Параллельная?..

«Завидуйте», — гласит подпись фотографии, которую в истории для близких друзей выложил Матсукава в инстаграме. Фото с довольным лицом Ханамаки и криво сделанным (или испорченным) тортом Ойкава увидел ещё утром. Просьбу друга он выполняет до сих пор. До самого вечера. Завидует глупо и упорно. Потому что, ну… хотелось бы тоже. Выкладывать фотографии, видео и скрины некоторых сообщений, чтобы знали, видели, завидовали. Потому что Ива-чан чудесный, прекрасный, замечательный и такой такой для Тоору, что грех подобное утаивать. Хуже только подобное показывать. Сейчас на Хаджиме черные свободные спортивки и широкая белая футболка, свисающая с покатых плеч мешковатой (и лишней, по скромному мнению Ойкавы) тканью, и простенький браслет, который ему на каком-то фестивале купил Тоору (враньё — фестиваль вовсе не «какой-то», Ойкава помнит время, место и продавца бижутерии; вспоминает каждый раз, когда в нервозности начинает теребить собственный браслет, точь в точь такой же, как у Иваизуми). Он выглядит донельзя красиво в самой простой одежде, и Ойкаве иногда так и припекает в голову замотать его во что-нибудь неприглядное, чтобы не притягивал взгляд так нагло, но это вряд ли поможет. Ему, честно, уже ничего не поможет. Иваизуми говорит часто, что одевается на отвали и для него главное — комфорт и удобство. Как бы не так. Тоору лично не раз видел, как тот сравнивал разные сочетания одежды перед зеркалом, что-то менял в образах с ворчанием и, ну, этого достаточно. Этого достаточно — того, как незатейливо Хаджиме старается скрыть желание выглядеть хорошо (невъебически, по скромному мнению Ойкавы). Достаточно, чтобы он начал считать это маленькое знание своим секретом, который он, несомненно, утянет за собой в могилу, потусторонний мир, новую жизнь и все последующие. Искорябает любимыми тайнами внутреннюю сторону гроба, обложится священными знаниями, чтобы тепло и уютно, и уснёт вечным сном. Когда подобные странные мысли посещали Ойкаву, он всё (и мысли, и ответственность) сваливал на своё развитое критическое мышление. Ойкава об Иваизуми знал ну очень много, интересовался им в научных масштабах, сравнивал с космосом и исследовал, исследовал, исследовал. В нём по итогу постоянно боролись два желания: вывести науку хаджимелогию, устроить заумную конференцию и хвастаться, хвастаться, хвастаться; и, конечно же, спрятать каждую абстрактную крупицу в себе, не раскрывать даже под пытками, утаивать всё до последнего. Диссонанс мучал долго и упорно, а выход из проблемы пришёл неожиданно и вовремя. Ойкава пил мятный чай, который ему любезно заварил и налил Хаджиме, и задавал сам себе нерешаемые уравнения. Иваизуми пару минут назад проворчал про далёкий чайный магазин, в который после пар пришлось нестись, обгоняя подземные поезда (вот и почему работают только до шести? Нормальные люди в это время только освобождаются), потому что «придирчивая крупица мозга в голове Тоору учует разницу, если купить другой, а её владелец надуется до невмещаемых в их квартиру размеров». Теперь вот сложно не зацикливаться, не мотать мысль по кругу в голове. Ива-чан своей заботой выкашивает в нём все плохое и гнетущее, вместо чего вырастает цветущее и тёплое, и этого так много, что сдерживать в себе тяжело. Хочется и покричать на улице, бросить в прохожих весенние фразы, и укрыться с головой в одеяло, спрятать Иваизуми от всех, чтобы никому и отсвета солнечного не досталось. Ханамаки, зараза, как чувствовал, прислал ему какое-то сообщение, теперь так и тянет зайти в диалог и написать невпопад, что для него Хаджиме вон какой особенный. А потом он смотрит на Хаджиме. Листающего ленту Твиттера, попивающего дымящийся чай из подаренной Тоору кружки. И тут Ойкава понимает. Кому, как не Иваизуми, хвастаться Иваизуми? — Ива-чан, — начинает елейно. Тот мычит вопросительно. — Знаешь, я встречаюсь с замечательным парнем, — делится довольно. Теперь у него есть способ выговориться без нанесения вреда его гробнице любимых фактов о Хаджиме. Красота, ну. — Ого, не знал, что у тебя есть парень, — отзывается Иваизуми и сёрпает чаем. Так. Ладно. — Да, решил тебе похвастаться вот. Сегодня он после четырех пар смотался до магазина только ради того, чтобы купить чай от моего любимого производителя. Ну не ценность ли? В ответ теперь уже неоднозначное мычание. Хаджиме рад, конечно, что Ойкава о нём так лестно отзывается, но зачем так приукрашивать? Он сказал ему утром, чтобы не рыпался дальше вуза, и пригрозил кулаком вдобавок. Потому что Тоору инвалид в сфере заботы о себе, он в принципе перманентно недосыпает, а в ночь перед последним учебным днем недели решил вообще на Морфея и его хоромы забить один огромный прогон по методичке, ведь уже конец семестра, и тесты заваливать ну никак нельзя. Что ещё ему оставалось делать? От вуза Иваизуми до чайной лавки в любом случае ближе, чем от университета Ойкавы (тому близко только переутомление). Так что да, ценность здесь измеряется в агрессивном эквиваленте. — Ещё он мне вчера массаж спины сделал самый лучший во всей индустрии медицины, клянусь. Как хорошо, когда близкий человек может из твоего тела любого демона измять, а? — Ага, — отзывается Хаджиме блекло. Его начинает настораживать поведение Тоору. Пытается подсластить пилюлю? Ойкава и сам массаж делает на отлично, Иваизуми каждый раз в космос вылетает (потому что тот параллельно рассказывает про свои любимые темы из курса по астрономии, с чем еще ему сравнивать?..), а потом возвращается на землю каким-нибудь щипком-путеводителем. — Готовит очень вкусно, аппетит мне всегда обеспечен, — Тоору щелкает пальцами. У него каждый день какой-нибудь сбалансированный ужин (компенсирующий остальные недоприёмы пищи Ойкавы, которому вечно не до того), потому что Иваизуми любит готовить (и заботиться, но это их секрет). — На яд проверял? А если травит медленно? С реакцией на приятные слова у Хаджиме, ну… не очень. — Ива-чан, это укрепление иммунитета, ты не понимаешь, — отмахнулся Ойкава. — Ещё он кучу раз мне помогал, когда — а вот тут Тоору запнулся. Немного переоценил он свою говорливость. Легко говорить любимому человеку о том, как ты ему благодарен, пока в речь не забирается что-то необдуманно-колющее. Холодное оружие разгоряченного и возбуждённого настроения. Подтверждать вслух собственные проблемы ему всегда было тяжело. Сложно сказать, что ему было плохо, что не хотелось даже, чтобы стало лучше, но его за руку к этому «лучше» привели, заманив обещанием быть рядом. Но Хаджиме не обязательно слышать благодарность вслух, разве нет? Он и без того знает. У них свой собственный язык ещё со времен школы — Тоору всегда утыкался лбом в его плечо с характерным непроизнесённым «Спасибо». Поэтому, да, это говорить словами необязательно. — … когда был мне нужен. Всегда ловит этот момент, ещё ни разу не упустил, представляешь? Такая вот связь у нас, — закончил на выдохе Ойкава. — Ага, космическая, — подтвердил Иваизуми в чашку. Тоору продолжает болтать про любимые мелочи: и про вкуснейший парфюм Хаджиме (тот подмечает, что травится Ойкава самостоятельно, раз пробовал его на вкус), и про его милую привычку покупать что-то Тоору каждый раз, когда проходит мимо кондитерской, потому что помнит каждую упомянутую им недавно сладость, и про книги, которые читает обязательно, если Ойкава просит-советует, и про всё, что копилось в нём хорошим и родным. Иваизуми это всё слушает, тихо-мирно помирая внутренне, когда видит теплоту во взгляде напротив, комментирует иногда, обязательно запивая чаем комочек в горле. Растрогался всё-таки. Он такое не сильно любит. Не знает, как готовить, и с чем есть. Ойкава замечает и начинает отвлекать переплетами пальцев ладоней, чтобы без подкормленной зажатости. Он ещё давно заметил: Иваизуми не знает, что делать с собой в редкие случаи проявления сентиментальности, потому обычно неловко закрывался в себе, лишь бы его незнание не вылилось куда-то и во что-то. Потому Тоору и завёл привычку отводить от непробиваемой крепости. Прямо за руку. В их дуэте поразительно гармоничный баланс: Ивазуми пугает незнакомцев недружелюбными взглядами и постоянным ворчанием (когда рядом бесячие Матсукава с Ханамаки или ноющий Ойкава), но с самыми по-простому добродушными мыслями, а Тоору наоборот — лучится улыбкой на людях и съеживается до противной злыдни (определение Хаджиме) дома, уставший от непрошенного внимания. И великих масштабов взаимопонимание: не успевала появиться надобность в Иваизуми — он уже был тут, рядом, самый стойкий и надёжный; как только самому Хаджиме плохо становилось, останавливать течение времени приходил уже Тоору, горящий верностью и привязанностью. Понимание Иваизуми заключается в громадном уважении, которое он, естественно (натурально), выражает оскорблениями, подзатыльниками и нужными словами. Никогда не жалеет, только помогает собраться, поддерживает за руку и за «Спасибо», находится рядом, что ближе некуда. Фильтрует слова на означаемое и означающее, тратит время, силы, мысли, тратится, чтобы правильно понять, и никогда не игнорирует проблемы Ойкавы (в отличии от их владельца). Понимание Ойкавы выражается в доверии вселенских масштабов, в самом искреннем принятии, которое только можно встретить. Никогда он не просит его вести себя менее грубо, меняться, подстраиваться, говорить больше и выразительнее — всё равно с полуслова друг друга понимают. Не забывает напоминать, как он ему важен, не давит ожиданием ответных реплик, дарит свою искренность намерений и не требует никаких тяжёлых слов. Представлять жизнь друг без друга никто из них никогда не пытался, потому что, ну, какие там теории? Не нужно им такими глупостями заниматься. Они есть и для смысла этого хватает. Когда Тоору заканчивает с хвастовством, они сидят на кухонном полу, держась за руки и друг за друга. Иваизуми прикладывается щекой к чужой ладони, отвечая молча. Потом обещает, что никогда не устроит подобный разговор. Ойкава не верит — Хаджиме очень даже может, однажды он очень даже уже (когда пришёл подвыпивший после случайных посиделок с Матсукавой). Они решают прогуляться, потому что которую уже неделю не выходят никуда, кроме как на учебу. Потому что уже весна, и вечерний город в безвредной прохладе так и манит прогуляться по освещённым улицам, забрести куда-нибудь в неизвестность, чтобы выбрести свежими и уставшими. Одеваются совсем молча. Иваизуми ждёт, пока Ойкава перешнуровывает ботинки, греясь в легкой куртке около входной двери. В подобные моменты в голове Ойкавы включается какой-то древний проигрыватель, который выплевывает картинки-моменты. Такие яркие и почти что осязаемые, словно проектор этот и не старый вовсе — с 5д эффектом и всякими другими выкрутасами, позволяющими почувствовать и вкус, и запах, и температуру воспоминаний. Только машина в черепушке Тоору совсем не новая и не самая исправная — с перегоревшими компонентами, потертыми шестеренками и болевой системой оповещений. Но имеем, что имеем. Вот и сейчас у него в голове что-то щелкнуло, переключило изображение на секунду со взрослого Иваизуми, завязывающего шарф поплотнее, на маленького Хаджиме (чуть более милая его версия, но его Ойкава любит любым, главное — присутствующим), что криво-косо запихивал вязанные концы куда-то под круги пряжи, лишь бы отпустили уже во двор снеговика лепить, там ведь такой снег хороший, впервые за зиму для лепки подойдёт. Сейчас совсем не зима, от неё не далеко, но до неё еще долго, но Ива всё равно соглашается купить по пряному кофе в дорабатывающей последние часы кофейне. А потом Тоору вытягивает из кармана свой любимый маленький фотоаппарат. Ойкава фотографирует тут и там, то и это, и каждой фотографии есть причина, к каждой Хаджиме добавляет комментарий, подкалывает всего-из-себя-эстетичного Тоору и фотографирует его сам украдкой (сугубо в научных целях: ему нужно будет использовать эти фото, когда он будет доказывать Ойкаве, что тот щёлкает камерой чаще, чем шагает). Тоору его просит поставить себе заставкой на телефон одно из изображений, потому что «Ну ты посмотри, как хорошо мы получились, её грех не поставить на обои». — А сам почему не поставишь? — логичный вопрос слетает раньше, чем рождается понимание. Точно. Он ведь знает. Ойкава рассказал как-то ему. Обои экрана блокировки у него меняются с завидной частотой (почти с той же, с которой пополняется его галерея), а вот с основного экрана уже несколько лет не убирается снимок, на котором они сидят на полу волейбольного зала и что-то обсуждают. Ханамаки тогда сфотографировал их (ещё один фотоманьяк в жизни Иваизуми), потому что золотой свет красиво падал на древесину и форма на мальчиках с ним смотрелась теплее, а сами они выглядели «так уютно» в далёком своемирье. Тоору до сих пор называет иногда друга Фотохиро — этот кадр греет даже спустя два года. Так что да, он менять обои не собирается ближайшее «пока не стало грустно смотреть на нас молодых». Поэтому заставку придется менять Иваизуми. «Менять» — понятие растяжимое: он просто отдаст телефон в руки Тоору и подождет, пока тот наколдует нужное. — Давай ещё парочку селфи! — радостно заклинает предлагает Ойкава. Хаджиме протяжно стонет. — Ну только парочку, честно, просто символически, — уверяет Тоору. Иваизуми на подобное не ведётся — он и так знает, что у Ойкавы «парочка фотографий» приравнивается к «вытянуть камерой всю душу» Хаджиме. И «символически» ситуацию совсем не скрашивает. Ойкава любит это слово — «символически». Выдает его по поводу и без, словно попугай, сует в предложения и в оправдание, впихивает невпихуемое. «Ива-чан, я обнял тебя сим-во-ли-чес-ки, ну, что ты паришься?» «Хаджиме-е-е, это просто символический поцелуй в щеку для фото!» «Если представить, вот чисто символически, что мы встречаемся…» Что за магические символы у него такие, раз сбылись все до одного? У Ойкавы этой символики на новый язык хватит, хоть сейчас садись и составляй словарь (правда, Камасутра уже существует). И в этот раз Тоору тоже не жалеет Иваизуми: почти переламывает ему спину неожиданным прыжком (а Хаджиме, извините, уже не в том возрасте, как сам Ойкава любит заявлять), закрывает ему, как обычно, лицо знаком мира, щипает за щеки, чтобы покраснее-помилее, взъерошивает и без того торчащие во все стороны волосы, и смеется заливисто-мелодично, топя Иваизуми в родном звучании. Потом они падают на каменную оборку зеленого уголка одинокой набережной, засматриваются мельтешащими огоньками, раскрашивающими тёмную воду в яркость, и так приятно понимать, что из хаотичного в голове сейчас только вид отсветов городских ламп. Ойкава тянет Хаджиме за плечо вниз, чтобы лег ему на ноги и не горбился от усталости. Им сейчас так спокойно-свободно, что никакие серые будни не пугают своим наступлением, никакие тяжелые воспоминания не тянут ниже и никакого «ниже» словно нет и никогда не было. — Посмотрим сегодня что-нибудь? — предлагает Ойкава. — Ты же после пар всего пару часов дремал, — напоминает Ива. — Не хочешь спать? — Вообще нет. Действительно. Кого он спрашивает? У Тоору всегда найдётся миллион занятий поинтереснее, чем сон. Особенно, когда можно провести побольше времени с Хаджиме. Как будто не живут вместе и не видятся каждый день. — Хорошо. Но если уснешь — твои проблемы. Один будешь досматривать.

***

Уснули в итоге оба. Где-то на середине невзрачного ужастика про маленький американский городок, в котором только-только начало происходить что-то интригующее. Суббота у обоих начинается лениво и медленно, Иваизуми даже почти умудряется проспать работу, потому что объятия у Ойкавы такие уютно-загребущие и вылезать из постели ну совсем не хочется. Он даже задумался попросить подмену в зал, но вспомнил сразу, что подменой он, вообще-то, сегодня является сам. Последний раз за его карьеру помощника тренера, видимо. Честное слово, он искренне старается не позволять кому-либо кроме Ойкавы выбешивать его до сжатых кулаков и челюстей (желательно собственных, а не чужих), но некоторые клиенты сегодня… Не оставляют ни выбора, ни сил. Он ставит рабочему дню твёрдую пятёрку по шкале от одного до пяти, отвечающей за его желание уволиться. Когда он возвращается домой, в их общую уютную квартиру, чахнущий над учебниками Тоору с какой-то особой горечью сообщает о сломавшейся кофемашине, и Иваизуми ей мысленно сочувствует, потому что чувствует себя примерно так же. Хозяйка квартиры определённо оценит обновку, которую им придётся оплатить. Выходные пролетают очень скоротечно, отдохнуть успевает только павшая смертью храбрых и «не подлежащих ремонту» кофемашина, но ей и спешить больше некуда (оба ей завидуют), она своё отслужила и сбросила всю ответственность на дрип-пакеты. Понедельник наступает жестоко, тяжело и нежеланно. Таким шагом несмышленые давят насекомых. Таким звоном, которым их будит будильник (точнее — только Иву, потому что Ойкава просыпается только от падений с кровати), пытают людей, лопая барабанные перепонки. Тоору жертвенно обещает забежать в магазин техники после пар за новой главной машиной их будней. Иваизуми, жертвуя, соглашается. После учебы забитое метро вообще никак не ощущается, музыка в наушниках не играется (емкость аккумулятора задорно подмигнула ещё на последнем занятии, добивая последние проценты заряда), а эскалаторы не передвигаются. Буквально — приходится выходить через другой выход. Выход, кажется, настолько другой, что выводит в параллельную вселенную. Или как там Тоору объяснял?.. В любом случае, реальность, в которой Матсукава держит за руку какого-то блондина и склоняется к его уху ну слишком уж близко, — не та, из которой он родом. Ему бы обратно, в свою… Хотя, возможно, получится отсюда утащить рабочую кофемашину? Бессмысленно: Ойкава точно уже успел купить новую. Воспалённая рациональность сменяется волнением, потому что, ну, какого хера, Маттсун? Как реагировать на это? Иваизуми видел, как Иссэй так придерживал за талию только Ханамаки, а не всяких блондинов, и это вот ужасно неправильное взаимодействие вообще очень странно выглядит, как, спрашивается, на него реагировать? Стоит попросить объясниться? Не лезть, потому что не его дело? Немножко, частично, совсем каплю по определённой дружественно-должностной линии — его. Спросить совет у Ойкавы?.. В голове представилось на секунду, что перед ним не Матсукава с неизвестным блондином, а Тоору. Хаджиме поёжился. Жуть какая. Они дружат самого детства и примерно с тех пор уверенность друг в друге имеется у них одна на двоих, как и доверие, ответственность, кровати, кофемашины, чай — всё у них общее, надёжное и вечное. Даже в этой, отличной вселенной, так ведь? Иваизуми стоит перестать прислушиваться к болтовне Ойкавы во время массажей. Он вздыхает тяжело, шагая в сторону друга, но резко останавливается. Его спрашивали несколько раз, не боится ли он узнать когда-нибудь об измене от Тоору (сам идиот Тоору и спрашивал), но Хаджиме, кажется, впервые задумывается о том, что в теории изменить может и он. Мысль отвратительная до ступора. Каков пиздец, Боже. Он бы себя ни за что не простил. Но сейчас не о нём. Об этом он подумает примерно… примерно — никогда. — Маттсун, — зовёт он друга бесцветно. Тот оборачивается. Ненавистный блондин тоже — в Такахиро. Да какого… Почему он молча меняет имидж до неузнаваемости (с расстояния метров в десять и спинно-затылочного ракурса) и стоит с Иссэем… на улице, вот так? Флиртуя, словно подростки? Ну разве не дурные? Иваизуми награждает каждого подзатыльником, потому что может и хочет, потому что заслужили, и без разницы ему вообще, что ничего не сделали, что сам виноват. Пусть будет, им — явно не лишнее. — Ай! За что? — Матсукава возмущается. И почти получает за это ещё раз — вовремя уворачивается. Ханамаки рядом драматично держится за левую сторону груди, как будто шлепком по затылку Хаджиме попал именно туда, но почти сразу забывает о своей драматичности и спрашивает мнение о своей новой причёске. Иваизуми очень хочется в свою реальность, но, увы, эскалаторы так быстро не чинят. Наверное. Он успел уже представить последствия кучи своих действий: от «подойти и узнать плохую новость» до «пройти мимо и узнать ужасную новость, разочароваться в себе и своих умениях в дружбу». Мысли не из самых приятных. На шесть из пяти по шкале «Как сильно хочется ударить их виновников». Виновников, которые натворили непредумышленно, — не он. Поэтому он просто спрашивает их, что они делают так далеко от своей привычной территории обитания, которая находится примерно в семи остановках подземного поезда, а если считать пересадочные станции, то это больше десяти вселенных… Нет. Нужно прекращать с этими параллелями. — Мы к вам в гости, — отвечает Ханамаки. — Не понял. Почему меня Ойкава не предупредил? — вопрос явно риторический, им-то откуда знать. Однако. — Потому что он сам не знает, — объяснил Матсукава. — Сюрприз, — добавил угрюмо. Какой интересный день вырисовывается. — Зачем вы нам? — Потому что у вас новая кофемашина? Мы помогли Ойкаве с выбором, теперь он нас угощает кофе. Разве не логично? — И чем вы помогли? У вас ведь нет кофемашины, — Иваизуми очень хорошо помнит вкус растворимого кофе, которым его травили друзья в своей квартире. Хотя, когда-то… Точно. — В том и дело: назвали нашу старую, чтобы вы тоже не повелись на красивый корпус, — ого, вот это подсобили. — А Ойкава ой, как может, — важно кивает головой Ханамаки. Правда — Ойкава ой, как может. Потому они и переписывались во время пар, выбирая вместе хороший вариант. Искали старательно что-то похожее на их похороненное «нет в продаже», потому что связываться с ворчливой хозяйкой квартиры ну никак не хотелось. Вселенная — опять, Иваизуми, серьёзно? — вместо вечно недовольной старушки подкинула им Ханамаки с Матсукавой. Тех, кто вечно ворчливым делают Хаджиме. Или Ойкаву — зависит от настроения перманентно нежданной (потому приглашают те себя всегда сами) парочки. Заходя в прихожую, Хаджиме начинает сомневаться, что попал в собственную квартиру: злосчастные и очень, очень уютно чувствующие себя здесь друзья мчатся на кухню быстрее, чем он успевает снять обувь. — Не чувствуйте себя, как дома, пожалуйста, — просит сердито, ставя чужие кроссовки на полку. — Тоору, показывай обновку! — Не понял… — бормочет Тоору, потому что, ну, он действительно не понял. Он сегодня никаких странностей (а те всегда приходят вместе с этими двумя) не ждал. Но странности случаются, конечно же, в виде какого-то подобия пентаграммы на полу, начерченной разбавленным с водой молотым кофе. «Её нужно хорошо поприветствовать» — говорят эти двое. Не предлагают и, естественно, даже не спрашивают. Ойкава спорит с ними, потому что откуда им знать что-то о правилах приветствия, когда они залетают в их с Ивой квартиру так, как сделали это сегодня, делали это в прошлом месяце и продолжат это делать ещё долго (к его огромному сожалению). Не останавливает, потому что кофе сами притащили (очень продуманно с их стороны) и пообещали всё убрать, как закончат (очень лживо с их стороны), а Тоору поверил (очень наивно с его стороны). Иваизуми решил сегодня принимать любую реальность, какой бы она ни была, в её натуральном проявлении, поэтому спокойно потягивал кофе с молоком под хихиканье, ругань и пение Маттсуна каких-то зарубежных распиаренных песен. Шумную парочку приходится выпроваживать, потому что шумные они совсем не чуть-чуть, и Иваизуми уверен, что это — часть их плана по освобождению от уборки. Потому кофе оттирать приходится им с Ойкавой. Тот дёргается на звук уведомления о сообщении, пока слушает рассказ Хаджиме о вреде собственной болтовни про космическое-чудесное-интересное, но к телефону подходит только после того, как убеждается в «презентабельности» кафеля (который нужен ему для съёмок рекламы моющего средства, что в этой квартире никогда не произойдёт). Не зарекаться — главное правило всех друзей Ханамаки и Матсукавы, поэтому Иваизуми мысленно зачеркивает «никогда». — Назначили научруков, — Тоору драматично прижимает к груди руку, сползая по стенке около стола. Действительно, пол сейчас обязательно нужно обсидеть — не зря ведь они его отмывали от кофейного помола? Хаджиме садится напротив в позе лотоса, готовясь превращаться в буддистского монаха при потребности — Ойкава месяца три трещал про преподавательницу, к которой ему очень хотелось и очень невозможилось попасть на написание курсовой. Иваизуми дергает головой, спрашивая безмолвно. Тоору смотрит списки, ища свою фамилию, дует губы из привычки, а Хаджиме так тепло от этого вида, когда он такой расслабленный, открытый и родной наедине, что готов кусаться (ой, он хочет кусаться), когда тот улыбается облегченно и до ужаса очаровательно. Они сидят на полу ещё долго, сплетничая про знакомых (и субъективно незнакомых тоже), потому что кто, как не Хаджиме, поймёт и примет его раздражение из-за наглых одногруппников, и кто, как не Ойкава, пообещает проклясть каждого нахамившего посетителя в зале? Но светлая плитка, хоть и самая чистая — не самая удобная для сидения. Приходится перекочевать на кровать. Ойкава захватывает по пути бутылку газировки из холодильника. Пластиковое кольцо по привычке — той самой старой, которую он никогда не упускает шанс подкормить, и с которой Хаджиме уже просто-напросто смирился, — надевает на палец Ивы и видит картинку-воспоминание. Ту, в которой им по почти-девять, в которой солнечное лето и любимая газировка с дыней, где пластиковые колечки — символы дружбы и вечности, а доверие по-детски невинное. Последнее, наверное, никогда не менялось. Иваизуми очень глупый, если не понимает, почему Ойкава так любит говорить о бесконечности, правда. Ойкава очень глупый, если не понимает, почему Иваизуми выслушивает его каждый раз. Они спорят о глупости минут пятнадцать или бесконечность, но приходится возвращаться в будничную реальность, у которой ни конца, ни края, ни возможностей отложить дела на потом — одни только монотонные обязанности, от которых хоть на стенку лезь, хоть в параллельность через непривычные выходы со станций. Но пластиковое кольцо остается здесь, в коробке с предыдущими (сентиментальность Хаджиме, из-за которой почему-то плакал не раз именно Тоору), и кофемашина ещё совсем новая и толком неиспробованная, и курсовая ещё не написана, и укусы не оставлены. И привычная реальность — самая родная и желанная.