О людях и кошках

— Слепой? — Джек почувствовал толчок в плечо. Устало поднял голову и разглядел перед собой возмущенную рожу типичного обитателя этого района. Эта порода чует инстинктом, когда и на кого можно гавкнуть. Тревожный признак, майор, что эта шелупонь осмелилась открыть рот на тебя. Он остановился и медленно окинул взглядом нахохлившегося полугангстера-полубомжа. — Проблемы? Не все плохо — его визави предпочел промолчать и отойти, но с гордо подтянутой головой. Дескать, мне некогда, а то бы я тебе накидал. М-да. Джек переложил пакет со жратвой из правой в левую и побрел дальше. Старая рана давала о себе знать. Ныла, дергала мелкими колючими укусами, который день подряд. Стареешь, Джек. Слабеешь. Скоро на тебя будет бросаться каждая мелкая шавка в округе. Хотя с собой надо быть честнее. Тридцать восемь лет — не старость. И с физической формой у тебя все хорошо. Эти сутки ты провел далеко отсюда — мелкий заказ, и выполнил ты его на отлично. С твоими деньгами ты мог бы снять квартиру, да и целый дом — на другом конце города, не в этой помойке. Ты живешь здесь, потому что так удобнее. У тебя есть все, о чем ты мечтал, майор. Или… почти все. Просто ты устал. И шакалы чувствуют кожей, просто знают — в один чудесный момент ты чуть медленнее среагируешь. Не поднимешь пистолет. Промахнешься. Не увернешься. Ты сдашься. И тебя, майора спецназа Джека Краузера, сейчас — одного из лучших наемников в этой части света, просто убьют на пустяковой вылазке. Того хуже — подрежут здесь, в темном закоулке, чтобы снять часы, или куртку, или потому, что рожа твоя не понравилась… С таким настроем в его работе долго не живут. Можно было бы сказать, что ты перегорел, но правда заключалась… Он добрел до своей многоэтажки, обходя кучи мусора — бытового и человеческого, и у дверей, среди пыльных пошкрябанных тачек соседей, обнаружил нечто новое. Сбоку, у переполненного контейнера с отходами, не вывозившегося с той недели, стоял мотоцикл. Не самая дорогая модель. Грязный, побитый — как и все здесь. Он остановился, рассматривая царапины и полуспущенные шины, треснутую фару — и вошел в дом. А в груди расцвело что-то горячее — иглами вонзилось в позвоночник. Что-то хронически болезненное. Неизлечимое. Лифт доехал до пятого, поскрипел, поскрежетал и застыл. Кнопка вызова аварийной службы на панели была мертва который месяц. Джек выдохнул, взялся за дверь и матюгнувшись, отжал на полметра. Все-таки есть еще порох. Вылез на этаж и еще семь этажей протопал пешочком, не поднимая головы на шмыгающих туда-сюда серых людей. У его двери было пусто. А вот выше по ступенькам… Два знакомых силуэта. Кот. Местный обитатель. Джек был равнодушен к животным — не прикармливал, не гладил. Просто знал, что это облезлое чучелко крутится по местным помойкам. Ссыт по углам. Орет благим матом в неоновую ночь большого города. Майор нет-нет да видел настороженную, битую жизнью морду с обломанными усами в полумраке лестницы. Как-то Джек остановился и пробормотал вялое «кис-кис». Животное окатило его волной максимального презрения. Потянулось, на диво изящно выгнув облезлую спину. Махнуло грязным тощим хвостом. Джек подождал еще немного. В итоге — кот прищурил прозрачные, голубые с болотной зеленью глазищи и посмотрел на майора Краузера как на кусок говна. Примерно как сейчас. Сидя на коленях Леона Кеннеди. Леон, в отличие от кота, не удостоил его и взглядом. Он сидел, привалившись спиной к заплеванной стене в уродливой мазне, что и граффити назвать было сложно, и гладил свалявшуюся шерсть неопределенного под слоем грязи цвета — тонкие пальцы с серыми ногтями почесывали кота между ушей. Одного ухо было порвано — что-то свежее, отметил Джек. Леон и кот были похожи. Грязные, облезлые, вонючие. И симпатичные вопреки всему.        Джек поставил пакет с жратвой у двери и прислонился к стене, разглядывая Кеннеди. Его не было сутки — сколько Леон просидел здесь? Он видел сальные у корней волосы. Небритую скулу. Сизые в черень синяки под глазами. Джинсы, куртка — пыль, потеки грязи. Когда-то белая футболка стала серой у ворота. От Леона шмонило улицей. Пыльным баром с ядовитым пойлом. Размякшим в луже окурком сигареты. Дешевой шлюхой и ее облитым ядовитым парфюмом сутенером. Шмонило сырым бетоном и зассаным подъездом. — Зачем ты пришел, Леон? — Джек решил прервать молчание первым. Леон наконец скосил на него мутноватый взгляд. Снова посмотрел на кота — будто совещаясь, что ответить? — Я бы сказал, сэр, — хрипло тянет Кеннеди. У Джека сложилось впечатление, что Леон очень давно не разговаривал — настолько, что подзабыл, как это делать. — Сказал бы, что мне некуда больше идти. Пепелище, — кот коротко мявкнул и требовательно ткнулся башкой в ладонь Кеннеди. Дескать, погладь меня еще. — Сказал бы, что вы разрушили мою жизнь… — Леон выполняет кошачий приказ. — Сказал бы, если бы вы не были лишены такой мелочи, как чувство вины… Кот прошелся по коленям Кеннеди — засранными лапами по засранным джинсам — оттопырил хвост, и майор полюбовался на скатавшиеся клочья шерсти на тощих ляжках. Без сомнения, кот был именно котом — не кошкой. Яйца в уличных схватках ему не отгрызли, как ухо. — Поэтому, — Леон отклонил голову, уворачиваясь от гордо торчащего хвоста, посмотрел на грязную кошачью задницу и уже другим тоном, странновато неуверенно, даже робко, в то же время с вызовом: — Я пришел пожрать, помыться и поспать. Если бы Леон был котом, он бы сейчас прижал рваные уши, припал к земле и пробуравил его взглядом, готовый зашипеть и сбежать. Или — бочком прошмыгнуть в квартиру. Но Леон был человеком — поэтому просто сидел и ждал. Кот же смотрел на молчавшего Джека с крайней степенью небрежения — и чего молчим, а? Ты ведь ждал этого? Месяцы… Ебаная вечность. Когда Кеннеди ушел, он забрал оставленные на столе деньги. Столько, что хватило бы на аренду, жратву и еще осталось бы на гулянку каждый день. Жрать, мыться и спать — так точно. На годы вперед. Значит… значит, ему нужно было было кое-что еще. Только от майора Краузера. И по позвоночнику снова прошлось электричеством… Насколько это кое-что было нужно Леону? Джек достал ключи и открыл замок. — Раздевайся, — Леон уставился на него стеклянным взглядом. — От тебя воняет, — коротко пояснил Джек. — Мне не нужны дома вши, блохи и аромат помойки. Что он сделает? Джек удержал себя от короткого шага в сторону — настолько, чтобы преградить Леону лестницу на выход. Если он решит сбежать… передумает… Леон аккуратно снял с себя кота, погладил по костлявой спине в качестве компенсации и тяжело поднялся на ноги, опираясь о стену. Гордо вздернул нос и взялся за куртку. Потом за футболку. Спустил джинсы. Убитые кроссовки, в дерьме по шнурки, оказались на ступеньке. Леон переступил с ноги на ногу на холодном бетоне и шмыгнул носом. Джек оглядел отощавшее тело. Старые шрамы перекрывались новым — синяки, ссадины, какие-то порезы. Леон бросил быстрый взгляд под потолок — там торчала камера наблюдения. Джек знал, что камера не работала, конечно, но Леон об этом мог и не знать. — Снимай все, — изможденное, но все равно — хорошенькое лицо исказилось. Леон приподнял верхнюю губу, как зверек, что хочет зарычать и укусить, прошипел нечто вроде: «ну, конечно…», но наклонился и стащил с себя поношенные трусы. Кинул рядом, в кучу вещей. И трогательно засмущавшись, развернулся боком. Джек, заледенев от злобы, смешанной с удивлением, увидел на торчащей лопатке и вниз — какую-то едва зажившую мазню. Татуировку. И вдруг почувствовал себя ущемленным в правах отцом. К которому в кои-то веки явился сынок. И родитель замечает, что еще недавно милое создание, которое он качал на коленке — выросло. И ведет себя вызывающе. Не спрашивает разрешения и, скажем, красит волосы в зеленый цвет. Прокалывает нос или бровь. Или, твою мать, делает — без спроса — та-ту-иро-вку. Майор подавил в себе идиотский в своей беспомощности вопросец: «Настоящая?» Типа — нельзя ли смыть, оттереть, уничтожить? Леон покосился на него и в мутном взгляде мелькнула интересная смесь — неуверенность и наглость. — Санта-Муэрте, — промямлил Кеннеди. Исчерпывающее пояснение. Джек насмотрелся на мрачный рисунок — череп с женскими чертами, чахлые розы, какие-то кресты, твою мать, — и отметил: — Я предполагал, что период подросткового бунта к двадцати заканчивается, Кеннеди. Вместе с юношескими прыщами. Леон вновь переступил с ноги на ногу и вновь — шмыгнул носом. — А я не нагулялся, — получил майор Краузер констатацию очевидного. Да, Леон действительно толком не успел… — И прыщей у меня не было, — конечно, ты всегда был идеальным ребенком, Кеннеди. Хорошеньким, как картинка. Хотя почему был? Он и сейчас хорошенький. Даже лучше. Не просто милое лицо. Эти глаза… Мальчик с секретом, мальчик с болью в сердце. Красивый мальчик Леон Кеннеди. Джек молча открыл дверь — и в его коридор прошмыгнуло бледное тощее приведение с угловатой задницей. Кот уже успел устроиться на куче вещей Кеннеди и свернулся клубком. Джек, не обращая внимания на угрожающий взгляд, стряхнул животное на пол, собрал вонючие тряпки и потащил к мусоросборнику. И на мгновение застыл, прижав лицо к вещам. Глубоко вздохнул. Под миазмами улицы вещи едва заметно пахли чем-то теплым и очень знакомым. Приятным до помутнения в глазах. Джек вернулся в квартиру, переступив через кота, и захлопнул дверь.        Дверь в ванную комнату была закрыта. Джек полез в шкаф и выудил со дна сумку. Достал из пакета свежую футболку, трусы — не его размер. Просто он оставил, на всякий случай, тогда… Положил тряпье на кровать. Взял новые — зубную щетку, станок для бритья, мочалку, полотенце и… дверь в ванную была заперта. Джек ощутил острый импульс злости, как порез от ножа по нерву… постучал. И еще раз. Наконец дверь открылась. Он увидел перемазанное пеной для бритья уставшее лицо. В глубине, на полочке — свой грязный станок. Во рту Леона торчала его зубная щетка. А вокруг бедер было обмотано его полотенце. Мутные голубые глаза остановились на его руках. — М-м-м… — промычал Леон, окатив его мелкими брызгами пены и пасты. Молча выхватил из рук принадлежности, скинул в раковину и захлопнул перед носом дверь. Джек постоял минуту-другую, разглядывая потолок, и пошел в кухню — готовить.        Чисто случайно, он купил то, что любит… любил Леон, по крайней мере раньше, когда они работали вместе. Когда майор Краузер учил рекрута Кеннеди… купил сегодня, как покупал раз за разом эти месяцы… Он ждал, пока сковородка разогреется, и думал… думал о том, что мог бы все исправить. Леон простил бы ему многое. Простил бы его исчезновение. Простил бы смену команды… простил боль… но… Леон Кеннеди не простил ему Эшли Грэм. То, что с в итоге стало с девчонкой. Вернее, не простил себе.        — Все должно было быть иначе, — цедил сквозь зубы Леон, опаляя мрачным уничтожающим взглядом.        Сам майор Краузер считал, что поступил абсолютно верно. И сделал бы так снова.        Леон держится очень прямо. Спокойно. Входит, останавливается в небольшом шлюзе. Терпеливо ждет — закрывается одна дверь, открывается внутренняя. Позже Джек видит тонкий профиль через стекло. Слышит ровный голос, искаженный микрофоном. — Здравствуй, Эшли. Я не помешал тебе? Эшли не оборачивается — сосредоточенно ковыряя узловатым пальцем мягкую обивку стены с имитацией обоев. Ее движения рваные, дерганные, как у марионетки в руках неумелого кукольника. Плага что-то сделала с этой девчонкой. Или девчонка не смогла принять себя новую — и остатки человеческого спрятались очень далеко. — Я ненадолго, — говорит Леон. И Джек слышит удивленное бормотание наблюдателей в наушнике. Эшли оборачивается на звук голоса почти осмысленным, естественным движением. Делает шаг вперед. Подходит — и Леон впервые видит девчонку близко. Не отстраняется ни на сантиметр. Его лицо не меняется. Он лишь склоняет голову и делает осторожный плавный жест: — Присядем? И садится за маленький стол, пытается подвинуть стул и невесело качает головой, понимая, что уют в комнате — ненастоящий. И мебель здесь прикручена к полу намертво. Шум в наушниках усиливается. Наблюдатели снова удивляются — Эшли двигается неловко, боком, казалось бы — в другую сторону, но в итоге садится напротив Леона. Выгибает шею и красные глаза всматриваются в голубые. В них нет мысли, пустота, но… Леон смотрит на неловко подсунутый скомканный лист — будто птичьей лапой поданный. Бессмысленные каракули. Леон поднимает брови: — Интересно, — и угадывает, запомнив объяснения Джека, — это твоя работа за семестр? Эшли молчит, смотрит мимо, но майор был бы готов поклясться, что разглядел в мелких судорожных движениях намек на ответ — кивок головой. Леон не сомневался. — Уверен, ты получишь высший балл, — возвращает лист хозяйке, но та уже не интересуется бумагой. Эшли смотрит на крепкую мужскую руку с сильными, но удивительно изящными пальцами. На криво отрастающий сломанный ноготь безымянного пальца — один из следов их с Леоном очередной драки. — Уже не болит, — мягко говорит Леон. Разворачивает ладонь тыльной стороной вверх — и твою мать, Джека оглушает гомон в наушнике. Жутковатая трясущаяся рука, где каждая косточка словно живет своей жизнью, ложится в протянутую ладонь. А потом, в наступившей тишине, Джек и наблюдатели слышат каркающее и рваное, пародия на тоненький девичий голосок. Набор букв. — Л.л… н…ло…ен… ле… Она перепутала буквы местами, но старалась произнести имя. — У меня все хорошо, Эшли, — тихо говорит Леон. — Я в порядке. И осторожно пожимает выкрученную метаморфозой девичью ладошку теплым дружеским жестом.        Для Джека девка была абсолютно не важна. А вот Леон…        — Давай еще раз попробуем, Эшли, — ровный голос Кеннеди не меняется. Какой раз он это говорит? Третий? Пятый? Джек, с его преподавательским опытом, придерживался иной методики. В данном случае — просто добил бы из жалости. А Леон… Майор Краузер доподлинно знал, что чувствует Кеннеди, смотря на это подобие человека — лицо, будто дурно сложенный пазл или перепутанные навсегда куски мозаики. Он столько сил положил, так старался — и проиграл. Если воткнуть нож с тупым зазубренным лезвием в бедро, прокрутить, вытащить, вновь вонзить в себя, провернуть, снова вытащить — с клочьями жил, мяса и обрывками кожи — и так десятки, сотни раз, — наверное, по ощущениям это близко к чувствам Леона сейчас. Его самоотверженная душа истекает кровью и рвется в куски — хотя чужак со стороны лишь удивился бы спокойствию милого лица и отсутствию отвращения в глазах. Леон собран, выдержан, терпелив. А в тихом голосе Джек различает тепло… — Ничего страшного, — это тоже звучит не в первый раз. — Давай попробуем вместе. Леон берет карандаш, склоняется над бумагой и что-то пишет. — Видишь? У меня тоже почерк не ахти. Давно не писал, — это звучит так естественно и непринужденно. — Максимум — ставил подпись на отчетах. Джек слышит кудахтанье ученых за спиной. Вновь удивление. Эшли изображает нечто — что можно интерпретировать как бессвязную мазню. А можно — «Л…Н…Е…О…», кривой крест — а может, и плюс, «И…Ш…Л…Э» и какая-то абстракция. Отдаленно напоминающее схематичное сердечко. Леон замирает над бумагой и Джек впервые видит быстро уничтоженную усилием воли эмоцию. Вернее, чистую боль. Эшли что-то мычит, Джек расшифровывает лишь скомканное «папа» и «ты», «мы». Но Леон понимает больше, много больше, качает головой. — Ты и без меня отлично справляешься. И снова, Джек ощущает звон бьющегося стекла в голосе: — Из меня плохой телохранитель… Через пару часов Кеннеди отдал все листки, картинки и бумажки в руки медиков. Медсестра хотела забрать результаты сама — но Эшли показала, что эта идея была лишней. Медичка выскочила из комнаты в изорванном халате, зажимая располосованную грудь. Джек поморщился — эти сирены и красные огни включались по малейшему поводу. После истории с Амбреллой Вескер установил на объектах жесточайшие правила безопасности. И майор Краузер был вынужден их соблюдать. Впрочем… — Они посмотрят и все вернут, Эшли. Хорошо? — Леон бесстрашно протянул руку — и перемазанные в крови листки оказались у него. На его лице не дрогнул ни один мускул. Поворачивается к медику и повторяет, утвердительно, низким тихим голосом: — Вы все вернете ей. И внезапно, вымотанный бледный мальчик в простенькой тюремной униформе становится самым главным человеком в этой комнате — важнее Джека Краузера, надутых ученых индюков и увешанных оружием охранников. — Конечно, сэр, — сэр? Серьезно? От этого напыщенного гения, что мог бы составить конкуренцию самому Вескеру? Джек видит растерянность за стеклами очков — конечно, сам не понял, как проскочило это словцо в отношении пленника.        Леон не зря старался. Эшли действительно было лучше. С плагой вполне можно жить. И думать. Быть похожим на человека. В конце концов в испанской деревушке народец выглядел более менее прилично. И девка сможет справиться. Так, подкрасить в стиле Салазара — и пойдет.        Джек стоял и слушал. В основном — Леона. И смотрел — тоже на него. Эшли маячила на краю поля зрения, но Джек отметил — движения стали осмысленными? Естественными? Пока — лишь пародия на человека, но уже не вызывающая инстинктивной брезгливости к чему-то чуждому, инородному. Карканье или мычание интонационно стало понятнее. Джек даже различал слова. Леон Кеннеди, казалось, понимал Эшли от и до. А майор Краузер думал, что это — не всегда полезно Леону. Он не мог вмешиваться в дела ученых, но стал подумывать, что пора принять меры — и каким-то образом лишить Леона ежедневного общения с девкой. Точнее — ежедневной пытки. Как сейчас. Леон сидит напротив Эшли, уперев подбородок в ладонь. Протягивает руку — они то ли что-то читали, то ли обсуждали цветные картинки — города, море, лес, котиков, собачек и лошадок. Джек насторожился — как всегда, когда Эшли касалась Леона. Трясущаяся мелким бесом рука вцепилась в запястье Леона. Эшли склонилась ближе, мотая головой, и вгляделась во что-то на ладони Леона. Майор отметил, что Кеннеди, никогда не показывающий и признака беспокойства в компании девчонки, напрягся. Джек не вслушивался в речь Эшли — она путала буквы в словах, а слова — местами. Он понимал все по ответам Леона. Какой-то вопрос, и он видит, как Леон едва заметно приподнимает плечи, а меж бровей появляется морщинка. Леон поджал губы и осторожно высвободил запястье. — Нет, Эшли. Ты перепутала. Ты никогда не делала мне больно. Не переживай, пожалуйста. Джек вспоминает, как стащил с Леона изорванные тактические перчатки — и увидел длинный порез на ладони. Не глубокий, но наверняка — болезненный, особенно — когда ты вынужден держать рукоятку пистолета или ножа. Да, верно. Именно эту ладонь и рассматривала девчонка. Значит, это она… Какой-то конфликт? Или Саддлер повлиял на нее. Эшли чирикает что-то невнятное, они вновь рассматривают какие-то фотографии, и Джек видит, как Леон на мгновение прикрыл глаза и едва заметно выдохнул — с явным облегчением. И вновь поразился, какой он… Он не мог подобрать слов. Мог лишь удивляться, злиться, вожделеть, мечтать исправить, сломать, помочь — Леон вызывал в нем богатый спектр эмоций. Быть с Леоном рядом всегда было терпко, остро, пряно… черт его знает, просто — хорошо.        Эшли, казалось, приходила в себя. Училась жить с плагой. И как-то утром…        — Ягненок, — звучит искаженный девчачий голосок. Джек узнал интонацию — будто в Эшли остался призрак этого помешанного Саддлера. И сегодня вылез. Самообладание впервые изменило Леону. Он застыл. Невероятно — бледное лицо стало еще белее. Джек видел замерший взгляд. Леон проговорил, очень тихо: — Ты ошибаешься. Это, — бессильно указал пальцем на фото, — не ягненок. Это… — Ягненок, — повторяет Эшли. Или призрак Саддлера в плаге. Джек видит, как на расколотом черными линиями лице появляется гримаса — ухмылка, а красные глаза блестят — отчетливо насмешливо. В этих глазах есть разум — но не тот, что хотел бы пробудить Леон. Это нечто иное. И Кеннеди это видит, понимает, вспоминает? — Не… беспокойся… обо мне… ягненок, — сейчас это звучит четко, хоть девчонка с трудом выговаривает слова, будто заново изучая человеческую речь. И Джек слышит в голосе смешанные интонации — Эшли, Саддлер — и еще хор голосов, сотни, тысячи — и испанский акцент. — Беспокойся… о себе… — казалось, Леон не дышит, просто смотрит стекленеющим взглядом, — ведь тебе… никто не поможет… никто… не спасет… Эшли криво улыбается, протягивает руку — и Леон отшатывается, откидываясь на спинку стула. Выдыхает, стараясь прийти в себя. Джек ощутил острое желание ворваться в комнату и вытащить Кеннеди оттуда за шкирку. Спасти. Эшли делает нарочито детское личико. Натягивает на лицо маску невинности. Склоняется над столом. — Он, — и Джек видит короткий кивок… на стекло. В его сторону. Он стоит прямо у смотрового окна. Но Эшли не может его видеть. Для тех, кто внутри — стекло непрозрачно. Но… — Он — плохой дядя, ягненок, — кривляется Эшли, разыгрывая ребенка. — Ты знаешь это. И Леон поворачивает голову и на секунду Джек встречается глаза в глаза с тем мальчишкой, которого увидел первый раз пять лет назад. Те же глаза. Та же растерянность, одиночество, беззащитность. За спиной Джек слышит бурное обсуждение. Гипотезы. Что-то про изменение личности, память плаги, коллективный разум насекомого и прочую белиберду. Ему не интересны подробности, достаточно понять — Леон старался исправить хоть что-то. Пробудить человека. А получил… Да, ей лучше. Только не так, как ты думал, Леон. Джек видит резко вздымающуюся грудь. И каплю пота, бегущую по виску. Видит блеск испарины на лбу. А потом Леон берет себя в руки — неимоверным усилием воли. Выпрямляется, сцепляет пальцы в замок перед собой — они почти не дрожат, почти… — Продолжим, Эшли? — так тихо и спокойно. Эшли склоняет голову, молча смотрит, также ухмыляясь. А Леон просто ждет. Следующие пятнадцать минут Джек наблюдает привычную картину обсуждения картинок и попыток вспомнить, как писать. Новая сущность Эшли спряталась вновь. В конце Эшли что-то спрашивает Кеннеди — опять путая слова и буквы местами. Леон отвечает мягко, без всякого напряжения, лишь глаза сияют пустотой. — Нет, Эшли. Ты была такой всегда. Ты заболела, а теперь выздоравливаешь. Он поднялся — и оперся о столешницу так тяжело, словно не мог стоять прямо, и вновь путанное карканье с испанским акцентом. Джек различает вопросительные интонации. Снова «л… он… ен.», наконец, раза с третьего «Ле-о-он». И «спасибо». — Я просто… случайный знакомый. Тебе не за что благодарить меня.        Леон тогда перестал с ним разговаривать. Вообще. Не реагировал на провокации. — Ты проиграл, Кеннеди. Оставь гордыню, признай это. Леон не спорил. Не смотрел на него. Не отвечал. — Это просто миссия. Одна из многих. И тогда Леон ответил. Лишь один раз. — Это — не миссия. Это — человеческая жизнь. И едва слышно прошептал свое обреченное «все должно было быть иначе…» Леон Кеннеди всегда относился к работе как к чему-то очень… личному. Ошибка, Леон.        Джек нашел Эшли в глубине комнаты. На миленькой девичьей кроватке, с плюшевым мишкой. В окружении плакатов с кинозвездами и прочей мишурой из папье-маше. Пустой взгляд багровых глаз. Отсутствие реакции. Дерганные бездумные движения. Но Джек уже видел — там, в глубине пластмассового взгляда в никуда, мелькает огонек — этакая хитринка чужеродного, но разумного существа. — Еще раз. Ты скажешь. Или сделаешь. Хоть что-то. Что огорчит его больше, чем вид твоей уродливой рожи, — Джек сжал искривленное запястье в черной паутине вен. Почувствовал, как под пальцами ломаются кости. Ничего. Плага быстро залечит травму. Леон не заметит. — Ты будешь умирать. Долго и мучительно. Я тебе это гарантирую. Он сжал кулак сильнее, выкрутил — и насладился видом порванной обломком кости сероватой кожи. — Эти, — кивнул головой в сторону окна, за котором толпились встревоженные ученые. — Тебя не спасут. — Cabron*, — прозвучало ему в спину коротким всхрипом. Он коротко рассмеялся. — Я не плохой, девочка. Я очень плохой. Оглянулся уже в дверях. — И сляпай морду посимпатичнее. Хочу порадовать своего мальчика. Джек не стал задерживаться и быстрым шагом прошел через лабораторию. Научное сообщество было в смятении. — Это возмутительно, майор Краузер… — Тогда — возмущайтесь, — бросил им Джек и ушел.        В конце концов Эшли осталась у Вескера под крылом, а майор Краузер забрал оплату, дополнительный бонус в виде агента Кеннеди и уехал. Привез сюда. Выложил на стол под остановившимся взглядом — деньги, телефон, айди, комплект ключей. — Ты можешь идти, куда хочешь, Леон, — Кеннеди молчал. — Можешь даже сдать этот адрес своим хозяевам. Вместе со мной. В телефоне есть мой номер. Связь предоплачена на полгода… Джек говорил, но не был уверен, что Леон его слышит. Вышел из квартиры под молчание, а когда вернулся — Леона не было. Он забрал лишь деньги. Телефон, ключи — лежали на столе бесполезной кучкой хлама. Джек тогда устало опустился на стул, скинув пакет с жрачкой на пол. Он купил на двоих. И то, что любит Леон. Ничего, холодильник — отличное изобретение. Не пропадет. Правда, тогда он так ничего и не приготовил. Внезапно разнылась рука — и болела, по-сучьи настырно, все эти дни… отпустило только сейчас.        Леон выполз из ванной — в его футболке и трусах, которые стащил с сушилки. Трусы с его тощего зада, конечно, падали, но Кеннеди не сдавался, подтягивал раз за разом — пять или шесть, всю дорогу до кухонного стола. Уселся напротив, ссутулился, опустил голову, обхватил себя руками. Джек поставил перед ним тарелку с свежеподжаренным мясом, с любимым Леоном соусом и следующие двадцать минут наблюдал, как Кеннеди ест. Так, словно не ел год. Рассматривал мокрую после душа макушку. Леон перестал вонять трущобами… И вдруг разглядел тонкие серебристые нити в светло русых волосах. Подумал, обман зрения — нет. Седина. А ведь ему нет еще и тридцати. Уже седина. Рассмотрел и еще кое-что. Пятно на шее. Нечто отвратительное. Чужое. То, что называют засосом. И вновь по венам хлестнуло раскаленным. Тем, что он не испытывал эти месяцы. Простая человеческая эмоция. Леон будто почувствовал, взглянул, наконец, усталым пустым взглядом сквозь мокрую челку. И в глубине зрачков мелькнуло что-то отчаянное и такое манящее, ломкое и хрупкое. Родное. — Познакомился в баре, — сглотнул. Джек отследил, как дернулось белое горло, и представил, как это горло дергалось бы под его пальцами… или как… — С женщиной. Сидел, пил, никого не трогал. Видимо, произвел впечатление… — Леон задумался, поднял глаза к потолку, поискал слова, — что меня надо подобрать и отмыть… Джек не мог не согласиться с неизвестной бабой… — Она угостила меня выпить, а я — ее. И потащила в номера, по соседству… Кеннеди опустил голову, поковырялся в тарелке. — Она была симпатичная, — звучало это довольно жалко, — но у меня ничего не получилось и я убежал. И честно. Другой бы на месте Кеннеди придумал страстную ночь, полную сексуальных подвигов, но… — Еще был случай, — Леон огляделся в кухне, и Джек прочитал в светлых глазах вопрос — нет ли выпить, майор? Нет. — Меня снял мужик. Я просто сидел, на скамейке… — Джек может представить себе и это. Как это выглядело, твою мать. — Тут все проще, — Леон вернулся к мясу, не дождавшись бухла, — пообещал двадцатку. В голосе звучит абсурдная гордость. Леон Кеннеди, правительственный агент, тогда просто не справился и проиграл. Просто в Испании ему встретился его учитель и бывший любовник. И теперь Леон наказывает себя за проеб на миссии, невозможной для одного человека. Опускает себя на самое дно. Не считает достойным… — Я выяснил, что это приличная сумма, кстати, за минет, — сердце сжалось от жалости. И от злобы. — Я пошел за ним в туалет на углу улицы. Он спустил с меня штаны, сел передо мной на корточки… Леон замолкает, пытаясь прожевать кусок, и продолжает с набитым ртом: — Я почувствовал его мокрые губы на своем члене… — Джек снова смотрит на дернувшееся белое горло, — и меня затошнило. Я натурально наблевал ему на голову. В голосе звучит стыд, ирония, изумление. — Я так быстро не бегал даже в Раккун-сити.        Леон молча встал, без «спасибо, Джек», конечно, прополз, путаясь в его трусах, в комнату, упал в его кровать, завернулся в его одеяло до макушки, и затих. Джек убрал в кухне, пытаясь сообразить… вернее, нет. Просто вспоминая, прокручивая в голове каждую мелочь… принял душ, постоял с минуту над кроватью, и осторожно, чтобы не разбудить, улегся на край. Второго одеяла у него не было. Попытался было заползти к Леону, но тот сонно прорычал что-то вроде «пошел на хер», скрутился в комок, заворачиваясь в тряпку еще теснее, и Джеку оставалось лишь робко, по-соседски, остаться рядом. Побыть чужим в своей собственной кровати. Хорошо, что квартирка теплая, а майор Краузер — не мерзляк. Леон отсыпался часов шестнадцать. Джек молча сидел напротив. Смотрел фильм в наушниках. Новости. Читал предложения заказчиков и отказывался. Где-то за окном истошно орал дурниной бродячий кот. Наверняка, та самая покоцанная кошачья морда с лестницы. Джек думал, что этот вопль полон одиночества и тоски. Как его жизнь без Леона Кеннеди.