Это тоже были бы мы

      Стук вырывает Йонаса из крепкого, такого необходимого после полуторасуточной смены сна. Стук особенный — только один человек продолжает игнорировать установленный около двери звонок. Отброшенное одеяло, голые пятки шлёпают по полу. На пороге Лу.       Лу. Кожаные брюки в облипку, напряги мышцы чуть сильнее — треснут по швам. Пиджак на пару размеров больше необходимого — плечи кажутся ещё шире, а грудная клетка уже, изящнее. Пепельные волосы вымазаны гелем. Должно быть, в начале вечера они были красиво уложены. Сейчас — падают сосульками на лоб. Потёки туши и чёрного карандаша. Лу.       Йонасу не нужно пси и класть палец на запястье. Он считывает пульс друга всей поверхностью тела, мифическим шестым чувством, улавливает в каждом коротком вдохе и прерывистом выдохе. Дыхание Лу вырывается из по-блядски алых, искусанных до кровавых корок, губ, бьёт набатом по барабанной перепонке. От молоточка к стремечку, от стремечка к улитке, по лимфатической жидкости, волосковым клеткам, стволу головного мозга к слуховой области височной доли. Проще говоря, дыхание Лу равнялось для Йонаса выстрелу в висок.       Один приподнимает бровь, другой легонько шлёпает по своему бедру, прячет за длинными слипшимися ресницами расширенные на всю радужку зрачки. Обколот обезболом так, что штырит. Слова им не нужны, но вообще-то Лу любит попиздеть.       — Прикрыл зад Приора буквально своим задом, прикинь?       Йонас прикидывать не хочет. Не хочет думать о приорской заднице в опасной близости от большой ягодичной Лу. Потому что Иво Мартен из той недостижимой высшей Лиги. Кто-то, кем Йонас никогда не будет. Иво Мартеном нужно родиться и невозможно стать.       — Штаны снимешь сам или помочь?       Лу трясёт головой. Ловко справляется с пряжкой ремня и ширинкой. Дальше дело идёт труднее. Бледная кожа с разводами крови обнажается медленно.       — Сойдёт?       Брюки спущены до колен. Подобие нижнего белья не оставляет простора воображению. Йонас кивает. Потом вспоминает, что должен смотреть на пулевое и кивает снова.       Он усаживает друга на стул, роется в аптечке — она всегда под рукой, попробуй только не запастись перевязочным материалом с такими-то друзьями — и щедро льёт антисептик на бедро. Лу вздрагивает, дёргает ногой, едва не заезжает коленом в глаз. Йонас обхватывает икру — всё ещё затянутую в плотную кожу, а хочется прикоснуться к другой. К нежной, покрытой светлыми тонкими волосками. Дует, сложив губы трубочкой. Лу не больно, проверил уже украдкой, но искоренить древние, доштормовые привычки тяжело.       — Знаешь, какая там грязь? Прикрытая дизайнерскими шмотками и золотыми побрякушками грязь. Если верить высшему обществу, то меня выебало всё население Нью-Пари.       — А разве нет?       Усмешка не злая. Йонас радуется каждому новому партнёру Лу как своему собственному. Впитывает его счастье подобно губке. И это не способность, доступная только пси-эмпатикам, а нечто большее.       Вытащенная пуля глухо звякает при столкновении с полом и закатывается под стол.       — Иди ты… Так вот, они шептались обо мне, не особо скрываясь. Нарочито громко, чтобы я слышал. Хотели смутить меня, вот смех-то. И я… — Лу бросает случайный взгляд вниз и осекается. — Бля, Йонас, мы же договаривались, что в следующий раз ты не будешь перетягивать на себя. Шрамы украшают мужиков, а я хочу стать ещё красивее.       Не станешь. Красивее уже некуда.       В шальных глазах укор. Полопавшиеся капилляры окрасили белок в розовый. Резкий запах антисептика не способен заглушить аромат Лу. От него несёт потом, порохом, сладким удушливым парфюмом, более уместным на девушке, дорогим алкоголем и дешёвым табаком. Жуткое сочетание, из-за которого нужно открывать окна, но Йонас подаётся ближе, раздувает ноздри, вдыхает больше. Чтобы феномен Пруста не позволил ему забыть об этом моменте никогда.       — Что ты там говорил? Продолжай.       Бедро болит, он же себе ничего не колол. Боль жгучая, тянущая, правильная. Лу качает головой и пытается встать. Запутавшиеся в штанах ноги, опрокинутый стул, хриплый смех двух хватающихся друг за друга людей.       — Садись. Перевяжу.       Лу тоже забавно дует, и почему-то это ни хера не остужает. Плавит не слабее печи крематория. Пальцы двигаются не так проворно, но бинты он затягивает на совесть.       — Если ты хочешь меня задушить, то шея находится чуть выше.       — Бэр и его познания в анатомии… Что бы я без тебя делал.       В зрачках Лу так просто утонуть, и Йонас тонет. В горле комок — ни сглотнуть, ни выплюнуть. Стоящий перед ним на коленях Лу — самое охуенное зрелище в его жизни. Горячий лоб прижимается к холодной ноге.       — Там на приёме, до покушения и всей этой хуйни, я вдруг подумал: а если бы я был одним из них? Можешь представить меня богатеньким чистеньким мальчиком?       Йонас мог. Аккуратно обрезанные ногти вместо коротких обгрызанных. Идеально скроенная по фигуре одежда вместо широких футболок и микро-топов. Бриллианты на руках вместо железок. Лу, который упивается шампанским на завтрак и вкушает натуральные мидии на ужин. Лу, слушающий Моцарта и играющий Бетховена.       — Да.       — Тогда мы бы не встретились.       Представить такое Йонас уже не может. В его системе координат Лу занимает центральное место, неизменное в течение долгих лет сосредоточение всего.       — Ты бы всё равно сбежал из своего рая в Термитник. Хотя бы разок посмотреть на нестабильных и заклеймённых нас в естественной среде обитания. «Утконос». Единственный оставшийся пустым столик. Суррогатные коктейли — с меня. Настоящие сигареты — с тебя.       — А если бы я тянул электронки?       — Я бы сказал тебе выплюнуть эту гадость и никогда больше в рот не брать.       Лу запрокидывает голову. Хохочет во всё горло, звонко и искренне. В Центре так не смеются. Но Лу — он бы смеялся, да. Он бы всегда смеялся именно так, сколько бы чистой крови в нём не плескалось и сколько бы денег не лежало на счету. Йонас наклоняется вперёд, шепчет:       — Я бы дал тебе то, что в рот брать можно.       — Я бы взял.       Красные искусанные губы и смазанная подводка — клоунский грим. Докторская шапочка — шутовской колпак. Они дразнятся, играют, подстёгивают друг друга. Устраивают спектакль на обломках некогда огромного мира. Они — лучшие актёры, которых создал Нью-Пари.       Лу отталкивается от его колена, бредёт к постели, натыкаясь на углы мебели. Не звучит никаких «останешься?» и «останусь». Обоим понятно, что Йонас не позволит другу в таком состоянии уйти в ночь.       — А если не «Утконос», то тебя подстрелили бы. Прости, Лу, но без свинца в заднице тебе свет не мил. И тогда — больница, мои умелые руки и супер-пси спасают тебе жизнь, и мы снова друзья навеки. Так что… Мы бы встретились. Не важно, в какое время и в каком месте. Не важно, в каком качестве и в каком виде. Это тоже были бы мы.       Йонас ждёт ответа. Лу раскинулся поперёк кровати — на тонких лодыжках всё ещё болтаются штаны. Не двигается. Ничего не говорит. Не смеётся. Грудь — в свежих царапинах и старых синяках — поднимается и опускается в такт дыханию.       — Спишь? — Йонас отставляет аптечку в сторону и тянется за пепельницей. Горький дым наполняет лёгкие, но не может перекрыть аромат приторных духов. — Я тебя люблю.       Со стула Йонасу не видно, что у Лу открыты глаза.