Взаимное желание

      Зейн снова везет Ясмин в свой дом. Дом, скрытый пустыней от посторонних глаз. Его место силы, оазис, которым он решил с ней поделиться.       Внутри него безумное желание. Уберечь, спрятать от всего мира, как самый дорогой алмаз, не выпускать ту из рук, не спускать глаз. Да разве же она дастся? Дикая, необузданная энергия. Такую не схватишь голыми руками: обожжет, оставив незаживающие раны на всю жизнь.       И одну уже оставила. В его сердце. Он не хочет от нее избавляться, ни за что.       Ведет ее в сад, трепетно касаясь поясницы. Не дотрагиваться до Ясмин — преступление. Она кажется хрупкой вазой в его руках, хотя оба знают: сила, скрытая в ней, берет города. Но Ясмин не будет ей пользоваться, сейчас она — маленькая девочка в больших заботливых руках Зейна. Только с ним можно позволить себе расслабиться, наконец показать эмоции, живую и настоящую себя. Ранимую, нежную, не героиню приключенческого романа.       — Весь дом наш. На сегодня я отпустил слуг, мы одни.       — О, великий господин Зейн будет за мной ухаживать сам, своими руками? — смеется так громко, запрокидывает голову. Кружится, взмывая полы юбки в воздух. Улыбка сама озаряет его лицо. С ней вообще хочется скинуть маски, не притворяться. Жить.       — А ты продолжаешь дерзить. Поверь, своими руками я могу сделать многое.       Ясмин останавливается, окидывая его каким-то новым взглядом. В нем кроется… желание? Что-то дикое: прищуренные глаза, чуть хмурые брови, призывно открытые губы. Однако смущения в ней также много и выдает его отчаянный румянец, пятнами уходящий под ворот платья.       — Ц-ц, лисичка, бытовые вещи. Я не оставлю тебя голодной и спать ты будешь не на жёстком холодном диване, — ему хватает самообладания не закатить глаза. Что происходит в её светлой головушке? — Ты можешь выбрать себе любую спальню, я подготовлю. Сам.       Признаться себе сложно, но все же приходится: руки правда хочется занять не варкой кофе. Опустить одну на её талию, вторую, двигаясь по позвоночнику, вести к шее, затылку, чтобы притянуть к себе. И целовать, целовать нещадно, до покрасневших губ и сбитого дыхания, продолжая изучать манящие изгибы твердой ладонью.       — Я сыграю? — из забытья выводит тихий голос. Ясмин уже отвернулась, стараясь не показывать как он на нее влияет. Воспоминания их близости в кабинете, как сейчас, мелькают перед глазами, вкупе с его такими обычными, совершенно недвусмысленными словами, заставляя поскорее переключиться.       — Прошу, — Зейн кивает на рояль, сам же отходит чуть вглубь, к кушетке, пряча кулаки в карманы.       Они оба продолжают играть в традиции, хотя все традиции давно нарушены.       Ясмин — от непонимания, почему так жарко в груди, а низ живота приятно тяжелеет. Что делать с телом, что так предательским плавится в его присутствии?       Зейн — от нежелания навредить, напугать, поспешить. Может, пора?.. Нет, старый дурак, держи себя в рамках.       Музыка начинается тихо, плавно. Зейн почти не слышит: внимание приковано к ней. Тонкие пальцы перебирают клавиши, спина ровная, подбородок задран. Ясмин отдается игре вся, не оставляя права на ошибку.       Он восхищается каждому её действию. Ей всей. Мечтает, чтобы она увидела себя его глазами: смелая, свободная, дерзкая. До дрожи красивая. В любом состоянии. Когда выводит на эмоции или поддается им сама. Его Ясмин.       Зейн перестал мучить себя терзаниями, но нечаянная мысль «как маленькой дикарке удалось похитить его спокойствие, вырвать с корнем все тормоза и забрать его сердце?» нет-нет да проскальзывает. Он заворожён.       Мелодия подходит к кульминации: звуки становятся резче, громче, распадаются отрывистыми партиями. Ясмин снова краснеет, уже не от стыда: ей душно, жарко, невыносимо. Она выплеснула эмоции в игру, в надежде что полегчает, но нет. Желание обладать всем Зейном (или чтобы он наконец овладел ей без остатка?) лишь растет вместе со сменой темпа.       Прикосновение холодных пальцев к локтю вырывает из омута мыслей. Зейн ведет ими вверх, до самой шеи, носом зарывается в волосы на макушке, заставляя Ясмин запнуться, промахиваясь мимо клавиш.       — Зейн? — предложение обрывается вместе с тем как он перекидывает волосы с одного плеча на другое, наклоняясь к её уху.       — Продолжай, — шепот обжигает, его губы касаются шеи: сначала осторожно, затем всё смелее, развязнее.       Ясмин не смеет противиться: отыгрывает заученную мелодию, пока Зейн играет на её теле. Поцелуи в шею, плечи, парочка коротких по спине, пальцами по позвонкам.       Становится еще жарче, дышать тяжелее, так мучительно влажно и так хочется, чтобы его пытка не кончалась. Но музыка теряет обороты, ноты подошли к концу: последнее нажатие клавиш перед оглушающей тишиной. Если не решится сейчас, потом уже не сможет.       Захлопывает крышку, резко оборачиваясь, перехватывает ладонь Зейна. Кладет себе на щеку, ластится дикой кошкой.       — Я хочу большего, Зейн. Хочу всего тебя, — на одном дыхании, зажмурившись, чтобы точно суметь.       А он роняет голову ей на плечо, там, где оно соединяется с шеей, вдыхает сладкий запах уда и розы. Её запах.       — Не здесь.       — Не сейчас, не здесь! Эй! — Ясмин готова обороняться, но мысль снова утекает, когда сильные руки прижимают к себе.       — Нетерпеливое создание. Не в саду. Я хочу отнести тебя в спальню.       — В любую, которую я выберу? — настроение резко опускается вниз.       — В мою спальню.       Оба тайно хотели чтобы вечер закончился именно так — рядом, вместе, если не в одной кровати, хотя бы в одной комнате. Так страстно желали, но могли ли предсказать скорое воплощение одной запретной мечты на двоих?       Ясмин млеет, зарывается носом в его шею. Несмелые поглаживания сменяются смелым движением губ, а затем и языка. Щетина колется, но в этом что-то есть. Его отличительная черта.       — Ты не можешь подождать пару минут, правда?       — Не… могу-у-у… — растягивает слова, не в силах отвлечься от своего, безусловно, важного занятия. Осмелевшая. Его женщина.       Путь в спальню длится дольше обычного: хрупкую ношу в руках стоит нести предельно аккуратно. А когда эта ноша отвлекает, сосредотачиваться приходится сильнее обычного.       Когда Зейн укладывает её на кровать, Ясмин не сразу осознает что произошло — лишь холод свидетельствует, что он отстранился.       Вот и кончилась сказка, сейчас ему снова кто-нибудь важный-бумажный позвонит или он начнет извиняться за поспешные действия, щелкнет по носу и сбежит в кабинет.       Нет, Зейн лишь зажигает пару свечей на прикроватной тумбе. Свечи удивляют Ясмин больше возможных вариантов развития событий.       — А ты готовился, — нервничает, отчего шутки выпаливаются сами собой.       — Если тебе удобно так думать, пусть будет по-твоему. Я люблю приглушенный свет и аромат сандала.       Ясмин звучно выдыхает. Для нее всё происходящее ново, капельку странно, а нахлынувшая волна смелости стремительно теряет свою силу.       — Иди ко мне, — тянет руку к Зейну, пока хвалёная решимость не ушла окончательно.       Зейн же садится с ней рядом, сам притягивает Ясмин так, чтобы она села на его бедра. Возвышаясь над ним, но все еще в его власти.       — Ты любишь вести, не так-ли? — пытается скрыть смущение диалогом, неловко цепляясь за его плечи.       — Ты удивительно проницательна, лисичка, — одна рука на ребрах, вторая покоится на макушке, чтобы наконец притянуть ближе к себе, сливаясь в жадном поцелуе.       Они сгорают: друг в друге, в чувствах, совместных рваных движениях. «Дорвались» — бегущей строкой в остатках мыслей. Целуются так откровенно, вожделенно, дико. Изголодавшиеся животные.       Ясмин трепещет, волнуется. Долгожданная близость вызывает много вопросов: вдруг она что-то делает не так? Что будет дальше? Однако красноречивая физиология, упирающаяся во внутреннюю сторону бедра, немного успокаивает бешеный монолог в голове.       Хватаясь за остатки смелости, расстегивает его рубашку, медленно, не разрывая поцелуя, все ещё опасаясь, что Зейн сейчас остановится.       Он действительно останавливается, чтобы спросить:       — Всё в порядке?       — Да, — не задумываясь ни на секунду, — да. Я доверяю тебе. Я хочу продолжить.       — Мне нравится как это звучит из твоих уст, — Зейн гладит её скулу, пока Ясмин чуть клонит голову вбок, надавливает на его затылок, заставляя приблизиться к шее.              Ясмин не может сдержать тихих стонов, не понимая, почему его прикосновения оказываются настолько приятными. Зейн целует, проводя дорожки от ключиц до уха, невесомо прикусывает, заставляя её шипеть от неведомых до этого ощущений.       Куда он только прячет свою нежность в обычной жизни?       Они не переходят грань, наслаждаясь медленными ласками. Ясмин спускает уже ненужную рубашку, гладит его волосы, плечи, голую грудь. Зейн позволяет изучать себя, когда сам довольствуется легкими поглаживаниями, едва заметно усиливая хватку на талии, не желая пугать резкими действиями.       Дикарка же ёрзает, хрипло вздыхает, раз за разом задевая бедрами его член. Зейну сложно сдерживаться — пальцы ощутимее стискивают податливое тело, заставляя ее хоть на немного остановиться.       — Ясмин… мне приятно, но я не железный.       А она смотрит на него затуманенным взглядом, смутно понимая, что делает, не в силах ответить. Рот открыт, грудь ходит ходуном, взъерошенные волосы, помятое платье — её порочная красота сносит голову. Сама берет его руки, сжимает чуть сильнее, ведет от живота к низу груди, давая немое разрешение. С губ мужчины срывается тихий стон.       И снова они теряются в поцелуе, тягучем, томном. Ладони утопают под шелком платья, путь от колена по бедру и обратно, и так по кругу.       Звук расстегивающейся змейки утопает в жарком дыхании. Зейн прерывается, чтобы наконец снять с нее мешающую одежду и позволить любоваться её телом: таким горячим, таким манким. Секунды растягиваются в минуты, пока его глаза изучают открывшуюся картину: острые ключицы, россыпь родинок у кромки лифа, едва заметно проступающие ребра и впалый живот, трусы, в которых слишком мало ткани, и вишенка — длинные ноги, утопающие в мягкости кровати.       Ясмин хочется прикрыться, но он не дает. Переворачивает обоих, подминая ее под себя. Нежность, тонко граничащая со страстью. Он приподнимается на локте, смотрит в глаза, очерчивая припухшие губы, спускается ниже, по ключицам, едва задев грудь, задерживается на бедре, подтягивая её ногу к своему торсу. В то же время снова движется навстречу губам, сплетая языки в яростной борьбе, прикусывая и зализывая.       Она отстраняется, шепчет:       — Встань.       — Что?       — Встань, — отталкивает его от себя, заставляя вытянуть руки, — тогда, у бассейна, ты заставил меня отвернуться. Я тоже хочу посмотреть на тебя.       Зейн закатывает глаза, однако подчиняется. Встает на пол в полный рост, раскидывая руки в стороны, пару раз прокручиваясь вокруг своей оси.       — Теперь разденься.       — Дикарка, — усмехается, снимая брюки, аккуратно укладывая их на край кровати.       Ясмин садится, жадно смотрит на мужское тело: широкие плечи, накачанные руки с выступающими венами, грудь с дорожками волос, подтянутый пресс, ниже — черные боксеры, очерчивающие крепкие бедра и всё что между, сильные икры.       Стыдно, даже страшно, но оторваться невозможно. Он принадлежит ей и в это трудно поверить. Тянет руку, проводит по животу, не смея опускаться вниз. Тонкое запястье перехватывают, заставляя снова лечь на кровать, возвращая ему право вести эту игру.       Зейн не из робких, он в себе уверен, однако красоваться перед хитрой лисой не первостепенная задача. Его цель — её удовольствие. Открыть дверь в мир неизведанного и нового, на закуску оставив её хриплые стоны и закатившиеся глаза.       Берет в поцелуях паузу, на коленях размещаясь между её ног, гладит бедра, заставляя сомкнуть их на своей талии, и смотрит, смотрит, впитывая каждую частичку Ясмин.       Она в свою очередь теряется в смущении и возбуждении, садится, желая быть ещё ближе.       — Ясмин, — тон не надменный, мягкий, — ты прекрасна, — берет её ладонь, мажет губами по костяшкам, чтобы затем переплести пальцы, свободной рукой нащупывая застежку лифа. Лишняя деталь спадает с плеч, и слышен громкий выдох на двоих.       В комнате жарко, а мурашки по телу — уже ставшая естественной — реакция на Зейна напротив.       Он разрывает объятия, чтобы вновь уложить неугомонную на спину, в тысячный раз чертя одному ему известные символы по желанному телу, утоляя тактильный голод. Клонится ниже, кончиком носа задевая шею, двигается к груди, руша оставшиеся рамки. Языком по соску, пальцами захватывая другой, сжимая чуть сильнее, срывая стоны один за другим.       Ясмин наглядно показывает как ей хорошо: натягивает волосы на затылке Зейна, острыми ногтями царапая кожу.       Зейн позволяет маленькую шалость: прикусывает грудь чуть сильнее, втягивая нежную кожу до появления маленького синячка. Собственническая метка, которую скроет одежда, но он-то будет о ней знать.              Он двигается медленно, распаляет обоих, чтобы в голове осталась лишь пустота, а внешнее было обрамлено хрипящими вздохами, стонами и всхлипами.       Под губами оказываются ребра, пресс, выступающие косточки бедер. Мимолетный взгляд на разомлевшую Ясмин: глаза прикрыты, ресницы трепещут.       И Зейн решает перейти рубеж нежности, зубами захватывая резинку трусиков, неспешно спуская те к щиколоткам.       Ясмин резко распахивает глаза: действие слишком неожиданное, учитывая что его руки движутся по её бокам, белья не касаясь. От такого вида бедра смыкаются сами собой, и колени дрожат.       — Единый, что ты делаешь, — она шепчет, обессилено откидываясь на подушки.       Зейн лишь усмехается, откидывая ненужный элемент одежды. Молчит, смотрит прямо в глаза, разводя ноги в стороны, острым языком резко проходясь по клитору.       Вскрик ласкает его слух, заставляя двигаться, выписывая признания на мягкой плоти.       Темп меняется: то быстро, дразнясь, то не спеша, распаляя, скользя лишь твердым кончиком языка, в следующее мгновение чередуясь с широкими мягкими движениями, захватывающими половые губы.       Ясмин кажется: она вот-вот сойдет с ума. Путается в волосах Зейна, на лбу испарина, между ног слишком мокро и внизу живота нестерпимо тянет. В эмоциях легко потеряться, а точкой невозврата становится момент, когда Зейн нарочито медленно вводит один палец.       — А-ах! — сдержать собственный голос тяжело, тело не слушается, мечась по влажным простыням. С одной стороны — это безумие, приятное, терпкое, которое хочется растянуть на всю ночь, с другой — ей нужен какой-то финал, потому что этого нового, запретного удовольствия через край.       На Зейне, помимо боксеров, дорогие часы. Дикарка случайно цепляется за них взглядом, от переизбытка чувств пытаясь шутить, как в раз в момент замедлившихся движений.       — А ты даже в душе часы не снимаешь? — голос срывается к последнему слову, пока пальцы размазывают смазку по влагалищу, чтобы вставить уже два пальца.       — Шутишь. Значит всё хорошо, — немыслимым усилием отрывается от её тела, парируя ненужный сейчас диалог.       Подушечкой большого пальца давит на клитор, водит по кругу, пока средний и указательный двигаются внутри. Там и так узко, а подступающий оргазм заставляет её сжаться сильнее.       Зейн приближается к лицу Ясмин, смахивая прядки со лба, затягивая в голодный поцелуй, не останавливая движение между ног.       Проходит не больше минуты прежде чем Ясмин начинает дрожать, больно прикусывая губы Зейна, давясь всхлипами и сводя бедра.       Ее первый оргазм. За жизнь. Но последний ли за ночь?              — Вау, — всё, на что ей хватает сил.       Зейн перекатывается, ложась сбоку, укладывает голову Ясмин себе на грудь. Он устал, но не от действий: возбуждение бьет по всему телу, наваждение не убрать просто так. Надежда на передышку угасает вместе с шевелением девичьих губ по его шее.       — Зейн… мне так… хорошо-о-о… — маленькая ладошка следует по соскам вниз, от пупка случайно скользя к резинке боксеров.       Теперь настала очередь мужчины вздрагивать.       — Ты быстро восстанавливаешься, — не усмешка, почти дикий оскал.       — Я хочу чтобы нам вдвоем было хорошо, — говорит негромко, самоуверенно заглядывая в глаза, однако, не заходя дальше кромки белья.       Разговоры кажутся лишними.       В который раз поцелуи, руки путаются, взмокшие тела липнут друг к другу. Счет времени давно потерян, вокруг никого и ничего, только мужчина и женщина, страстно желающие быть рядом.       Зейн в привычной позиции — между её ног — стягивая с себя последнюю мешающую преграду. Казалось, что стыдиться уже нечего, но Ясмин все равно боязно заглядывать ниже его живота. Быстрый взгляд вниз и резко в сторону.       Единый, как это во мне поместится?       Он ловит направление её глаз, тянется к прикроватной тумбе, вытягивая из ящика фольгированный пакетик и небольшой пластиковый бутылек.       Презерватив и? И что?       Зейн зубами вскрывает упаковку, а Ясмин комкает простыни. Волнение снова колышется где-то в районе солнечного сплетения.       — Прошу, не бойся. Я буду очень осторожен, — невесомое касание в уголок губ, пока руки натягивают презерватив, — это — лубрикант, — светлый бутылек снова появляется в поле зрения, — чтобы нам было комфортнее, — наливает липкую жидкость на пальцы, смазывая влагалище — фаланги входят без лишнего трения. То же самое проделывает со своим членом.       — Спасибо, — она улыбается искренне, сверкая зелеными глазами.       — Не терпи, если будет больно. Скажи сразу. Хорошо?       — Да, — сама тянется, выдыхая ответ в его губы.       За нежным поцелуем не замечает, как легко входит головка. Зейн медлит, причинить ей боль — последнее, что ему хочется. Плавно и неторопливо движется дальше, ласково поглаживая её бедра. Давая привыкнуть.       Следя за Ясмин, сантиметр за сантиметром он входит до конца, останавливаясь в момент широко распахнутых глаз.       — Ты в порядке?       — Ммм… дай мне секунду, — неприятное ощущение заставляет поёжиться, хотя оно не так болезненно как казалось. Зейн явно знал что делает, подготавливая Ясмин минутами ранее. Он целует её лоб, щеки, оставаясь в одном положении, не тревожа. — Продолжай.       — Хорошо, — и он двигается. Настолько аккуратно, насколько возможно, не отрываясь от ее лица. Спустя кажущиеся вечностью минуты морщинка на её лбу разглаживается, а из приоткрытых губ доносятся хриплые стоны.       Ясмин цепляется за плечи Зейна, проходясь ногтями, оставляя красные полосы, когда он чуть приподнимается, меняя угол проникновения. Сам тяжело дышит, балансируя на краю от долгого возбуждения. Но сначала она, и всегда — она.       Удерживает её бедра, сдавливая до белых отметин, понемногу ускоряясь, следя за малейшим изменением в её мимике.       А Ясмин хорошо. Так хорошо, как не было никогда. Боль прошла, оставляя лишь наслаждение от близости. Она не замечает, как начинает самостоятельно подмахивать в такт его движениям, пятками давя на поясницу, как руки ложатся на свою грудь, пытаясь повторить то что делал с ней он.       Зейн расплывается в теплой улыбке, смотря как его женщина раскрывается, смелеет с каждым толчком и новым стоном. Ему тоже очень. Очень хорошо, очень сладко, очень нравится быть с ней вот так.       — Я хочу кое-что попробовать, — сам не узнает свой голос, настолько он хриплый. Еще пара фрикций и он отстраняется, падая на кровать, рывком утягивая Ясмин за собой. Она ерзает на его бедрах, растрепанная, без капельки смущения. Зейн осторожно усаживает ее на член, отчего слышно лишь сдавленное «ой», — ты можешь сама двигаться как захочешь.       Поначалу её движения рваные, заставляющие Ясмин задыхаться от других ощущений: более острых, будто задевающих что-то внутри. Но она быстро входит в ритм, покачивается, елозит вверх и вниз, наслаждаясь своим положением.       Шлепки, скулёж, взаимное сбитое дыхание — оба думают, как здорово быть в доме одним.       Ясмин старается двигаться быстрее, поймать то невероятное ощущение, которое показал ей Зейн своим языком и руками. Он замечает, чувствует что ей нужно, начиная водить пальцами по клитору.       Опять переизбыток чувств, смешанный с вскриками, мысли стерлись, скатились испариной по спине, скрутились тянущим спазмом. Сил всё меньше, Зейн сам двигается, удерживая дикарку на одном месте. Она вцепляется в его грудь, запрокидывая голову назад. Сумасшедше красивая. Дрожит, кусает губы, замирает, утопая в оргазменной эйфории.       Ей ещё не сведущи эти слова, но раз Зейн взялся показать другую сторону удовольствия, он её обязательно научит.       Зейн притягивает её к себе, целует в макушку, трогает мокрую спину, совершая финальные толчки, с тихим рычанием и закрытыми глазами.       И вновь окружающее теряет значение, пока есть лишь они — вместе, на огромной кровати, среди смятых одеял и догорающих свечей.       — Ясмин, — поднимает за подбородок, так заботливо, словно она сейчас разлетится на тысячи осколков от любого неосторожного движения, — как ты себя чувствуешь?       — Я… прекрасно. Спасибо тебе, — Ясмин гладит его по щекам, улыбаясь самым невинным образом, — я люблю тебя, Зейн.       А он тянет её ещё ближе, укутывая в объятиях, и в этом жесте больше любви, чем в самых громких признаниях.