Храни меня

У всего в этом мире есть цена. Уж кому, а падшему ангелу, которого лишили крыльев и низвергли в преисподнюю, это было известно лучше, чем кому-либо еще. Он на личном опыте убедился, каково это — всю жизнь расплачиваться за один поступок. И все же, он пошел на риск. Сложно было объяснить, что чувствовал дьявол, когда мастер стоял у самого края бездны, а ему нужно было толкнуть его к обрыву. Поместить руку между лопаток писателя, считавшегося душевнобольным, и легонечко надавить, отправляя в последний полет. Воланд не чувствовал вины, лишь небольшой укол совести. Он не чувствовал горя, лишь легкую грусть. Не было сожаления, было лишь острое, болезненное предвкушение. Еще с первой встречи Воланд был уверен, что мастеру неминуемо суждено попасть в рай. От него, можно сказать, разило за километр. Такие души были особенно привлекательны для демонов, ведь их было так упоительно приятно искушать и развращать. Это был процесс медленный, требующих огромных стараний и тонкой работы, и потому он приносил самое большое удовлетворение. Вот и Сатана не мог не поддаться. И угодил в ловушку. Чертов мастер сам его искусил, да еще так, что Воланд впервые обнаружил в себе странное желание навсегда привязать, казалось бы, самого обычного человека к себе. А оставить мастера у себя он мог лишь одним способом. Самым ужасным в плане морали (хотя о какой, к черту, морали вообще можно было говорить, когда речь шла о самом дьяволе?), зато каким надежным! Ему всего лишь нужно было довести его любимого творца до самоубийства. Воланду, конечно, очень повезло, что люди сами по себе были злые, алчные и обидчивые, а мастер был довольно злопамятный, прямолинейный и упрямый. Сатане даже и предпринимать особо ничего не пришлось. Кроме, разумеется, последнего шага. И вот он, нежно прикоснувшись к плечу писателя, отправил его вниз с балкона психиатрической лечебницы. К себе домой. В преисподнюю. Только вот в последний момент, когда злополучный прыжок все же состоялся, Воланд отвернулся и пошел прочь, пока не услышал ужасающий своей неотвратимостью удар об землю. Он щелкнул пальцами и тут же оказался в своем особняке на краю вечности, где должен был появиться мастер. Так и произошло. Спустя несколько минут, которые, как показалось Воланду, тянулись целую вечность, в дверях передней появился мастер. Выглядел он так же, каким Сатана видел его практически только что: бритая голова, темные синяки, залегшие под грустными глазами, ужасающее своей безликостью больничное одеяние. Неустойчиво стоя в дверях, мастер взглянул на Воланда. Этот взгляд Сатана запомнил надолго: в нем было облегчение и сожаление, благодарность и обвинение. Сотня противоречивых эмоций, борющихся друг с другом в сердце одного-единственного человека. В это же мгновение мастер потерял сознание. Ожидающий у входа Азазелло сразу же с чрезвычайной легкостью подхватил его. — Вашего писателя, похоже, голодом морили. Вообще ничего не весит, — безэмоционально прокомментировал тот. — Не лечат, а калечат, да-да! — поддакнул ему Фагот. Воланд гневно поморщился, крепко сжимая трость. Он пообещал себе проследить, чтобы все, кто был причастен к этому «лечению» мастера, умерли в страшных муках, за исключением той доброй медсестры, которая сохранила его роман. По приказу мессира Азазелло донес мастера до спальни самого владыки ада, уложил его на большую кровать, занавешенную роскошным бордовым балдахином, и поспешно откланялся. Пару минут Воланд просто молча смотрел на мастера, лежащего на темных шелковых простынях. Лицо его было болезненно бледным, и даже в посмертном полусне он немного морщился то ли от боли, то ли от образов, преследующих его в бессознании. Больничную одежду Сатана щелчком пальцев заменил на легкую пижаму, позаимствованную прямиком из гардероба мастера, и на него стало чуть менее больно смотреть. А затем дьявола одолел странный порыв, которому он слишком легко поддался. Он взял мягкое одеяло, в которое сам укутывался холодными ночами (в преисподней по ночам иногда бывало безумно холодно), и осторожно накрыл им немного подрагивающую фигуру мастера. Напоследок он приложил руку к его груди: в ней по-прежнему билось сердце. Воланд облегченно вздохнул и присел на стоящий возле кровати дубовый стул с узорчатой бордовой обивкой. Следующие часов двенадцать дьявол провел подле мастера. Он пытался читать, но слова плыли перед глазами. Мысли не давали покоя. Поэтому он просто устало облокотился на спинку стула и начал молча ждать. Через какое-то время, может, через несколько часов, он услышал приглушенные голоса и шаги в коридоре. В дверь вошла Маргарита. Она была в легком домашнем халате, накинутом поверх атласной пижамы. Увидев мастера, она сразу же села на кровать рядом с ним и крепко сжала его руку, а затем повернулась к Воланду. Глаза ее были полны слез, но голос ее не дрогнул: — Мессир, спасибо вам. Вы вернули его. Спасибо. Дерзость, конечно, была неслыханная: сесть на кровать к самому дьяволу, не спросив разрешения. Но для королевы это было позволительно. Воланд искренне ей улыбнулся. — Маргарита Николаевна, поверьте, отчасти это был эгоистичный порыв. Маргарита понимающе взглянула дьяволу в глаза и вновь повернулась к мастеру. Она нежно погладила его щеку, не отпуская руки, и вгляделась в его беспокойное спящее лицо. Воланд подавил нелогично-собственническое желание приказать ей отойти от мастера. Все-таки, Маргарита, королева и муза, была важна им обоим. — Вы будете ждать, пока он проснется? — через некоторое время спросила она, все еще сидя спиной к дьяволу, не в силах отвести взгляд от мастера. Воланд понимал ее, как никто другой. И она понимала его, как никто другой. Поэтому Сатана в ответ просто промолчал. — Вы тогда… пошлите за мной, пожалуйста, — обратилась к нему Маргарита, поднимаясь с кровати. — Разумеется, Маргарита Николаевна, — кивнул ей Воланд. Маргарита с трудом отпустила руку мастера, безвольно лежащую на постели, и, на прощание прикоснувшись к плечу Воланда, покинула спальню. И вот они вновь оказались одни. Воланд вгляделся в спящее лицо мастера, и впервые за свое существование пожалел, что не может посылать приятные сновидения. Ему так хотелось, чтобы первый сон мастера в посмертии был о чем-то светлом, ведь ему столько всего пришлось пережить… Вскоре дьявол и сам не заметил, как уснул прямо на стуле, убаюканный размеренным дыханием мастера. Воланда разбудил резкий прерывистый вдох и беспокойный шелест простыней. Он в секунду открыл глаза. Мастер поднялся в кровати и никак не мог отдышаться, словно проснулся от ужасного кошмара. Возможно, так оно и было. Несколько секунд он беспокойно озирался по сторонам, пока наконец его взгляд не остановился на Сатане. Лицо Воланда вмиг приобрело выражение отчужденного спокойствия. С полуулыбкой он протянул мастеру стакан воды, который как будто взялся из воздуха. — Извините, а… где я? — хрипло поинтересовался мастер. Воланд даже не пытался скрыть гордую улыбку. Спальня была одной из его самых любимых комнат. Отделана она была в темно-красных и древесных тонах, на стенах висели картины Боттичелли и Босха (только оригиналы!), а большая часть мебели была приобретена в небольших антикварных лавочках Парижа еще далеко в XIX веке. Это было невероятно гармоничное в своей эклектичности помещение, впрочем, как и его хозяин. — Вы в моей… давайте назовем ее обителью. — Чуть ближе наклонившись к мастеру, он уточнил: — В хозяйской спальне. Мастер одарил его странным, нечитаемым взглядом. Воланд невольно заерзал на стуле. — А вы…? — мастер как будто не знал, как ему закончить вопрос, поэтому он остался висеть в воздухе без продолжения. — Я…? Что, мой дорогой мастер? — пытаясь подавить иррациональное желание нервно засмеяться, спросил Воланд. Что-то было не так. Дьявол чувствовал, как по разряженному воздуху волнами пошло напряжение. Мастер смотрел на него, как и обычно, с интересом, но интерес был не такой, как обычно. Воланд вспомнил, когда именно мастер так на него смотрел. Кровь у него застыла в жилах. Так он смотрел на Воланда в их самую первую встречу. Он знал, что хотел спросить мастер, еще до того, как воздух разрезал роковой вопрос. — Кто вы? Однажды дьяволу вырвали крылья. А в тот момент ему разбили сердце. Он до боли сжал трость в кулаке. Видимо, его огорчение было очевидно. Либо, как хотелось думать Воланду, мастер подсознательно знал его настолько хорошо, что мог разглядеть даже малейшие признаки расстроенных чувств. От этого в груди, правда, было еще больнее. — Простите, если мой вопрос неуместен. Можете не… — Воланд. А также дьявол, Сатана, и так далее, и тому подобное. Воланд непринужденно развел руками, натянув на лицо привычную маску самоуверенного безразличия. В горле у него стоял ком. Мастер задумчиво наклонил голову вбок. Информация о том, что у его кровати сидит сам Сатана, казалось, его не побеспокоила. — Воланд… — его имя на языке мастера звучало до ужаса обезличенно. — Я ведь вас знаю, да? Или знал раньше? Почему-то я никак не могу вас вспомнить, хотя ваше лицо мне кажется очень знакомым. — Да, мастер, знаете. Вы — мой… — Воланд начал говорить прежде, чем додумал фразу до конца. Кто мастер для него? Любимый автор? Лучший друг? Объект обожания? Все вместе? Обозначить место мастера в его долгой жизни было слишком тяжело. — Я — ваш…? — с загадочной ухмылкой спросил мастер после нескольких секунд тишины. Воланд задумался. От ответа, который он сейчас должен был дать, зависело слишком многое. — Да. Вы мой, — выкрутился он. И, в общем-то, не соврал. Очевидное продолжение «а я ваш» он решил умолчать. Мастер слегка удивленно поднял брови, но в то же время на его лице наконец, в первый раз после пробуждения в небытие, что-то прояснилось, как будто в голове у него переключился невидимый щелчок. Воланд грешным, что называется, делом подумал, что его драгоценный творец все вспомнил. А ведь дьяволу не понаслышке было известно, что надежда порой была опаснее, чем отчаяние, ведь она даровала слепую веру в то, что все может стать, как прежде. Мастер как-то странно и задумчиво хмыкнул, как будто сопоставил в голове несколько фактов. А затем его лицо озарила смущенная улыбка. Как будто к нему пришла самая гениальная в своей очевидности идея. — Стало быть, я могу…? Мастер взглянул на Воланда своими огромными глазами, в которых читалась немая просьба, приподнялся на кровати и сел, сбросив с себя одеяло. Его глаза опустились на губы Воланда, а рука единожды хлопнула по кровати в немом приглашении. Дьявол тяжело сглотнул. Такая решительность мастера одновременно притягивала и пугала. Остатки совести упрямо твердили Воланду, что он воспользовался мастером. Что он нагло не сказал ему всей правды и теперь манипулировал ради собственных эгоистичных побуждений. Но о какой совести вообще можно было говорить, когда речь шла о самом Сатане? Да и вину было чувствовать значительно сложнее, когда инициатором был сам мастер. Воланд невольно придвинулся ближе, а затем повиновался мастеру, садясь рядом с ним. Матрас беспомощно прогнулся под непривычной тяжестью двух тел. Мастер был невероятно близко. Так близко, что Воланд уже ощущал его легкое прерывистое дыхание на своем лице. Мастер аккуратно положил ладонь на щеку дьявола и взглянул ему в глаза. Дьявол был бессилен. Он совершал ужасную вещь, даже по своим стандартам, но ничего не мог с этим поделать. Великий искуситель сам поддался искушению. По венам пробежал электрический разряд. В горле пересохло. Мастер потянулся к его губам своими… И тут дверь в комнату резко распахнулась. В спальню, как ураган, влетела Маргарита, которая тут же остановилась на пороге. Глаза ее округлились. Воланд сдержал самодовольную ухмылку лишь из уважения к королеве. А мастер, даже увидев Маргариту, не убрал ладонь с щеки Воланда, хотя и немного отстранился. — Маргарита, — облегченно произнес он. Сердце Воланда разбилось во второй раз за день. Он аккуратно сжал ладонь мастера своей и убрал ее со своей скулы. Поднялся с кровати, подбирая свою верную трость. Бросил такое дружелюбное «не буду вам мешать», какое мог, и вышел из спальни. Дверь за ним позорно захлопнулась. Воланду хотелось выть. Он знал, что у всего есть цена, и отдавал себе отчет, что у наглого выцепления мастера из рук небес будут свои последствия. Но небеса вновь были неимоверно жестоки к нему. Они всегда забирали самое ценное. Воланд проигнорировал обеспокоенный взгляд Геллы, которая, видимо, ждала Маргариту за дверьми спальни, и отправился в мир материальный, чтобы забыться излюбленным среди людей способом — напиться до помутнения сознания. Там, почему-то, алкоголь действовал на него гораздо лучше, чем в преисподней. Он завалился в первый попавшийся ресторан на Чистых прудах и заказал себе бутылку водки. На улице шел дождь, противно барабанящий по окнам. Воланд даже не нашел в себе сил что-либо с этим сделать. Не хотелось абсолютно ничего. Как же это было нечестно! Впервые за долгое время он сделал что-то для себя, причем, как ни парадоксально, это было еще и во благо другого человека. А человек… кажется, помнил всех, кроме него. Воланд раздосадованно ударил кулаком по столу, чем привлек внимание сидящих рядом посетителей. Но он настолько красноречиво на них посмотрел, что те сразу же вернулись к своим беседам, а вскоре и вовсе покинули заведение. Он бросил тоскливый взгляд в сторону взрослой пары, сидящей у окна. Одеты они были, в целом, в обычную, хотя и нарядную одежду: Воланду не составило труда узнать, что они откладывали деньги специально, чтобы выбраться в дорогой ресторан. Женщина восторженно о чем-то рассказывала, а мужчина завороженно ее слушал, подперев подбородок ладонью. Другой рукой он нежно гладил ладонь своей спутницы. Воланду хотелось пожелать, чтобы как только они вышли из ресторана, их сбил трамвай. «Мастеру бы такое не понравилось, они ведь ни в чем не провинились,» — невольно пронеслось у него в голове. Чертов мастер. Жаль, что эти люди никогда не узнают, как им несказанно повезло в этот вечер. Воланд продолжил пить рюмку за рюмкой, раз за разом прокручивая в голове минувшие события, как заевшую пластинку. Ему было непонятно одно. Почему мастер собирался его поцеловать? Он, очевидно, не помнил Воланда. Определение, которое дьявол дал их отношениям, было нарочито размытым, чтобы тот мог трактовать их, как хочет. Тогда почему первым его порывом был поцелуй? Может, дьявол каким-то образом его вынудил?… Об этом даже не хотелось думать, настолько Воланду была противна эта мысль. Он раздраженно спрятал лицо в ладонях и шумно выдохнул. Ни один язык мира не мог бы передать, как паршиво он сейчас себя чувствовал. Через полчаса бутылка водки на столе пустовала. В голове у Воланда гудело, перед глазами стоял неприятный туман. Возвращаться домой не хотелось. «Но там ведь мастер…» — предательски напомнил ему влюбленный внутренний голос. Воланд пьяно улыбнулся своим же мыслям. Точно, там же мастер. Хоть мастер его и не помнил, хоть Воланд, кажется, ужасно с ним обошелся, это был его мастер, которому уже ничего не угрожало. А его обидчиков ждала мучительная смерть. Оставалось только встать со стула, но тело его было такое тяжелое… Вдруг кто-то резко подхватил его под руку и позволил опереться на себя. Другой рукой Воланд попытался наощупь найти свою трость, и ему ее тут же подали. В нос ударил запах знакомого одеколона. Бергамот, табак, гибискус и тонкие нотки коньяка. — Осторожно, не упадите, — произнес любимый голос, слышать который было как никогда больно. Воланд подумал, что сейчас ему стоило бы оттолкнуть от себя мастера. Зачем он вообще пришел сюда? Жалобно на него смотреть в немом извинении, что забыл его, хоть он в этом и не виноват? Это было бы очень по-мастерски. Дьявол поднял уставшие глаза, чтобы взглянуть мастеру в лицо, и высказать все, что он думает. Но лицо мастера было безмятежным, а на его губах играла слабая обезоруживающая улыбка. И глядя на него, Воланд забыл обо всем. Об угрызениях совести, о не попавших под трамвай парочках. Он даже забыл спросить, почему мастер вдруг решил прийти за ним. Ведь он, по сути, не воспользовался мастером. Он просто… немного не досказал ему об истинной сути их отношений. И если мастер захотел его поцеловать… могло ли это значить, что чувства дьявола были взаимны? Воланд перенес их обратно в свою обитель. Где-то на фоне он услышал голоса своей верной свиты, осыпающей мастера благодарностями за то, что тот вернул мессира в целости и сохранности. Остаток ночи он помнил плохо. Выбираться из алкогольного тумана не хотелось, и он позволил себе забыться, уткнувшись в плечо мастера, который, к счастью, был не против. На что мастер списал тот поспешный побег Воланда, он так и не выяснил, а мастер, в своей замечательной манере, допытываться не стал. На следующее утро после воссоединения с мастером Воланд проснулся в своей кровати с жутко гудящей головой. Еще с полуприкрытыми глазами по привычке потянулся налево, где обычно стояла его прикроватная тумбочка, на которую кто-нибудь из его свиты явно должен был поставить стакан с водой. Но тумбочки он там не обнаружил. Его рука уперлась в что-то гораздо более приятное на ощупь. Определенно, живое. Воланд задумчиво нахмурился, все еще не в силах открыть глаза. Во-первых, почему он лежал не на той стороне кровати, на которой спал последнее… бесчисленное, в общем-то, количество лет? Во-вторых, кто это лежал с ним? Бегемот, который иногда составлял ему компанию? Нет, шерсти Воланд не почувствовал. Кто-то из его свиты? Никто бы не повел себя столь нагло… Разве что… И тут события предыдущего вечера, как взрыв, вспыхнули у дьявола в голове. Он широко распахнул глаза и повернулся, чтобы удостовериться в том, что он пришел к правильному выводу, ведь с ним рядом мог лежать только один человек. Догадка Воланда подтвердилась. Рядом с ним, поверх одеяла, свернувшись в калачик, лежал мастер. Воланд плохо помнил, но, кажется, мастер был одет в те же вещи, в которых вчера забрал его с дьявольски постыдной попойки. Мастер немного дрожал и беспокойно шевелил губами. Даже во сне ему не было покоя. На его лице все еще была вековая тень усталости, и Воланд невольно подумал, что вчерашняя его «прогулка» до Москвы явно оставила его практически без сил. Воланду хотелось выть. Он так старался, чтобы мастеру было лучше, а в итоге его самоотверженный творец пожертвовал своим самочувствием ради… ради чего? Чтобы пьяному Сатане было на кого опереться? «Какая глупая жертва,» — подумал Воланд, ощущая, как в груди разливается тепло. Следующие несколько дней прошли довольно непримечательно. Воланд запретил мастеру хоть как-то напрягаться, ссылаясь на то, что после смерти нужно восстанавливаться еще дольше, чем после любой травмы, полученной при жизни. Он самолично прописал ему постельный режим, наколдовал ему целый книжный шкаф, чтобы мастеру было чем заняться, и поручил Бегемоту составлять мастеру компанию, чтобы тот не заскучал. Бегемот, как ни странно, был не против: он сам проникся к мастеру за время их соседства, поэтому его редко можно было найти за пределами спальни. Воланд уже готовился было оставить мастера отдыхать, как вдруг увидел то, что заставило его застыть на месте в немом ступоре. Это были раны вокруг запястий мастера. Ужасные темно-красные следы, оставленные металлическими кандалами, которыми мастера пристегивали к стулу или к кровати. А самым ужасным в них было то, что когда мастер их задевал, он едва заметно морщился от боли. Воланд не мог с этим смириться. Кровь в жилах мгновенно раскалилась. Он бы спалил всю чертову Москву, как в романе мастера, да вот только он был немного занят подготовкой и проведением бала нечисти и вызволением мастера из цепких лап смерти. Может, когда мастер окрепнет, они могли бы… — Вы всё смотрите на мои руки, — вырвал Воланда из его мыслей мастер и сильнее натянул рукава бежевой шерстяной кофты, чтобы скрыть свои запястья, но тут же болезненно поморщился. — Вам больно, мастер? — Да нет, — соврал писатель. Сатана никогда не прощал ложь. Но, конечно, бывали исключения. Например, мастер. Мастер вообще был одним большим исключением. — Вы лжете. Я только не могу понять, почему. Мастер тихо усмехнулся, пожимая плечами. — Мне грех жаловаться. Вы столько для меня сделали. И это только за то время, что я здесь. «Раньше вы наверняка тоже много для меня делали, но я этого, к сожалению, не помню,» — так бы мастер продолжил свою фразу, но, к счастью Воланда, он этого не озвучил. Воланд закатил глаза. Эта скромность мастера сводила его с ума, и он не понимал, в хорошем или плохом смысле. — А вы не жалуйтесь, — сказал он и тут же материализовал у себя в ладони небольшую баночку. Мастер недоуменно глядел, как дьявол присел рядом с ним на кровать и взял его руку в свою, немного закатав рукав и обнажив жутковатые кровоподтеки на запястье. Писатель хотел, было, запротестовать, но от необычайно аккуратных прикосновений дьявола возмущаться резко перехотелось. Поэтому мастер, затаив дыхание, молча смотрел на Воланда. Тот изящно открыл флакон, зачерпнул мазь, от которой пахло можжевельником и мятой, и стал аккуратно наносить ее на раны мастера. Воланд наслаждался каждой секундой этого процесса, этой игры, которую затеял сам. Неясный статус их отношений и странное поведение мастера дали ему понять, что можно позволить себе быть чуть уязвимее и открыть мастеру ту сторону, которую видели лишь единицы. Считается, что дьяволу чужда забота о других. Что он способен только на жестокость, пытки и манипуляции. И если бы вы спросили об этом кого-либо из свиты Сатаны, то они бы рассмеялись вам в лицо, дабы не порочить лицо мессира. Но, конечно, они знали, что Воланд наказывал всех, кто когда-либо перешел дорогу его близким. Что он никогда не позволял себе грубить или незаслуженно отчитывать своих подчиненных, а уж тем более — оскорблять их. И преданность к мессиру была не слепой, она была основана на уважении и глубокой благодарности. Но мастер, хотя и убежденный в их близости, даже не ожидал того, что Сатана способен быть таким. Что он может вот так сидеть подле него и, сосредоточенно нахмурившись, старательно пытаться облегчить его боль. — Спасибо вам, — завороженно поблагодарил мастер, чувствуя, что от травянистого запаха и ласковых касаний дьявола глаза его слипаются. Воланд загадочно улыбнулся. — Bitte schön, mein Meister. Отдыхайте. Погружаясь в первый за долгое время спокойный сон, мастер как будто почувствовал легкое прикосновение губ к своему лбу. Но, возможно, ему просто показалось. Следующие несколько дней Воланд старался лишний раз не беспокоить мастера, хотя каждую свободную минуту порывался к нему зайти. Это напоминало зависимость или обсессию, хотя дьявол давно перестал её отрицать. Так ведь было и до того, как мастер оказался в посмертии. Просто теперь он был на болезненно-соблазнительном коротком расстоянии, и сопротивляться искушению было гораздо сложнее. Воланд заходил ненадолго. Справлялся о самочувствии мастера, разглядывал его запястья, интересовался, что мастер сейчас читает. Но никогда не задерживался. Видеть мастера было так же приятно, как и больно. И вот в один из дней, когда после своего ежедневного визита вежливости, вернее, прикрытой вежливостью зависимости, Воланд собирался уже было отправиться по своим делам, хоть он и не знал, какие у него были дела, — скорее всего, планирование очередного злодеяния на московских улицах, — мастер осторожно взял его за предплечье в немом приглашении остаться. От робкого прикосновения у дьявола на лице невольно появилась улыбка. — Вы что-то хотели, mein Meister? Увидев открытое и искреннее выражение лица Воланда, мастер почему-то вдруг стушевался и убрал руку. — Ну что же вы? Я не кусаюсь, — Воланд ухмыльнулся. — Разве что иногда. Мастер слабо усмехнулся. — Опять же, я просто не хочу показаться неблагодарным. — Я знаю, что вы не попросите больше, чем вам действительно необходимо. Так что просите, мой дорогой мастер, а лучше — потребуйте. — Боюсь, я недостаточно помню про наши отношения, чтобы что-то от вас требовать. Воланд на это ничего не ответил. Каждый раз, когда мастер напоминал ему об этом очевидном факте, который дьявол так старался игнорировать, в горле вставал ком. Поэтому он просто вопросительно посмотрел на мастера, надеясь, что он примет это за сигнал продолжать. — Если у вас нет срочных дел, может, вы бы составили мне компанию? Я, конечно, люблю читать, но, признаюсь, ваше общество приятнее общества книг. К тому же, я надеялся, что вы сможете побольше рассказать мне о себе. А то вы для меня пока что загадка, хотя мы, очевидно, были очень близки. — Позвольте узнать, почему вам это очевидно? Мастер растерянно приподнял брови. — Я просто это чувствую. Разве всему в мире должно быть рациональное объяснение? Воланд тихо усмехнулся. Ох уж эти чувствительные литераторы… — Что ж, в таком случае, как я могу вам отказать? Он осторожно опустился на кровать рядом с мастером. На ту часть, которая ранее почти всегда пустовала, — Воланд уже смирился с тем, что ради того, чтобы быть рядом с мастером, ему придется отказаться от привычного места. Мастер повернулся набок, положив руку себе под голову, и посмотрел на Воланда. Взгляд его был теплый и светлый. Он напомнил дьяволу о ранних летних вечерах, которые они коротали в беседке в заросшем дворике мастера. — Как мы с вами познакомились? — прозвучал первый вопрос мастера. Воланд мечтательно ухмыльнулся, предаваясь воспоминаниям. — Признаюсь, для вас это был не самый приятный момент. Вас тогда исключили из МАССОЛИТа. Я встретил вас возле ресторана, и вы… в тот момент вы были так несчастны. Даже сигарету свою зажечь не могли. Пришлось вам помочь. Вывалили на меня, — тогда я представился вам профессором из Германии, — все свои проблемы. — Вас привлекло мое отчаяние, мессир Воланд? — лукаво улыбнувшись, спросил мастер. Дьявол тут же громко, но коротко рассмеялся. — Скорее, ваш праведный гнев. В ваших глазах было что-то такое… опасное. Живое. Я просто не мог пройти мимо. Глаза мастера мечтательно заблестели. — И вы пришли ко мне на помощь. Воланд пожал плечами. — Вам нужен был друг, и я им стал. Это меньшее, что я мог для вас сделать. Тем более, это было совсем не сложно. Даже в удовольствие. Мастер самокритично усмехнулся. — Многие могли бы с вами поспорить. Я не самый простой человек. — А я — не человек вовсе. Всё честно. Воланд хитро улыбнулся. Мастер не смог сдержать ответной улыбки, открытой и светлой. — Я, кстати, перечитал свой роман, — невзначай бросил мастер. — И, знаете, меня всё время мучил один вопрос… Дьявол самоуверенно приподнял подбородок. Вот о чем, а о романе мастера он мог сказать очень много. — Поделитесь? — А что вы чувствовали, когда его читали? — неожиданно посерьезнев, спросил мастер. Не этого вопроса ожидал Воланд. От него на давно не существующей душе стало неимоверно тяжело, словно сердце его резко налилось свинцом. Сколько прекрасных часов они провели вместе, обсуждая новые главы, рассуждая о будущих поступках Воланда-книжного, о московском народонаселении, о библейских сюжетах и, прежде всего, о любви? Сколько в этих, казалось бы, отвлеченных беседах было их самих, их чувств и переживаний? Они так открылись друг другу, что порой становилось страшно. А мастер не помнил ни единого слова из их бесчисленных разговоров. — Я всем сердцем его полюбил, — ответил Воланд. Разумеется, про роман. В воздухе на несколько секунд повисла пауза. Тяжелая, как тучи над Москвой, несущие в себе грозовые искры, которые, кажется, тоже заметались в разряженном воздухе. Кто подался вперед первый, не понял ни мастер, ни Воланд, но через мгновение они уже целовались. Целовались жадно, грубо, цепляясь друг за друга, как цепляется за треснувший подоконник человек, сорвавшийся из окна, в последней надежде спастись. Губы мастера были сухие и горячие, и они распаляли Воланда все сильнее. Он будто падал в преисподнюю и возносился на небеса одновременно, это была самая прекрасная пытка, кошмар, от которого не хотелось просыпаться. Прошло несколько безумно коротких, по ощущениям, мгновений, и им пришлось оторваться друг от друга. Мастер часто-часто дышал, держась рукой за грудь. Багровый туман возбуждения уже практически поработил разум Воланда, но в следующий миг он взглянул на мастера, и не почувствовал ничего, кроме щемящей сердце теплоты. Мастер, очевидно, был поглощен моментом, но сил у него было еще слишком мало. В его глазах пылало вожделение, но руки его дрожали, обессиленно срываясь с плечей Воланда. Мастер лег на спину и прикрыл глаза, пытаясь перевести дух. Воланд положил ладонь на прерывисто вздымающуюся грудь и понимающе улыбнулся. — Мессир, я… — хотел было оправдаться мастер, но дьявол осторожно прикрыл его губы пальцем. — Отдыхайте, mein Meister. У нас с вами впереди целая вечность. *** Все время, которое Воланд не проводил с мастером, он все равно проводил с ним, вернее, с мыслями о нем. Мастер у него в голове, когда нужно поставить на место очередного возгордившегося грешника: Воланд невольно думает, как бы его писатель вписал подобный эпизод в свой роман. Мастер как будто рядом, когда Воланд устраивает дебош на московских улицах и сбегает со своей свитой от доблестной советской милиции: ему кажется, мастера бы этот рассказ насмешил. Мастер в его мыслях, когда Воланд проходит мимо книжного или винного магазина: Сатана всегда ему что-нибудь оттуда берет, несмотря на то, что может наколдовать практически что угодно. Однажды он даже купил мастеру то самое вино, которое они распивали, сидя на негласном первом свидании в театре, надеясь, что оно пробудит хоть какие-то воспоминания. Этого не случилось, зато Воланд навсегда запомнил руки осмелевшего от вина мастера на своих бедрах. И, наконец, Воланд практически чувствует присутствие мастера, когда смотрит в напуганные глаза Стравинского, которого язык не поворачивается назвать врачом, и медленно-медленно душит, пока Азазелло осматривает больницу на предмет наличия горючих материалов, Фагот выводит пациентов, а Гелла ищет ту самую медсестру. В какой-то момент Воланд приобрел твердое убеждение, что именно врачи забрали у него мастера, вернее, воспоминания мастера о нем. Может, они так старательно убеждали его, что он не общается с дьяволом, истязая его до потери сознания, до болевого шока, до кошмаров, от которых его бедный писатель до сих пор просыпается, что… что действительно убедили. Мольбы о спасении для искушенных ушей Воланда более не звучат, как музыка. Скорее, они больше напоминают писк мыши, пущенной на корм питону, или хруст переломанных костей. Для него они одинаково страдальчески приятны, когда речь идет о тех глупцах, что посмели перейти дорогу самому Сатане. Огонь не разрушил болезненно-каменных стен здания, но взрывчатка, предусмотрительно заложенная Азазелло, разнесла больницу, что называется, к чертям. Глядя на алое зарево, Воланд действительно почувствовал толику облегчения. Ему всегда нравилась месть, возможно, еще и поэтому ему приглянулся мастер, который каждого из своих обидчиков наградил ужасной судьбой в тексте своего романа. Но типичного для возмездия удовлетворения он не почувствовал. Его заменило странное чувство опустошения. Он отказывался думать, почему. Когда Воланд вернулся в обитель, весь его костюм пропах гарью, а на безупречном лице остались небольшие следы копоти. Он не торопился от них избавляться: ему нужно было напоминание о том, что все обидчики мастера мертвы, а ужасную лечебницу он самолично сравнял с землей. Мастер встретил его в прихожей. Воланд с радостью отметил, что выглядел мастер гораздо менее болезненно и устало. Как забавно, что Сатана оказался лучшим лекарем, чем пресловутые доктора. Свита Воланда тактично разбрелась по своим комнатам, а сам дьявол пригласил мастера составить ему компанию в гостиной. Там уютно горел камин, отбрасывая рыжие отблески на темные стены, и наконец-то Воланд смог почувствовать себя дома. После бесконечных больничных лестниц и забивания охранников ногами у Воланда ужасно ныло колено. Он со вздохом опустился на старый диван и прикрыл глаза. Мастер сел рядом с ним, настолько близко, что бедра их соприкасались. — Тяжелый день? — сочувствующе-заискивающим голосом спросил мастер. — Все, кто посмели вам навредить, мертвы. Их храм жестокости разрушен до основания. Вы можете спать спокойно, мой дорогой мастер. — Но я ведь не это спросил, — лукаво улыбнулся мастер. Воланду не хотелось ничего отвечать, поэтому он просто промолчал. Мастер, как и всегда, видел его насквозь. День выдался действительно тяжелым. А тяжелее всего было вернуться обратно и в очередной раз увидеть в глазах мастера дымку забвения. С чего он вообще взял, что жестокая расправа над калечащими докторами поможет вернуть мастеру воспоминания? Не то чтобы он сильно на это надеялся, но так хотелось, чтобы хотя бы иногда в жизни все решилось просто. Но кому, как ни дьяволу, было известно, что самые простые пути редко приводят к чему-то хорошему. Из мыслей Воланда вырвало осторожное прикосновение, ошарашившее его своей нежностью. Мастер аккуратно дотронулся до больного колена Сатаны рукой и начал медленно его гладить. Это было то самое больное место, которое постоянно беспокоило дьявола с самого начала времен. Воланд на мгновение потерял способность дышать. Не то, чтобы она была ему сильно нужна, но он был так привязан к человечеству, что невольно перенял себе эту привычку. Он ведь не говорил мастеру про свою боль. О ней вообще мало кто знал. Разве что… Разве что он когда-то рассказывал об этом мастеру? Может, в один из вечеров в его подвале, при свете свечей и с разделенной на двоих бутылкой водки? Воланд и сам не мог этого вспомнить, но в сердце вновь закралась коварная надежда. Может, жестокая расправа над докторами все-таки помогла? — Мастер, — пытаясь скрыть волнение, обратился к нему Воланд. — К вам вернулась память? Глаза мастера были незаслуженно виноватыми. — К сожалению, еще нет, мессир. — Тогда как вы объясните ваши действия? — Воланд нервно усмехнулся. Мастер пожал плечами. — А я не знаю. Просто захотелось, чтобы вам стало легче. Похоже, что мое тело знает вас лучше, чем мой разум. Воланд откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Это было просто невыносимо. Забота мастера была столь же приятна, сколько и мучительна. Всё это был чистой воды мазохизм. Но, как бы ни хотелось этого признавать, тепло любящей руки помогало лучше любой мази. И Воланд позволил себе хотя бы раз ни о чем не думать, кроме того, что он, кажется, испытывал то самое чувство, из-за которого люди готовы были на бессмысленную самоотверженность и самые иррациональные поступки. *** С тех пор прошло немало времени. Может, несколько земных месяцев. Мастер узнавал Воланда заново, а дьявол практически смирился с тем, что, возможно, их совместные воспоминания так и останутся драгоценностью, которую он будет вынужден хранить в одиночку. Но, разумеется, как только дела налаживались, что-то точно должно было пойти не так. Это был один из главных законов мироздания, о котором Сатана знал не понаслышке. Да и, по правде говоря, для него это было в основном в радость. Когда это, конечно, не касалось его самого. В тот день мастер проводил время с Маргаритой. Воланд обеспечил им выход на укромный уголок средиземноморского побережья прямо с балкона комнаты королевы. — Знаете, а я ведь никогда не видел моря, — сказал ему мастер, когда Воланд продемонстрировал ему чудеса черной магии. Использованной, правда, далеко не в оккультных целях. — Знаю, мой дорогой мастер. Вы мне говорили, — ответил ему дьявол уже ставшей привычной фразой. Мастер снова выглядел таким виноватым, что Воланд тут же отвел взгляд. В этот же момент зашла Маргарита в воздушной полупрозрачной накидке и шляпе с широкими полями. На ее лице сияла лучезарная улыбка, которая заразила и смущенного мастера, и погрустневшего Воланда. Пока мастер и Маргарита проводили день на пляже, Сатана был занят своими делами. Собирал отчеты с каких-то мелких демонов, играл с Бегемотом в шахматы, читал свежие газеты… в общем, дел у него было невпроворот. А конец дня Воланд решил провести в оранжерее. Мало кто знал, но в обители Сатаны был самый настоящий зимний сад. Тысячи лет назад у дьявола отняли способность творить, и с тех пор у него появилась особая слабость к растениям. К жизни, которую он не в силах был создать, но вполне мог поддерживать. Немногие разделяли интерес Воланда к садоводству. Бегемоту, в частности, вход в оранжерею вообще был запрещен после того, как дьявол обнаружил следы зубов на своей любимой драцене. А когда кот попытался свалить это на Фагота, Сатане пришлось объяснить, что, во-первых, челюсть кота была несравнимо меньше, а, во-вторых, тот страдал чудовищной аллергией на пыльцу. Однако мастер с Маргаритой оранжерею очень полюбили, возможно, потому что она напоминала им о заросшем дворике дома, где жил мастер. Так что пару месяцев назад среди бордовых листьев гибискуса и венериных мухоловок появился роскошный куст вечноцветущих белых роз. Некоторые вечера они проводили здесь втроем с Воландом. Они разговаривали, смеялись и даже танцевали, скрывшись от чужих глаз. Прямо посреди оранжереи стояла резная деревянная скамья, которую Азазелло вынес прямиком из Люксембургского сада пару веков назад. Именно она была здесь основной достопримечательностью, главным местом встреч и свиданий. На ней в тот момент как раз устроился Воланд, раздумывая, как бы ему еще облагородить свой зимний сад. В оранжерею тяжелыми шагами вошел мастер. Солнце одарило его бледное лицо легким румянцем, и Воланд невольно залюбовался на его юношеский, здоровый вид. Море явно было ему к лицу. А потом он увидел его глаза. В них бурлила сотня невысказанных эмоций. Мастер выглядел крайне недовольным, и от этого хмурого взгляда у Воланда невольно побежали мурашки по позвоночнику. Он решил начать издалека: — Как прошел ваш день? Мастер хмыкнул, даже не бросив взгляда в сторону Воланда. — Нормально. Продолжения не последовало. Обычно дьяволу не составляло никакого труда разговорить мастера. Сейчас же он намеренно, провокационно молчал. — Присядете? Мастер покачал головой, все еще смотря куда-то в сторону, где стоял поникший куст белых роз. — Постою. Воланд нахмурился, не сводя глаз с мастера. Если поначалу он испытывал к подавленному писателю сочувствие, то сейчас по венам разливалось раздражение. Да какого черта он так себя ведет? — Что случилось, мой дорогой мастер? — пытаясь сдержать язвительный тон, спросил Воланд. Мастер пожал плечами. — Да ничего такого. Сидели мы с Маргаритой Николаевной, разговаривали, пока над нами кружили чайки. Она все спрашивала меня о вас, а я говорил, говорил и говорил. Она спросила, когда я стал… вашим, как вы выразились тогда. И тут я вспомнил, что никогда таковым и не был. Воланд тяжело дышал. Сохранять спокойствие резко стало очень трудно. Произошло то, чего он все это время хотел, — мастер вспомнил его. Мастер вспомнил все, что их связывало. Но, к сожалению, он вспомнил и то, что их не связывало абсолютно ничего. Впервые за этот вечер мастер взглянул на него. Глаза его были как никогда холодны, а губы поджаты. Во взгляде его не было ни раздражения, ни злобы. Только обида и боль. — Знаете, мессир, — продолжил мастер, — я ведь думал, что всё, что вы мне говорили, — правда. Да, вы сразу признались, что вы — самый настоящий дьявол, а я все равно продолжал вам верить. Вас это наверняка позабавило. — Не понимаю, как это связано, — безэмоционально произнес Воланд, до белых костяшек сжимая трость. Мастер скептически приподнял брови и усмехнулся. — Разве искушать людей, лгать им — это не в вашей природе? Только не говорите, что нет. Это будет лишь подтверждением моих слов. — А вы считаете, что уже стали экспертом по дьявольской натуре? — невольно съязвил Воланд. — Экспертом… — Мастер холодно и мечтательно усмехнулся. — Я знаю, какое вы любите вино, в какой позе вы спите, какое колено у вас болит. Где у вас шрамы, которые не видел никто. Я знаю расположение каждой родинки на вашем теле. И я знаю, что вы намеренно мне солгали и пользовались мной. Этого вам недостаточно? Воланд уставился на узорчатую плитку, которой был выложен пол оранжереи. Хуже, чем сейчас, он чувствовал себя лишь тогда, когда его выставили за порог рая. — А вы и правда жестоки, — сдавленным, слабым голосом произнес он. — Что вы хотите от меня услышать? — Правду. Расскажите, какой была цель вашей лжи? Вам было настолько приятно мое внимание, что вы… решили воспользоваться моими чувствами? Зачем тогда было разыгрывать всю эту комедию? Просто чтобы поиздеваться? — Если ложь лучше, чем правда, соблазн сделать ее новой правдой слишком велик. Мастер, вы… — Воланд надеялся, что голос его звучал раздраженно, а не обиженно. — Очевидно, вы очень много про это думали. Но вам не кажется, что я слишком много для вас сделал, чтобы вы считали всё это каким-то странным фарсом? — Вы убедили меня… — начал было мастер, но Воланда было не остановить: — Я сделал всё, чтобы вы могли спокойно творить. Чтобы вам никто не мешал, ни власть, ни быт, ни даже само время. Честно, мне кажется, я ни для кого еще так не старался. Но вы меня забыли, мастер, — Воланд горько усмехнулся. — Я потерял то, что так хотел сохранить. Я вам даже не солгал. Я просто позволил вам сделать вывод. Воланд поднял свои покрасневшие глаза на мастера. Он чувствовал себя униженным. Только что он вывернул свою давно несуществующую душу наизнанку, и даже не по своей воле, а потому что был вынужден. А вынужденные откровения, хотя и были самыми истинными, никогда не были приятными. Впервые за этот тяжелый вечер мастер не смог найти слов. Тогда Воланд, опершись на свою верную трость, поднялся со скамьи. Его гордость была задета, а чувства — оскорблены. На своем рукаве он увидел цветочную пыльцу. Еще и костюм был испачкан. Он отвернулся и медленно пошел к выходу из оранжереи. Хотелось напиться или просто избить кого-нибудь тростью. — Подождите, — негромко позвал его мастер. — Теперь вы мне еще указываете? — не оборачиваясь, обиженно огрызнулся Воланд. — Я не думал, что всё вот так. Дьявол не сбавлял шаг. — Я уже понял, что вы думали, мастер. Оставьте меня, пожалуйста. Мастер следовал за ним. — При всём уважении, вы меня не поняли. Воланд ничего не ответил, но остановился. Хотелось услышать, что же конкретно он не понял в предельно ясном посыле мастера. — Я не думал, что вы правда любите меня. Воланд застыл на месте. Сердце, как бешеное, колотилось в груди. Сейчас был бы идеальный момент солгать и уйти в полное отрицание. Но он не мог. Не тогда, когда ложь была бы слишком очевидной. — Мессир, — голос мастера стал ближе. Рука мастера опустилась на бледную ладонь, сжимающую трость. Воланду было страшно обернуться. Что, если он повернется, а мастер исчезнет навсегда? Или, что хуже, если он обернется и больше никогда не захочет отпускать мастера? — Оказывается, вы не так наблюдательны, как подобает писателю, раз заметили это только сейчас. Теплое дыхание мастера щекотало шею Воланда. — Любовь делает всех нас немного слепыми, мессир. Дьявол тихо усмехнулся. Голова закружилась от волнительного, всеобъемлющего чувства облегчения. — Значит, любовь? — Любовь, — подтвердил мастер, касаясь губами шеи Воланда. Дьявол жадно сглотнул и повёл головой, в немом приказе обнажая перед ним нежную кожу, украшенную россыпью родинок. — Мастер, а вы знаете, что Сатана так просто не прощает своих обидчиков? — Я готов вымаливать у вас прощение, мессир, — хрипло прошептал мастер. — Просто скажите, как. — Вы ведь всё знаете, Liebling. Докажите мне, что вы всё помните. — С удовольствием.