О людях и кошках

Если бы майор Краузер был суеверен, он бы подумал, что в Леона Кеннеди вселился демон. Скажем, через эту дурную татуировку на лопатке. Если бы майор Краузер был ученым, он бы подозревал, что в Леоне Кеннеди ожили ошметки плаги, проникли в мозг и завладели сознанием. Но майор Краузер был солдатом и инструктором с большим опытом. Майор Краузер отлично знал Леона Кеннеди. И после пары недель мучений пришел к однозначному выводу. Леон хочет, чтобы Джек его выгнал из своего дома. И не просто выгнал. Хорошенько избил, до поломанных ребер, вывихнутых суставов, до опущенных почек. До разбитого в кровавые сопли лица. Спустил с обхарканной лестницы. Закинул в контейнер с отходами и прикрыл крышкой. А в процессе экзекуции улучил бы время — и выебал бы в хорошенькую задницу. Впрочем, насчет последнего пункта в желании Леона майор не был уверен до конца. Возможно, это отсебятина, Джек…        Секс. Очень смешно. Через неделю Джек уехал в город, просто от греха подальше. Побоялся себя. Побоялся испортить все еще больше. Пошел в поганый-препоганый бар. Нашел там самую облезлую шлюху, одиноко сидящую за стаканом в дальнем углу, у туалета. Плоскогрудую узкобедрую шлюху — с бледной мрачной рожей, короткой стрижкой и пустым взглядом выцветших бледно голубых глаз. Символ безысходности. Абсолютно асексуальное, блеклое существо. Но лет пять-десять назад — миловидное, без сомнения, с чистым безгрешным личиком… Судя по скучающему унылому лицу, сегодня клиент не клевал — даже здесь, даже со скидкой. И не только сегодня. Джек кратко приказал: «Пошли». Шлюха уставилась на него подозрительным взглядом. Подумала, видно, что Джек шутит. Но майор Краузер не шутил, нисколько. Он отвел шлюху в номер соседнего мотеля, нагнул раком, ухватил на обесцвеченные песочные волосы и выебал. Шлюха пыталась изображать страсть. Громко стонала и подмахивала, а Джек напугал ее до дрожи в коленях, прорычав на ухо: «Заткнись. Он не такой». Он оставил лишнюю двадцатку в качестве компенсации за отбитый шлепками зад, испорченную шевелюру и шею в синяках. Довольная шлюха сообщила в спину, что она — каждый день, в этом баре… Конец фразы Джек уже не услышал. Ушел. Дома его встретило тело, который день лежащее посередине его кровати. Молчаливое равнодушное существо со стеклянным взглядом в стену. «Просто смирись! Упрямая сука!» — да, с час назад майор наговорил неизвестной шлюхе из бара довольно много. Но образ шлюхи как иконы безнадежности моментально стерся в памяти. Как и этот короткий грязный секс. Кеннеди был вне конкуренции. И абсолютно недоступен.        Джек забыл, что такое спокойный сон. Кровать была большая, двуспальная. Если бы Кеннеди лежал хотя бы немного правее, или левее… но он укладывался ровно по середине. Джек, с его габаритами, был вынужден проявлять чудеса ловкости. Лежать на боку. Ерунда, он спал и в худших условиях. Вернее, они с Леоном — на земле, в тонком спальнике, в маленькой холодной палатке, на узкой казенной койке… им было хорошо. Но не сейчас.        Леон и плохие сны. Классика. Джек был даже эгоистично благодарен кошмарам Кеннеди. В свое время, на полевых испытаниях, майор Краузер нырнул в палатку к замкнутому молчаливому новичку — просто проходил мимо и услышал всхлипы и стоны… и остался. Успокоил, как смог. Леон был виноват сам — прижался к нему в горячке дурного сна, вздрагивая всем телом, в лихорадочной испарине, вцепился ледяными пальцами в футболку, спрятал милое лицо на плече, обдал горячим шепотом шею «не надо» и «пожалуйста, нет, нет» … Еще не проснулся толком. И Джек сам не успел отследить, как его ладони оказались вместо трясущихся плеч — на поджарой заднице. Это не было сексуальным насилием. Старший по званию помог новичку понять — что для него лучше. Не спорить. Не сопротивляться. Просто раздвинуть ноги и получить грубый и болезненный — первый опыт с мужчиной. Джек не западал на подчиненных и не пользовался служебным положением, но этот мальчик был слишком… манящим, притягательным, беззащитным… список можно было продолжать бесконечно. И такой острый контраст — замкнутое, сосредоточенное лицо на утреннем построении и это личико, с искусанными сухими губами, широко распахнутыми испуганными глазами… С утра Кеннеди стоял в заднем ряду и смотрел сквозь него. Будто ничего не случилось. Бледный, помятый, и майор был уверен — с ноющей задницей. В качестве извинений — за разбитую в первый раз попку, за синяки на запястьях — Джек, далекий от романтических ухаживаний, подсунул в палатку Кеннеди на следующем привале упаковку шоколада из военторга. Леон возник перед ним после отбоя, с белым, как бумага, лицом, кинул ему шоколад в морду, и бесстрашно предложил разобраться один на один, в леске за лагерем. Да, этот худенький тонкий мальчик не боялся его. Тогда, ночью, Леон просто терпел. Ему было стыдно. Он не хотел скандала. Он не хотел быть в роли жертвы. Джек кивнул, поднялся и криво усмехаясь, полез в рюкзак. Напоказ. За тубой медицинского геля. Леон увидел очевидный намек и хорошенькое лицо исказилось злостью. Но Джек успел разглядеть в мрачном ожесточенном взгляде еще кое-что интересное. Они отошли подальше, в перелесок. Майор поразвлекался минут пять, замечая, что мальчишка талантлив — быстрый, гибкий, упрямый и отчаянный… закончилось все, естественно, сексом. Уже осторожнее, чуть нежнее — и «пожалуйста» с оттенком «нет! хватит!» от Леона превратилось в «пожалуйста…» с явным «еще» и «не останавливайтесь, сэр». Да, Кеннеди это тоже было нужно. Нужно было забыться хотя бы на полчаса. Клин клином, да.        В первую ночь после появления Леона, майор Краузер, едва задремав, подскочил от странного звука. Прислушался. Что-то новое. Потом понял. Скрип зубов. Да, Леон, помимо прочего, начал скрипеть зубами во сне. Дрожал. Потел. Дергался всем телом. Бил его коленкой в живот или поясницу сквозь одеяло. Джек осторожно нащупал плечо рядом, погладил. Леон моментально распахнул глаза. И на краткую секунду Джек подумал, что сейчас… будет как раньше. Леон выдохнет, спрячет растерянный смущенный взгляд под ресницами, прошепчет забавно-официально: «Простите, сэр…» а потом, еще тише: «Обними меня, Джек…» и будет сопеть у него подмышкой до утра… Но нет. Хорошенькое лицо мгновенно окаменело. — Уберите от меня руки, — процедил Леон сквозь зубы. А Джек разглядел в мрачном взгляде отчаянный вызов. Дескать, давай, Джек. Как раньше. Воспользуйся преимуществом в силе. Докажи мне. Докажи мне, какое ты дерьмо. И какое дерьмо я сам… слабак, неудачник — или что себе Кеннеди вбил в голову. Джек не хотел играть в эти игры. Отворачивался. И всю ночь подрывался от толчков коленками под зад. Локтя в спину. Скрежетания зубов. Всхлипов и срывающегося «нет… хватит»… «Эшли…»… хуже — «Ада…» и еще каких-то имен… свое имя он тоже слышал. С разной интонацией. Со злостью. Презрением. Даже с ненавистью. И с робкой мольбой о помощи тоже. Это давало надежду. Джек терпел.        Джек терпел молчание и равнодушие. И еще кое-что. Леон прекрасно знал характер своего командира. И делал абсолютно все, чтобы вывести майора Краузера из себя. Большую часть суток Кеннеди лежал в его кровати и молчал. Но когда решал вылезти из-под одеяла…        Посуда. — Леон, ты будешь обедать? — ужинать, завтракать, блядь, не изволите ли откушать полдник? Леон заворачивался в одеяло до макушки и не отвечал. Майор Краузер вздыхал. Ел в одиночестве, без особого аппетита. Мыл посуду. Убирал в кухне. Уходил по делам или просто заваливался соседом к молчаливому телу, на край матраса. А Леон поднимался и шел жрать. Наливал свой бесконечный кофе, чашку за чашкой. Кидал в тарелку жратву, что приготовил Джек. Ел, уставившись в окно. Непременно оставлял недоеденный кусок в тарелке. А тарелку — на столе. И чашку с недопитым кофе. И липкий кофейный круг на столешнице. И ложку или вилку с ошметками жратвы там же. И падал в кровать, лежать дальше. Джек, глядя на все это безобразие, кипел где-то глубоко внутри. Убирался вновь. Мыл посуду. Стол, раковину. История повторялась по нескольку раз за день. Джек не выдержал и прекратил убирать за Кеннеди, надеясь, что тот поймет намек. Гадкий бардачный демон в Леоне не угомонился. И Джек наблюдал батарею из грязной посуды. То есть Леон просто брал чистую тарелку, жрал с нее и оставлял рядышком с предыдущей, грязной с утра. С чашками — аналогично. Когда у Леона кончились чашки для кофе — он перешел на стаканы для виски и бокалы для вина. Джек тихо зверел. Продержался дня три, с тоской наблюдая, как его чистая кухонька превращается в рыгаловку для бомжей, и наконец пробормотал сквозь зубы: — Хоть бы посуду помыл… — Леон его услышал. И помыл посуду. Напихал тарелки в сушилку не как надо — от мелкой к глубокой, а не пойми как. Так, что Джек, который с утра полез в шкафчик, едва поймал грозившие свалиться ему на голову горой плошки, тарелки и миски. Плохо помытые, кстати. Оглянулся на Кеннеди — тот смотрел в стену, но майор Краузер был готов поклясться, что в пустых глазах мелькнули насмешка, удовлетворение и ожидание. Ожидание пиздюлин, которые рекрут Кеннеди получал от командира ранее. Но их отношения тогда были иными… не отягощенными чемоданом дерьма… Не дождешься, сученок, — подумал майор Краузер и вернулся к роли посудомойки.        Санузел в квартирке Джека был совмещенный, что создавало дополнительные неудобства. У Джека были свои дела в городе. Плюс он ходил на пробежку и в спортзал через пару кварталов. Леон же — лежал на кровати. Джек возвращался, отыгравшись на ни в чем не повинной боксерской груше или штанге. Начинал собираться в душ, мечтая скинуть с себя потные тряпки… а Леон, валявшийся безмолвной кучей под одеялом, поднимался, шел в ванную комнату — и перед носом хозяина квартиры щелкал замок. Джек оставался сидеть на стуле и сжимать кулаки от бессильной злости. Конечно, он был хозяином в доме и мог бы принять меры… Но правда была в том, что он не хотел вспугнуть Кеннеди. Это повторялось и утром. Леону было совершенно некуда торопиться, но он мистическим чутьем угадывал, когда торопился майор Краузер и устраивал ему аттракцион с закрытой дверью в ванную. Где-то через неделю Джек не выдержал и просто вынес дверь, выбив язычок замка ударом кулака. И обнаружил сидящего на бортике ванны Леона. Не под душем, не на унитазе. Леон просто сидел и смотрел на него холодным отчужденным взглядом. И в глазах майор Краузер увидел тот же вопрос. Провокацию. Майор Краузер был слишком опытен для того, чтобы поддаваться на провокации мальчишки.        Мокрый кафель — вернее, болото, после мытья. Грязный станок для бритья — его станок, если что. Трусы и футболки, валяющиеся в метре от стиральной машинки. Список раздражающих аккуратного майора Краузера мелочей был бесконечным.        Из дома Леон вышел один единственный раз. Просто молча встал, оделся и ушел, хлопнув дверью. Джек перевел дух. Поразмышлял в тишине. Пришел к выводу, что Леон хочет от него уйти, сбежать навсегда — но не может. Они были связаны накрепко. И Леон решил переложить ответственность на старшего. Спровоцировать, вывести из себя. Заставить сделать себе больно. Опять. Леон мечтал о наказании за неудачную миссию. И хотел, чтобы это сделал Джек Краузер. Отличный план, Кеннеди.        Он вспоминал отчаянного, до болезненной одержимости результатом, новичка. Вспоминал, как старался Леон на тренировках. До синих губ, до тошноты, до судорог в мышцах. Для человека, попавшего на службу не по своей воле, это выглядело дико. Джек присматривал за Кеннеди как за ребенком, у которого с достатком таланта и ума для невозможного подвига, но умение заботиться о себе — в остром дефиците. Поэтому о Кеннеди заботился майор Краузер. — Это мое свободное время, сэр, — рассказывало ему вымотанное бледное создание, уставившись в землю. — Я имею право… Десять минут до отбоя. Дождь, ветер — рекрут Кеннеди на площадке повторяет прием, с которым не справился с утра. — У тебя нет ничего своего, Кеннеди. Твое время принадлежит мне. Ты — принадлежишь мне. У тебя есть одно право — подставлять мне свою задницу. Леон бледнел еще больше. Кусал губы и переминался с ноги на ногу. Шипел под нос что-то матерное. А Джек прижимал к себе напряженное, дрожащее от переутомления тело, гладил по голове и шептал: — У тебя все получится, Леон. Но ты должен меня слушаться. Никакой самодеятельности. И Леон его слушался. Усмирял свое упрямство. Потому что знал, что майор Краузер заботится о нем. Возможно, секс тоже помогал. Их секс всегда был голодным — жадным до боли и страсти. Они просто трахались, не разговаривая о чувствах, о отношении друг к другу. Просто трахались… Мало ли с кем майор Краузер трахался? Кеннеди — не самый умелый любовник так-то. Не самый бойкий — зажатый, стеснительный, очаровательно неловкий… просто симпатичная мордашка и горячая узкая задница, с которой намучаешься, прежде чем вставить… Истратишь полтюбика смазки и устроишь хлюпающее липкое болото между дрожащих бедер. Нашепчешься на ухо «расслабься» десяток раз. Наиграешься пальцами. И лишь потом получишь свой приз. Быть в Леоне было сокровенно. Принципиально важно. Даже символично… А вообще они трахались потому, что так удобнее. С их работой искать варианты на стороне — время да лишние разборки. Дорогой, а почему ты не приехал на Рождество? — Прости, дорогая, я был занят убийством людей во имя государства, но по соображениям секретности — без подробностей. А напарник всегда рядом, под боком… В конце концов майор Краузер — хороший учитель, научит и трахаться, как должно.        Полдня Джек отдыхал. К вечеру его стало терзать смутное беспокойство. Он постоял у окна, разглядывая темнеющую улицу и редкие огни. Послушал вопли алкашей и наркоманов. Послушал классический кошачий вой в никуда. Полежал. Подергался на каждый хлопок двери где-то внизу и на каждый шум от поднимающегося лифта. К двум ночи Джек, печально сидевший в идеально вылизанной от безысходности кухне, насторожился. Не услышал, просто почувствовал сквозь дверь… Открыл замок. В квартиру ввалилось абсолютно пьяное, воняющее куревом и бухлом, нечто с разбитым носом. Протиснулось мимо, задев плечом, как мешающий элемент мебели, и пошло блевать. Джек с облегчением завалился в кровать. Закрыл глаза и прислушивался еще с полчаса к звукам из ванной. Даже задремал, как вдруг получил острым коленом в живот. Локтем в ребро. Леон переполз через него, стащил одеяло, которым в кои-то веки укрылся Джек, замотался в него, двинул задницей, заставляя окатиться на край койки, и надышал на майора непередаваемой смесью алкоголя, никотина и зубной пасты. — Я ни с кем не трахался, если вас это интересует, сэр, — не то чтобы это интересовало Джека. Хотя, твою мать, спасибо, что сказал. — Вы умудрились испортить мне даже это, — какая прелесть. Джек послушал тихое сопение и провалился в тяжелый сон с крайне смешанными чувствами, основным из которых была — радость.        — Это, конечно, не мое дело… — шлюха аккуратно свернула банкноты, — но вы не пробовали поговорить с вашим… партнером? Например, попросить прощения… Проститутка учит майора Краузера жизни. Надо во время секса держать язык за зубами… — Мне не нужно отпущение грехов от идеалистичного дурака, — ответил Джек.        Все это было бы смешным ситкомом, милой зарисовкой, над которой смеется зритель в кинотеатре… Если бы этот мелкий бытовой мусор не скрывал истины. Если бы можно было отмыть руки от железистого запаха крови и пороха, что впитался в них обоих намертво. Если бы голову не дурманила близость мальчишки, которого он воспитал, научил жить и убивать, оставил — а сейчас снова нашел. Если бы он мог все исправить… … то не стал бы ничего менять. Ни-че-го.        Терпение Джека лопнуло ровно на пятнадцатый день, считая с момента, когда Леон Кеннеди явился к нему жрать, мыться и спать. Джек в кои-то веки выспался. Ночью, сквозь сон, чувствовал, что Леон поднимался. Уходил в кухню. Включал кофеварку и, по внутренним часам Джека, сидел пару часиков — в темноте. Майор Краузер приказал себе не реагировать и все-таки заснул. Утром он тихо поднялся, стараясь не разбудить Леона. Посмотрел, по устоявшемуся ритуалу, на хорошенькое бледное лицо — под утро, отмаявшись очередным дурным сном, Леон выглядел уставшим ребенком… И пошел в ванную комнату. Постоял там с минуту. Выдохнул. И решил принять меры. Этого Леон себе еще не позволял. Джек терпеть не мог никотин. Сигареты любых марок, запах табака… и окурки. Судя по натюрморту, Леон полночи просидел в ванной. Пил кофе, курил. И тушил сигареты в раковине. Туда же стряхивал пепел. Там же оставил подарок из размокших окурков…        — Если бы я хотел завести… — Джек одним рывком сдернул одеяло с свернувшегося клубком Леона. Тот распахнул глаза и ошарашенно уставился на него, прижавшись к матрасу… — Завести тупое бесполезное животное, — Джек ухватился за лодыжку и рванул на себя, — которое жрет и срет в моем доме — я бы завел ебучего кота! Он никогда не бил Леона просто так, показывая силу. Да, на тренировке он наказывал его — делал больно, в учебе без этого никуда. Испания — отдельный разговор. Но и там был бой. А не бытовая драка. Как сейчас. Леон получил пару хороших ударов в живот. Три увесистые пощечины. Джек схватил его за волосы и потащил в ванную комнату. Ткнул лицом в раковину и повозил там, в месиве из размякших за ночь окурков. — Ты у меня это сожрешь, сученок… А позже думал, с теплом в душе, что Леон — его лучшее творение. Самый талантливый. Самый… Кеннеди вывернулся из-под его руки, как кошка. Торжествующе улыбнулся разбитым ртом и сплюнул кровь. Светлые глаза наполнились жизнью. «Наконец-то» — прочитал в лихорадочном блеске зрачков Джек. — Не буду вам мешать, сэ-э-э-р, — и вознамерился уйти. Не выйдет. Они разбили зеркало над раковиной и своротили полку. Далее — комната. Кухня. Джек лишь краем глаза отмечал ущерб — слетевшую со стены плазму. Разбитые колонки. Посуда. Зеркало на створке шкафа… Он завалил Леона на пол и выкрутил руку до хруста в плече. — Я признаю мазохизм только в сексе, Кеннеди, — Леон оскалил белые, в розовых подтеках зубы, — насколько помню, тебе это тоже нравится… Джек уткнулся носом в потную шею и медленно провел языком от уха до ключицы. — Так что если хочешь наказывать себя за проеб на миссии моими руками — подставляй задницу. Накажу и руками, и членом. Все, как ты любишь, Кеннеди. Леон прорычал что-то невнятное, дернулся и почти стряхнул его с себя. Молодец. — В остальном ты будешь жить так, как я сказал, — Джек отвесил ему короткий удар поддых. Леон закашлялся и обмяк под ним. Взял передышку. — Будешь делать то, что я говорю… Леон восстановил силы и сделал невозможное для человека в такой хреновой физической форме — скинул с себя майора Краузера. Вскочил на ноги. — У тебя, — отлично, наконец-то на «ты», — нет на меня прав. Они прошлись по комнате кругом. Обменялись парой ударов. — Ты ушел молча. А потом появился вновь… — И сломал твою чудесную жизнь? Леон вдруг стал очень спокойным. Заговорил медленно, очень медленно, зависая на каждом слове. — Моя жизнь — неважна. Ну конечно. Никто и не сомневался, Кеннеди. Джек не спорил. Хотел послушать. — Ты сломал жизнь Эшли. Она… — Леон запнулся, но заставил себя продолжать. Лишь вновь дрогнуло белое горло, будто Леон задыхался, забыл, как дышать. — Она еще ребенок. Она могла быть счастливой. Создать семью. Заниматься любимым делом, а ты… — голос все-таки сорвался. — Ты отнял у нее все… — Перечисляешь все, что отняли у тебя, Кеннеди? — поинтересовался Джек. — Ты был в ее возрасте, когда тебя выебало в душу твое ненаглядное правительство. Получил в ответ надменную гримасу. — Я работал на них. Но не для них, — Джек и так это знал. То, что не было разбито до, полетело на пол. Джек не хотел серьезных травм, откинул Леона на кровать, но тот извернулся, в процессе своротив лампу, и вновь оказался на ногах. Стороны обменялись еще парочкой ударов, а потом Джек считал интересное намерение. Никто, кроме него, не заметил бы быстрый взгляд из-под ресниц, смену опорной ноги, подготовку — Леон вознамерился двинуть к кухне и схватить валяющийся в осколках посуды нож. Джек был уверен — убивать его в планы Кеннеди не входит. Хотел бы — возможностей была масса. Хочет поднять ставки. Хочет добиться от него более серьезных увечий… Не выйдет, Леон. Через минуту они оказались на полу. Майор прижал Кеннеди к полу всей массой, вновь заломал руку, зажал коленями бедра. Дал подергаться, похрипеть, растерять силы. Когда Леон замер под ним, выдохнувшись от бесплодных попыток, Джек заговорил, тихо, размеренно, короткими фразами. — Я не хотел доводить до крайности. Но мне мешали. Придурок Саддлер. Твой испанский дружок. Твоя сучья подружка в красном, — он видел взгляд в никуда, но чувствовал, что Леон его внимательно слушает. Они никогда не обсуждали Испанию. — Я едва успел. Вбежал в лабораторию прямо за тобой. Ты шатался, хрипел, задыхался. Как ты держал эту девку на руках? Не знаю. Ты свалил ее на кушетку. Начал ползать по помещению. Подключать аппаратуру. Тебя кидало из стороны в сторону, как в приступе эпилепсии. Ты падал, но поднимался вновь. Ты хватался руками за грудь. Рычал сквозь зубы. Тебе было очень больно, Леон. Но ты не сдавался. Я стоял в метре от тебя, но ты меня даже не видел. Я сделал шаг к тебе. А ты снова упал. И уже не смог подняться. Лежал и бился об пол. Тебя выгибало дугой. Джек замолчал на мгновение, вспоминая… Леон под ним лежал очень тихо — Джек знал, что Кеннеди плохо помнит тот момент. — Я едва мог удержать тебя в руках. Ты хрипел, как раненое животное, умирающее в муках. На всю лабораторию стоял хруст твоих костей. Ты кашлял кровью и этим черным дерьмом. И ты плакал, Леон. Твои слезы были тоже — черные и красные, как твои глаза. Ты знал, что проиграл. Я сделал, что должен. Я скинул эту девку на пол одним пинком. Переступил через ее тело с одной мыслью. Только не урони его, Джек. Не выпусти из рук. Ты должен успеть. В комнате повисла тишина. Леон смотрел куда-то в бок остановившимися глазами. Джек чувствовал мелкую дрожь стройного тела под руками. — Пока я возился с тобой, плага в девке сделала свое дело. Простой выбор — либо ты, либо она. И вот что я тебе скажу, Леон. Джек склонился ниже и коснулся губами уха. — Мне насрать на эту девку. Мне плевать, хорошая она или плохая. Она для меня — ничто. Пыль. Я не жалею ни о чем. Я сделал бы это снова. Можешь ненавидеть меня за это. Но не смей ненавидеть себя. Ты сделал все, что мог. Мой талантливый мальчик. Лучший ученик и напарник за всю мою чертову жизнь. Стало очень хорошо. Спокойно. И снова это приятное и нежное — от мягких шелковистых волос. Джек потерся скулой о взъерошенный затылок и глубоко вздохнул. Леон лежал под ним трупом. — Я связал девку и вызвал команду эвакуации Вескера. Сидел рядом с тобой. Слушал твое дыхание. Ты был без сознания. И тут я увидел, что твои губы шевелятся. Склонился к тебе… — Джек показал движением, как это было. Леон попытался отвернуться, но на мгновение они соприкоснулись губами. — Я услышал… Не «мама». Не «папа». Не «помогите». Не «Эшли» и даже не твоя «Ада», Кеннеди. Я услышал свое имя. Джек. Он чувствовал бешеное биение пульса под тонкой кожей. Леон дернулся, но Джек выкрутил руку сильнее, надавил локтем на болевую точку в позвоночнике, и Леон обмяк. Отпускать его не хотелось. — Почему ты не мог просто помочь мне? — наконец прошептал Леон. — Просто помочь, сначала… ты же видел… Да, Леон. Я видел. Видел, как ты сражаешься. Видел, как тебе тяжело, хотя ты не признаешься в этом никому и никогда… я все видел. — Контракт есть контракт, Кеннеди. Я профессионал. Как и ты. Джек собирался признаться, что были моменты… но его прервал стук в дверь. Точнее, грохот. Стучали давно, но они с Леоном были немного заняты и не обратили внимания. Копы в этот район не заезжали в принципе. Джек поднялся и пошел посмотреть.        — Семь утра! — прогавкал ему в лицо типичный обитатель этого здания. Крепкий, наглый, с невыспавшейся помятой рожей. Эти месяцы Джек не интересовался местными. Не было настроения. Но именно сейчас он почувствовал подзабытое ощущение — шрам на губе потянуло — он улыбался. Решил, что пора оповестить гадючник о важном. О том, кто тут главный. — А я у тебя спрашивал время, говно? — он качнулся на носках, двинул шеей туда-сюда и расправил плечи. Говно поняло намек. Судя по бегающим глазам стало размышлять, как бы свалить без потери имиджа. — Просто хотел сказать, что ваша семейная ссора была довольно шумной… И отступил на шаг. — Просто хотел сказать… — эхом повторил Джек. — Сказал? — Да, — гость отошел еще на шаг. — И ты все еще здесь. Делаю вывод, что ты хочешь еще кое-что. Например, получить по ебалу… Джек ласково улыбнулся соседу. Странно, но его улыбка чем-то не понравилась и товарищ предпочел отчалить вниз быстрым шагом. Джек разочарованно вздохнул. Поднял голову — и на верхней ступеньке увидел кота. Кот сидел, задрав заднюю лапу вверх и светил Джеку грязным пузом с запутавшимися в шерсти клочками бумаг, травы и веток. Очевидно, живность нализывала свои драгоценности под хвостом и отвлеклась понаблюдать за перепалкой двуногих. Сегодня майору показалось, что в кошачьих глазах мелькнуло одобрение. Снисходительное, конечно. С приличной долей сомнения. Думаешь, этот разговор изменит что-то между вами? Джек пожал плечами. Кот задрал ногу выше и вернулся к вопросам гигиены. Майор Краузер вернулся в разгромленную комнату.        Леон сидел на полу и шмыгал разбитым носом. Джек кинул ему в руки аптечку, с трудом удержав себя — как раньше, присесть на корточки, осторожно приподнять за подбородок, обработать нос или разбитую губу, коснуться уголка рта… Стоп. — Сейчас ты встанешь и поможешь мне убрать бардак. Или. Ты встанешь и уйдешь отсюда. Куда хочешь. Я тебя не держу. Джек не дождался ответа и пошел искать пакеты для мусора побольше. Склонившись над ящиком, услышал тихий шорох. Леон поднялся на ноги… и мышцы свело желанием, острым, как лезвие — обернуться, остановить, если нужно — посадить на цепь. Оставить себе. Джек достал рулон пакетов и медленно обернулся. Леон ходил по комнате и подбирал осколки стекла… Следующие пару часов они работали. Не мешали друг другу, не сталкивались лбами. Слаженно, быстро, эффективно. Как раньше. В воздухе звучали короткие вопросы.        — Ты понял, почему я ушел тогда, Леон? — Джек оттащил погибшую плазму к выходу. Задница Леона, который ползал на коленках с мокрой тряпкой, ему не ответила. Наконец Кеннеди выпрямился, откинул разметавшиеся волосы со лба и тихо сказал: — Да, — усталый взгляд на его руку. — Я рад, что у тебя получилось, Джек. И добавил, глядя прямо в глаза: — Вы мне ничего не должны, майор Краузер. Это просто секс, — Джек вспомнил свое «они просто трахались» и подзадумался, кто из них двоих был автором этой лжи? — Вы сильный человек, сэр, — хрипло протянул Леон. — Я бы так не смог… Они продолжили ликвидацию бардака.        Джек рассматривал сосредоточенное хмурое лицо рано повзрослевшего мальчишки и думал… думал, что Леон, конечно, не смог сделать, как он. Он старался бы. Скрывал боль и разочарование. Пытался выглядеть веселым и беззаботным. Мучался и терпел. Это всего лишь рука, верно, Джек? — и жил бы дальше. Ерунда, я в полном порядке, честно! Потому, что не хотел расстраивать. А потом в один прекрасный денек решил бы, что он — обуза. И вышиб бы себе мозги из хорошенькой головы с абсолютной уверенностью, что делает благо. Моя жизнь неважна...        — Ты знаешь, что с Эшли сейчас? — Леон сидел на кровати и ковырялся в разбитой лампе. Джек подошел к нему с коробкой — Леон все понял, и труп лампы нашел свое последнее пристанище. — Знаю. Там же. У Вескера. Он ее не обидит. Он любит коллекционировать эксклюзивы в своей кунсткамере, — Леон страдальчески сдвинул брови. Все также тонок и чувствителен. Не оскотинился как ты, майор. — Я тебя еле выцарапал себе, — неожиданно признался Джек. — Вескер хотел оставить себе «выжившего в Раккун-сити». Наснимать с тобой видео и отослать твоим хозяевам в столицу… Джек не стал расшифровывать сюжет интересного кино. Судя по перекосившемуся от отвращения лицу Леон все понял и так. — Его кинула Вонг, — голубые глаза заволокло хронической болью. Да, Леону положительно не везет с женщинами. — Прониклась твоим человеколюбием и свинтила с янтарем в туман, — этого Леон не знал, конечно. А потом — вопрос в глазах. Джек видел, как побелели разбитые костяшки… Леон ждал его ответ. — Не волнуйся, он ее не нашел. Ловкая баба, не отнять. На что не пойдешь ради этой призрачной улыбки? Едва заметно, уголком губ… — Спасибо, — а вот это неожиданно. — Считай эту информацию авансом за хорошее поведение, Леон.        Джек выносил сломанное и разбитое в три ходки к контейнеру. На последней лифт крякнул, скрипнул и застрял. Пришлось тащиться пешком. Позже, до ночи, он оформлял заказ на доставку нового — плазмы, зеркала, полки и еще до черта мелочей… Леон занял место в кровати, закутался в одеяло до глаз и вновь вошел в режим молчания. Казалось, между ними ничего не изменилось…