Клин клином

      В зале тускло горит настольная лампа, расползаясь теплым светом по стенам и к потолку сливаясь с тенями. Куроо лежит на спине и вслушивается в затихающий шум воды в ванной. Через время щелкает замок двери, шлепают босые ступни по полу, уходя в сторону кухни. Звенят стаканы. Акааши долго не возвращается, а Куроо не может заставить себя закрыть глаза, пока не дождется. Уснувший рядом на диване Бокуто начинает сопеть, и Куроо на пьяную голову раздумывает: а может, сейчас? Он лежит еще с несколько минут, чувствуя, насколько сильно сердце бьётся в груди – почти вырывается, – и встает.       Не зашторено – холодное лунное сияние лезет на подоконник и падает на пол, и Куроо даже не приходится привыкать к темноте. Он сразу видит Акааши, стоящего за столешницей. Тот переоделся в свежее и чистое – Куроо узнает одну из футболок для сна, которую Акааши часто надевает в качестве пижамы. Перед ним стоит стакан с водой, наполовину пустой. Наполовину полный, одергивает себя Куроо.       Он настроен на положительный исход. Скорее всего, в нем говорит каждый градус, влитый в рот, но это уже не имеет значения – все значения на шкале стерлись, мера упала в безмерность, безразмерность, неизмеримость.       Куроо слегка пошатывает, но он все равно делает шаг. Сегодня он сделает шаг. Слишком сильно въелся в мозг отрешенный Акааши, пьянеющий в тоске Акааши, безжизненный и закрытый. За последний месяц его состояние совсем ухудшилось: с момента, как у Бокуто появилась девушка.       Куроо помнит, как тогда пришёл домой с пар и упал в чужое уныние, столкнулся с чужим молчанием – другим, совсем не обычным молчанием Акааши. А когда он обнаружил забытые очки в ванной, то решил, наплевав на проект по экономике, включить сериал и растормошить Акааши. Они никогда этого не обсуждали, но Куроо не был слепым. Он видел общение Акааши и Бокуто, замечал, какими глазами на его лучшего друга смотрит Акааши – что не изменилось до сих пор. Не изменилось так же и отношение Бокуто к нему. Куроо думал, что с новым учебным годом должно стать легче, потому что волейболистом в их компании остался только Бокуто, который теперь разъезжал со своей командой по городам в попытках пробиться в основной состав. Акааши же снял квартиру в Токио, поступив на филологический. А Куроо, поселившийся с ним, видел, что легче не стало.       Наверное, именно в тот день, когда они допоздна смотрели сериал (когда Куроо понизил звук на ноутбуке, потому что Акааши задремал, когда Куроо наклонил плечо к голове Акааши, чтобы она не свисала безвольно, и сам опустил щеку на его макушку), Куроо подумал: «А я бы на месте Бо…».       И с этой мыслью он прожил целый месяц, спотыкаясь о нее каждый раз, как спотыкался о маленькие улыбки Акааши, о совместные завтраки, об иногда мягкое, а иногда саркастичное «Куроо», от которого, наконец, отпало «-сан». Он понял, что почва под его ногами перестала быть твёрдой, а руки магнитом тянуло к человеку, который засыпал и просыпался каждый день за соседним диваном.       В голову дает не только алкоголем, но и всей этой окутавшей квартиру отчаянием – обоюдным и не находящим выход.       – Ты чего тут? – Куроо встает рядом, опираясь боком о тот же стол, – порядок?       Акааши ведет плечом, не поднимая глаз. Затем говорит:       – Переживу.       Это не плохой ответ. Это не хороший ответ. Это ответ человека, который перешагивает пропасть, или человека, который настолько глубоко уже в этой пропасти, что ему плевать? Это ответ человека, возлюбленный которого спустя три месяца разлуки приехал в гости на одну ночь, часть из которой рассказывал о своей второй половинке.       Куроо вглядывается в профиль Акааши, думая обо всем и ни о чем одновременно. Желая всего его и боясь даже двинуться. Мечтая дать ему все и отобрать его себе.       – Я могу как-то помочь? – Он спрашивает, скрывая за этим вопросом дно айсберга. Небольшой вежливый жест, вуалью накинутый на мучительное "дай мне помочь!".       Акааши поворачивает голову, смотрит задумчиво и слегка усмехается:       – Да как тут поможешь?       А Куроо только попроси. Он молчит столько секунд, сколько ему необходимо, чтобы сказать себе: не словами – делом. Молчит, потом наклоняется и, не отрывая пьяно-серьезного взгляда, мажет губами по губам Акааши. Тот отдергивается непонимающе, как перегруженный, может, перезагруженный: все в голове стерто же, нуждается в режиме сна. Хмурится.       – Давай, Акааши, ты же великолепный стратег, – Куроо шепчет, не думая, что на полный голос хватит уверенности и твердости. – Найди брешь во всей этой стене и пробейся, я подхвачу.       Акааши ничего не отвечает, явно переваривая услышанное, а затем неспешно, как самый медленный танец, поворачивается телом к Куроо.       – Зачем тебе это? – один логичный вопрос, который Куроо пока вынужден проигнорировать. Потому что он не может высказать все разом и прямо сейчас: его язык пропитан алкогольным вкусом, а в голове полная мешанина из желаний и опасений. Куроо в ужасе. Куроо в нетерпении. Куроо думает о том, что Бокуто, расколовший сердце Акааши, спит сейчас в зале. И сам он совсем не претендует на то, чтобы склеить эти осколки. Но ему надоело натыкаться на них, видеть, как Акааши пытается их скрыть, поэтому хотя бы на сегодняшнюю ночь он хочет честности.       – На тебя смотреть больно, – отвечает Куроо, поднимая руку и касаясь щеки Акааши. Задумчиво наблюдает, как дрожь пальцев разбивается о кожу. Переводит взгляд на расфокусированный океан, в котором пьяно плещутся сомнения, тоска и пустота. Куроо эту пустоту хочется заполнить.       Акааши пытается отодвинуть голову:       – Ты не должен...       – Но я хочу!       И Куроо второй рукой останавливает движение, обнимая ладонями лицо Акааши. Импульс натыкается на тишину, на нетвёрдый взгляд, смешивается с дыханием и растворяется. Куроо думает: мое сердце бьётся слишком громко. Куроо думает: моё сердце сейчас остановится. Куроо не думает, совсем не думает, когда говорит:       – Если хочешь, можешь закрыть глаза и представить... – и замолкает под пристальным взором. Наверное, обиженным. Задетым. Уязвленным. Ничего уже не теряющим – нечего и было терять. Акааши молчит – он всегда молчит, – и Куроо понятия не имеет, что там у него в мыслях, но секундой назад сжатая челюсть расслабляется – Куроо чувствует под ладонью.       С ноющей грудью Куроо снова целует – глаза в глаза, губы в губы – крепко. Тиски внутри только сильнее затягиваются, тянут вниз, царапают ребра, когда Акааши наклоняет голову, отвечает мягко, плавно – потому что прикрывает веки. Хватается руками за пальцы Куроо, заламывает брови. Ломается весь сам, крошится на части, а Куроо собирает, держит каждый обломок, встраивает кусками в пустоты, делится своими, отрывая и отрываясь, открываясь, зализывая раны, не понимая уже: свои или чужие. Ведёт ладонями к шее, языком – по языку, утыкается коленями в колени – дальше, к столешнице. Оба дышат горячим, алкогольным, кружащим голову, сносящим ее подчистую.       Куроо опускает руки и подтягивает Акааши за бедра вверх: тот неловко наваливается на него, хватая за плечи и носом утыкаясь в макушку. Усаживается на краешке стола и мнет в пальцах футболку Куроо.       Мнет и мнется, опускает голову, пытаясь отодвинуться – снова. Куроо готов с ума сойти от тёплых бедер под ладонями – Акааши вышел из ванной в шортах, – но одной рукой он поворачивает на себя чужое лицо. Целует, раскрывая языком губы Акааши, но слышит, чувствует прямо в свой рот:       – Что мы делаем?..       Куроо не знает. Он даже имени своего сейчас не вспомнит, потерявшийся в жаре и желании.       – Чш-ш, – выдыхает он в щеку Акааши, и целует, и целует, и целует, спускаясь по челюсти к шее. Глаза жжет, когда Акааши дергает волосы на затылке. Куроо широко лижет по кадыку – диагонально, половинкой крестика, юго-восток и северо-запад – и тянет тело Акааши на себя, пытаясь схватить ладонями как можно больше, как можно крепче. Глаза жжет, когда Акааши отводит футболкой назад, повторяет его имя, и Куроо хочется перестать быть Тецуро, он теперь кто угодно, он теперь никто, но не отталкивай, не отвергай, пожалуйста, побудь со мной, побудь моим, я не выдержу, не будь таким жестоким, Акааши, не будь таким хорошим, почему ты такой хороший, почему ты такой не мой, почему ты, почему в тебя, тебе, тобой, о тебе все вокруг везде всегда вопреки всецело совсем и безвозвратно и безответно и без без без без тебя       Куроо отрывается от Акааши, готовый к последующим реакциям, чувствуя заранее и вину, и ужас, и жалость к себе, однако его самого целуют, обнимают крепко за шею, и Куроо чувствует под ладонями изгиб спины, заострившиеся лопатки, а на бёдрах – его ноги. Акааши тянется, разбивая их груди друг об друга, сталкивая губы в аварийном визге, в красном свете светофора, переходящим на синий, переходящим на сильный, на смелый, на смежный: тело к телу, сердце к сердцу.       По всему телу Куроо проносятся заряды тока, сверху вниз, от мозга к пальцам, что впиваются, сжимают, цепляются за одежду. Под футболкой кожа Акааши горячая, в узорах мурашек, и Куроо наслаждается каждой ямкой, собирая в ладонь каждый сантиметр кожи. Он всем телом прижимается к нему, готовый стоять в таком положении годы и века, готовый ощущать горячий, мокрый рот на своем бесконечно, готовый слушать тяжёлое дыхание без пауз. Акааши дрожит, когда Куроо мажет ладонями по лопаткам, вдоль рёбер, большими пальцами находя соски Акааши. Раскрытые в остром наслаждении губы просят поцелуев, и Куроо не может их этого лишить, уже таких красных и блестящих. Он кусает подбородок, шею с правой стороны, с левой стороны, слышит шипение и чувствует, как дёргается колено Акааши и – сразу после – его член, прижатый к паху Куроо. На секунду становится резко холодно, а потом по новой накрывает жаром.       – Тише, – хрипит Акааши, потому что Куроо сам не замечает, как стонет, переживая мощную волну возбуждения. Его перекидывает в реальность: ту, где кухня, спящий Бокуто в зале, где Акааши, молча принявший его, и общая пустота на двоих. Общая немота, которую Куроо посмел нарушить, без слов, но изо рта – в рот. В шею, ключицы, грудь, ребра. Куроо оттягивает футболку Акааши верх и припадает к животу. Стоит ему поднять взгляд, секунды останавливаются и уши закладывает: Акааши опирается одной рукой назад, а на второй кусает себе палец, дышит через раз, подрагивая от касаний. Он взволнованно смотрит вниз, на Куроо, а после откидывает голову назад, когда тот длинно лижет ему пресс. Подмышками Куроо чувствует бедра Акааши и позволяет себе опустить на них ладони, слегка их раздвигая. Сердце бьется, почти вырываясь из груди, пока Куроо гладит светлую кожу, забираясь под шорты.       Становится слишком неудобно наклоняться, и Куроо почти опускается на колени, когда Акааши испуганно просит:       – Стой! – И сглатывает с блеском на глазах. Он сжимает низ футболки на своей груди и неуверенно повторяет сказанное, – стой. Не нужно. Мы же не одни.       Слюна внезапно становится на вкус, как досада. Не потому что не разрешили – потому что они все еще не одни. Куроо выпрямляется, склоняясь к нему, и мягко прихватывает его губы своими. Но руки от бедер оторвать не может, задирает шорты, доходя пальцами до края трусов.       – Позволь хотя бы... – Куроо шепчет, а кажется – бормочет что-то в бреду, тычась куда-то в висок Акааши, сцеловывая пот. Возможно, он не может потерпеть. Возможно, ему жизненно необходимо заставить Акааши забыться – настолько, чтобы он не думал о третьем человеке в квартире.       Куроо не перестаёт гладить обнимающие его ноги, становясь впритык. Он сжимает Акааши под коленями, проходясь членом по чужому, а затем снова и снова, перенося ладони на поясницу Акааши, все теснее его прижимая. Это приятно, но этого мало. Где-то в подсознании Куроо усмехается: у тебя не было ничего, а теперь тебе мало того, что получил. Но он это получил, поэтому не перестаёт целовать, упиваясь вздохами, наслаждаясь руками на шее. Им просто обоим нужно...       Куроо предупреждающе гладит Акааши по сжавшемуся животу и оттягивает всю мешающую одежду. Ему приходится немного отстраниться, чтобы, не отводя взгляда, мокро провести языком по ладони и опустить ее в вниз. Акааши напротив судорожно облизывает губы, а затем кусает их, прикрывая глаза. Куроо не может перестать смотреть на него. Он видит дрожащие брови, приоткрытый рот, тёмные пятна на щеках – и чувствует облегчение, восторг от живого, искреннего Акааши, который неделями тосковал и закапывал себя. Сейчас этот Акааши тоже нуждается: в Куроо, в его руках, в объятиях и поддержке. Куроо готов дать все это.       Он сжимает член Акааши у основания, пока тянется к резинке своих штанов.       – Сейчас, – клюет куда-то в подбородок, краешек губ, скулу, – сейчас.       Они находят губы друг друга ровно в тот момент, когда Куроо сжимает их вместе, и обмениваются стонами: рот в рот. Пальцы на пальцы – Акааши помогает рукой, сдавливая туже, двигая быстрее. Он прячет лицо в плече Куроо, обнимая крепко: свободной рукой и ногами, – когда струной натягивается и – рвётся. Дёргается завершающим аккордом, забывая дышать, сосредотачиваясь на удовольствии. Впивается пальцами в волосы Куроо и хнычет, потому что тот не останавливается, размазывая сперму Акааши, кусая за что попадётся и, наконец, кончая себе на футболку.       Становится тихо. С гулко стучащим сердцем пульсирует и вся комната, стены сжимаются и давят на сгорбленную спину Куроо. Он чувствует на своих плечах камни, скалы, горы тревоги, а еще – голову Акааши. Куроо не может собрать себя в одно, судорожные мысли тонут в желе – это как пытаться убежать во сне. Приказывает себе: скажи что-нибудь, не молчи, расхлебывай.       Хватает бумажные полотенца со стола, приводит все в порядок – в действиях механика, дрожь пальцев куда-то пропадает. Переставляет ноги, когда по груди прилетает плечом: Акааши спускается и протискивается мимо, на выход. На выдохе Куроо произносит:       – Подожди.       Просит:       – Подумай.       Акааши уходит совершенно потерянным – так кажется Куроо. И он не удивлен, поэтому и упрекает себя, ругает свою несдержанность, а потом вспоминает открытого и честного Акааши и тяжело опирается о стол. Стакан с водой так и стоит – наполовину полный.       Куроо не считает Акааши человеком, который будет избегать и отмалчиваться. Но Куроо помнит, насколько тот загнал себя в отношении к Бокуто. Но я ведь не Бокуто, думает Куроо.       Да, ведь я не он, думает Куроо.       Наполовину пустой, думает он.