Имей терпение. Спешка сейчас все только испортит, — Скар ненавидит этот снисходительный тон. Команда из трех опасных тварей, которые не доверяют друг другу и преследуют собственные цели. Этот план обречен на успех. Заставив лампочки хаотично моргать, чисто ради того, чтобы сорвать раздражение, Скар наконец спускается вниз. Прорезиненный пол пружинит под ногами. Если как следует приложить участок пола или стены разрядом – долго будет вонять жженой резиной, причем во всем отсеке, не только у Скара в камере. Какое-то время он развлекался тем, что делал так специально и наслаждался яростью смотрителей. А потом на эту должность назначили Кадзуху. Скар сразу понял, что ничем хорошим это не закончится. Кадзуха был… странным. С двумя другими смотрителями все было ясно с самого начала: самовлюбленная истеричка, требующая, чтобы ее звали Синьорой, и помешанный садист Дотторе, в маске итальянской комедии. Одна постоянно визжала в микрофон, чтобы Скар не смел портить стены, и сушила воздух ему в камере, второй любил подключить Скара к проводам и тестировать его тело на устойчивость к разрядам электричества. Больные ублюдки. Третий смотритель был фигурой переменчивой: текучка на этой должности была адская, Скар собой гордится. Точнее, гордился, пока не познакомился с Кадзу. Тот не делал… ничего из того, к чему Скар успел привыкнуть. На него можно было кричать – болезненного наказания за этим не следовало. Можно было рассказывать все, что Скар думает о лаборатории в целом и о смотрителях в частности. Можно было… ладно, иногда с ним можно было даже нормально поговорить о чем-нибудь. На самом деле, Кадзуха умел рассказывать так, чтобы его было интересно слушать, но черта с два Скар ему в этом признается. Ну так вот, возвращаясь к отвратительному дню рождения: именно сегодня Кадзуха, по какой-то гребаной причине решил его игнорировать. Именно в тот день, когда Скар, может, хотел, наконец, его внимания. Да он даже язвить не собирался! Подумаешь, спалил пару деревяшек в смену Дотторе. Туда им и дорога, давно пора было. Скар бы еще и самого Дотторе с удовольствием поджарил, если бы дотянулся. — Эй! — не выдерживает он. — Ты так и будешь молчать? — Мне казалось, ты не рад, когда смотрители с тобой контактируют, — размеренно отвечает Кадзуха, продолжая строчить что-то в своей тетрадке. Он этим постоянно занят: пишет-пишет-пишет что-то в блокноте с ярко-красными кленовыми листьями на обложке. Скар сначала думал, наблюдения записывает, но нет, для этих целей есть общая белая тетрадь. Одна на всех троих. Нет, Скару абсолютно не интересно, что он там калякает. — Я не рад, когда меня приматывают к стулу и херачат током! — огрызается он. Кончики пальцев снова начинают искриться. Скар не глядя машет рукой в сторону ближайшей лампочки, от чего та начинает истерично моргать и потрескивать. — Ты устойчив к электричеству, — Кадзуха звучит не слишком уверенно, и это вызывает вспышку злобной радости. Так ему и надо. Пусть задумается, какой херней заняты его дражайшие коллеги, прикрывающиеся исследованиями. От восторга он посылает слишком уж много заряда, и лампочка, печально крякнув, гаснет совсем. «Перегорела», — с наслаждением понимает Скар, косясь за стекло. Теперь Кадзуха обязан будет к нему войти: лампочки следует менять сразу же, как гласит их тупая инструкция. Тот, не выказывая ни грамма неудовольствия, поднимается на ноги и… Идет надевать защитный костюм, серьезно?! Скар не может поверить своим глазам. Ни разу, ни единого гребаного раза за несколько лет, Кадзуха не надевал этот чертов костюм, чтобы просто сменить лампочку! Это же смешно. Скар же не бросается на людей в конце-то концов, хотя очень хочется. Тем более, он бы никогда не бросился на Кадзуху. — Ты меня усыпи еще, — выдыхает он сквозь зубы. — Это просто мера предосторожности, прописанная в инструкции, — в глаза, мудак такой, не смотрит. Вообще на Скара не смотрит, проходит мимо, как будто его тут вовсе нет, и прямиком направляется к перегоревшей лампе. Перед глазами опускается алая пелена. Как там Альбедо говорил, когда перестрелял половину этажа? Если тебя заранее считают монстром – оправдай их ожидания? Еще один разряд в том же направлении срывается с пальцев прежде, чем Скар успевает нормально подумать. Слабенький такой разряд на самом деле. Всего-то ничего. Лампочки, правда, вспыхивают, как сумасшедшие, но это они постоянно так, Скар тут и повлиять никогда особо не мог… На желтой поверхности костюма (отвратительный цвет, Скару не нравится) появляется черное обугленное пятно, а Скар всегда говорил, что говно их костюмы, на атомы распадаются из-за ерунды… Время, пока Кадзуха, как-то нелепо качнувшись, заваливается на бок и падает, тянется до странного медленно. Скар широко распахнутыми глазами смотрит на сползшего по стене Кадзуху. Он же притворяется, да? На нем защитный костюм, Скар ничего не мог ему сделать, он знает, он столько раз пытался. Скар ведь… просто рассердился. В этот раз заряд не был даже вполовину таким сильным, как обычно. Подойти ближе почему-то страшно. — Эй, — хрипит он, нервно облизывая губы. — Долго ты намерен нарушать мое личное пространство? Вали на свою половину. Никакой реакции за этим не следует. Вообще никакой. Хотя обычно Кадзухе только волю дай – начнет читать мораль на три часа про терпимость и самоконтроль. В воздухе мерзко пахнет горелой резиной. Медленно-медленно, маленькими шажками, Скар подкрадывается ближе и, опустившись на колени, тянет Кадзуху за плечо, переворачивая его на спину. И только тогда наконец различает слабое прерывистое дыхание. Глаза у Кадзухи полузакрыты, он изо всех сил пытается дышать, но выходит это с трудом. — Я не хотел… — шепчет Скар, дрожащей рукой убирая от его рта и носа растрепавшиеся волосы. — Как?.. Как мне исправить? Он лихорадочно вспоминает то немногое, что знает о первой помощи при электротравмах, но мысли сбиваются, путаются. Надо было согреть пострадавшего? Или это при переохлаждении? Точно, воздух, там было что-то про воздух! Но откуда его взять в замкнутом пространстве? — Помогите! — орет Скар, в сторону висящей за стеклом камеры. — Эй! Помогите, ну! Там же, черт их всех раздери, должен кто-то быть! Почему все еще никто не примчался? Снизу доносится едва слышный хрип. Скар сразу же прекращает орать и склоняется ближе к лицу Кадзухи, пытаясь разобрать слова. — Ну зачем… ты? — прерывисто выдыхает Кадзуха. — Тебя ведь… убить… могут. — Помолчи, — онемевшими губами приказывает Скар. — И дыши, ладно? Сейчас… сейчас кто-нибудь придет, мне выпишет пиздюлей, а тебе – витаминки, чтоб поправился. И все будет хорошо. Никто не умрет. Кадзуха улыбается. Своей нормальной мягкой улыбкой, которой всегда улыбался, когда переступал порог отсека в начале смены. — Как ска…жешь, — выдавливает он и замолкает, закрыв глаза. Скар очень осторожно берет его за руку и надавливает на запястье, чтобы нащупать пульс. Венка под пальцами бьется в рваном заполошном ритме, но бьется. Скар приваливается к стене, сильно приложившись затылком, и закрывает глаза. Ждет. И убеждает себя в том, что то, как постепенно холодеет кожа под его пальцами, ему только кажется.