Тук!
Раздался глухой удар пальца по сигаретному фильтру — и догорающий окурок полетел мне точно в лицо. Одновременно с этим Рьюен бросился в мою сторону, оскалив ухмылку. Смятая сигарета легко ударилась мне о щёку, оставляя едва ощутимый ожог. Я думал о том, чтобы увернуться, но рассудил, что даже ударившись горячей стороной окурок в любом случае не нанесёт мне большого ущерба, тогда как отвлечение внимания на него может стать фатальной ошибкой. Это оказалось правильным решением. Пока окурок летел, Рьюен почти столь же быстро сократил расстояние между нами и решительно атаковал меня в пах взмахом ноги. Я, чуть пригнувшись, заблокировал эту атаку ладонью. Однако, к моему удивлению, Рьюена, похоже, ничуть не смутила его неудача. Не мешкая ни секунды, он замахнулся правой рукой в попытке нанести удар, но допустил довольно типичную для новичка ошибку — сделал слишком широкий замах, давая противнику возможность среагировать на удар и уклониться. Я опустил голову — и кулак Рьюена просвистел у меня над макушкой, слегка взъерошив волосы порывом ветра. Но и этот промах в итоге ни на мгновение не замедлил Рьюена. Казалось, он и не рассчитывал, что хотя бы одна из его атак чётко попадет по мне. Оттолкнувшись опорной ногой от земли, Рьюен врезался в меня плечом, ловко схватился обеими руками за галстук, повязанный вокруг моей шеи и начал теснить меня к заграждению крыши. Я ясно почувствовал, как узел галстука накрепко перекрыл мне не только доступ к воздуху, но и сонные артерии. Рьюен не просто оттянул его на себя левой рукой, но так же затянул узел у шеи правой, создавая идеальную по своей сути удавку, которая не даёт ни малейшей возможности хоть немного ослабить давление на гортань. Такими темпами я потеряю сознание где-то через восемь-десять секунд… Раз так сложилось, я решил использоваться это время и немного подумать. В «Белой комнате» мы изучали самые разные виды единоборств и тактик ведения рукопашного боя. Среди них были и те, что учили использовать одежду противника для разного рода захватов, но я никогда не слышал про технику удушения именно галстуком, да ещё и таким нетривиальным способом. Тем не менее, судя по уверенности и отточенности движений, продемонстрированных Рьюеном, он делает это не в первый раз; кроме того, три неудачных атаки подряд ни на секунду его не смутили и не заставили сбавить темп. Это натолкнуло меня на одну любопытную мысль. На самом деле, есть и другие методы удушения противника с помощью его одежды. Обычно достаточно воротника — нужно лишь знать, где и как приложить усилие, чтобы тот надавил на сонные артерии оппонента. С точки зрения практики, обучаться такому способу более эффективно, потому что даже в уличных драках, как мне видится, редко можно встретить противника с галстуком. Зато у любой верхней одежды есть воротник, который можно использовать при удушении, захвате или броске. Однако мои суждения на этот счет основаны лишь на предположениях. До сегодняшнего дня я никогда не дрался в повседневной одежде, так что мне сложно говорить о статистике. Рьюен прав, у меня нет опыта уличных боев без правил и я крайне ограничен в своих суждениях. Так что это новый опыт и для меня тоже. Тем не менее, думаю, можно с немалой долей уверенности предположить, что в средней школе Рьюена существовал какой-никакой дресс-код, как и во всех государственных школах Японии. И для формы мальчиков был предусмотрен галстук, равно как он предусмотрен для нас — старшеклассников. Если для Рьюена драки ограничивались в большей степени школьными перепалками (а причин считать иначе у меня нет), то этот приём с галстуком, пожалуй, даже эффективнее стандартного удушения воротником, потому как он и надежнее, и проще в исполнении. Не похоже, что Рьюен когда-либо целенаправленно обучался боевым искусствам (на это намекает как слишком широкий замах при ударе рукой, так и уверенный удар в пах, запрещенный почти во всех спортивных единоборствах), но он явно многому научился на собственном опыте и, можно даже сказать, разработал свой собственный уникальный стиль боя. Тем не менее, кое в чём Рьюен всё же ошибся… — Гых-х-х-х!.. — непроизвольно вырвалось из его лёгких в момент удара по мечевидному отростку в груди. Когда пережатый кровоток начал доставлять мне физический дискомфорт, я всё же решил прервать процесс своего удушения и сместил центр тяжести на правую ногу, а левой ударил Рьюена по внутренней стороне коленного сгиба опорной ноги. Это было несложно, поскольку Рьюен всё ещё стоял ко мне боком, прижимая правым плечом к заграждающей сетке. Он поступил правильно, опустив вниз подбородок и прикрыв печень локтем правой руки, в кулаке которой одновременно удерживал узел галстука. Однако во всем этом мало смысла, если твое превосходство над противником зиждется всего на одной неподвижной точке опоры, которую так просто выбить единственным калф-киком. Ноги Рьюена рефлекторно согнулись, но он всё так же продолжал держаться за мой галстук, одновременно пытаясь встать в прежнюю стойку. В этот момент, потеряв равновесие и чувство опоры, Рьюен подставился под удар, открыв свою грудь — и я незамедлительно атаковал его коротким ударом первой фаланги среднего пальца в мечевидный отросток в груди. — Кгх-гха!.. Кха!.. — Рьюен сильно закашлялся, но, несмотря на сильный спазм в районе груди и нарушенное равновесие, галстук мой он так и не отпустил. Однако теперь это не имело значения. Вернув себе подвижность, я смог беспрепятственно ослабить узел на шее и нанести удар в пах коленом. — Агх!.. Гх-х-х!.. Когда Рьюен согнулся, схватившись за промежность, я взял его за отвороты пиджака и нанёс ещё один удар коленом в голову. Рьюен покачнулся и, оступившись, упал спиной на холодную крышу. — Угх… Вот в чём заключалась его ошибка. Суждение Рьюена о моих боевых навыках исходило из неверной предпосылки о том, что я изучал только спортивные виды единоборств и потому не буду готов к запрещенным в спорте приёмам вроде ударов в горло, глаза или пах. Но в «Белой комнате» упор делался в большей степени не на спортивные, а на традиционные виды боевых искусств, а также на военные тактики ведения рукопашного боя, которым обучают в армиях и спецподразделениях некоторых стран мира, нацеленные на обезвреживание и ликвидацию противника любыми эффективными методами и подручными средствами. Без исключений. — Кх… Кху-ку-ку… — Неплохо, Рьюен, — выразил я искреннюю похвалу, снимая помятый галстук к шеи и пряча его в карман. Про себя в тот момент я подумал, что надо будет закинуть одежду в стирку сегодня вечером и как следует её разгладить с утра. — А ты интересный человек, Аянокоджи… — прохрипел Рьюен, ощупывая след от удара в груди. — Наверное, нравится смотреть на людей, как на мусор, когда обладаешь такими мозгами и силой? — Я никогда не думал об этом в таком ключе. — Ку-ку… Значит, ты ещё более высокомерный… — … Несмотря на полученные только что болезненные травмы, Рьюен всё ещё не выказывал ни капли страха или смятения. Даже наоборот, казалось, именно теперь, когда его кровь напиталась адреналином, он чувствует себя как никогда лучше. И, словно в подтверждение моей мысли, Рьюен встал, размял шею — и бросился в мою сторону с размашистым прямым ударом правой. Снова. Я мягко принял его на ладонь, слегка отклонив корпус назад — и Рьюен тут же замахнулся снова уже другой рукой. Его движения — шквальные и широкие, не дающие продыху — не пытались быть незаметными или неожиданными. Скорее, они делали ставку на запугивание, стараясь продавить защиту противника непрерывным потоком атак без окон для контратаки. Но это только на первый взгляд. Заметность и банальность ударов Рьюена позволяли мне не следить за его движениями особо пристально. Отбиваясь и уворачиваясь как бы на автомате, я наблюдал за его взмахами периферийным зрением, пока сам в это время присматривался к направлению взгляда Рьюена, который так же блуждал по периметру крыши. Рьюен ждал момент, когда я решусь на контратаку, но не боялся этого. Его целью, похоже, было оттянуть момент моего контрудара и как можно быстрее прижать меня к стенке около входа на крышу. Взгляд Рьюена периодически падал мне за спину, так что нетрудно было понять, на что именно он смотрит: в том направлении находятся только коробки с инвентарём, который не поместился в кладовом помещении справа от двери и потому был вынесен на крышу. — Это не лучшая идея, Рьюен, — предупредил я его. — Ку-ку-ку! Оттеснив меня на достаточное расстояние, Рьюен внезапно сменил тактику — и вместо очередного удара бросился в мою сторону всем весом, хватая за отвороты пиджака, толкая к коробкам с люминесцентными лампами. В ответ на это я повернулся к нему боком, сместил свой центр тяжести на заднюю ногу и, схватив Рьюена за воротник, перебросил его через бедро, роняя на землю. — Угх!.. Наши позиции сменились на зеркальные: теперь Кей была за моей спиной, а за спиной Рьюена находились коробки. Упав на спину, он тут же перевернулся в попытке встать, но, едва начав подниматься, тут же получил удар подошвой в лицо. — Кх-х!.. …И, не удержав равновесие, упал прямо на коробки.…Хрусть…
Прямо под пятой точкой Рьюена раздался характерный хруст стекла. Несколько ламп разбились на маленькие осколки и около десятка треснуло, когда Рьюен всем весом навалился сверху на них. — Ш-ш-ш-ш!.. — однако сам Рьюен среагировал на удивление сдержано, выпустив воздух сквозь зубы. По всей видимости, большую часть осколков остановили штаны и пола́ пиджака, отчего ягодицы и спина не были сильно изранены. — Оружие не даст тебе преимущество в этой ситуации, Рьюен. Кроме того, как видишь, ты скорее сам поранишься, если решишь его использовать. В ответ на моё предупреждение Рьюен молча наклонил голову набок, зажал одну ноздрю и резко со всей силы выдохнул через вторую. На сером полу образовалась кровавя клякса объёмом с пинту. — Ку-ку… Хорошо, хорошо… Я понял… — загадочно бросил Рьюен, подняв руки вверх и вальяжно развалившись на коробках. — Ты же с самого начала даже не рассматривал нас как врагов, не так ли? — спросил он. — Ну, до недавнего времени у нас не было причин враждовать. — Кончай придуриваться! Ты прекрасно знаешь, о чём я говорю, — раздраженно сказал Рьюен, одновременно вдарив пяткой по нижнему ряду коробок. — Кого ты в нас видишь, а? Аянокоджи? — «В вас»? — Во всех, кроме себя, — уточнил Рьюен. — … Это бессмысленный вопрос. И всякий ответ на него так же будет бессмысленным. Видимо, Рьюен хочет понять, как мои способности, которые ему кажутся чересчур выдающимися для обычного старшеклассника, соотносятся с моим мировосприятием. Он, как и многие до него, пытается найти некую деталь, которая объяснила бы эту разницу между нами и магическим образом завершила пазл в его голове. Но правда в том, что у меня нет «волшебной таблетки», способной сделать из слабого человека сильного по щелчку пальцев. Обучение в «Белой комнате» не было похоже на то, как преподают в Кодо Икусей. И речь сейчас вовсе не о сложности учебной программы или строгости — нет. Методология и философия этих учреждений отличаются на более фундаментальном уровне. Чтобы преуспеть в Кодо Икусей, тебе необходимо развиваться всесторонне, методично исправляя свои слабые стороны и планомерно развивая сильные. Здесь важно одновременно хорошо учиться, быть спортивным и коммуникабельным, либо, по крайней мере, иметь возможность компенсировать свои недостатки, обратившись к одноклассникам, которые обладают противоположными сильными и слабыми сторонами. Таким образом, Кодо Икусей учит жить в обществе и грамотно взаимодействовать с людьми. В «Белой комнате» всё иначе. Там не на кого положиться, кроме себя самого. И поэтому, чтобы преуспевать в «Белой комнате» недостаточно просто стараться. Любых усилий в этом месте будет недостаточно. Главное отличие «Белой комнаты» в том, что ты не сможешь «выжить» в этом месте, если будешь развиваться планомерно, по мере сил. Ты не можешь выбрать интересную тебе дисциплину, не можешь отказаться от чего-то одного в пользу чего-то другого; у тебя нет права желать чего-то, кроме того, что предоставляет рафинированная среда. Если ты тратишь силы на злость и обиду — ты не выживешь в «Белой комнате». Если ты тратишь время на что-то, кроме учёбы — ты не выживешь в «Белой комнате». Если ты потеряешь концентрацию хоть на секунду в течение пятнадцати лет — ты не выживешь в «Белой комнате». Если ты в чем-то силен, а в чем-то — слаб, ты не выживешь в «Белой комнате». В том месте недостаточно просто выкладываться изо всех сил. Если ты хочешь оставаться в стенах «Белой комнаты», тебе придется ломать себя. Развиваться не планомерно, а скачками, уничтожая в себе всё то, что «Белая комната» сочтет неэффективным. И поэтому, развиваясь как ученик «Белой комнаты», ты деградируешь как личность. Это и есть причина, по которой меня определили в класс дефективных. Среди тех, кто проходил обучение в «Белой комнате», я деградировал больше всех. Конечно, мои способности к обучению значительно превосходят таковые у большинства людей, и мне определенно легче обучиться чему-то новому в кратчайшие сроки, чем почти любому другому человеку — глупо это отрицать за напускной скромностью. Однако общая обучаемость повышается ровно тем же путем, что и частные случаи развития таланта в определенной области — постоянной, сложной и, что не менее важно, разнообразной практикой. Например, человек, уже освоивший то же пианино и скрипку гораздо быстрее научится играть на гитаре, чем тот, кто до этого ни разу в жизни в принципе не прикасался к музыкальным инструментам. Даже несмотря на то, что техники игры на пианино, гитаре и скрипе совсем не похожи. То же касается и любых других сфер обучения. Разумеется, чем они ближе по своей концепции, тем проще будет развиваться сразу в нескольких направлениях в рамках одной сферы деятельности, но не только обучение конкретному ремеслу, а обучение как таковое в целом повышает обучаемость человека. Тем не менее, важно уточнить, что если нагрузка будет слишком велика для конкретного ученика, то это может вызвать и обратный эффект. Дети в «Белой комнате» ломались не потому, что обучались слишком много или слишком усердно (сами по себе процессы обработки информации в головном мозге не истощают нервную систему), а потому, что не смогли вынести каждодневного стресса. Кататонический ступор, приступы истерии, депрессия, суицид — все эти вещи были не только привычны, но и закономерны для «Белой комнаты». Таковы издержки рафинированной среды. Если человек с рождения не получает никакой информации, кроме обучающей, если единственное доступное ребёнку самоопределение сводится к тому, что он ученик «Белой комнаты», то любой провал в этой сфере будет восприниматься им как катастрофа абсолютного масштаба. Так что, если Рьюен спрашивает о некой моей отличительной черте, благодаря которой меня миновали такие последствия для психики, то ответом на его вопрос будет вовсе не интеллектуальные или физические способности, а кое-что другое. — …Это не имеет значения. — А-а?! — Не пойми неправильно, я не отмахиваюсь от твоего вопроса. Это и есть ответ на него. — … Рьюен, кажется, задумался на смыслом моих слов. Однако в его случае размышлять об этом бесполезно. Я и сам не знаю, почему никогда не испытывал сильный стресс. Когда что-то не получалось — я просто пробовал снова. Когда чего-то не понимал — перечитывал материал и садился решать примеры. Как и все остальные в «Белой комнате», впрочем. Разница только в том, что мне это никогда не доставляло невыносимый дискомфорт, не вгоняло в отчаяние. Может быть, дело в большей, по сравнению с другими людьми, гибкости неокортикальных структур моего головного мозга. Или в больших объёмах белого вещества, которое обеспечивает связь между серыми зонами. Или в том, что я раньше других освоил эффективные методы интроспекции, позволившие контролировать внутренние позывы психики на более глубоком уровне — и потому быстрее остальных находил наилучшие методы решения задач из множества вариантов. Правда в том, что я и сам точно не знаю, что из этого правда. Может быть, даже всё. Единственное, что я знаю наверняка — в какой-то момент некий защитный механизм психики просто перестал тратить ресурсы на вредоносные в условиях той среды эмоции вроде злости, обиды, отчаяния, радости, привязанности или эмпатии. Если всё, что от тебя требуется — это учиться, то психика со временем адаптируется и нервная система уже не будет тратить ресурсы на то, чего от неё не требуют. По крайней мере, так это было со мной. И это совсем не случайность: я долгие годы планомерно искоренял из себя всё ненужное, освобождая место под полезные когнитивные практики и оптимизировал свой мыслительный процесс для решения всё более и более сложных задач. Хотя, в общем-то, то же можно сказать и об остальных испытуемых «Белой комнаты», так что это не ответ. Как и всякий, кто вышел из стен этого учреждения, я пытаюсь вернуть себе хотя бы часть того, чего меня лишили в этом месте, и для этого обрастаю всё большим количеством социальных связей. Но, кажется, это куда более долгий и трудоемкий процесс, чем я себе представлял. — Ку-ку-ку… А у нас, оказывается, много общего, — вдруг заявил Рьюен, видимо, придя к какому-то выводу для себя. — Я тоже никогда не чувствовал страх и отчаяние. Обычно, стоит людям почувствовать боль, как они тут же впадают в ступор и перестают барахтаться. Им проще выдумать какое-нибудь нелепое оправдание своей трусости и отдать всё, что имеют, чем хотя бы попытаться защитить это. Большую часть этой ссыкливой биомассы даже нет необходимости лупить кнутом — достаточно пару раз щелкнуть им перед носом, и этот скот уже сделает всё, что ты ему прикажешь. — …Ты никогда не чувствовал страх? Это многое объясняет. — Именно! Ты даже не представляешь, как я рад, наконец, повстречать кого-то, с кем так интересно сражаться, Аянокоджи! Ты первый в этой школе, кто оправдал… Нет, ты даже превзошёл мои ожидания! — И ты совсем не боишься проиграть? — Ку-ку-ку! Нисколько! Даже если не одолею тебя сегодня — всегда есть завтра. Если не смогу и завтра — сделаю это послезавтра! Неважно, как долго это будет продолжаться, я могу заниматься этим целую вечность, Аянокоджи! — Значит, ты решил взять меня измором? — К сожалению для тебя, проигрыши меня ничуть не пугают: я как никто умею извлекать выгоду из них. Тем более, что исход нашей небольшой перепалки ещё не решён, — ухмыльнулся Рьюен. Затем вытащил из-под себя обломок лопнувшей на две части продолговатой люминесцентной лампы и перехватил его за цоколь — так, как если бы держал в руке нож. — Думаешь, это поможет тебе победить? — А ты считаешь, что не можешь проиграть?! — В сложившейся ситуации — нет, не могу. Что бы Рьюен ни предпринял, в нынешних обстоятельствах исход боя уже не изменится. Я мог бы соврать, но это моё настоящее мнение. Оно исходит из того факта, что на этой закрытой площадке существует вполне исчислимое количество вероятных событий, которое мне следовало учесть при составлении плана. В отличие от предыдущих конфронтаций с Рьюеном, эта — как игра с полной информацией — крайне ограничена в вариантах своего завершения. Я могу просчитать их все. Я уже просчитал их все. — Ку-ку-ку-ку… Рьюен начал вставать, опёршись свободной рукой о смятую коробку. Как вдруг…Вжух!..
Коробка с битым стеклом полетела в мою… нет, в сторону Кей. — К-Киётака! Мне ничего не оставалось, кроме как встать на траектории полёта. Если бы я увернулся и коробка упала рядом с Кей или, тем более, попала прямо в неё — разлетевшиеся осколки могли бы её поранить, не говоря уже об облаке стекольной пыли, которое поднялось бы в момент удара. Едва ли Кей сейчас в том состоянии, чтобы самостоятельно выйти из него. Я закрыл лицо рукавом пиджака и высоким ударом ноги сбил траекторию коробки, отправив её в ограждение крыши — конкретно в ту сторону, где не лежало никого из компании Рьюена. В момент удара мелкие частицы посыпались сверху на волосы, плечи и рукава одежды. Но, что важнее, вокруг меня сразу после удара образовалось немалое облако опасной для здоровья пыли, способной проникнуть в лёгкие и слизистую оболочку. Поэтому я задержал дыхание, закрыл глаза и принялся слушать.Вжих!..
Рьюен не заставил себя долго ждать. Его громкие шаги и сбитое от бега дыхание выдавали его с потрохами, а характерный звук разрубаемого воздуха в моменте дал понять, какая атака последует следующей. Рьюен замахнулся вовсе не тем осколком лампы, который демонстративно вертел в руках за секунду до того, как бросить коробку, а длинной металлической трубой, стоявшей у стены рядом с той коробкой. — Аянокоджи-и-и!!! Уклоняться от подобных атак вслепую довольно опасно, так что я поспешил выйти из облака пыли — и сразу после приоткрыл один глаз. Лицо Рьюена оказалось искажено психотической гримасой наслаждения, окроплённой мелкими блестящими осколками стекла. Однако сам Рьюен даже и не думал смирять дыхание или прикрывать глаза. Его даже не смущали мелкие стеклянные частицы, впивающиеся в слизистую оболочку. Уворачиваться от размашистых взмахов трубой стало намного проще, когда я снова смог видеть, а Рьюен начал медленно выдыхаться и снижать скорость атак, поэтому я даже позволил себе чуть-чуть поюродствовать, намеренно пропуская удары как можно ближе к себе. Так потоки ветра, создаваемые взмахами трубы, сдували с меня частицы стекла и разгоняли облако поднявшейся от удара по коробке стекольной пыли. — Аяно!.. Коджи!.. Ты!.. Вообще!.. Человек?!.. — процедил Рьюен, выдавая по слову на каждый взмах трубой. В ответ я перехватил его атакующую правую руку в момент удара и вывернул её вокруг оси запястья на болевой узел, чем вынудил Рьюена рефлекторно разжать пальцы и бросить трубу. Следом за моим выпадом Рьюен попытался ударить меня в живот тем самым обломком лампы, который всё это время держал в левой руке обратным хватом — так, чтобы острая часть, идущая от цоколя, скрывалась за предплечьем во время взмахов трубой. Видимо, так Рьюен хотел отвлечь моё внимание. Но прежде, чем его удар успел достичь цели, я провернул его вторую руку до характерного щелчка, означающего смещение лучезапястного сустава. От прострелившей боли ноги Рьюена рефлекторно подкосились: он упал на колени и сжал обломок в руке с такой силой, что тот просто сломался у него в кулаке. — Кх!.. — резкая боль практически одновременно пронзила обе кисти Рьюена, отчего тот на секунду впал в ступор. По пальцам его левой руки теперь тонкой струйкой на землю стекала кровь из открытой раны, а правая кисть оказалась вывернута на двести градусов вокруг своей оси и уже не могла самостоятельно вернуться в естественное положение. В один момент Рьюен оказался обезоружен. — Тц!.. — Рьюен, послушай. — Ха?! Решил поговорить в такой момент?! — Ты должен понять кое-что. — Что?! — По-настоящему бояться можно только того, что ты испытал. Причина твоего бесстрашия кроется только в неопытности. Ты просто ещё не сталкивался с тем, что могло бы тебя напугать. И эта небрежность может стать твоей слабостью. Всё же мне не верится, что человек, который не может подавить рефлексы, способен переносить боль настолько хорошо, как это выглядит в случае Рьюена. Если бы он прошёл через те же тренировки вымещения боли, через которые проходят испытуемые «Белой комнаты», то никакие болевые приёмы на нём не сработали бы, однако его тело вполне естественно реагирует на все эти неприятные стимулы. Чтобы удостовериться в своей теории на этот счёт, я решил провести один эксперимент прежде, чем заканчивать драку. — Ку-ку! Тогда давай, покажи мне, что такое настоящий страх! — …Хорошо, — ответил я, отпуская его вывихнутую руку. Рьюен тут же вскочил со взмахом для апперкота левой — кровоточащей — рукой, но я вовремя отклонился вбок и контратаковал его прямым ударом правой в подбородок. — Угх!.. Удар прошёл по касательной, но этого хватило, чтобы вызвать лёгкое сотрясение. Едва поднявшись, Рьюен снова едва не упал на колени, когда его потянуло вбок. И всё же, превозмогая головокружение, ему удалось устоять на ногах. — Аяноко~!.. Однако драку пора было заканчивать. Я нанёс три последовательных удара первой фалангой среднего пальца в три болевые точки: мечевидный отросток в груди, кадык и желобок над верхней губой. После чего завершил серию ещё одним прямым ударом в подбородок. — Кгх-х-х-х!.. Второе сотрясение подряд не оставляло Рьюену шанса удержать равновесие. Падая, он обхватил меня за пояс и повис на мне, упёршись лицом в живот. Я взял его за волосы левой рукой и потянул вниз, заставляя показать лицо. На злобно-уставшей гримасе всё ещё виднелись микроскопические осколки стекла; глаза Рьюена — красные и высохшие — заставляли его часто моргать. Удерживая голову Рьюена задранной, я с лёгким нажимом ткнул пальцами в его глаза, заставляя зажмуриться. — Акх-х!.. — закричал он от боли, закрывая руками лицо и падая на спину. Теперь, когда Рьюен полностью дезориентирован, его самоуверенность будет постепенно сходить на нет. Сенсорная депривация — это метод, который используется как для лечения, так и для пыток. Когда кто-то лишается одного из органов чувств — например, зрения — другие ощущения обостряются, так как нервная система старается компенсировать недостаток информации, концентрируя внимание на оставшихся её источниках. Ограничив одновременно зрение, слух и ощущение тела в пространстве для Рьюена через сотрясение, я заставил его сконцентрировать внимание на боли и усилил чувство страха неопределенностью. Рьюен должен понять, что его бесстрашие мнимо. Иначе он рискует надолго застрять на этом этапе своего развития. — КХА-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А~!!! — присев на корточки рядом с Рьюеном, первым делом я нанёс точечный удар первой фалангой среднего пальца в печень. Палец ушёл глубоко, так что Рьюен, должно быть, почувствовал, словно его протыкают ножом. Выждав ровно десять секунд, я нанёс следующий удар — тем же пальцем в основание шеи, где располагается ещё одна болевая точка. — Укх-х-х-а-а-а-а!.. Затем ещё один удар пальцами по вискам. — А-а-а-а-а-а!.. Спустя ещё десять секунд — кулаком по почкам. — У-у-у!.. И теперь, когда Рьюен понял, что я наношу по удару раз в десять секунд, я пнул его под копчик спустя только шесть секунд. — Гах-х-х-а-а-а-а-а-а-а!.. Затем, обойдя Рьюена сзади и перевернув его на спину, я ударил ещё раз локтем по мочевому пузырю. — ГА-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А~!!! Рьюен, перевернувшись набок, сжался в позе эмбриона. Из-под него по крыше начала растекаться лужа бледно-жёлтой жидкости. Присмотревшись, я убедился, что крови в ней нет — и нанёс следующий точечный удар фалангой пальца в желудок. — Гхы-ы-х-х-х-х!.. Спустя ещё три поочередных удара в органы пищеварения Рьюена вырвало на штаны. Опустевший желудок и тошнота добавили астению, тремор и обострили стресс. — Кха-а-а~!.. А-ах!.. Х-х-х!.. — в конце концов, Рьюен сорвал голос, когда я выбил ему левый плечевой сустав. Дальше он только хрипел. — К-Киётака… Хватит!.. — Подожди ещё немного. Скоро всё закончится, — успокоил я Кей. И тут же ударил Рьюена в ещё одну болевую точку. — Гх-х-ф-ф-ф-ф… — хрипота сменилась звуком бурлящей слюны во рту. В процессе эксперимента я сломал Рьюену два нижних ребра, чтобы он так же чувствовал боль при каждом вдохе; сильно растянул связки на обеих руках и ногах; выбил порядка двадцати суставов (плечевые, локтевые, кистевые, пальцевые); а также вызвал воспаление во всех болевых точках, в которые бил неоднократно. Кроме того, я периодически возвращался к атакам по ушам, глазам и подбородку: во-первых, чтобы продлить депривацию; во-вторых, потому что там тоже находятся болевые точки. Спустя десять минут Рьюен не мог безболезненно пошевелить ни одной частью тела. Сама по себе боль может быть терпима, но если постоянно стимулировать очаги её возгорания — в какой-то момент человек сломается. Это основной механизм пыток. И причина, по которой сломалась Каруизава Кей. Выдержать один, два или даже двадцать вырванных зубов вполне возможно при должной подготовке, если ты точно знаешь, когда это закончится. Но ситуация резко осложняется, если пытка повторяются сотни, тысячи, десятки тысяч раз — и ей не видно конца. Если ты не знаешь, когда это закончится — в какой-то момент подсознание убедит тебя в худшем сценарии, при котором это не закончится никогда. Если каждый зубной нерв сверлят по двадцать часов в день на протяжении нескольких месяцев — здесь уже ни одна бравада и никакая сила воли не поможет. Люди склонны недооценивать хрупкость своей психики. Поэтому в реальности спецподготовка военных на случай попадания в плен выглядит совсем не так, как это обычно показывают в кино в торговом центре Кёяки. Ты никому ничего не докажешь, если будешь храбриться и бесконечно идти в отказ, а только сделаешь себе хуже: тебя просто будут пытать сильнее и интенсивнее, а также подвергнут унижению в довесок. Моральное страдание вкупе с физической болью сломает одновременно и дух, и всякую гордость. После месяца изнасилований, кормлений фекалиями и других унижений следом за начальной дереализацией наступает сильнейшая деперсонализация — нежелание признавать себя тем, кто ты теперь есть, и невозможность вернуться к прежней идентичности. В психологии этот вид страха имеет конкретное название — террор. Обычно люди вроде Каруизавы и Рьюена, выросшие в комфортной городской среде одной из самых безопасных стран мира — Японии, не должны были бы его испытать за всю жизнь, но обстоятельства повернулись к ним боком. Террор — это страх, который проявляется лишь при крайней степени истощения нервной системы вследствие длительного дистресса. Обычно психически здоровые люди не могут его испытать, так как в повседневной жизни попросту не случается таких обстоятельств, которые способны дезорганизовать самые базовые защитные установки психики. Но когда это случается, террор, как правило, быстро отступает, поскольку эмоции психически здорового человека со временем уравновешивают друг друга. Конечно, если не подпитывать его снова и снова. Каруизава сломалась не потому, что однажды испытала террор на себе. А потому, что испытывала его слишком долго. В отличие от Рьюена, который подвергается пытке всего полчаса, Кей мучилась от перманентного чувства бессилия несколько лет, ежедневно переживая всё новые и новые унижения. Так работает механизм выученной беспомощности. В 1967 году Мартин Селигман провёл эксперимент, призванный объяснить природу беспомощности у людей и животных. Две группы собак размещались в двух разных клетках, в каждой из которых по центру стояла перегородка, разделяющая пол клетки на две половины. Первая половина периодически пропускала ток, вызывая испуг и провоцируя болевые ощущения у собак на этой половине. Первой группе собак предоставлялась возможность избежать болевого воздействия: нажав носом на специальную панель, собака этой группы могла отключить питание системы, вызывающей удар. Таким образом, она была в состоянии контролировать ситуацию, её реакция имела значение. У второй группы отключение шокового устройства зависело от действий первой группы. Эти собаки получали тот же удар, что и собаки первой группы, но их собственная реакция не влияла на результат. Болевое воздействие на собаку второй группы прекращалось только тогда, когда на отключающую панель нажимала связанная с ней собака первой группы. По итогам эксперимента собаки первой группы вполне удачно справились с пережитым стрессом: на их психическое состояние удары током не оказали сильного негативного воздействия. В то же время, собаки второй группы перестали пытаться противостоять ударам; даже после того, как их переместили в клетку к собакам первой группы, они так и остались лежать на полу, в ожидании очередного удара, не предпринимая никаких попыток что-то изменить. Наблюдая неожиданные результаты эксперимента, Мартин Селигман предположил, что, возможно, собаки не пытаются избежать удара током не из-за отсутствия страха — по их поведению было очевидно, что они ожидают удара — а потому, что в ходе эксперимента они несколько раз попытались избежать его, но поскольку у них не получилось, они привыкли к тому, что боль неизбежна. Иначе говоря, собаки «научились беспомощности». Психика людей в этом плане не сильно отличается от собачьей. Многие мошенники и сектанты по сей день прибегают к механизму формирования выученной беспомощности для того, чтобы без сопротивления отнимать у людей их сбережения и имущество. Несмотря на то, что Каруизава вряд ли до конца осознает механизм формирования у себя выученной беспомощности, она всё же с удивительной честностью к себе принимает тот факт, что события прошлого оказали неизгладимые шрамы на её психике. Сколько бы времени ни прошло, преодолеть этот барьер для нее будет крайне непросто; и никакие усилия по итогу не гарантируют, что она сможет полностью избавиться от этого состояния. Рьюен, разумеется, так же уязвим для подобных воздействий, однако подвергать его продолжительному неконтролируемому дистрессу с целью полностью его сломать будет излишним. В сложившейся ситуации мне необходимо выдержать тонкую грань между запугиванием и нанесением тяжелой психологической травмы. Поэтому я рассудил, что лучшим решением будет не слишком длинный акт сенсорной депривации с постоянным наращиванием болевых ощущений до границы болевого порога Рьюена. — Гх-х-х… Х-х-х… Ф-ф… Под конец эксперимента я не притрагивался к ушным перепонкам Рьюена уже около двух минут, так что слух должен постепенно возвращаться к нему. Но насчёт рассудка я не был так уверен: тело Рьюена корчилось от мышечных зажимов и периодически вздрагивало даже тогда, когда я ничего с ним не делал. — Рьюен, — спросил я его, присев рядом, — ты хочешь продолжить? — Нх… Н-Не… ет… Н-н… — ответил он осипшим голосом, заикаясь. — Тебе больно, Рьюен? — А-а… Да… — Тебе страшно, Рьюен? — … — Тебе страшно, Рьюен? — … Я ударил его кулаком по почке. — Уг-х-х!.. — Тебе страшно, Рьюен? Он заплакал. — Да… — … — Да!.. — … — Дкх!.. Кх… Д… Да… — Ты хочешь, чтобы это закончилось? — … Рьюен закрыл глаза, отвернул голову к стене и кивнул. Я перевернул его с бока на живот и нанес завершающий удар ребром ладони в затылок. — Гх!.. Рьюен потерял сознание. Я взял его за руку и аккуратно вправил вывих в кисти, после чего принялся так же возвращать в нормальное положение остальные выбитые или вывихнутые в процессе эксперимента суставы. Они порядком воспалились, по всей поверхности кожи стали показываться синяки и кровоподтёки, но, в конечном счёте, на теле Рьюена не было ничего такого, что не могло бы зажить. Хотя времени на восстановление уйдет немало. — Похоже, ты заметил, что и в тебе самом есть место для страха. Произошедшее сегодня явно не сломит Рьюена надолго. Каким бы болезненным ни был для него этот опыт, он извлечёт из него пользу и однажды придёт взять реванш. Но на сегодня достаточно. Отдыхай, Рьюен. Набирайся сил.