Где снуют мокрые пешеходы,
Скрываясь от капель в парадной,
Я не капли тебя не ревную
И морозом дышу на ладан.
Федя выходил на улицу, ожидая, что его охватит магией города, как десятки раз до. А его пронзило ледяным ветром и за шиворот сразу попали мелкие холодные капли. Не вызывали восторга широкие улицы, не захватывало дух от самого факта нахождения здесь. Магия пропала. И Федя даже знает кто в этом виноват. С тихой яростью отпинывает из-под ног гальку и она весело шлепает по луже. Феде кажется, что он сходит с ума. Вечереет, сумрак окутывает кроны деревьев. Небо осторожно целует макушки высоток, а Федя не узнает все это… Река… Необузданная сила, изящность и вместе с тем какая-то совершенная неповоротливость. В водной глади отражались огоньки фонарей, а Федя во все глаза смотрел на разводной мост. Что-то до боли тоскливое было в такой, казалось бы, обыденной вещи. Сколько людей опаздывали, сколько судеб эти мосты разделили. И ведь правда разделили, кто-то к кому-то не успел. Федя в своей жизни тоже много чего не успел. И многое из этого на самом деле было гораздо важнее того, на что он эти моменты променял. Жалел ли? Безумно. Смотря на этот гребаный мост с горечью вспоминал, как Андрей в перерывах между рассуждениями о бабочках – «Мне снилась бабочка… Такая бабочка, Федь, неземной красоты. Значит ли это, что и бабочке снился я?» - и коротким перерывом на поцелуй, с восторгом рассказывал про встречу кораблей. И ему эти гиганты были важнее всего прочего. И Феде было важно тоже, ведь…Где мосты в час тридцать разделят
Мир на Адмиралтейский и Васильевский остров,
И там, где времени нет у любви,
Над Невой поставят апостроф.
Где зажгут фонари на проспекте,
Освещая каждую лужу...
В этом городе для нас разве есть место?
Даже сам себе я не нужен...
В такси душно, и Федя думает лишь о том, что хотел бы въебаться во что-то на полной скорости. Почти наяву слышит визг колес и стон разбитого стекла. Жалеет, что просто не может выйти в окно, потому что проносящиеся мимо шоссейные полосы манили к себе. Андрей сравнивал их с разделительным знаком. Федя делил все на белое и черное. Андрей делил их. В кармане тонкой куртки обреченно бренчат ключи от пустой квартиры. И Федя счастлив, что она у него есть, потому что, кажется… Он возвращается домой. Выкинуть бы эти ебаные ключи в Неву. И себя следом. Как завороженный встал возле дома, смотря на темные дыры окон. Даже просто стоять здесь, просто смотреть на знакомые стены. Но все внутренности разрывались от тревоги, в голове набатом чужие голоса с вопросом «что же ты творишь?» А что он творит? Знает ли сам?А там студия или коммуналка,
Вытянет магнитом из Мухосранска,
На дискомфорт, но возможно счастливый
Я сменю стены комфортного пыльного царства.
В рюкзаке бутылка коньяка и она одним своим весом разъедает что-то внутри. Ему не хочется пить, но с другой стороны… Открывает дверь в пустую квартиру и ему… Странно. Вещей здесь много, на самом деле, просто они все тщательно упрятаны подальше. Много их с Андреем вещей, которые выкинуть бы, но Федя просто старается не смотреть. Скидывает рюкзак и сумку на пол, стягивает с ног ушатанные кроссы и ложится посреди комнаты на полу. Прямо в одежде. И как-то до ужаса тошно становится на душе. В окне отсветы машинных фар и уличные фонари. Тянется в карман куртки за сигаретой, поджигает и курит прямо в квартире. В тайне надеется, что уснет с не затушенным бычком и сгорит. Сам же смеется от абсурда. Не должно быть так. Острые лопатки – сильно похудел на диете из кофе и сигарет – неприятно упираются в пол, даже сквозь плотную куртку. Пьет из горла и медленно пьянеет. Так бесит, что трясутся руки. А еще бесит глупое, совсем-совсем дурацкое чувство, будто бы он потерялся. Еще никогда в жизни он не чувствовал его так ярко. Даже сейчас – когда дома. Ведь дома. Своя собственная маленькая квартирка, на которую он променял комфорт знакомого Иркутска. Там Федора никто не понимал. Никто не видел в промозглом и сыром Питере - где у Феди все время болело горло – приведений великих людей и ярких искорок золота. Феде думалось, что золота в Питере так много из-за недостатка солнца. Люди дураки, они всего лишь попытались заменить звезду чем-то пошловато-грязным. Всего лишь замена, как и блеклый искусственный свет. Но никто не видел ярких переливов редких лучей и синих отсветов неба. Они приезжали и видели гнойно-охристые стены и темные дворы-колодцы. Зато видел Андрей. Привыкший к теплу, неизменно болеющий, он все время чихал, но все равно тянул Федю из дома. Потому что сидеть на месте – кощунство. А еще Андрей утыкался красным носом ему в плечо, когда уставал, и они иногда засыпали так на диване. Потому что тормошить такого Андрея Феде всегда было жаль. Даже если платой была утренняя боль в пояснице. Федор с силой сжимает челюсти и жмурится, потому что помнит все это. Жалеет, что это вообще когда-то было. Смотрит на привезенные вещи. Их надо бы разобрать, положить по местам. Быть может это помогло бы привести голову в порядок. Но он просто вытряхивает все из рюкзака, отпинывает сумку с вещами и ищет во всем этом хламе проводные наушники. Сюр какой-то, у звукаря Федор-у-тебя-золотые-руки сейчас простые уши из первой же харкаловки. Кидает в портфель пачку сигарет, ключи от квартиры и те самые наушники. Не думает, а потом шипит, потому что в темноте подъезда вновь приходится шариться по карманам, не имея ни малейшего представления, куда что положил. Ругается и матерится сквозь зубы, потому что посмотрел уже три раза, а нашел только с пятого. Обзывает себя последними словами и выходит в ночь. Федя кружит по двору, и уговаривает себя больше не пробовать. А потом выходит в город, видит знакомые, но почему-то чужие улицы. И снова вспоминает только одного человека… Долго смотрит на иконку в телефонной книге. Для самого загадка почему не удалил или хотя бы не сменил фотку. Там Андрей еще совсем мелкий, взъерошенный, он тогда только переехал, и они все время шастали из одного бара в другой, шлепая потом по лужам. И в один из таких вечеров Федя сфоткал его на шакальную камеру телефона, когда Андрей, запрокинув голову считал звезды. Потом, уже сидя в Иркутке и прячась от воспоминаний он все равно то и дело натыкался на эту фотографию, и в груди щемило.Там вылетают птицы на юг,
Растворяясь в дыме котельных.
И печальный сизый испуг,
Растекается по синим венам.
Ты пленяешь или пленишь?
Что-то попробовать что-то понравиться?
В твоих рассказах: один шаг и ты лежишь
В объятиях с пьяной красавицей.
Андрей ответил сразу. Сначала настороженно позвал по имени, а у Феди сперло дыхание. Стараясь не срываться на всхлипы попросил приехать на Лиговский проспект, ожидая, впрочем, что его тут же пошлют. Но Андрей лишь помолчал недолго в трубку, кажется прислушиваясь к Фединому дыханию и попросил подождать. Федя не знал, чего хочет от этой встречи. Не знал, что скажет ему после стольких лет молчания. Не знал, что скажет, если миллион раз посылал и его, и самого себя, глядя в отражение. Но все это казалось таким незначительным против того факта, что они вновь встретятся. Он и не вспомнит, когда в последний раз Андрей звонил ему вот так… Когда последний раз звал к себе без подтекста, просто напиться до звездочек в глазах. Наверное, это было совсем-совсем давно, когда они еще маленькие и смущенные своими чувствами старались даже не смотреть друг на друга и даже не жали при встрече руки, потому что было страшно прикоснуться и все сломать.Ну так, позови напиваться не трахаться.
Я недавно купил новый шарф...
Давай, в баре где-то на Лиговке
Опрокинем шот на брудершафт?
Ты склонись и на своём ломаном,
Мысли в пляс будто искры в огнё,
Разберись: то ли ты снишься бабочке;
То ли бабочка сниться тебе.
Андрей появляется быстро, возможно даже слишком, потому что Федор все равно не успевает ничего придумать. Он всклокоченный и от привычной надменности нет и следа. Он переживает, он бледный как смерть и у него смешно съехала шапка, из-под которой торчат выцветшие волосы. Как в дешевых драмах начинается дождь и Феде думается, что все самые стремные сериалы про любовь снимали здесь. Потому что тут не нужно ничего выдумывать, потому что попасть под холодные капли можно в любое время. Андрей видит его не сразу, вертит головой, всматривается в редкие фигуры. Федя же напротив сразу цепляет его взглядом и ловит самого же себя на том, что… Любуется. Андрей наконец замечает его. Срывается с места и почти бежит к нему. А потом… Потом замирает в двух шагах, и ни один из них не знает, как себя вести. У Андрея трясется губа, или это только кажется так, но он со своим красным носом выглядит до ужаса трогательно. Стоит больших усилий не сорваться и не поцеловать его прямо здесь, прямо так. Почти неважно получит ли он по ебалу и на какой секунде это произойдет. А потом Андрей первый подошел. По его лицу катились капли дождя, он привычно шмыгнул носом, и Федя с нежностью подумал, что этот дурак завтра свалится с температурой. Андрей криво усмехнулся – так по-родному, совсем-совсем знакомо – и Федя не мог не улыбнуться в ответ. - Я купил новый шарф… Твой потерял. Купил такой же, знаешь… Еле нашел. Андрей меняется в лице, кривится как от зубной боли и смотрит побитой собакой. Оба стоят, как дураки, не зная нужно ли что-то говорит, имеет смысл извиняться. А еще надо бы объяснить какого хуя они вообще здесь делают. И объяснить в первую очередь самим себе. Но Федя только всем телом тянется обниматься, и Андрей подхватывает, словно все время только этого и ждал. Сдавленно дышит в ухо, от этого щекотно, но Федя только крепче стискивает Андрея в руках, что Андрей охает. Федя виснет на нем, теряя стержень и обретая опору в Андрее. Взлетела стая птиц и с гулким печальным криком пронеслась в небе. С ними в унисон Федя облегченно выдохнул. В сизом дыме терялись очертания города, но Федя концентрировался именно на этом дыме. А еще на Андрее, который настоящий и теплый. А еще он рядом и быть может скоро тоже растворится в нем, унося с собой тепло, которого так не хватало. Дождь остался только влажностью в воздухе, от которой тяжело вдыхать и каплями на Андреевской курточке. Когда Андрей заговорил из его рта вырвалось облачко пара. Федя завороженно следил за чужими губами, впитывая знакомые ужимки, запоминая новые. Андрей что-то объяснял, или только просил объяснить, но Феде было не до того. И Андрей мог бы разозлиться, развернуться и уйти, но он только нежно улыбнулся и подхватил его под руку, ведя по широкой улице в сторону своей квартиры. Федя был в ней столько раз, но последний был так давно…Я возьму с собой только паспорт,
В сумку кину пачку сигарет,
Телефон и наушников провод,
Чтоб ушёл из головы бред.
И все равно Федор почти со смехом понял, что за годы мало что изменилось. Андрей все так же клал ключи в левый карман, а телефон в правый. Все так же курил возле зеленой лавочки и бросал бычки в коричневую урну. Каждый раз здоровался с дворовым котом и совершенно точно подкармливал. Все так же снимал обувь безнадежно оттаптывая задники. Все это было таким родным и домашним, даже тумбочка в коридоре об которую Федя раньше всегда запинался. А сегодня он просто сел на нее, и под руками ее шершавая поверхность приятно щекотала кожу. - Снимай сырое, Федь. Андрей и сам поспешно скидывал верхнюю одежду, скидывая ее на пол, пусть то и было странно и бессмысленно. Его покрасневший нос то появлялся, то пропадал в ворохе одежды, торопливые скованные движения вызывали лишь трепет. Федор следил за ним, не шевелясь и почти не дыша. Андрей наконец выпутался из водолазки, красиво выгнулся, скидывая ее в ту же кучу и замер, в упор смотря на продрогшего и замершего Федю. Кажется, понял, что тот утонул в своих мыслях и осторожно подошел. - Федь, снимай, заболеешь. А Федя смотрел снизу-вверх и улыбался как дурак. Андрей бережно начал стягивать насквозь сырую куртку. Ткань скользкая, холодная и неприятная. Руки Андрея холодные тоже, но к ним Федя ластится как кот, уже не заботится ни о чем. Просто хочет к нему и если есть такая возможность, почему… Почему нет? Андрей домашний, немного нервный, но… От него веет какой-то силой и уверенностью. Раньше такого не было. Раньше он так не умел. Федя все время опирается на «раньше», потому что не представляет свое «сейчас». - Я соскучился. Федя говорит тихо, невзначай, в перерыве между разглядыванием поцарапанного мебелью паркета и чужими трясущимися руками. Андрей же замирает с одним Фединым ботинком в руках и теряется. Смотрит прямо в глаза и шумно сглатывает. Он точно не знает, что ответить, только Феде и не надо. Он просто смотрит и улыбается. Как дурак, ну? - Пойдем, чай налью. Пойдем-пойдем. Федя хочет сказать, что не может никуда идти, но тогда все, наверное, закончится, и к тому же Андрей тянет его на себя и прижимает к себе. Почти как объятия. Почти как раньше. Тихо кружит по кухне, старается не шуметь, но все время оборачивается. Проверяет, на месте ли Федя, не растворился ли в ночной прохладе. За окном снова дождь, а Федя не знает, как ему жить. Сможет ли объяснить зачем это все? Или словно котенок прибьётся к тому, кто приласкает? И приласкает ли? Андрей ставит перед Фединым носом кружку и в груди щемит, потому что это та самая. В этот момент оба друг на друга не смотрят и прячут взгляд, но оба понимают… Ничего не забыто. Не забыто как кружка, бережно хранящаяся на полке. Не забыто, как висящий на вешалке шарф… - Федь, а ты… Ну, на долго? Феде хочется ответить «навсегда», но это говорит в нем алкоголь и завтра будет стыдно. Стыдно и неправильно. Поэтому булькает тихое «не знаю», но смотрит в глаза. И Андрей, кажется сам догадывается. - Как дома? Как Иркутск? Андрей старается завести разговор, но в итоге давит на больную мозоль. Федя кривится и отхлебывает чай. Тут же сдавленно шипит, потому что тот страшно горячий и с обидой смотрит на Андрея. То почему-то тихо смеется и качает головой. - Осторожно, глупый. Наверное, они не должны так говорить друг с другом. Не после всего. Но нет никаких других интонаций, только так правильно и необходимо. Феде кажется, что это глупые фильмы про любовь, которые в детстве показывали на старом пузатом телевизоре по «Домашнему». Но это про него и его жизнь. - В Иркутске холодно. И одиноко. - Что же ты… Никого себе не нашел? Андрей склонил голову на бок. Федору это вопрос не понравился. - Не захотел. Почему ты приехал? Андрей на мгновение опешил, но потом легко улыбнулся. - А зачем ты позвал? - Сказал же – соскучился. И еще… Все было такое чужое. Ну, там, в Иркутске. И дома чужое, у мамы чужое. Не то. А приехал сюда и тоже не то. Улицы не узнаю. Федя изо всех сил старался объяснить, что не так, путался в словах, жевал звуки. Но Андрей кивал и взгляд у него с каждой минутой становился все грустнее. - Все очень поменялось, Федь… - Нет! Нет, ты не понимаешь. Все это чужое – потому что без тебя. Этот город, да что город, весь мир… Он только с тобой. Понимаешь? Я ходил сегодня по Питеру и… Что он значит без тебя. Зачем это все? Я не знаю, Андрей… Помоги мне. Помоги мне выплыть, я не справляюсь. - Андрей… Забери в свой ебаный Питер. - А сейчас мы по-твоему где? Он смеется ласково и треплет волосы. Как на дитя неразумное смотрит, но ответ ждет. - Черт его знает… Понятия не имею, но не там, где надо. Без тебя Питер похож на сотни других, неродных городов. Они мне не знакомы, и я не хочу в них возвращаться. Я хочу домой… И Андрей протягивает руки. Забирает. Слышит и чувствует. Федор всем нутром тянется к нему. Ему с Андреем хорошо и спокойно. Молится только чтобы его не прогнали на утро. А оно совсем скоро, до рассвета пара часов. Они сидят в обнимку на полу, и Андрей утыкается в его плечо. У Феди по лицу катятся слезы и в любой другой ситуации он бы стеснялся этого, но сейчас ему плевать. Вместе со слезами утекает вечная тревога и слабость. Без Андрея правда было очень плохо. Слишком.И мой город.... Он ну чем не деревня....
Перифирийя – разбитый асфальт.
Шепчут улицы : «Живите, живите».
Только я всё жду, когда смогу попросить
«Андрей, забери в своей ебанный Питер»