Голубь на подоконнике

- Дамы и господа! Мы совершаем посадку в аэропорту имени Кеннеди. Капитан и экипаж благодарят вас и желают всего самого лучшего. Заученная речь командира самолёта, которую он слышал много раз, вывела Пауля из раздумий. Он удивлённо посмотрел в круглое окошко – да, точно, прилетели. Он боялся что этот перелёт будет бесконечным по времени, но эти восемь часов мелькнули как один миг. Наверное, потому что Пауль провёл их погрузившись с головой в крепкие размышления, недавние воспоминания и терзающие его сомнения. Выйдя из огромного здания аэропорта Пауль сильнее натянул на лоб капюшон и, подобравшись, решил сосредоточиться на главной цели, приведшей его в Нью-Йорк. Надо найти его. Пауль не рассчитывал на тëплый приём. Наверняка же наорëт. Может даже и выгонит. Но надо попробовать, надо хотя бы попытаться. * Третий их альбом назвали «оглушительным», и это было чистой правдой. Оглохли все. Были плюсы такой неожиданно свалившейся на головы популярности – теперь на их вешалась не одна фанатка на всех шестерых, а по шесть фанаток на каждого, потекли золотым водопадом деньги и награды. Но и фанатки и критики и доброжелатели и недоброжелатели группы совершенно не знали через какие тернии были достигнуты эти звёзды. Принцип колбасы – все её любят, но не знают из какого говна её лепили. И не знали малолетки в чёрном, дерущиеся в музыкальном магазине за их пластинку, сколько в ней крови, сколько пота, сколько криков, ссор, хлопающих дверей и разбитых инструментов. К моменту начала записи четвёртого альбома атмосфера в группе могла быть охарактеризована как «красный уровень опасности взрыва» и не хватало лишь маленькой искры, чтобы случился взрыв. И в один непрекрасный день эта искра случилась… * Такси привезло Пауля к ровному ряду однотипных небоскрёбов. На ломаном английском поблагодарив таксиста, Пауль вышел на улицу и оказался зажат между серыми молчаливыми громадинами зданий. И это называется Мидтаун!? Какая то унылая унылость. Ещё раз достав из кармана изрядно потрёпанную бумажку с адресом его квартиры, Пауль огляделся. Все дома как под копирку и как найти нужный? Навстречу Ландерсу чинно шагал пожилой американец с болонкой. Пауль натянул улыбку доброжелательности и вежливо обратился к мужчине с просьбой подсказать ему где нужный дом. Пауль хуже всех в группе говорил на английском, но старался изо всех сил, помогая себе жестикуляцией. Американец испуганно осмотрел парня перед собой с ног до головы, подхватил свою шавку на руки и бросился прочь, в ужасе оборачиваясь, словно увидел перед собой дух Франклина Рузвельта. Паулю лишь оставалось с недоумением смотреть ему вслед, чесать репу и думать чем он так напугал дедушку. Немного покружив возле, позаглядывая в окна (а вдруг он покажется хотя бы мельком) Пауль самонастроился найти его во что бы то не стало и стиснув бумажку в ладони зашагал внутрь первого дома… Спустя час Пауль стоял на пороге его квартиры и готовился к непростому разговору. Сделал пару глубоких вдохов. Вежливо вытер ноги о коврик. Пригладил волосы. Отдëрнул куртку. Постучал. Тишина. Тогда Пауль дёрнул ручку, и дверь без проблем открылась. Пауль сделал шаг в тёмное нутро квартиры и чуть не упал. У его ног лежало свёрнутое калачом тело. Пауль испуганно икнул и склонился к телу. Тело было живое и мычало что-то нечленораздельное. Ландерс ловко обогнул тело, обогнул другое, аккуратно перешагнул третье. Тела лежали, словно перезрелые яблоки, по всему коридору, но все были не он. В спальне он наконец увидел его и от радости чуть не закричал, но сдержался, решив что это будет неуместно, тем более повода для радости он пока не видел. Человек, которого он не видел несколько месяцев и ради которого пересёк океан, сидел на краю кровати, спиной к Паулю и медленно покачивался из стороны в сторону. Ландерс сглотнул нервный комок, свернувшийся в глотке и тихо окликнул его: - Рих! Никакой реакции не последовало и Пауль окликнул ещё раз громче. И снова реакции не последовало. Аккуратно ступая, он приблизился к мужчине, и по пути заметил лежащие на кровати человеческие тела, накрытые одеялом. Брезгливо поморщившись и обогнув кровать по дуге, Пауль подошёл к нему, взглянул и…обомлел. На краю кровати в квартире на десятом этаже с видом на Манхеттен сидел не человек – оболочка от человека со стеклянными глазами, в каждом зрачке по две дорожки чистого кайфа. Слюна капнула из приоткрытого рта на колени мужчине. Пауль в ужасе схватился за голову. * Рихард Круспе никогда не чувствовал себя хорошо в Берлине. Его снедала обида на этот город. Мрачный, угрюмый, злой город, хранивший в себе печать порока прошлых лет, где люди только и делают что следят друг за другом, ненавидят друг друга и уничтожают друг друга. Он часто показывал друзьям шрам на правой икре – «подарок» от штази, оставшийся на всю жизнь. Мрачный город, мрачная страна со страшным прошлым и неясным будущим. Причин любить эту страну, это город он не видел. То ли дело Америка – земной Парадиз, страна исполненных мечт, сбывшихся юношеских грёз и безграничных возможностей. А ещё штаты были музыкальными вратами в рай под названием «Мировая известность». Покоришь Америку – ты супер-звезда. Рихард стал жертвой часто ошибочного мнения что хорошо там, где нас нет, но Берлин он ненавидел и долгое время хранил эту ненависть в себе. С момента основания Раммштайн Круспе ненавязчиво толкал её в загребущие руки Соединённых Штатов и был категорически против чтобы они пели на немецком. Но панковская упëртость Флаке тогда победила твёрдые убеждения Рихарда. Когда они с группой добились успеха в Германии, Рихард решил что пора покорять Америку. Первый опыт оказался не таким радужным, как он себе фантазировал. Они привезли в Нью-Йорк свой второй альбом, а уехали ни с чем. Дядя Сэм не проникся грубыми немцами со страшными песнями на чуждом пуританам языке и бесовскими танцами, словно они сейчас вызовут дух Гитлера, да ещё и Флаке (Рихард втихую точил зуб на их клавишника) распорол неоновой трубкой грудь Тиллю, сам порезался, в Кристофа попал и Пауля задел. Дебют явно не удался. Рихарда этого огорчило, но не остановило. Они должны покорить США. Олли считал что не им, с их рожами и песнями, далёкими от присущей Америке политкорректности, покорять штаты, но Круспе был непреклонен. Они должны покорить США. Это желание покорить Новый свет переросло в настоящую манию. Слышать на репетициях постоянные мантры про «должны» становилось невыносимо. Сначала остальных штайновцей это напрягало, потом раздражало и наконец стало бесить. Начались конфликты. С четырьмя согруппниками он ещё мог справиться, так как имел гораздо болен богатый словарный запас нецензурных слов и опыт рестлера – он мог в лëгкую словами объяснить товарищам по Раммштайн кто они, какая у них ориентация и куда они пойдут, если ещё раз вякнут хоть одно слово, а если не поняли – мог припечатать к полу одним приёмом. Но только не Тилля. Он единственный кто мог дать настоящий отпор Круспе. Рихард три ругательных слова  – Тилль ему в ответ пять, Рихард пять слов – Тилль в ответ десять, Рихард только взмахивает кулаком, а Тилль уже бьёт его в зубы. Именно их конфликт вызвал острый кризис в группе, но несмотря на это они решили собраться на запись четвёртого альбома. И тогда ещё не знали они и не знал Рихард во что это обернётся… * - Риха! Рих! Ты слышишь меня? Не слышишь? Ну тогда извини. Две несильные пощечины сняли плëнку с остекленевших глаз Круспе. Колыхнулись сухие треснутые губы: - Пауль… Круспе выдохнул это имя так легко, словно они не виделись пять минут, а не несколько месяцев. - Да, это я. Я здесь, я за тобой. Возвращайся домой. - Домой?..- снова пошевелились губы непонятного сине-зелëного оттенка. Рихард попытался встать. И ему это удалось, но только на колени. На четвереньках доползя до прикроватной тумбочки, взял с неё лист «марок», облизнул одну и сообщил уже чуть более ожившим голосом: - А я дома. - Дома? Это твой дом? – Пауль окинул взглядом с брезгливостью квартиру Рихарда. Он думал что увидит тут логово музыканта, а не наркопритон. – Рих, послушай. Ландерс сел на корточки рядом с жадно лижущим «марки» товарищем. Его сердце кровоточило от этого зрелища во что превратился его согруппник и щемилось болью от того, что часть вины в этом есть на нём. - Послушай меня. Ты должен вернуться домой. Я понимаю что это твоя мечта, твоя страна, но здесь ты умрëшь. Рих! Посмотри на себя, во что ты превратился. Был человек, а сейчас кто ты? Пауль понимал что за эти слова Круспе может вполне впаять ему с кулака, но вряд ли сделает это в таком состоянии. Рихард оторвавшись от «марок», секунду посмотрел мутным взглядом на Пауля и перевёл взгляд на своё отражение в окне, покрытое частичками пыли. Ужас окатил его с головы до ног. Это он? Впалые щёки, спутанные грязные волосы, торчащие в стороны, многодневная щетина, на потрескавшихся губах блестит слюна. Чужой страшный старый мужчина смотрел на него в упор по ту сторону окна. Рихард отвёл взгляд от стекла. Внутренний голос давно убеждал его что с ним что-то не так, но он не хотел это осознавать. А сейчас понимание рухнуло на него и придавило, как давит букашку сапог человека. Какая же мерзость, Господи. Пауль выжидающе ждал, с мольбой глядя на страшное обдолбанное существо, которое когда-то было Рихардом Круспе. Цвен снова глянул на Ландерса и уронил голову в руки. - Хорошо. – тихо прошептал Рихард. Хорошо, хорошо… Чего хорошего то? Вот ему сейчас точно не хорошо, когда он увидел себя в отражении равнодушного стекла и в полных ужаса глазах Пауля. Друг смотрел на него с нескрываемым кошмаром и…омерзением, и Рихард это рассмотрел сквозь фиолетовую дымку своего расчуханного сознания. Пауль понял его «хорошо» так как и хотел понять и готов был расплакаться от радости, что Рихард согласился вернуться домой. А плакать надо бы от горя… * - Вот не могу я понять, какой ты. Ты или сильный в своей слабости или слабый в своей силе. Эти слова из уст Шнайдера Цвен услышал когда они сидели в баре и пили очередную банку пива. Но Круспе не был согласен с такой своей характеристикой. Он не был сильным или слабым, он был…непонятым никем гением. И не менее того. Он хотел всего лишь покорить Новый свет и стать всемирно известным музыкантом. Неужели так много он хочет?.. Раммштайн начали обсуждение касательно четвёртого альбома и это обозначилось тем, что Тилль начал по утрам вместо молока добавлять в кофе валиум. Атмосфера в группе была как в банке полной пауков – грызня. Катализатором такой атмосферы, естественно, был Рихард, но до драки пока не доходило. Тилль избрал другую тактику, вместо кулаков – он кусал Круспе язвительными фразочками по поводу и без, Рихард рычал в ответ и это не сказывались положительно на общем настроении штайновцев. Уже начали образовываться группы поддержки: Флаке был за Тилля, Пауль за Рихарда. Шнайдер и Олли держали нейтралитет и всего лишь хотели чтобы как раньше в коллективе был мир и покой, чтобы они опять стали семьёй. Проблемы в группе, конфликты, ссоры, невозможность в полной мере реализовать свои идеи, непонимание со стороны коллег, постылый город, где даже воздух раздражает, а также резко свалившийся на них успех, постоянное внимание прессы, удушающая любовь фанатов… Рихард помнил тот день, когда у него случилась первая дорожка. В тот день у них была репетиция, которая не задалась с первых минут. Рихард сидя на диване с гитарой пытался проиграть свой риф из Du riechst so gut, но уронил медиатор. Тот закатился под сервант, и Цвену пришлось встать в соответственную ситуации позу, чтобы его достать. И в этот момент в комнату зашёл Тилль. Внимательно обозрев гитариста в позе моющего пол, Линдеманн громко произнёс: - Так и запишу «Рождённый ползать – рождается и ползает». Из-за плеча солиста показалась очкастая голова Кристиана. - Ты прям Конфуций. - со смехом сообщил Флаке. – Рих, чего потерял? - Мозги он свои потерял, - сказал Тилль, - не знаю почему он их ищет под сервантом, когда надо их искать в мусорке. Круспе стиснул зубы, но промолчал. Репетиция началась, но всё время что-то им мешало. То Тилль в ноту не попадал, то Рихард в такт не попадал, то никто ни во что не попадал. Линдеманновское «сто-о-о-оп» звучало чаще чем музыка. Спустя полчаса группа решила не насиловать инструменты и разошлись. Тогда то Рихард и разошёлся ни на шутку. Сначала напился в баре со Шнайдером, а потом когда ударник уехал получать пропиздон от жены, поехал в ночной клуб, где впервые в жизни «намарафетился». Ему понравилось, кокаин быстро поднял настроение и стëр все беспокойства и терзания, сделал их ничтожными и мелкими, а чувство собственной превосходности, наоборот, увеличил. Белый порошок стал его лучшим и единственным другом, а для группы он стал огромной проблемой и длиннющей занозой в заднице всего коллектива. Вместе с «пудрой» Рихард полюбил и ЛСД и прочие тяжёлые наркотики. Его зависимость становилась всё сильнее, проблемы в группе – всё серьёзнее. То его прям во время репетиции неожиданно пробивало на ха-ха, то он, накидавшись весёлых таблеточек, увидел что у Олли изо рта начали расти щупальца и попытался выкинуть басиста из окна, и только многопудовый кулак Тилля отправил бывшего борца в нокаут и сохранил жизнь Риделю. Таких отборных матов из уст басиста весь коллектив слышал в первый и последний раз... В тот кошмарный день Круспе с утра употребил дорожку и закусил сигаретой. На очередную сходку с группой он отправился в отличном настроении. * Пауль начал подготовку Рихарда к возвращению домой с того что растолкал все раскиданные по квартире тела и велел им выметаться, затем сдëрнул тела с кровати и обнаружил что на хозяйской кровати почивали одно женское и два мужских тела. Что за оргия тут была? И когда обитель Круспе опустела, занялся самим хозяином. Довёл его до ванны, где помог искупаться и побриться (бритву он другу не дал, побрил его сам), переодел в чистые вещи. Из еды в доме Ландерс нашёл только пачку сухариков и положил её перед Рихардом: - На, погрызи пока. Я вещи соберу. Пауль летал из комнаты в комнаты, нервничал, вещи валились из его рук, ноги спотыкались. Он носился вокруг Круспе, гремел чемоданом и ронял его рубашки. - Где кошелек твой? – спросил Пауль, вытирая пот на лбу. - Спëрли, - еле выговорил Рихард, грызя сухарик и кутаясь в плед. Он тоже покрылся капельками пота, но не от усталости – к нему неизбежно надвигалась ломка. - Как спëрли? А телефон твой? У тебя же был новомодная раскладушка. - Тоже спëрли. Я снял бабу, мы круто потрахались, а утром я очухался – ни её, ни телефона, ни кошелька. Всё сперла, сука. Пауль лишь всплеснул руками. Что тут скажешь? Бурно друг жил в своей драгоценной Америке. - Так вот как выглядит американская мечта, - говорил про себя Ландерс, застëгивая чемодан. Гитару Круспе, его богиню, на которую он денно и нощно молился Пауль нашёл в туалете под мойкой. Выглядел инструмент ужасно (Ландерс даже схватился за сердце): колки вырваны, струны порваны, гриф поцарапан. Рихард бы так не позволил никому обращаться со своей драгоценной, но это был тот Рихард… Когда гитара зачехлëнная и чемоданы уракованные ждали его в коридоре с собранным Паулем, смотрящим нервно на часы - им надо успеть на самолёт - Рихард сообщил что ему надо туалет. Он вернулся из туалета спустя три минуты и твëрдо сообщил что готов лететь домой, навстречу неизбежному… На самолёт они успели и, уже сидя в салоне рядом с Паулем, Цвен смотрел в иллюминатор как крылатая машина, отрываясь от земли, уносит его подальше от его Парадиза, но видел лишь свою пропитую торчковую рожу с бесцветными глазами. Пауль постоянно спрашивал как он себя чувствует, хочет ли есть, хочет ли пить и удобно ли ему. Сновали туда-сюда по проходу миленькие стюардессы предлагали напитки, еду, плед и пакетики. Рихард равнодушно смотрел на всю эту суету, без эмоций отвечал Паулю «спасибо, нет» и слушал как в голове его пришибленной гудит ветер. Через три часа Пауль задремал, укрыв его пледом Рихард тихонько встал и отправился в туалет. Вернулся через три минуты совсем другой – воодушевлённый и слегка весёлый. И сам не понял как засмотрелся на спящего друга.