Не стану каяться, потому что знаю,
Чем грозит такая ложь. Я знаю, кто я есть и кем не буду.
Me And That Man — Męstwo
Гарри конечно ценит то, что Ким смог привыкнуть жить вместе, но у него не всегда удаётся следовать сотне четко разъясненных правил. И Гарри снова забывает об одном из них — не трогать Кима утром. Ни под каким предлогом, даже если на Ревашоль летит носитель ядерной боеголовки, не говорить с ним в первые полчаса после пробуждения. — Ки-им, — сонно тянет Гарри, шлепая босыми ногами по холодной плитке на полу крохотной кухни. Ещё один провал — Ким всегда настаивает на тапочках. Забывать себе о них позволяет только если они вваливаются в квартиру с поцелуями и руками под одеждой. — Доброе утро! Гарри тянется обнять его со спины, решив, что это самый правильный путь чтобы загладить вину за два — пока что — нарушенных правила. По тому, как напряглись плечи Кима, Гарри понимает, что совершил уже третью ошибку. — Ты можешь помолчать? — Ким выдаёт яд порционно, по три миллиграмма на слог, — Ты же знаешь… Гарри знает. Молчит, размыкает руки, и садится за стол, утыкаясь взглядом в остриженный затылок Кима. Ему так и не удалось отговорить того отрастить волосы хоть немного. Ким сначала уперся, что это “выглядит непрофессионально”, а потом неделю звал Гарри на “вы” даже дома. Это было последствием того, что Гарри попытался его переубедить и саботировать поход к парикмахеру предложением заменить его походом в мескийское кафе. Ким отходит от кухонной тумбы, садится за стол. Он медитирует над почти пустой чашкой кофе, а Гарри строгает бутерброд, стараясь делать это как можно тише. Их совместная жизнь складывается из мелких деталей и полутонов — если Гарри завтракает бутербродами, консервированным супом или сигаретой — Ким либо раздражен до ужаса, либо обижен, либо отсутствует. “Сейчас, — думает Гарри, раздражен.” Но по тому, как плечи Кима постепенно расслабляются, и он опирается локтем на стол, задумчиво покачивая в ладонях кружку с кофе, Гарри понимает, что холодная война подходит к своему завершению. Кофе совсем немного, поэтому черная — “без молока и сахара” — жижа покрывает белые стенки полупрозрачным слоем. Ким выдыхает. — Прости, — о, а это уже их маленькая общая победа — доброе утро. Только спустя полгода жизни с Гарри Ким научился признавать, что его что-то задевает, что-то раздражает и что-то обижает, а вместе с тем научился извиняться за отсутствие завтрака, ядовитые слова и резкие движения. Гарри же научился складывать одежду на место, вытирать с раковины пятна от зубной пасты и не рыться в ящиках в прикроватной тумбе Кима. Гарри улыбается — он готов терпеть нервного утреннего Кима столько, сколько понадобится, ради того, чтоб вечернего — спокойного и нежного — в его жизни было сполна. Гарри принимает слова Кима как призыв к действию — начинает трепаться. — В Мартинезе опять перестрелка, ты слышал? Мне вчера Торсон сказал, поймал на вашей… их волне. Портовые рабочие снова что-то не поделили. Я даже немного завидую 57-у сейчас. Отпуск, а не дело — шатайся себе вдоль набережной, а улики сами найдутся. — Ким, судя по потеплевшему взгляду, больше не ощущает себя виноватым за срыв и Гарри пользуется этим сполна. За окном оживает теплый март. Гарри суёт в рот остатки сухого бутерброда и сентиментально вспоминает про годовщину их знакомства — они ее не отмечают, Гарри не уверен даже, что Ким о ней помнит; и хоть в лёгких тонким слоем оседает тоска, Гарри никогда не напоминает Киму. — Хм, — Ким хмурится. — тебя снова тянет в эту дыру? Гарри чувствует себя так, будто его поймали на подглядывании. Все те два с половиной месяца, что занял перевод — 84 дня — Гарри постоянно валандался в мартинезе, пытаясь набрести на Кима. Конечно, вероятность была совсем невысокой, но любимец фортуны Дюбуа все же встретил его четыре раза — дважды возле участка, один у портовых ворот и один у ларька с мескийской едой. Хоть и прошло четыре года, Ким все еще иногда подтрунивает над Гарри за это — обычно это происходит тонко и иронично, почти не заметно для Гарри и абсолютно непонятно для остальных. — Ага. Там все началось. — за неопределенным “все” скрывается и чистый лист жизни без памяти о старой боли, и вкрадчивые взгляды во время работы, неловкие попытки столкнуться пальцами проходя через узкий проулок плечом к плечу, и много более неловкие объятия на прощание перед тем, как Жан уволок Гарри в мотокарету Трэнта. — Я сентиментальный старик, Ким. Мне нравятся воспоминания — у меня их не так много. Ким дергает уголками губ, в глазах скользит неуловимая тень улыбки. Он тоже вспоминает, но молчит, поэтому Гарри треплется за них обоих. — Надо бы навестить Гарта, — Гарри пространно блуждает в картотеке лиц и имен, встреченных в Мартинезе. Куно навещать не надо — он и так стабильно приходит по воскресеньям. Гарри подозревает, что его визиты связаны скорее с желанием бесплатно поесть, чем с нежными чувствами к ним. — и того Курильщика. — Хочешь снова проситься в гомосексуальное подполье? — Ким ловко возвращает слабый укол ревности в формате издевки. Теперь Гарри сам понимает, какую чушь порол тогда, как неправильно поступил, заставив Кима признаться ему, потому по щекам расползаются неровные пятна стыда. Надо вывернуть издевку в шутку, придумать что-то еще более хитрое... Он даже не может выиграть себе немного времени, потому что тарелка с бутербродами опустела, а по радио передают новости культуры. В опере ставят «Светоч-суперзвезда», панковскую постановку о Франконегро. — А меня разве ещё не взяли? — Гарри окидывает взглядом кухню залитую утренними лучами солнца — две любимые кружки, две пары ботинок — его сорок шестой и сорок второй Кима — у двери, две зубные щетки в ванной. Впервые побывав в гостях у Кима, Куно лаконично прокомментировал это вопросом о том, когда же они планируют пидорскую свадьбу. Ким тогда его выгнал. — Нет, — Ким качает головой. — я бы не назвал нашу ситуацию подпольем, скорее подковерной тайной. — Это не диско, — грустно выдыхает Гарри. — Я бы радовался уже тому, что соседи не могут натравить на нас полицию за “мужеложество”. В Грааде этот закон до сих пор действует. — парирует Ким так, будто это не он настаивает на том, чтоб отдельно заходить в участок утром и выходить вечером.***
Пока Кинема живенько катится по Джемроку — им подбросили очередной «висяк» Фойербаха о мертвых проститутках — Гарри думает о подполье. О том, что у них с Кимом, и том, что когда-то описывал ему невероятно обаятельный Курильщик. Что-то не складывается в голове Гарри, но он не может понять что именно. — Детектив, — голос Кима растворяется в урчании мотокареты. — вы ознакомились с делом? Гарри вздыхает и достает из журнала записи Фейербаха. — Первая жертва — две недели назад, — он перебарывает в себе желание вернуться к размышлениям о нерабочей части их отношений и принимается разбирать наклонный почерк. — Ингрид Кохун. В РГМ позвонила хозяйка квартиры, которую Кохун снимала. Не замужем, работала… м-м… проситуткой. — Секс работницей, — поправляет Ким. — В отчете написано “проститутка”, — Гарри отбивает выпад, но не настаивает. — тело уже начало разлагаться. Предположительная причина смерти — удушение. Кроме характерной борозды на шее других повреждений не обнаружено. Тело сильно пострадало из-за крыс, набежавших из подвала. Первый этаж все-таки. Волосы светлые, глазные яблоки отсутствуют, но со слов хозяйки квартиры — глаза были серые, телосложение среднее, рост тоже. Опрос соседей ничего не дал — к странным звукам из квартиры все привыкли. Гарри кладет листы на место и минуту разглядывает цветастую фотографию, приложенную к материалам дела. Лицо трупа обглодано, как и пальцы, и участки открытой кожи. На языке вертится самая очевидная версия — так сказать, производственная травма с летальным исходом — ее задушил нерадивый любовник, а крысы скрыли большую часть улик. — Что-то было украдено? — взгляд Кима скользит по журналу, но лишь на секунду, прежде чем снова вернуться к дороге. — Судя по отчету, следов кражи не было. — Гарри снова вздыхает. Такие дела он не любит, как и прочую бытовуху — это не диско, в этом нет адреналина погони и азарта разгадывания загадки. Гарри озвучивает свою версию с явной тоской в голосе. Ким не отвечает — слишком рано делать выводы. — А второй случай? — Ким отзывается после недолгого, но задумчивого молчания. — Две жертвы. Тоже проситутки. Звонок поступил в пять сорок три утра, звонивший имен не указал. Сказал только, что тела находятся в доме на Броуд-роуд, 24. — Тоже задушены? Я бы не спешил с объединением их в серию. — Ким слегка, совсем незаметно морщится, но больше ничего не комментирует. Адрес он и так знает. Броуд-роуд заводит их в самый клубок Джемрокской тайной жизни. Она разливается в нескольких кварталах от Буги-стрит, похожая на ее бледную копию: игорные дома, бары и бордели всех мастей конкурируют и теснят друг друга. Жизнь буяет здесь только ночью, а утром мало кто отличит их от полуразрушенных, когда-то хороших и качественных домов для семей среднего класса. Разве что вывески баров, кажущиеся совершенно лишними, путают представление случайных прохожих. Вылезая из машины Гарри понимает, что хорошо знает это место. Что бывал здесь не раз, но дневная атмосфера серости и разрухи совершенно не вяжется с ярким, неоновым образом, возникшем в его голове. Дом 24 он находит быстро — двухэтажное здание с окнами, плотно занавешенными шторами. Ни один рисунок, ни один цвет штор не повторяется в другом окне. Торжество индивидуализма. — Это полиция, — Ким стучится в дверь, чуть новее и массивнее, чем двери в других домах. — откройте. Внутри перешептываются голоса. Им открывает женщина средних лет — годы такой работы отпечатались на ее лице недовольным выражением. Кричащий голубой-малиновый макияж, потертый халат в леопардовое пятно — классическая бордель-маман из дешевых детективов в мягкой обложке. Такие обычно оказываются несговорчивыми. Женщина несколько секунд пристально изучает лицо Гарри, а потом едва заметно кивает. — Представьтесь, пожалуйста. — вежливо просит Ким, а тонкие, подведенные черным карандашом брови женщины взлетают в изумлении. — С чего бы мне это делать? Я подозреваемая? Нет? Значит забирайте… трупы и валите отсюда. Второй этаж, комната с лилиями. — скрипучий голос обрывает еще не озвученные доводы и процедуралы Кима, тот морщится. Если надо будет — они расколют эту даму, но пока у них есть проблема поважнее. Гарри ухмыляется своим мыслям — в чем-то детективные романы походят на реальную работу. Он кивает женщине и они направляются к главной лестнице справа. Старается не смотреть на обстановку — уж слишком поддельный роялистский китч кажется ему знакомым. Комната с лилиями, нарисованными на двери, находится сразу. Наверное, из-за плохо сдерживаемых рыданий, доносящихся из-за двери. — Мы из РГМ, — тон Кима становится неуловимо мягче когда они входят. — пожалуйста, успокойтесь, мэм. Вокруг кровати стоят две девушки — живые девушки — одна из которых рыдает и сморкается в рукав халата. Вот этого Гарри вообще терпеть не может. Одна из них — крашенная в желтящий блонд — повисла на другой. В тарелке, рядом с остатками еды, уже выросла целая гора окурков — это говорит о том, что девушки ждут их тут с самого звонка. Гарри морщится и переводит взгляд на кровать — два полуобнаженных тела едва можно назвать трупами — пока, от живых людей их отличает только неподвижно замершая грудь и следы на шее. Ким достает блокнот и вопросительно смотрит на Гарри. — Извините, — самым мягким голосом начинает Гарри. — но я думаю, вам лучше подождать снаружи. Когда девушки уходят, Ким достает бланки для осмотра и все повторяется так, как сотни раз до того. Гарри приближается к лежащим телам — одна лежит на кровати, вторая на полу, обе в неестественных позах. Полная — на кровати, одетая в черное неглиже и плохо подобранное по размеру белье, коротко остриженные красные волосы. Глаза открыты, выражая предсмертный ужас. Худая — в ярко-фиолетовых шортах и сером от множества стирок кружевном бра — на полу, раскинув руки. Под ногтями обнаруживаются следы кожи и крови. Она, похоже, пыталась отбить подругу, но потерпела неудачу. Тела в отличном состоянии, следов разложения нет, на причину смерти указывает только странгуляционная борозда на шее каждой. На орудие убийства — снятый с одной, той, что худая, чулок. Как жаль, что с тонкого нейлона не снять отпечатков. Шестеренки в голове Гарри скрипят, крючки забрасываются в воспоминания, перерожденные в интуицию и навыки, о других, но похожих делах, но не могут выудить ничего. И вдруг что-то внутри шепчет ему. — Да ну, снова что-ли… — бормочет Гарри, ощупывая щеки одной девушки. — Что? — Ким поднимает взгляд от блокнота. Слегка приподнимает бровь. Гарри с трудом натягивает на крупные ладони тонкий латекс перчаток и заталкивает пальцы в рот трупа. Окоченение еще не успело наступить, это оказывается легко. Пальцы шарят внутри, выискивая неожиданную зацепку. — У нее нет языка! — восклицает Гарри уж слишком воодушевленно. — Смотри, Ким. Гарри вытаскивает пальцы и открывает рот трупу когда-то симпатичной девушки. Во рту правда нет языка — только обрубок у самого корня. Даже если его отрезали посмертно, кровь хоть где-то должна быть заметна, но место преступления кажется неестественно чистым. — Хм, — бормочет Ким, что-то зачеркивая и дописывая в бланк осмотра. — что со второй? Процедура повторяется и у второй жертвы тоже отсутствует язык. — Нужно запросить экспертизу содержимого легких и желудка. Если травма была нанесена еще при жизни, там должна быть кровь. — отзывается Ким, когда они заканчивают осмотр и пакуют тела в мешки. За дверью их ждут девушки. Одна снова курит — одну за одной — и нервно постукивает каблуком по мягкому, но вытертому временем и сотнями пар ног ковру. Вторая просто всхлипывает. — Представьтесь, пожалуйста, — Гарри старается смотреть на девушек спокойно, но всплеск рыдания одной из них заглушают его слова. — Мими — отвечает та, что курит. — Марлина Бауэр, — исправляется тише. — но давайте так, чтоб я ваших документах не светилась. Звонила я, но я не знаю ничего — всю ночь работала в комнате на первом этаже. Она выглядит недовольной. Похоже, успокаивать подругу ей уже осточертело и она просто игнорирует ее. — К-кристи, — сквозь всхлипы произносит крашеная блондинка. — Кристина Фи-и-итц. — Вы хорошо знали погибших? — в игру вступает Ким. — Мы дружили, — спустя паузу выдыхает Мими. Дым красиво струится из приоткрытых губ со следами фиолетовой помады. — как коллеги. Не как настоящие подруги. — Как их звали? — у Гарри есть еще куча вопросов, и ему кажется, что они застрянут в борделе на полдня. — Красноволосую — Дезире, — в ее темных глазах отражается тоска. — брюнетку — Амата. — Нам нужны настоящие имена, — Ким подчеркивает это неуловимо мягко. — Я не знаю, — Мими пожимает плечами. — у матушки должны быть их паспорта. Посмотрите там. Похоже, из Мими не удастся выудить много информации. Из Кристи — еще меньше. Гарри едва удерживает вздох. — Они жили вместе, — голос Кристи звучит крайне трагично. Она едва душит в себе рыдания. — работали тоже вместе. Они были, ну… — слова тонут в новом, неиссякаемом потоке слез. — Девки поговаривали, что они были любовницами. — заканчивает Мими. — Это вряд-ли поможет нам, — отзывается Ким. — но спасибо за информацию. Из бордель-маман тоже не получается достать никакой информации. Она упорно отмалчивается и зло косится на детективов, то и дело повторяя, что хочет, чтоб они забрали тела и смывались куда глаза глядят. Гарри приходится припугнуть ее, Киму — надавить, так как паспорта она отдает с неохотой. — Ирена Бохенек и Алиция Гжецка, — Гарри зачем-то повторяет вслух. — Мигрантки из Граада, — вклинивается Ким, заглядывая ему через плечо. — приехали в поисках лучшей жизни. Печальная история. — Скорее из Земска, — поправляет Гарри, но Ким ничего не говорит. Хозяйка борделя нервно накручивает пережженную плойкой прядь волос. Опрос работниц занимает не менее часа и ожидаемо не дает ничего — в борделе любые звуки кажутся естественными. Когда девушки кричали и умоляли — никто не пришел им на помощь. За 30 реалов сверху здесь будут кричать и умолять столько, сколько клиент пожелает. Еще через час прибывает одутловатая грузовая мотокарета, из которой высовывается двое хмурых мужчин. Гарри помогает погрузить тела в труповозку, а потом возвращается к Киму, который заканчивал с осмотром комнаты. Вдвоем они обнаруживают одно маленькое пятнышко крови на ковре. — Сможем взять на экспертизу? — Гарри пытается соскрести кровь на ватную палочку, но вместе с тем собирает целый жмут выпавших волос, пыли и песка. — Не думаю, что это возможно. — Ким вносит в блокнот описание места приступления. — Но даже если бы получилось, я сомневаюсь, что нам бы одобрили анализы. Слишком долго и слишком дорого для дела о двух мигрантках. Гарри вздыхает, но ничего не говорит. Солнце стоит высоко и голод начинает неприятно тянуть внутренности. — Пообедаем или сначала поедем по адресу проживания? — хоть он и передает решение Киму, но внутри надеется, что тот отдаст предпочтение обеду. — Пообедаем, — кивает Ким и забирается в мотокарету. Гарри улыбается. В ближайшем Фриттте они берут обед — Ким долго, дотошно рассматривает одноразовый лоток с каким-то салатом, а Гарри хватает первую попавшуюся упаковку — оказывается плов с курицей. Прыщавая высокая девица у прилавка продает им еду без слов. — Ритуальное убийство? — Гарри усаживается на ближайшую лавку и приступает к своему плову. — Нет, — отбивает Ким. — боюсь, ритуального в этом деле мало. — Тогда что с языками? — липкая и холодная каша оказывается удивительно неприятной на вкус. — Возможно, часть эротической девиации. Фетиш, если говорить проще. — Ким осторожно достает из салата помидоры и перебрасывает в плов Гарри. — У кого встанет на отрезанный язык? — Гарри улыбается, зачерпывает пластиковой ложкой помидор. — Людей возбуждает множество разных вещей, — Ким жует тщательно и говорит только после того, как проглотит абсолютно все. Он сидит на достаточном расстоянии от Гарри, потому что тот часто плюется, когда ест и говорит одновременно. — приемлемых и не очень. Раз вы серьезно настроены на подполье, то вам еще доведется многое узнать… Тень усмешки мелькает в словах Кима, но его голос, ровный и спокойный, не выдает его. Глаза Гарри округляются против его воли — может, он не знает чего-то о самом Киме? Он знает, что Ким предпочитает медленно и неспешно, но может есть что-то еще… Мысли срываются на галоп и Гарри совсем забывает про еду. — Но я уверяю вас, лично я в убийствах не нахожу ничего возбуждающего, — вкрадчиво, почти интимно добавляет Ким, но его голос остается таким же холодным. — я довольно консервативен в этом вопросе.***
Квартира убитых находится едва ли не в худшей части Джемрока. Назвать квартирой крохотную однокомнатную лачугу в полуподвале трехэтажного дома сложно, но возможно. Дверь им открыл дед, подрабатывающий вахтой. На самом деле, единственная его задача заключалась в редком мытье ступеней и слежке за тем, чтоб жильцы не разводили тараканов. С обоими задачами он справляется плохо — подводят ужасно дрожащие руки — зато с радостью поведал, что девочки — прекрасные жильцы, тихие и платят вовремя. Дверь открыли ключом — Гарри обыскал личные вещи жертв еще в борделе. Ветхая дверь, скрипучий пол и пара вытертых до серой основы ковров. Вместо кровати — матрас на полу с целым ворохом постельного белья и одежды. Жилье Гарри до встречи с Кимом не многим было лучше. На кухне их встречает печальная трехцветная кошка. — Офицер, нет… — бормочет Ким, моментально считав выражение лица Гарри. И чихает. У Кима жуткая аллергия на кошек, и он предупреждал об этом сердобольного Гарри. — Но Ким, она же совсем одна! — Гарри гладит пушистое чудовище между ушей. — Мы здесь по делу, — бровь Кима изгибается так, что Гарри моментально убирает руки от шерстки кошки и приступает к осмотру жилья. Ничего особенного, обыкновенная бедность — пустующие полки, отключенный от сети древний холодильник — ему просто нечего охлаждать — пакет дешевого кошачьего корма, беспорядочно разбросанная обувь с жутко высоким каблуком, использованные шприцы и полупустая бутылочка чего-то явно наркотического на столе. Ким недоверчиво косится на Гарри, но позволяет ему упаковать пузырек в пакет для улик. И снова Гарри что-то подсказывает порыться в одежде девушек. В кармане штанов одной из них находится записка, спешно накорябанная на обрывке листовки какого-то бара. При тщательном осмотре оказывается, что на листовке нет ни адреса, ни названия — просто изображение двух полуобнаженных андрогинных тел и подпись “N'ayez pas peur”. Записка же оказывается не такой жизнеутверждающей. — “Tu ne peux pas t'enfuir”,— читает Гарри вслух. — им угрожали. — Похоже, — Ким едва заметно кивает, делая пометку в блокноте. — там есть еще что-то? Гарри протягивает Киму записку и он вдруг замирает, аккуратно удерживая ее кончиками пальцев. Гарри недоуменно смотрит на него — не появилось же за полсекунды на ней что-то новое. — Тело Ингрид обнаружили на Ле-Во стрит, — глухо говорит он. — Что? — Гарри отвлекается от кошки, которая крутится в у него в ногах. — Это флаер клуба, — голос Кима приобретает прежнюю стойкость и спокойствие. — который находится на той же улице. Обе улики ведут в одно место. — Но тут нет адреса, — Гарри вдруг смущается. Обычно сплетать вместе улики — его работа. — откуда ты знаешь это место? — Некоторые заведения предпочитают оставлять свое местонахождение втайне, — Ким осторожно кладет записку в пакетик, подписывает его маркером. Ловко избегает отвечать на вопрос. — явки и пароли передают из рук в руки. Флаеры расклеивают на улицах, но местонахождение клуба можно узнать только лично. Это своеобразная проверка для обозначения “своих”. Гарри не находит что ответить. Тайный клуб — это уже круто. Это уже уровень диско. — Думаю, нам стоит посетить этот клуб, — Ким говорит спустя паузу. — расспросить, но не как сотрудники РГМ. Как посетители. А это значит что? Работа под прикрытием! Гарри загорается этой идеей — после потери памяти ему ещё не приходилось работать под прикрытием и ему кажется что это будет восхитительным приключением. Осмотр заканчивается тем, что Гарри бережно кутает трехцветную кошку в зеленый диско-РГМовский пиджак, а Ким недовольно ворчит и чихает всю дорогу до съемной комнаты Куно.***
— Кошка — охуенная, — констатирует Куно, принимая пушистое нечто из рук Гарри. — а себе че не оставите? Очка… лейтенант Кицураги чихает? Куно исправляется на полуслове, но Ким все понимает и мрачнеет, хоть и не подает виду. Они так и не смогли наладить отношения. А вот у Гарри и Куно все сложилось прекрасно — вплоть к мороженому по выходным и вылазке в музей мототехники, которая, по мнению Гарри, должна была сблизить Кима с Куно. Но закончилась, правда, жарким спором о том, что в мотокарете важнее — обьем двигателя или крутецкий бампер. — У Кима аллергия, — кивает Гарри. — а ты чего не на учебе? — До обеда были пары, после обеда на практику, — Куно чешет кошку за ухом, она довольно мурчит и ластится. Эта кошка, кажется, любит абсолютно всех. — в хранилище определили. Скукотища ебаная, это ваще не круто. Ща ее покормлю и буду двигать. — Про лоток не забудь, — встревает Ким. — и воду. — Да пусть под кровать срет, хули, — Куно пожимает плечами. — или в ванну. Куно похуй. Ну вот — снова о себе в третьем лице. В общении с Кимом у Куно это вылезает особо часто. — Ладно, ладно. — изгиб брови Кима работает и на рыжего подростка тоже. — ща все будет, не кипишуй, лейтенант. Куно кажется особо радостным. Отдавать ему кошку — рискованное мероприятие, но по мнению Гарри — это должно научить его заботиться о других. Ким просто согласен с любым решением, пока это не решение притащить ее в дом. — Такой взрослый уже, — Гарри захлестывает волна сентиментальности. Ким едва не закатывает глаза. — ты видел его, Ким? С меня ростом почти! А в плечах какой! Парадная форма будет красиво сидеть. — Ты прав, — вздыхает Ким. Куно и правда похорошел, вырос и почти стал нормальным членом общества, Киму приходится это признать. Не без удивления, конечно. — из него может выйти хороший детектив. Он заметил аллергию. — Потому что у тебя нос красный, — усмехается Гарри. Дальше разговор занимает шум мотокареты и недолгая дорога до участка. Чем дальше ползет стрелка на часах, чем больше они обсуждают душителя проституток — тем нервнее становится Ким — иногда отвечает резче и больше хмурится. Никто кроме Гарри не замечает этого. В набитой детективами комнате бывшей фабрики дымно и воняет чесноком — Торсон, мать его, снова обедает капустно-майонезным салатом. — Ким! — Гарри подскакивает на месте, едва не вылив давно остывший кофе на отчеты аутопсии первой жертвы и стосы бумаг. — А крысы ж не едят глаза. — Простите? — Ким рассеянно поднимает взгляд. — У первой жертвы не было глаз. Посмотри, здесь написано, — Гарри подходит к Киму, тыкает пальцем в полную версию отчета о состоянии трупа. — глаз нет, цвет определили со слов хозяйки квартиры. — Убийца выколол их, точно тебе говорю. Ей — глаза, тем двум — языки… — тон Гарри принимает мистический окрас. — это какой-то обряд! — Глаза, языки… — в разговор вдруг вклинивается Жюдит. — у бабушки были статуэтки… Такие деревянные обезьянки, три штуки. Сеолийские, кажется. — неуверенный голос Жюдит принимает ностальгическую окраску. — Одна закрывает глаза, другая рот, третья уши. Это древнее поверье, что если не видеть зла, не слышать о нем и не говорить о нем, то оно тебя не коснется. — Что я слышу, — Жан входит в комнату с чашкой кофе. Пятой за день. — ты помогаешь нашей суперзвезде с блядскими сеолийскими загадками? Серьезно? Да вы сами как эти обезьяны. Ким деликатно кашляет. Жан не обращает на него никакого внимания. — Значит, третья жертва будет без ушей. — фраза Гарри растворяется в перебранке Торсона и Макклейна, в усталом вздохе Мино, в громком отхлебывании Жана, в скрипе ручки Кима по бумаге. Звучит музыка, которую Гарри любит даже больше чем диско. Музыка детективной жизни, музыка умов, что без отдыха обрабатывают информацию. — Думаю, не стоит торопиться с выводами. — тихо произносит Ким.***
Они уходят с работы раньше. Гарри настаивает на том, что убийства точно как-то связаны с сеолийскими статуэтками, а Ким просто устает спорить. Кинема урчит устало, под стать хмурому настроению Кима. Здание библиотеки, приметное, еще дореволюционное, встречает их парой колонн и облупившейся пожелтевшей краской на фронтоне. Гарри шагает бодро, предчувствуя, если не ключ к разгадке дела, то интересное задание. — Что у вас есть по сеолийской культуре? — спрашивает он у девушки в толстенных очках. Ее волосы, выкрашенные в фиолетовой, собраны в невообразимо высокую прическу. — По сеоли-и-ийской ку-у-ультуре, — она неприятно тянет гласные. — немного. Что конкретно-о-о вас интересует? — Традиционные верования, искусство, религия, — чеканит Ким. — Но вы же сам… вы са-а-ам… — девушка поднимает на него полные удивления глаза. За линзами очков они кажутся огромными. — Да, — Ким обрывает ее, поправляя свои очки. — мои предки из Сеоли. Если вы не против, перейдем сразу к книгам. Девушка поднимается с места, уходит в зал бодро цокая невысоким каблуком. Гарри никогда не предполагал, что сеолийцы — настолько редкая народность, что появление Кима где угодно вызывает столько удивления и вопросов. Киму, похоже, тяжело держать себя в руках под вечер — он мнется с ноги на ногу, нервно поправляет очки. — Почему все считают, что если мои родители были оттуда, то я должен прекрасно разбираться в сеолийской культуре? — он поворачивается к Гарри и едва слышно говорит. В голосе сквозит раздражение. Минут десять лаборантка копается среди полок, пока не приносит им тонкий том с абсурдно длинным названием. Она достает ручку, заткнутую в волосы и записывает на имя Кима. Гарри мимоходом удивляется тому, что не догадался раньше, что у того есть читательский билет. — “Сеолийская культура, верования, народные традиции и суеверия. Под редакций Ревашольского университета, кафедра культурологии.” — одно только название утомляет Гарри и сбивает с него запал. — Давай отложим это до ужина, — предлагает Ким, когда они выходят из библиотеки. Гарри тихонько радуется, что вы-время наконец-то закончилось. Ким достает сигарету, Гарри тоже. Они вместе склоняются к огоньку зажигалки и остаются на перекур возле Кинемы. Их плечи соприкасаются — наконец-то Ким позволяет Гарри подобраться ближе, чем это приемлемо у просто коллег.***
После ужина Ким устраивается на диване. Минуту он бездумно щелкает каналы на радиоприемнике, а потом, не найдя ничего достойного внимания, оставляет его негромко напевать забытые мотивы диско на одной из ретро-станций. С волос Гарри стекает вода, вымачивая плечи на домашней футболке, когда он выходит из ванной и гнездится рядом с Кимом. Гарри устраивается долго, перекладывая маленькие аскетичные диванные подушки, сбивая серый плед под собой. Он знает, что перед тем, как пойти спать, Ким обязательно приведет диван в идеальный порядок, будто никакой Дюбуа не разворошил его пять минут назад. И ничего об этом не скажет Гарри. — Сеолийские обезьянки, значит, — Гарри берет книгу в руки, долго ищет нужный раздел. Ким тоже смотрит на страницы, устроив подбородок на влажном плече Гарри. — о, вот оно! Статуэтки трех обезьян изображают обезьян в трех различных позах: одна обезьяна закрывает глаза ладонью, другая — уши, а третья — рот. Эти статуэтки символизируют принципы, известные как "Не видь зло", "Не слышь зло" и "Не говори зло". Этот символ имеет большой вес в древней сеолийской культуре и философии, хотя его также используют и в других культурах. Он напоминает о важности обращения внимания на то, что мы видим, слышим и говорим. Эти принципы призывают к благоразумию, терпимости и отказу от распространения негативных мыслей и слов. Фигурки символизируют представление о необходимости отрешения от земных соблазнов, отвлекающих от благочестивых помыслов. Повисла пауза. Гарри все еще осмысливает прочитанное, Ким хмурится. — Это все еще никак нам не помогает в деле, только подтверждает слова Жюдит. — дыхание Кима греет кожу на шее Гарри. Тот вздрагивает, приобнимает Кима за талию. Разочарованный, Гарри откладывает книгу. К черту сеолийские статуэтки, если он рядом. К черту мертвых проституток… Гарри оборачивается к Киму, прижимается губами к его виску. Ким восхитительно пахнет, все еще “Тайгой”, легким мускусом от пота и усталости, теплом. Ким пахнет тем, чего у Гарри никогда не было с Дорой. Он пахнет надежностью. Гарри целует Кима в губы и он поддается. Совсем невинно, осторожно касаясь губами и сталкиваясь кончиками языков. Но это длиться короткий миг перед тем, как Ким разрывает поцелуй и выбирается из хватки Гарри. — Я в душ. Не жди меня, ложись. — его слова звучат не как приказ, а как просьба. Тон такой же ровный, как и всегда, но в нем прослеживается отчаянное желание смыть дневную усталость. Когда он уходит, Гарри поднимается и предпринимает провальную попытку навести порядок на диване и простом кофейном столике. Сделав все возможное, он возвращается в спальню, включает лампу. О том, чтобы заснуть без теплоты и ровного дыхания Кима и речи не идет. Гарри забирается в холодную постель и ворочается все те двадцать минут, которые нужны Киму на душ. И только когда Ким возвращается, пахнущий уже чистотой и апельсиновым мылом, но все еще теплый и спокойный — темные тучи мыслей Гарри расходятся, позволяя сердцу замедлить сумасшедший ритм. — Жан совсем не следит за языком, — выдыхает Гарри во влажный ежик волос Кима, когда он устраивается у него на плече. Ему почему-то хочется извиниться за грубость бывшего напарника. Пальцами Ким выводит какие-то странные узоры на груди Гарри, и извинения за слова Жана совсем не волнуют его. Этот момент Гарри любит больше всего — когда перед сном Ким забирается к нему под бок, сам обнимает его и подставляет голову под поцелуи. — Ты же знаешь, — устало выдыхает он. Сонно щурится без очков. — я ревашолец. Мне плевать что он там ляпнул про обезьян. До тех пор, пока он не называет сеолийской обезьяной меня. Разговор сходит на нет. Они лежат, обнявшись, еще минут пять, не более, пока Ким не выворачивается из его хватки и тянется за поцелуем перед сном. — Я люблю тебя, — тихо выдыхает Гарри. Ким долго молчит, устраиваясь на своей половине кровати. — Что ты хочешь на завтрак? — спустя длительную паузу говорит он. Что-то неприятно ворочается внутри Гарри. Это никогда нет “Я тоже тебя люблю”, это “Будешь кофе?”, “Тебе стоит пропить курс витаминов” или “Я сделаю погромче, на Ревашоль-ретро крутят ОО”. И не то что бы это было неприятно, но Гарри все равно чего-то не хватает.