О людях и кошках

Кота Джек и Леон сдали соседке с мелкой писклей. На трое суток. Кот неимоверно обиделся. Почуял недоброе заранее и категорически отказывался залезать в переноску. Джек промучился целый час. Искал хитрую морду по шкафам и ящикам. Получил тяжелые ранения в виде царапин и четкий посыл на хер в кошачьих глазах. Сдался и, опозоренный, обратился за помощью к Кеннеди. Даже у Леона процесс поимки кота и водворения в переноску занял аж пятнадцать минут. Добром это не кончится — видел Джек в обиженных кошачьих глазах. И его скребло смутное и тревожное. Правда, все это перекрывалось предвкушением. Тем, что так горячило кровь. Металл, порох, огонь. Он соскучился по войне.        Леон ходил вокруг него неделю алчным хищником. — Я чувствую, что эта проблядь замышляет недоброе. Тянуть нельзя, сэр. В работе Леон по привычке переходил на официоз. Как раньше. Сэр, майор Краузер, командир. Джек сидел за стареньким ноутом и изучал план поместья Симмонса. Тяжело. Сложно. Как раз для них двоих. Ноут, конечно, был не тем ноутом, с которым валялся в кровати Леон и посматривал сериалы. Нет. Это была старая рухлядь из коробки в подвале. Джек видел его тысячу раз до, но был уверен, что он сломан. Стареешь, Джек. Расслабился. А Леон — Леон просто спрятал на видном месте. Умный мальчик. — Надо обязательно сделать фото. По прилету и виды города. Достопримечательности. Леон собирал рюкзак. Вечером они вылетали. — Не понял. Леон вытянулся перед ним и посмотрел с упреком. — Показывать соседям по возвращению, — ах, да, они же в отпуск. — Нельзя выходить из образа. Леон был знатоком бытия в маленьком городе. А перед самым отъездом Джек не выдержал и, не узнавая себя самого, предложил все-таки подумать и все взвесить еще раз. — Джек. От себя не убежишь. Ты сам это говорил. Леон с намеком провел указательным пальцем по надписи на футболке. А Джек заметил вдруг, иголками по нервам, что Леон как-то странно держит ладонь — согнув безымянный палец. И вспомнил, да, как они подрались, давно, в камере у Вескера, и он выкрутил запястье и ударил эту руку о неровную стену, сильно, сорвал Леону ноготь — он отрос, криво, неровно, — и теперь Леон, наверное, автоматически, прячет этот дефект от него. Не хочет напоминать. Не хочет, что Джек чувствовал… вину. Футболку эту Джек не любил, почти также, как эту татуировку с мертвой женщиной на лопатке. «Live fast, die young, leave a good-looking corpse». Отвратительная фраза. Джек даже решил выбросить эту поганую тряпку, но был застигнут на месте преступления прозорливым Леоном. И был вынужден отдать вещь хозяину, заявив, что перепутал мусорное ведро с стиральной машиной. — Бывает, — спокойно ответил Леон, и бровью не шевельнув. A good-looking corpse… Майор Краузер не видел красивых трупов. Ни одного. Смерть забирает красоту жизни и оставляет лишь пепел. — Для этого, — Джек огладил теплое тело под тканью, обвел «die young», — я уже староват. Леон кинул на него ироничный взгляд. — Для этого — «a good-looking corpse» — мордой не вышел, Кеннеди. А Леон вывернулся из-под его руки и впервые Джек увидел кокетство. Флирт. Осознание своей привлекательности. — Зато я, командир, подхожу по всем параметрам. Леон ловко выскользнул из комнаты — Джек не успел зажать его в захват и отлупить по заднице за глупость.        A good-looking corpse… Да, майор Краузер не видел ни одного красивого трупа. Он вообще мало видел в жизни красивого. Очень мало. Леон Кеннеди — был красивый. Леон был красивый с тонкой морщинкой меж бровей, когда их рейс задержали на полчаса, и Кеннеди злился, сидя на рюкзаке перед гейтом. Леон был красивый у аэропорта, по прилету, когда подошел к прохожему и с искренним смущением робко попросил их с Джеком сфотографировать — на фоне банальной надписи, что встречает туриста в любом городе. Я люблю — подставь любое название. Это смущение было искренним — Леон был все тем же замкнутым, неразговорчивым и стесненным в общении с людьми. Джек обнял Леона за плечо и насладился вновь — как сотни раз до этого — мягкостью шелковых волос, мазнувших по скуле. Леон склонил голову ему на плечо и замер. «Улыбнитесь» — сказал прохожий. Джек не видел лица Леона, но был уверен, что чужой вряд ли разглядел эту загадочную, незаметную улыбку лишь уголками губ. Леон был красивый в бою — быстрый, гибкий, с отточенными чистыми движениями. И Джек гордился своим лучшим учеником, как раньше. Он видел в голубых глазах темный огонь даже сквозь тактические очки. Леон наслаждался. Был отчаянно, безрассудно смел, так, что Джек, улучив момент, прижал его к изрешеченной автоматными очередями стене, осторожно поднял очки и дал пару пощечин. Не больно, почти не больно, а потом поцеловал нежные губы и пообещал отбить Кеннеди задницу, если он не угомонится. Леон был красивый, невероятно, ослепительно — когда они влетели в пафосный кабинет. И Леон медленно, с расстановкой, сказал в перекошенное страхом и злобой лицо: — Я тоже рад вас видеть, мистер Симмонс. И улыбнулся. Джек впервые видел такую улыбку. Открытую, светлую, ослепительную улыбку. Он не видел эту улыбку тогда, когда молча ушел из палаты, оставив вымотанного мальчика спать в кресле у своей койки. Наконец-то, он видит эту улыбку сейчас. Пусть она предназначена не ему. — Командир, вы не могли бы дать мне нож, — а теперь Леон улыбается лишь ему. И только ему. Нож Кеннеди, давний подарок Джека, сломался в гарде и остался этажами ниже, в чьем-то трупе. Джек не верил в приметы, как и в бога, он вообще мало во что верил, но тогда подумал, что это плохая примета. Но сейчас это не важно — он смотрел на Леона и наслаждался этой красотой. Леон был красивым и у него на руках. Может быть, слишком бледным. Может быть, слишком холодным. И Джек не мог поймать его взгляд, уже не мог. Они уже уходили и он не понял, почему Леон сбился с легкого пружинистого бега, потом перешел на шаг, качнулся и упал… упал. В бою некогда думать, надо действовать. И он подхватил Леона и унес на руках, подальше, в безопасное место. Он нес его на руках и запрещал себе думать. Иначе… Леон был красивым. В этой сцене не было романтики. Жизнь — не кино. И смерть — тоже не кино. Не было прощальных ахов и охов, проникновенных фраз. Возможно, Джек что-то и говорил, зажимая ладонью изуродованную одной единственной пулей белую шею. Крови было много, очень. Такие раны всегда кровоточат так обильно, заливают пол, руки… все было в красном. Все. Джек уступил, один единственный раз, не настоял как командир, как старший — на тяжелом варианте защиты, с стойкой, что прикрывает шею. — Он меня к земле прибивает, Джек. Тяжесть… И Джек уступил этим красивым глазам. А теперь эти глаза смотрели сквозь него — остановившиеся, потерявшие свет. Джек смотрел, что-то говорил, но Леон его уже не видел и не слышал. Но на посиневших губах застыла та самая улыбка. Он попытался закрыть эти глаза, провел ладонью раз, второй, третий. Нет, не получалось. Леон был красивый и упрямый. И остался таким навсегда. Джек не знал, зачем он вернулся в тихий, мирный городок. Он ехал из аэропорта два часа по пустому шоссе и не мог найти ответ. Забрал Кота у соседки и услышал свой холодный, резкий голос с командными нотками — он не мог избавиться от этого даже в постели с Леоном. Он ответил на вопрос: — Его нет. И ушел, оставив в дверях растерянную женщину, а за ее спиной надрывно плакала маленькая девчонка. Сам Джек не плакал. Старался. Но не мог. Он не знал, почему. Не в этот раз. Не над ним. Он не открыл дверь, когда к нему пожаловал дед-ветеран, а позже — еще какая-то делегация любопытных граждан. Он ходил по пустой комнате, касаясь то одной, то другой вещи. Футболка, та самая футболка с этой ебучей надписью. Она еще пахла Леоном. Джек долго сидел, прижав эту футболку к губам. Убитые кроссовки Леона. Пакеты с кофе — Джек зачем-то переставил их, и в углу на полке нашел одну единственную сигарету, в пыли и кофейной крошке. Он спустился в гараж и сидел на полу рядом с радио, которое любил слушать Леон. И тоже слушал, час -другой, и даже услышал ту песню… Paint it black… Наконец все действительно стало черным. Он кормил Кота, а потом прижимался лбом к теплому мохнатому боку, заглядывал в глаза цвета морской волны и повторял: — Его нет. Ты понимаешь? Его нет. И злился. Ему казалось, что Кот — глупый. И ничего не понимает. Что Коту все равно, что Леона — нет. Он все также дремал клубком в кровати, сидел на подоконнике, ходил с нахальной мордой, ныряя в свой лаз в двери… а Джек сидел в кухне и смотрел на их с Леоном кровать… Леон всегда спал справа… Он смотрел на фото, сделанное по прилету, и вдруг понял, понял, что это — единственная их с Леоном фотография. Где они — вместе. Забавно, но название города не влезло. Прохожий старался взять их в кадр, и получилось… Они с Леоном стоят рядом, прижавшись друг к другу — и надпись: «Я люблю». Я люблю… А потом Джек заметил, что Кот — нервничает. Ходит по комнате кругами. Забивается в угол. Под кровать. Ищет кого-то и не находит. Лежит на футболке Леона, впивается в заношенную ткань коготками, словно не хочет отпускать… Джек видел в кошачьих глазах вопрос: Где он, Джек? Его нет. И упрек. Как ты допустил… как… как? Он не нашел ответа. Он виноват. Виноват... А потом услышал низкий тоскливый вой, рвущий жилы, не громкий, но полный одиночества и тоски… как его жизнь… без Леона Кеннеди… только уже навсегда. Кот понял, что Леона больше нет. И Джек тоже, только сейчас, окончательно и бесповоротно осознал. Его нет. И ему стало душно и тяжело в груди. Он не мог вздохнуть, старался, но не мог. Где-то под ребрами кольнуло остро и неумолимо. Оказывается… оказывается у него есть сердце… И сейчас… все стало черно. Paint it black…        Он открыл глаза, оглушенный стуком собственного сердца. Было темно, очень темно. И страшно. Животный изматывающий ужас. Не просто страх. А потом рядом щелкнул переключатель. Леон зажег маленькую лампу у изголовья. — Добро пожаловать в клуб, сэр, — Кеннеди с трудом приподнялся на локте. Плечо вчера вечером было любовно перебинтовано майором Краузером. На шее красовался широкий квадратный пластырь с антисептиком. Завтра с утра надо будет снять. Такие раны должны дышать. А вот если бы пуля прошла на полсантиметра правее… — Твою мать, — Джек вытер холодный пот со лба. — Это так реально. Все так, как и было, только финал плохой. Леон медленно развернулся, чуть сморщившись от боли, улегся на живот и уперся подбородком ему в грудь. Бледное, усталое… и такое красивое лицо. Джек надавил на кончик милого носа, зарылся пальцами в волосы. Ранения не уберегли Леона от отбитой задницы. Джек был осторожен, но — наказал, как должен был. Леон и воспринял наказание от командира — как должное. Заплатил задницей за грехи, как обычно. Правда, Джек запорол воспитательный момент. Не постеснялся и расцеловал покрасневшую нежную кожу. И умилялся, что щеки Леона тоже покраснели. Пожалуй, ярче, чем исхлестанная ладонью кожа ягодиц. — Твои сны, — Джек никогда не спрашивал Леона о его кошмарах раньше. Просто знал в общих чертах. Слышал имена, обрывки фраз. — Тоже реальные? — Ага, — Леон устало прикрыл глаза, потерся щекой о его грудь. — Все, до мелких деталей. Картинка. Звуки. Даже запахи… Джек погладил рельефную мускулистую спину. Почесал под лопаткой, спустился вниз по позвоночнику… Леон растекся на нем от блаженства. Еще немного и замурлыкает, как кот. Кот на них обоих был в обиде. Воротил нос от вкусняшек и на руки не давался. Нассал в кроссовки. Естественно, Джеку. А кому еще? — Он нас простит, Джек. Он знает, что мы его не предали. Просто так случилось. Леон, конечно, был прав. Соседям пришлось приврать насчет аварии. — Поехали на экскурсию, и вот, — Леон повел плечом. Соседи терроризировали их заботой — и рекомендациями «отличного семейного врача». Леон был вежлив, но тверд. — Спасибо. У меня есть свой врач. И только Джек видел ироничные искры в голубых глазах. На второй день после возвращения Леон подошел к нему и попросил ключи от машины. Джек сложил руки на груди и нахмурился. — Куда? — В церковь, — тихо ответил Леон. — Хотя я доеду на мотоцикле… Конечно, Джек не позволил раненому — легко раненому, ну и что? — Леону сесть за руль. Леон исчез в церквушке на долгие два часа. Джек даже заглянул в щелку и увидел Леона, сидящего на скамейке, в уголке. Светлые блестящие волосы, ясные глаза и нежные губы. Леон что-то шептал. Потом майор Краузер поймал на себе цепкий взгляд священника — с упованием поймать в сети религии очередного грешника — и ретировался в авто. Ждать. — Мне интересно, чем ты там занят, Кеннеди. Джек, конечно, не сказал Леону, что одной ночью он проторчал у церкви целый час, рассматривая крест на фоне ночного неба. О чем он тогда думал, частично — знает Кот. Но Джек был уверен, что полосатая жопа с дурным характером его не сдаст. Леон помолчал. А когда Джек уже потерял надежду на ответ, протянул, разглядывая тихую улочку с рядами аккуратных домиков. — Говорят… говорят, что разговор с богом — это разговор с самим собой. Понятно. — Наговорился? — буркнул Джек. Призрачная улыбка была полна тайны. — На сегодня — да.        Наконец Джек снял бинты и пластыри. Поцеловал в плечо. Он соскучился. Леон был не против небольшой боли, но Джек запретил себе касаться Кеннеди до полного восстановления. И мучился страстным желанием вновь обладать этим телом. Так что на вечер у него были большие планы. — Больше никогда, Леон, — он вспомнил изнуряющий кошмар. Тот сон больше не повторялся, ни разу, но… Джек помнил каждую мелочь. И задумался, как же Леон, год за годом… живет с такими снами. — Они иногда перемешиваются, Джек, — как-то признался Леон. — Например, бегу я по коридору полицейского участка в Раккун-сити, и вижу там тебя. Джек удивился и поинтересовался, чем майор Краузер был там занят. — Надеюсь, я тебе помогал? О, вновь эта загадочная улыбка. И легкая грусть в глазах. — По-разному, — говорит Леон, а потом допускает откровенность, — «Вынь руки из жопы и дерись, как должно, новичок». Джек хмыкнул. Это не самое грубое, что слышал от него рекрут Кеннеди. И он знал, что Леон вряд ли ему скажет всю правду. Да и не зачем.        Больше никогда… Никогда не говори никогда — думал майор Краузер парой-тройкой месяцев позже. Леон Кеннеди был очень упрямым. Как и майор Краузер. Но они оба сошлись в одном. Жить в этом городишке им очень нравится. Но и съездить в отпуск — не помешает. А Кот их обязательно простит.