Чапман ред

У Мишель ломаные высветленные в домашних условиях волосы и тёплые пальцы, так необходимо правильно греющие вечно холодные Лизины. Встреча за школой и подавившаяся сигаретным дымом Мишель, криво улыбающаяся Лиза, спонтанный обмен номерами и банальное «спишь?» через пару часов после полудня. Необычное имя тягуче ложится на язык, оставаясь приятно-родным на ближайшие месяцы. У Мишель дрожащая нежность и легкий тремор от вечного недосыпа. Лиза ласково целует её ладони и позже, когда совсем теплеет, запястья. У Лизы весна и пробудившееся желание жить, если не просто так, то хотя бы ради Мишель, которую она робко, но с гордостью зовет своей. Лизе хочется, чтоб эта весна оказалась вечной. Мишель на класс старше и, когда Лиза отсыпается первый месяц лета дома, записывает ей дурацкие видео с последних дней подготовки к экзаменам. На вопросы о поступлении отмахивается и в итоге подает документы в пять разных вузов: «может, куда-то и возьмут». У Мишель три заочных курса по программированию и гарантированная должность в компании за рубежом. Тоже заочная. У Мишель сладкие губы и привычный горьковатый запах, от которого Лиза с ума сходит, стабильно полгода задыхается и прижимается ближе. Как бы сильно Андрющенко не презирала курящих, терпкие чапман ред она безошибочно чувствует на улице и непроизвольно вспоминает. Тем более Мишель благородно не курит при ней, изредка мелькая с сигаретой на фотографиях. Лиза для себя даже признает, что Мишель идёт. Сообщает об этом со смущенной улыбкой и зарывается в чужую шею носом от слегка хриплого «ты мне идешь куда больше». Расспросы о том, почему она вообще начала курить, старательно игнорируются отмашкой «лучше тебе не знать». Лиза слегка побито смиряется и рядом с Мишель дышит глубже, живёт ярче, любит-любит и успокаивается впервые за несколько лет от долгожданной руки в руке. Когда предательски кажется, что Мишель, до невозможного успешной и взрослой, Лиза не нужна вовсе, Андрющенко в очередной раз врывается в вечно загруженный график и ни с чем не сравнимый взгляд карих глаз рассеивает сомнения. Потому что нельзя так смотреть, так прижимать к себе, как это делает Мишель, если Лиза — не единственное, что ей для счастья нужно. — Таня тебе привет передавала. — Котёныш, да кто эта Таня твоя? — и непонятно, Мишель ревнует или просто интересуется, поэтому Лиза тихонько спрашивает. Но Мишель, вечно жалующаяся на дурацкую и никчемную привычку собственничества, вдруг тихо признается, что Лизе она до конца и безоговорочно верит. Лиза выдыхает и срывает победный поцелуй. Таня от нее неутешительно далеко, изредка на связи, но единственная необходимо сдержана и неэмоциональна в своей поддержке. Еще давно в диалогах они свели имена возлюбленных к лаконичному выстраданному «Она», закрывая в три буквы обезличенность и чрезмерную для мира любовь. У Тани — своя светловолосая муза, которой она стихи посвящает, но никогда не показывает, своя тревога и вечное чувство ненужности, а ещё такие же, как у Лизиной Мишель, сигареты. Мишель поступает в ближайший к дому университет, который, к сожалению, от Лизиной школы невозможно далеко. Обещает приезжать как можно чаще, но пропасть между встречами стремительно растет до двух-трёх недель, и Лиза задыхается-умирает от тоскливого, высасывающего силы одиночества, от которого хочется тихо скулить, спрятавшись от всего мира в тёмный угол. Когда Мишель внезапно скомкано отвечает, Лиза только холод сглатывает, потому что за почти-год научилась верить, что её правда-правда навсегда-навсегда любят, но все равно тревожно-разъедающе падает на кровать, в попытках уговорить себя: это нормально, она просто неправильно поняла. Спрашивать напрямую не хочется — кажется, у Мишель скоро сил никаких не останется на убеждение её в собственной честности. Десятки, если не сотни разговоров на эту тему, Лизе не стоит показывать, что все они оказались напрасны. Но у них, честно, Тань, всё хорошо. Лиза выдумывает себе лишнего. Не стоит думать, что Мишель жестокая и холодная, вовсе нет. Просто устаёт от учебы, просто не находит времени. Не находит времени на свою любовь, Лиза? Это неправильно, так не бывает. Поговори с ней. Что ж, возможно, действительно стоит. Мишель вдруг непозволительно далёкая и отстраненная, видимо, безвылазно усталая. Лиза понимает и ждет. Ждёт, ждёт, полтора месяца с их совместного Нового Года ждёт в удушающей тишине с редкими молчаливыми звонками и быстро сводящимися к ничему переписками. Помнит, когда-то, кажется, в прошлой жизни, они могли переписываться всю ночь, за которую Мишель попытается отправить её спать не менее трёх раз. У Лизы появляется ощущение, что живет она в симуляции и что все происходящие — плохо подобранный сценарий, ведь её Мишель не может так себя вести, словно произошла какая-то ошибка. Словно случилось что-то страшное и непоправимое из дальнего, тёмного уголка сознания. Таня всё чаще замечает: «твоей Маргарите не нужен Мастер», но Лиза лишь отмахивается жестоким «а твоей?», как будто в отчаянии пытается заткнуть подругу. Потому что Таня всё понимает запрещённо близко и правильно, а Лиза не может позволить её словам оказаться правдой, иначе откуда внезапно поступающие к горлу слёзы и осознание того, что запах Мишель окончательно из головы выветрился. Забавно, остаётся лишь улавливать на улице ненавистный сигаретный дым в надежде на тот самый. Ломает внезапно, когда серьёзный разговор с треском пробивается сквозь пулепрочное стекло ставшей привычной незаинтересованности. Лиза не знает, да и, кажется, не хочет знать, о чём думает Мишель, пока набирает в ответ на «любишь ли ты меня хоть вполовину так, как я тебя?» разрывающее последнюю нежность «уже нет». И первый раз за несколько лет — слёзы в голос, сорванное горло и совсем-совсем впервые банально разбитое сердце и бессмысленность романтизации, потому что всё это — ни разу не интересно, не красиво и не поэтично. Скорее мерзко и выворачивающе, как и потерянное вновь желание жить и ледяные февральские морозы, забирающиеся под самые тёплые кофты. Потому что без Мишель батареи предательски не греют, слова отказываются собираться в стихи, а отсутствие аппетита и вечная тошнота не дают проглотить ни куска дольше суток. Зато перечитанные за ночь полтысячи страниц вечного Булгакова и пара нескладных строчек в чате с Таней. Лаконичное и необходимое до успокаивающей тихой боли «бедняжка» в её адрес и «ну и дура» в адрес Мишель. Лиза несмело пытается её защитить, но трясущиеся пальцы ответ отказываются набирать. Больно, кажется, смертельно. Через день Лиза думает, что держится в этой жизни только потому, что несчастливая любовь — слишком глупый повод для самоубийства. Через два дня кажется, что светлее не станет, потому что даже во сне ласковый взгляд высекает по коже нежные искры, которые на утро болят, как ожоги. На третий день Лиза отчаянно плетётся к табачному магазину, не веря самой себе, отказываясь в реальность выныривать. Потому что Лиза с сигаретой в руках — нечто слишком из ряда вон выходящее, потому что Таня уже десятки раз сказала, чтоб она не смела даже пробовать, потому что мама уж точно обнаружит едкий запах на куртке дочери, потому что, потому что, потому что… Но фильтры вишневого чапмана, как ей известно, на вкус такие же, как губы Мишель. Спустя две неудачных попытки в каком-то полуподвальном магазинчике за пустяковые две сотни и отсутствие паспорта Лиза получает красную пачку с ироничной надписью «мучительная смерть». В битом юношеском отчаянии ей кажется, что мучительнее уж быть не может. Лиза с удивлением насчитывает не десять, и даже не двенадцать сигарет в пачке. Двадцать. «Смерть за десять рублей», — проносится у нее в голове, когда она щелчком выбивает сигарету. Сладкий фильтр кажется нечеловеческой издевкой, горчит воспоминаниями и кривой Лизиной улыбкой. И, если честно, нет ничего романтичного в мёрзнущих руках, закрывающих пламя зажигалки от порывов февральского ветра. Нет ничего романтичного в зажжённой с третьей попытки сигарете, бросающей едкий дым в глаза ещё до того, как она успевает его вдохнуть. Пальцы предательски дрожат в тревожном волнении, когда Лиза всё же затягивается, разбивая мир вокруг на смазанные осколки. Дым неприятно обжигает лёгкие, оставляя горечь на языке. Вместо облегчения ощущаются только разломанные принципы, давящие на что-то в районе сердца, подкатывающая к горлу тошнота и осознание собственной беспомощности. Под старую, как мир, песню Земфиры Лизе хочется расплакаться, пока она упрямо делает резкие затяжки, облизывая время от времени и так обветренные губы. Лиза, которая ненавидит запах сигарет, не переносящая дым, Лиза, которая морщится, когда мимо проходит курящий. Пережившая десятки попыток отговорить от сигарет подруг и просто знакомых. Не понимающая самой сути безыдейного, опасного для здоровья дыма. Лиза, рассеивающаяся в тлеющем привкусе Мишель на её губах, ловящая едва заметное головокружение, как освобождение от лишних мыслей. Видела бы её сейчас Таня. Видела бы Мишель, как сейчас, едва выкурив половину сигареты, — вторая половина сгорела вхолостую — Лиза, практически теряя равновесие от свалившегося на неё осознания, достаёт из пачки вторую.

Если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты,

И я на память оставлю твои сигареты.